Июня 1778 года

Я не виделся с ним уже несколько месяцев, но отрицать не буду: вспоминал я его часто. И задавался вопросом: что за общее будущее может быть у нас? У меня, тамплиера — выкованного обманом, в горниле предательства, но все же тамплиера — и у него, ассасина, созданного для того, чтобы истреблять тамплиеров.

Когда-то давно, много лет назад, я мечтал в один прекрасный день объединить ассасинов и тамплиеров, но тогда я был молод и наивен. Мир еще не показал мне своего истинного лица. А его истинное лицо неумолимо; беспощадно и жестоко; первобытно жестоко и бесчеловечно. Места для мечты там нет.

Но он снова пришел ко мне, и хотя он ничего не сказал — во всяком случае, пока — мне почудилось, что в его глазах теплится та же наивная мечта, через которую когда-то прошел я сам, и она-то и заставила его найти меня в Нью-Йорке, чтобы получить ответы или чтобы рассеять какие-то сомнения, терзавшие его.

Может быть, я был неправ. Может быть, этой юной душе все-таки свойственны сомнения.

Нью-Йорк все еще оставался под пято́й красных мундиров, отряды которых маршировали по улицам. Прошло уже почти два года, но никто так и не был привлечен к ответственности за тот пожар, из-за которого город впал в прокопченную, сажей пропитанную тоску. Некоторые кварталы так и стояли необитаемые. Военное положение продолжалось, власть красных мундиров была жестокой, и народ возмущался больше прежнего. Я отчужденно наблюдал две группы людей, угнетенных горожан, бросавших ненавидящие взгляды на жестоких, недисциплинированных солдат. И, верный своему долгу, я продолжал. Я работал, чтобы помочь выиграть эту войну, положить конец оккупации и установить мир.

Я с пристрастием расспрашивал одного из моих осведомителей, негодника по прозвищу Шмыгун — он часто шмыгал носом — и вдруг неподалеку заметил Коннора. Я жестом попросил его подождать, пока я дослушаю Шмыгуна, и в то же время удивился, зачем он тут. Что за дело может у него быть к человеку, который, по его мнению, приказал убить его мать?

- Мы должны знать, что задумали лоялисты, если хотим положить этому конец, — сказал я осведомителю.

Коннор не спеша приблизился и слушал, но это было неважно.

- Я пытался, — сказал Шмыгун, морща нос и поглядывая на Коннора, — но солдаты толком ничего не говорят, кроме как: велено ждать указаний сверху.

- Значит, продолжай искать. И приходи, когда узнаешь что-нибудь стоящее.

Шмыгун кивнул и ушел, ступая беззвучно, а я глубоко вздохнул и повернулся к Коннору. Секунду-другую мы стояли молча, и я рассматривал его — наряд ассасина как-то совсем не шел ему, молодому индейцу с длинными черными волосами и пронзительными глазами, глазами Дзио. Что в них кроется? Мне было неясно.

Стая ворон у нас над головами устроилась поудобнее и громко раскаркалась. Патруль красных мундиров неподалеку, опершись на повозку, глазел на проходивших прачек, отпускал непристойные шуточки и отвечал на их неодобрительные взгляды грозными жестами.

- Победа уже близко, — сказал я Коннору и взял его под руку, увлекая его на другую сторону улицы, подальше от красных мундиров. — Еще несколько хороших атак, и мы положим конец гражданской войне и избавимся от Короны.

Легкая улыбка в уголках его губ свидетельствовала о некотором удовлетворении.

- И что вы планируете?

- Пока ничего — потому что находимся во мраке неведения.

- Я думал, у тамплиеров всюду глаза и уши, — сказал он со скрытой насмешкой. Точно как мать.

- Были. Пока ты не начал их резать.

Он улыбнулся.

- Твой осведомитель говорил о приказах сверху. Значит, ясно, что делать: найти, кто отдает приказы лоялистам.

- Солдаты подчиняются егерям, егеря командующим, значит… надо идти по цепочке.

