Асть первая. Общие тенденции

7. БУДУЩЕЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ ГОСУДАРСТВ

В предыдущих главах обсуждались транснациональные по своей природе демографические, экологические и технологические перемены, оказывающие влияние на человеческое общество. В последующих главах будет рассмотрено возможное воздействие этих проблем на конкретные регионы и страны в свете их способности реагировать на подобные изменения. Подобно тому, как страны различаются по географическим показателям, размерам, местоположению и природным ресурсам, их население также сильно отличается друг от друга по своей истории, культуре, социальной структуре и экономическому развитию. Поэтому некоторые из них лучше других подготовлены к тому, чтобы отреагировать на повышение уровня мирового океана, биотехнологическую революцию и даже демографические изменения, Неравенство среди стран не исчезает.
Но прежде чем обсудить перспективы различных континентов по мере приближения XXI в., мы должны ответить еще на один ключевой вопрос: что означают эти транснациональные перемены для будущего самих национальных государств, представляющие собой организационные единицы, к которым, как правило, обращаются люди, когда сталкиваются с какой-то новой проблемой? Поэтому прежде чем непосредственно рассматривать относительную способность, скажем, Германии или Эфиопии реагировать на глобальные изменения, нельзя упустить из внимания тот момент, что большая часть этих проблем настолько сложна, что ни одно правительственное ведомство, пожалуй, не имеет достаточно сил, чтобы решать их. Разве не являются ведущими «актерами» в современной мировой политике транснациональные корпорации? Разве технология не порождает победителей и побежденных — при найме на работу и профессиональной карьере — независимо от места

проживания? Значителен ли вес национальных ведомств, таких, как кабинеты министров или министерства торговли, в век круглосуточных операций с валютой или, к слову сказать, глобального потепления? А если нет, то как же можно считать, что страны как таковые в состоянии решать проблемы грядущего столетия?
Для большинства людей мысль о том, что не только отдельные отрасли индустрии и виды деятельности, но и многие национальные государства становятся анахронизмом, была бы весьма непривычной. Несомненно, национальные государства в том виде, в каком мы их знаем, — образования сравнительно недавние, впервые появившиеся в виде «новых монархий» в начале истории современной Европы, например Испания, Франция и Англия1.В свете сегодняшнего аргумента о том, что народ все больше отходит от национальных правительств и обращается либо к транснациональным, либо к субнациональным институтам для достижения своих целей*, иронией звучит напоминание о том, что монархии начального периода современной истории возникли из пестрых лоскутных герцогств, княжеств, свободных городов и других местных автономий, таких, как Бургундия, Арагон и Наварра, которые затем были подчинены центру. Укрепив свое внутреннее положение, национальные государства выступили против таких транснациональных институтов, как папство, монашеские и рыцарские ордены и Ганзейская лига, причем последняя представляла собой своего рода многонациональную корпорацию2. В таких абсолютистских государствах, как Англия Генриха VIII и Франция Людовика XIV, не желали терпеть ни власть свыше, ни самостоятельность внизу. Даже в тех случаях, когда власть была разделена — например, между английской короной и парламентом, — не следует забывать, что оба органа власти были национальными институтами.
По мере эволюции современная нация постепенно обрела основные черты, привычные нам, но бывшие зачастую новыми для того времени, против которых выступали маргинальные или подчиненные в процессе формирования государства группы. «Идеальный» тип государства — ибо были исключения, например многонациональная, подчинившая себе многие территории габсбургская Австрия — составлял единый географический регион, например Франция и Швеция. Такое государство имело
__________________
* См. ниже, с. 158—159.

