Введение. ДЕФИЦИТ', как уже говорилось, любимое слово неврологов

ДЕФИЦИТ', как уже говорилось, любимое слово неврологов, и никаких

других понятий для обозначения нарушения функции в современной науке не

существует. С точки зрения механистической неврологии, система

жизнедеятельности организма подобна устройству типа конденсатора или

предохранителя: либо она работает нормально, либо повреждена и неисправна -

третьего не дано.

Но как быть с противоположной ситуацией - с избытком функции? В

неврологии нет нужного слова, поскольку отсутствует само понятие.

Неудивительно поэтому, что 'продуктивная', 'энергичная' болезнь бросает

вызов механистическим основаниям нашей науки, - несмотря на важность и

распространенность, такие расстройства не получают должного внимания.

В психиатрии дела обстоят по-другому - там рассматриваются 'полезные'

нарушения, перевозбуждения, по-

леты воображения, импульсивность и мании. Патологоанатомы тоже говорят

о гипертрофиях и эксцессах - тератомах. В физиологии же нет эквивалента

опухоли или мании, и уже одно это подсказывает, что наше базовое

теоретическое отношение к нервной системе как к машине или компьютеру

ограниченно и нуждается в более живых и динамичных моделях.

Этот фундаментальный пробел был не слишком заметен в первой части

книги, при рассмотрении утрат функции, однако в исследовании избытков - не

амнезий и агнозий, а гипермнезий и гипергнозий, да и всех остальных случаев

гипертрофии функций - недостаточность механистического понимания нервной

системы выходит на первый план.

Классическая 'джексоновская' неврология не занимается избытками. Ее не

волнует чрезмерность. Сам Хьюлингс Джексон, правда, говорил о

'гиперфизиологических' и 'сверхпозитивных' состояниях, но в этих случаях он,

скорее, позволял себе научные вольности. Оставаясь верен клиническим

наблюдениям, он шел против собственной теории (впрочем, такой разрыв между

натуралистическим подходом и жестким формализмом характерен для его

таланта).

Неврологи начали интересоваться избытками лишь совсем недавно. В двух

написанных Лурией клинических биографиях найден верный баланс: 'Потерянный и

возвращенный мир' посвящен утрате, а 'Маленькая книжка о большой памяти' -

гипертрофии. Вторая работа кажется мне намного более оригинальной, поскольку

она представляет собой исследование воображения и памяти, невозможное в

рамках традиционной неврологии.

В моих 'Пробуждениях' тоже присутствует некое внутреннее равновесие: с

одной стороны, страшные, зияющие дефициты до приема L-дофы - акинез, абулия,

адинамия, анергия и т. д.; с другой - избытки после начала приема -

гиперкинез, гипербулия, гипердинамия, приводящие к почти столь же ужасающим

последствиям...

Обращаясь к крайним состояниям, мы наблюдаем появление новых,

нефункциональных понятий. Импульс,

воля, энергия - все эти термины связаны главным образом с движением,

тогда как терминология классической неврологии опирается на идеи

неподвижности, статики. В мышлении луриевского мнемониста присутствует

динамизм необычайно высокого порядка - фейерверк бесконечно ветвящихся и

почти неподвластных герою ассоциаций и образов, чудовищно разросшееся

мышление, своего рода тератома разума, которую сам мнемонист называет 'Оно'.

Но понятие 'Оно' не менее механистично, чем привычное понятие автоматизма.

Образ ветвления лучше передает угрожающе-живой характер процесса. В

мнемонисте, как и в моих взбудораженных, сверхэнергичных пациентах на

L-дофе, наблюдается непомерное, расточительное, безумное возбуждение: это не

просто чрезмерность, а органическое разрастание, не просто функциональное

расстройство, а нарушение порождающих, генеративных процессов.

Наблюдая только случаи амнезии или агнозии, можно было бы заключить,

что речь идет просто о расстройствах функции или способности, но по

пациентам с гипермнезией и гипергнозией отчетливо видно, что память и

познание по сути своей всегда активны и продуктивны; в этом зерне

активности, в ее избыточном потенциале скрыты монстры болезни.

Итак, от неврологии функции мы вынуждены перейти к неврологии действия

и жизни. Этот шаг неизбежен при наблюдении за болезнями избытков, и без него

невозможно начать исследование 'жизни разума'. Механистичность традиционной

неврологии, ее упор на дефициты скрывает от нас живое начало, присущее

церебральным функциям, - по крайней мере, высшим из них, таким как

воображение, память и восприятие. Именно к этим живым (и зачастую глубоко

личностным) потенциям сознания и мозга, особенно в пиковые, сияющие особым

блеском моменты их реализации, мы теперь и обратимся.

Усиление способностей может привести не только к здоровому и

полноценному расцвету, но и к зловещей экстравагантности, к крайностям и

аберрациям. Такой

исход постоянно угрожал моим постэнцефалитным пациентам, проявляясь в

виде внезапных перевозбуждений, 'перебарщиваний', одержимости импульсами,

образами и желаниями, в виде рабской зависимости от взбунтовавшейся

физиологии. Эта опасность заложена в самой природе роста и жизни. Рост

грозит стать чрезмерным, активность - гиперактивностью. В свою очередь,

каждое гиперсостояние может перейти в извращенную аберрацию, в

парасостояние. Гиперкинез превращается в паракинез - бесконтрольные

движения, хорею* и тики; гипергнозия в парагнозию - аберрации воспаленных

чувств. Пылкость гиперсостояний способна обернуться разрушительным

неистовством страстей.