Я обернулся. Неподалеку все так же скабрёзничал патруль, позоривший военный мундир, флаг и короля Георга. Егеря были связующим звеном между армейским командованием и войсками и были обязаны держать красные мундиры в повиновении, чтобы те не раздражали и без того озлобленное население, но егеря на улицах появлялись редко, только при серьезных происшествиях. Ну, скажем, если убит какой-нибудь красный мундир. Или два.

Я вынул из-под плаща пистолет и нацелил его на другую сторону улицы. Боковым зрением я видел, как Коннор разинул рот, когда понял что я сейчас выстрелю в красных мундиров, фиглярствовавших возле повозки. И я действительно наметил одного, который все еще кричал непристойности какой-то женщине — она, шурша юбками, краснея и низко опустив голову, торопилась пройти мимо. Я нажал курок.

Грянул выстрел, дневная тишина разлетелась в куски, и красный мундир отпрянул назад, а между глазами у него зияло отверстие от пули и струилась темно-красная кровь. Мушкет упал на землю, а рядом повалился убитый солдат. Красные мундиры сначала растерялись настолько, что лишь вертели головами по сторонам, пытаясь понять, кто стрелял. Потом они потянули с плеч свои ружья.

Я пошел на ту сторону улицы.

- Что ты выдумал? — вслед спросил Коннор.

- Убить побольше, чтоб егеря прибежали, — ответил я. — Они нас выведут куда надо.

Один из солдат уже развернулся ко мне и атаковал меня в штыки, но я прошелся по нему клинком, вспоров и ремни, и мундир, и живот. Тут же я уложил еще одного, а третий отступил для большего простора назад и хотел уже вскинуть ружье, но уперся спиной в Коннора и через миг уже сползал с его спрятанного клинка.

Стычка кончилась, улица, до этого многолюдная, враз опустела. Раздался набат, и я подмигнул:

- Ну, вот, я же говорил, что егеря не заставят себя ждать.

Нам достаточно было изловить хотя бы одного — задача, которую я с удовольствием предоставил Коннору, и он меня не подвел. Меньше чем через час мы завладели письмом, и пока отряды егерей и красных мундиров носились взад и вперед по улице, с остервенением пытаясь отыскать двух ассасинов («Да говорю тебе, ассасины. У них были клинки гашишинов»), безжалостно вырезавших целый патруль, мы спрятались на крыше и стали читать.

- Письмо зашифровано, — сказал Коннор.

- Не волнуйся, — сказал я. — Я знаю шифр. В конце концов, это ведь тамплиерская выдумка.

Я прочел и объяснил.

- Британское командование в растерянности. Братья Хоу ушли в отставку, а Корнуоллис и Клинтон оставили город. Оставшиеся руководители назначили встречу у развалин церкви Святой Троицы. Туда нам и следует отправляться.

Церковь Святой Троицы стояла на углу Уолл-стрит и Бродвея. Точнее, там стояли ее остатки. Она безнадежно сгорела в Великом пожаре сентября семьдесят шестого — настолько безнадежно, что англичане даже не пробовали устроить в ней казармы или тюрьму для патриотов. Вместо этого они обнесли ее забором и использовали для таких случаев, как, например, сегодня — для встречи командиров, на которую незваными гостями спешили мы с Коннором.

И на Уолл-стрит, и на Бродвее было темно. Фонарщики сюда не заглядывали, потому что фонарей здесь не было, во всяком случае, исправных. Как и всё вокруг на расстоянии почти в милю, фонари стояли черные от копоти, с разбитыми стеклами. Да и что им было освещать? Пустые глазницы близлежащих домов? Голые остовы зданий — пристанище бродячих собак и птиц?