общепризнанные национальные границы, которые со временем все больше и больше подпадали под надзор государственных служащих: таможенников, пограничной полиции и иммиграционных властей. Оно вместе с другими национальными государствами признавалось в международном праве и дипломатии в качестве «суверенного» — выше него ничего не было, — что вряд ли удивительно, поскольку право состояло из норм, которые страны — во всяком случае в принципе — соглашались соблюдать. В каждом государстве появились свои символы (флаг, гимн, исторические деятели и события, государственные праздники) для укрепления сознания национальной принадлежности. По мере того как образование принимало национальную окраску, в учебном плане, кроме общих предметов: математики, естественных наук, географии, — появились и другие дисциплины (особенно история), которые в основном изучали свою страну. Национальные языки постоянно посягали на региональные: бретонский, уэльский, каталонский, хотя сопротивление зачастую было сильным и решительным3.
В организационных и экономических вопросах национальное государство также стояло в центре всей жизни. Взрослые мужчины призывались или вынуждались служить в армии, которая постепенно отошла от частных феодальных наборов и превратилась в постоянно действующий национальный институт. По мере того как для решения внутренних и внешних нужд возросли государственные расходы, появились такие финансовые учреждения, как национальный банк и казначейство, национальные собрания стали голосованием принимать ежегодные бюджета, возникла национальная система налогообложения, а купюры национальной валюты заменили прежние денежные единицы. Экономическая политика меркантилизма, ставившая целью увеличить в стране запасы капитала, была также преднамеренно нацелена на то, чтобы сделать страну сильной и независимой4. Акцент был сделан не на поставки из-за границы текстильных изделий, железа, зерна и других товаров, а на организацию производства внутри страны, создание рабочих мест и сокращение оттока из страны металлических денег. Навигационные акты имели цель гарантировать ведение всей заморской торговли на судах своей страны, укомплектованных экипажами из своих подданных. От иностранцев скрывали способ изготовления, скажем, фарфора или новые виды текстильных машин. Все эти меры, по мнению таких людей, как У. Питт, Ж. Кольбер и Фридрих Великий, должны были усилить мощь страны и укрепить ее самосознание.

Помимо внутренней революции единственная реальная угроза для национального государства могла исходить от другого государства, стремящегося усилить свою относительную мощь, или от коалиции враждебных государств. Для обеспечения национальной безопасности правительство полагалось на систему военных и дипломатических мер: поддержание постоянной армии, строительство флота, вступление в союзы и соглашения, направленные против общего врага. Когда случались войны, они требовали огромных расходов, но служили также укреплению патриотизма;
осуждение «непомерных амбиций» Франции или вероломства «коварного» Альбиона всегда было апробированным средством укрепления национальной солидарности5. К началу нынешнего века национальные чувства были подогреты возобновлением гонки сухопутных и морских вооружений, колониальным соперничеством, агитацией желтой прессы и шовинистических лоббистских группировок, а также проповедуемой социальным дарвинизмом «борьбой за выживание» в международном масштабе. Поэтому неудивительно, что многие из граждан европейских держав добровольно пошли на фронт, когда в 1914г. эти противоречия привели к войне6.
Такое постепенное усиление мощи и авторитета национальных государств не всегда проходило безболезненно. Несмотря на заверения правительств о национальном единении, в Ольстере, Эльзасе, Каталонии, Верхней Адидже, Силезии, Боснии и многих других местах вспыхивали старые межэтнические распри и бушевал скрытый до поры до времени национализм. После опубликования книги Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 г.) экономисты, банкиры и фабриканты все чаще утверждали, что люди станут богаче, если освободятся от основанного на меркантилизме и протекционизме контроля со стороны государства над экономикой, торговлей и капиталовложениями, которые должны действовать согласно рыночным критериям, а не пожеланиям правительства. В XIX в. к космополитической идеологии либерализма присоединилось (а затем бросило ей вызов) международное рабочее движение, называвшееся марксизмом. Оба эти мировоззрения были направлены против претензий на автономность национальных государств; однако, когда возникал серьезный международный кризис — в 1914 и затем в 1939 гг., — их отметали. Дипломатические договоры (Версальский, Локарнский, а также Вашингтонское и Лондонское соглашения по военно-морским проблемам) и организации (Лига наций, Постоянный арбитражный суд в Гааге) были