Парадокс болезни, которую так легко принять за здоровье и силу, лишь

позже обнаружив в себе ее скрытый злокачественный потенциал, - одна из

двусмысленных и жестоких насмешек природы. Этот парадокс издавна привлекал

художников и писателей, в особенности тех, кто видит в искусстве связь с

болезнью. Тема болезненного избытка - тема Диониса, Венеры и Фауста - снова

и снова всплывает у Томаса Манна; с ней связаны и туберкулезная лихорадка в

'Волшебной горе', и сифилитические вдохновения 'Доктора Фаустуса', и

любовные метастазы в последней повести Манна 'Черный лебедь'.

Я уже писал о таких парадоксах, они меня всегда занимали. В книге

'Мигрень' я упоминаю об экстатических переживаниях, иногда предшествующих

приступам, и привожу замечание Джордж Элиот"* о том, что предвестником ее

припадков обычно являлось 'угрожающе хорошее самочувствие'. Какое зловещее

противоречие заключено в этом выражении, в точности передающем

двусмысленность состояния, когда человек чувствует себя слишком здоровым!

* Хорея (от греч. choreia - танец) - синдром, возникающий при поражении

базальных ганглиев - расположенных в глубине больших полушарий мозга

структур, участвующих в регуляции движений.

** Джордж Элиот - псевдоним английской писательницы Мэри Анн Эванс

(1819-1880).

На крепкое здоровье, естественно, не сетует никто. Им упиваются, не

вспоминая о врачах. Жалуются на плохое самочувствие, а не на хорошее, - если

только, как у Джордж Элиот, оно не связано с ощущением, будто 'что-то не

так', не предвещает опасности. Вряд ли пациент, которому 'очень хорошо',

станет беспокоиться, однако 'слишком хорошо' может его встревожить.

Центральной темой 'Пробуждений' были неумолимые перипетии болезни и

здоровья. Безнадежные пациенты, в течение многих десятилетий погруженные в

бездны глубочайших дефицитов, внезапно, как по волшебству, выздоравливали -

с тем только, чтобы вскоре оказаться в опасном водовороте избытков, во

власти 'зашкаливших', перевозбужденных функций. Некоторые из них находились

в блаженном неведении, некоторые же понимали, что происходит неладное, и

предчувствовали катастрофу. Так Роза Р., радуясь возвращению здоровья,

восклицала: 'Это потрясающе, восхитительно!', но, когда процесс стал

набирать скорость, приближаясь к точке потери контроля, она заметила: 'Так

не может долго продолжаться. Надвигается что-то ужасное'. Подобное

происходило и с другими пациентами. Для Леонарда Л. изобилие постепенно

перешло в чрезмерность; вот что я писал тогда в своих заметках: 'Здоровье,

сила и энергия, которые он называл 'благодатью', в конце концов перелили

через край и стали принимать экстравагантные формы. Гармония и легкость

сменились ощущением чрезмерности и излишества; внутреннее давление распирало

его, угрожая разорвать на части'.

Избыток - одновременно дар и несчастье, наслаждение и мука. Наиболее

проницательные пациенты остро чувствуют его сомнительную и парадоксальную

природу. 'У меня слишком много энергии, - сказал мне однажды больной с

синдромом Туретта, - все чересчур ярко и сильно, бьет через край. Это

лихорадочная энергия, нездоровый блеск'.

'Угрожающе хорошее самочувствие', 'нездоровый блеск', обманчивая

эйфория, скрывающая бездонные

пропасти, - вот ловушка чрезмерности, и неважно, расставлена она

природой в виде опьяняющей разум болезни или же нами самими в виде

наркотика.

Попавшись в эту ловушку, человек сталкивается с необычной дилеммой: он

имеет дело с болезнью как с соблазном, что совершенно не похоже на

традиционное отношение к ней как к страданию и злу. Никто, ни одна живая

душа не может избежать этой странной и унизительной ситуации. В условиях

неврологического избытка часто возникает своего рода заговор, в котором 'Я'

становится сообщником недуга, все больше подстраивается под него, сливается

с ним, пока наконец не теряет независимого существования и не превращается в

простой продукт болезни. Страх такого превращения выражен туреттиком Рэем в

главе 10, когда он говорит: 'Я же весь состою из тиков - ничего больше во

мне нет'. Он также воображает опухоль разума - 'туреттому', которая может

его целиком поглотить. На самом деле Рэю, с его выраженной индивидуальностью

и сравнительно мягкой формой синдрома, это не грозило, но для пациентов со

слабой или неразвитой личностью агрессивная болезнь несет в себе реальный

риск оказаться в полном рабстве у импульсов, лишиться самих себя. Этот

вопрос подробно обсуждается в главе 'Одержимая'.

Дата добавления: 2015-10-13