Вот над всем этим и высились руины Святой Троицы, и именно на нее мы и забрались, устроившись на одной из уцелевших стен. Когда мы туда вскарабкались, я вдруг понял, что мне напоминает это здание: увеличенную копию моего дома на площади Королевы Анны, то, как он выглядел после пожара. Мы сидели в темной нише, ждали, когда придут красные мундиры, и я вспоминал тот день, когда Реджинальд привел меня в сгоревший дом, и как там все было. Как и церковь, мой дом остался после пожара без крыши. И так же, как эта церковь, он был лишь пустой оболочкой, тенью былого. В небе над нами перемигивались звезды, и я на мгновение засмотрелся на них, но меня тут же вернул к действительности толчок локтем в бок, и Коннор показал вниз, где по пустынным развалинам Уолл-стрит пробирались к церкви офицеры и солдаты. Они приближались, и впереди отряда двое солдат тащили тележку и вешали на черные и ломкие ветки деревьев фонари, освещая путь. Они вошли в церковь и в ней тоже развесили фонари. Они быстро прошли между полуразрушенных церковных колонн, уже поросших сорной травой и мохом — словно природа предъявляла права на эти руины — и повесили фонари на купель и на аналой; потом они встали в сторонке, и следом вошли делегаты: три командира и отряд солдат.

И мы стали вслушиваться в их разговор, но всё бестолку. Я сосчитал солдат: их было двенадцать. Не сказать, чтоб уж слишком много.

- Они говорят всё вокруг да около, — шепнул я Коннору. — Сидя здесь, мы ничего не узнаем.

- И что ты предлагаешь? — спросил он. — Спуститься вниз и потребовать ответа?

Я глянул на него. Усмехнулся.

- Именно.

Я чуть ниже спустился по стене и с безопасной высоты прыгнул вниз, прямо на двух солдат у входа, и они умерли с изумленно округленными ртами.

Взметнулся крик:

- Засада! — и я уложил еще парочку красных мундиров.

Коннор наверху чертыхнулся и прыгнул мне на помощь.

Я был прав. Это было не сложно. Красные мундиры, как всегда, слишком надеялись на штыки и мушкеты. Которые, может быть, и полезны на поле боя, но совершенно непригодны на тесном пятачке, в ближнем бою, в родной для нас с Коннором стихии. Мы теперь хорошо дрались вместе, почти как давние товарищи. И очень скоро поросшие мхом скульптуры сгоревшей церкви заблестели от свежей крови красных мундиров: двенадцать солдат были убиты, и остались только три перепуганных командира, которые съежились и беззвучно шептали молитву, готовясь к смерти.

Но я планировал кое-что другое — прогулку в Форт Джордж.

Форт Джордж находился в южном Манхэттене. Уже более ста пятидесяти лет со стороны моря его можно было видеть как широкую полоску на горизонте — со шпилями, сторожевыми башнями и длинными прямоугольниками казарм, тянувшихся, казалось, по всему мысу, а изнутри высоких зубчатых стен это была просторная территория, где находился плац, окруженный многоэтажными дортуарами и административными зданиями; и всё это было хорошо укреплено и тщательно охранялось. Идеальное место для базы тамплиеров. Идеальное место, куда мы можем препроводить трех командиров лоялистов.

- Что планируют англичане? — спросил я первого из них.

Он сидел, привязанный к стулу в комнате для допросов глубоко в недрах Северного бастиона, где стоял всепроникающий запах сырости и где, прислушавшись, можно было услышать крысиное шуршанье и царапанье.

- Почему я должен говорить? — усмехнулся он презрительно.

- Потому что, если не скажешь, я убью тебя.

Руки у него были связаны, но он, как рукой, обвел комнату подбородком.

- Если я скажу, ты все равно убьешь.

Я улыбнулся.

- Много лет назад я познакомился с человеком по имени Резчик, мастером пыток и виртуозом по части боли, который по многу дней подряд терзал свои жертвы одним только…

Я щелкнул механизмом, и спрятанный клинок грозно сверкнул в мерцавшем свете факелов.

Он посмотрел на клинок.

- Ты обещаешь легкую смерть, если скажу.

- Даю слово.

Он сказал, и я сдержал слово. Когда с ним было покончено, я вышел в коридор и, не обращая внимания на требовательный взгляд Коннора, забрал второго пленника. Я привязал его к стулу, и глаза его впились в труп.