также не в состоянии удержать националистически настроенные суверенные государства от воин.
Две большие «тотальные войны»7 нашего века, в которых участвовали промышленно развитые экономические системы и которые были организованы современными бюрократиями, казалось, свидетельствовали о триумфе национальных государств. Даже либеральные, демократические системы настаивали на обязательной воинской повинности. Требовалась полная лояльность граждан; вести дела с врагом было равносильно предательству, вся торговля, которая велась до войны, была заморожена. В условиях, когда втянувшиеся в войну государства старались выжать из народа максимальную производительность, промышленность и капиталовложения, денежные операции и даже забастовки были поставлены под контроль. Первая мировая война породила паспортную систему — доказательство национальной принадлежности личности, однако, что интересно, государство могло отменить ее, если бы сочло необходимым. Во время второй мировой войны стали учитывать «валовый национальный продукт» — экономический прием, позволяющий государству полностью контролировать производственную деятельность. В ходе обоих конфликтов правительства постепенно усилили контроль над информацией. Даже великие произведения искусства использовались для пропаганды национальных интересов и решимости, примером чего служит патриотическая интерпретация шекспировской драмы «Генрих V» Лоренсом Оливье и Восьмая симфония Шостаковича.
После 1945 г. эти тенденции несколько ослабли в экономической области, но продолжали процветать в политической жизни. Международные финансовые и торговые учреждения, такие, как Международный валютный фонд, Всемирный банк и Генеральное соглашение по тарифам и торговле, стремились воспрепятствовать возврату к политике протекционизма и автаркии, которая имела место в период между войнами; произошел подъем международной торговли, и увеличились зарубежные капиталовложения. Однако обострение международной напряженности, вызванное «холодной войной», отрицательно повлияло на климат международных отношений и вновь продемонстрировало важность «национальной» безопасности. Соответственно пострадала и Организация Объединенных Наций, созданная в качестве улучшенного варианта Лиги наций, где супердержавы занимались бесконечной перебранкой и накладывали «вето» на вносимые противоположной стороной предложения. Национальные советы безопасности или органы со схожими названиями изучали наличие

внешней угрозы; куда бы ни направлялся американский президент — даже на отдых, — его постоянно сопровождал «советник по национальной безопасности». Национальной безопасностью оправдывалось почти все: от сооружения автострад до предоставления стипендий в области науки и технологии. Ею также пользовались в негативном смысле, отказывая в предоставлении информации, запрещая въезд в страну определенных иммигрантов, препятствуя торговле и поездкам в некоторые страны, приостанавливая передачу технологий. В разгар «холодной войны», когда СССР и Соединенные Штаты ежегодно расточали сотни миллиардов долларов на оборону, обозреватели задумывались над тем, не превратился ли каждый из оппонентов в «государство национальной безопасности»; другие наблюдатели, озабоченные массовым отвлечением капиталов, усилий в области НИОКР, научных кадров, инженеров и техников на гонку вооружений, опасались отрицательного влияния всего этого на конкурентоспособность страны в долгосрочном плане8.
Такого рода мышление оказывает большое влияние и в сегодняшней ситуации. В период напряженности, вызванной «холодной войной», было, разумеется, не сложно утверждать, что имеется военная угроза и что национальное государство остается главным действующим лицом на мировой арене. Даже когда наступила разрядка, эксперты по национальной безопасности и официальные лица Пентагона выискивали многочисленные потенциальные источники угрозы международной безопасности и обосновывали необходимость поддержания вооруженных сил на высоком уровне. Существование десятков тысяч ядерных боеголовок в государствах-преемниках Советского Союза и неопределенность с их принадлежностью; возможность нового обострения арабо-израильских отношений; этнический конфликт на Балканах и в других частях мира; непредсказуемость режимов Ливии, Ирака и Северной Кореи; появление региональных великих держав, таких, как Индия и Китай; распространение новейших видов оружия в «горячих точках» планеты — все это говорит о необходимости сохранения военной мощи, контролируемой национальными государствами и их ведомствами (Пентагон, Совет национальной безопасности, Объединенный комитет начальников штабов) и действующей в тесной связи со структурами, обеспечивающими международную безопасность (НАТО, Американо-японский оборонительный договор).
Однако такие традиционные подходы вызывают все большее недовольство просто потому, что наш мир меняется. Поскольку