- Твой приятель не захотел сказать то, что мне надо, — пояснил я, — вот почему я перерезал ему горло. Ты мне скажешь, что надо?

Глаза у него распахнулись, он судорожно сглотнул:

- Понимаете, неважно, что вам нужно, я все равно не скажу — я ведь просто не знаю. Может быть, командир…

- О, так от тебя ничего не зависит, — весело сказал я и щелкнул клинком.

- Подождите, — взмолился он, когда я пошел ему за спину. — Я кое-что знаю…

Я остановился.

- Ну?

Он сказал, и когда он умолк, я поблагодарил его и чиркнул ему клинком по горлу. Он умер, и я понял, что внутри у меня сейчас даже не праведный огонь человека, который творит зло во имя высшего добра, а просто чувство какой-то истасканной неизбежности. Много лет назад отец учил меня состраданию и милосердию. Теперь я убиваю пленных, точно они скот. Вот до чего я докатился.

- Что там происходит? — с подозрением спросил Коннор, когда я вышел в коридор за последним пленным.

- Это главный. Веди его.

Через несколько секунд дверь в комнату для допросов гулко затворилась за нами, и какое-то время было только слышно, как капает кровь. Увидев тела, валявшиеся в углу камеры, командир стал сопротивляться, но я положил ему на плечо руку и заставил его сесть на стул, уже скользкий от крови; я привязал его к стулу, щелкнул пальцами и взвел спрятанный клинок. Лезвие тихо вжикнуло.

Офицер уставился на него, потом на меня. На лице он пытался изобразить храбрость, но губы тряслись, и скрыть этого он не мог.

- Что планируют англичане? — спросил я.

На меня смотрел Коннор. На меня смотрел пленный. Поскольку пленный промолчал, я чуть приподнял клинок, чтобы он блеснул в свете факелов. Он снова уставился на клинок и на этом сломался…

- Ост… оставить Филадельфию. Она больше не нужна. Ключ — Нью-Йорк. Они увеличат численность вдвое и отбросят мятежников.

- Когда они выступят? — спросил я.

- Через два дня.

- Восемнадцатого, — сказал Коннор. — Надо предупредить Вашингтона.

- Видишь, — сказал я пленному, — это совсем не трудно, верно?

- Я вам всё сказал. Отпустите меня, — умолял он. Но я был не в настроении миловать.

Я зашел ему за спину и на глазах у Коннора перерезал пленному горло. А сыну, у которого в глазах мелькнул ужас, пояснил:

- Эти двое сказали то же. Значит, правда.

Коннор смотрел на меня с омерзением.

- Ты убил его… убил их всех. Зачем?

- Они бы предупредили лоялистов, — просто ответил я.

- Можно было держать их в плену, пока всё не кончится.

- Здесь неподалеку залив Уоллэбаут, — сказал я, — где пришвартован «Джерси», корабль флота его величества, плавучая тюрьма, вонючий корабль, на котором патриоты-военнопленные мрут тысячами, и хоронят их в мелких могилках на берегу или просто швыряют за борт. Так относятся к пленным англичане.

Он знал это и согласился:

- Поэтому и надо избавиться от их тирании.

- Ах, да, тирания. Не забывай, что ваш лидер Джордж Вашингтон мог бы спасти пленных из этого ада, если бы думал так же. Но он не желает обменивать пленных британских солдат на пленных американских, так что военнопленные-американцы обречены гнить в плавучей тюрьме в Уоллэбаут. Таков твой кумир Джордж Вашингтон на деле. И чем бы ни кончилась революция, Коннор, можешь не сомневаться, что победят в ней люди богатые и владеющие землей. А рабы, бедняки, завербованные солдаты — будут гнить по-прежнему.

- Джордж не такой, — сказал он, но да, теперь в его голосе появилось сомнение.

- Скоро ты увидишь его истинное лицо, Коннор. Он покажет себя, и вот когда это случится, тогда ты и скажешь — как ты его оцениваешь.

Дата добавления: 2015-10-13