«холодная война» окончилась, многие авторы утверждают, что на место вооруженного соперничества и гонки вооружений приходят экономическая конкуренция, соперничество в области технологий и различные формы торговых войн. В итоге язык, используемый для описания международной торговли и капиталовложений, в настоящее время все больше смахивает на военный по своей сути; отрасли промышленности оказываются «в осадном положении», рынки «захватываются» или «сдаются», а сравнительный уровень расходов на НИОКР или доля товаров передовой технологии столь же тщательно анализируются, как сравнительная сила боевых кораблей перед 1914г. Даже специалисты по национальной безопасности сейчас признают важность экономических рычагов власти и подчеркивают, что такие традиционные орудия воздействия, как армия и флот, не могут быть использованы против экономической угрозы. Но подобная перемена позиции — дело новое, и фактически превалирует старое мышление: по-прежнему в центре всего национальное государство, занятое бесконечными маневрами ради получения преимуществ по сравнению с другими национальными государствами. Неомеркантилистский мировой порядок сохраняется, даже если обращение к войне более не считается единственным выбором".
Однако, как мы видели в предыдущих главах, другие эксперты по тенденциям мировой политики указывают на иные причины беспокойства и новые угрозы безопасности. Перенаселенность беднейших стран мира может породить войны за обладание ресурсами, обострить этническую напряженность, способствовать социальной нестабильности и поощрить внешнюю экспансию. Миграционные потоки из более бедных и неустроенных регионов мира в более богатые и стабильные страны не только вызовут социальную напряженность, но и обострят расовый антагонизм. Разные темпы роста народонаселения этнических групп, живущих в рамках единого национального государства, могут подстегнуть уже существующую напряженность. Воздействие демографического взрыва на экосистему поставит под угрозу национальные интересы. В дополнение к повышению риска войн
__________________
* За исключением экстремистской литературы, см: Friedman G., Lebard M. The Coming War with Japan. N.Y., 1991.

из-за сокращающихся запасов воды, пастбищ, древесины и др. экологический ущерб ставит под угрозу экономическое процветание и здоровье нации. Кроме того, такой ущерб отрицательно влияет на производство продуктов питания в мире при росте населения почти на миллиард человек каждые десять лет, что может вызвать глобальный голод и обострить социальную и политическую нестабильность, привести к войне за обладание ресурсами и ухудшить отношения между богатыми и бедными народами, населяющими Землю10.
Национальному государству и его безопасности также потенциально угрожает новое международное разделение производства и труда. По логике интернационального рынка не имеет значения, где изготовляется продукт, однако стратеги от обороны — в соответствии с традиционным мышлением категориями национальной безопасности — более всего обеспокоены этой проблемой. Разве не важно, рассуждают они, чтобы страна развивала собственную электронную и компьютерную промышленность, занималась судостроением и имела авиационно-космическую индустрию, чтобы иметь возможность производить собственное программное обеспечение как для военных, так и для гражданских целей?11 Нежелательные тенденции экономического развития могут также косвенно отразиться на национальной мощи. Страна может претерпевать тяжкие лишения, если ее молочная или мясная индустрия — как источник больших экспортных поступлений — будет разрушена из-за применения биотехнологических методов производства продуктов в других государствах; или если ее автомобильная промышленность — другой источник национальных доходов и богатств — окажется в руинах в результате вторжения на внутренний рынок более конкурентоспособного иностранного соперника; или если ее передовые технологические проекты и производство станут достоянием других стран, а национальная промышленная основа будет разрушена.
Международная финансовая революция ставит свои проблемы перед допускаемым суверенитетом национального государства. «Мир без границ» предусматривает определенное ослабление контроля страны над собственной валютой и финансовой политикой, Это ослабление может обеспечить процветание, но, если международная финансовая система непрочна, становится трудно, если вообще возможно, контролировать потенциально большие валютные потоки. Когда объем ежедневных валютных обменов далеко превосходит валовой национальный доход многих стран, отдельные правительства и министерства финансов в

гораздо меньшей степени, чем четверть века назад, в состоянии контролировать существующую систему. Простое понимание того, что рынок не одобряет тех или иных мер (как, например, повышения налогов), может не позволить так называемым «суверенным правительствам» провести их в жизнь.
Будучи совершенно различными по форме, эти многочисленные тенденции — от глобального потепления до круглосуточной торговли — транснациональны по своей природе, не знают границ, оказывают влияние на отдаленные общества и напоминают нам, что Земля, несмотря на все ее границы, единая система. Они почти неподконтрольны властям традиционного национального государства как в прямом смысле — эти страны не могут предотвратить движущиеся атмосферные потоки, — так и в переносном — если они и запретят такие виды деятельности, как применение биотехнологии в сельском хозяйстве, робототехнику и валютные сделки, они будут осуществляться в других местах. И наконец, эти проблемы невозможно решить военной силой, являющейся обычным способом устранения угрозы безопасности национальному государству. У авианосных оперативных соединений и бронетанковых дивизий свои задачи, но они не в состоянии предотвратить глобальный демографический взрыв, прекратить воздействие «парникового эффекта», приостановить валютные сделки, закрыть автоматизированное производство и запретить биотехнологию в сельском хозяйстве в других странах и т.п.
Такого рода развитие событий вместе с побочными проблемами, как, например, международный терроризм и наркобизнес, дает повод некоторым авторам писать, что вместо «старых» угроз ядерной войны и крупномасштабной войны с применением обычных видов вооружений приходят «новые» угрозы национальной и международной безопасности и что правительства должны поэтому избавиться от одержимости военной угрозой и сконцентрировать все свое внимание на совершенно иных проблемах национальной безопасности12.
Такое предложение, очевидно, преувеличивает степень недавних перемен в мировых событиях. Более логично рассматривать эти новые угрозы нашему образу жизни как существующие параллельно с прежними, более традиционными угрозами безопасности, а не заменяющие их. Даже если гонка вооружений между СССР и США и потеряет свою значимость, на планете останется еще много ядерных зарядов; останутся и сами ядерные державы, и, если попытки предотвратить распространение ядерного оружия не увенчаются успехом, им овладеют в будущем

многие страны, менее щепетильные и расположенные в заведомо более беспокойных регионах планеты, чем Западная Европа или Северная Америка. Движимые собственной социально-экономической, культурной и этнической динамикой, региональные конфликты вряд ли проявят тенденцию к затуханию, а во многих частях мира их количество и размах еще более увеличатся по мере обострения борьбы за ресурсы. Продолжающаяся опора национальных государств на военную силу была масштабно продемонстрирована в 1990—1991 гг. во время войны в Персидском заливе.
Поэтому вооруженные силы останутся и время от времени будут использоваться. Однако их традиционная военная ограниченность проблемами «безопасности» будет все в большей степени сосуществовать с описанными выше невоенными аспектами, вынуждая политиков и их представителей изменить терминологию и пересмотреть свою политику. В некоторых случаях «новые» и «старые» проблемы безопасности могут слиться воедино; вызванная демографическим давлением и истощением ресурсов социальная нестабильность может проявиться в регионах (например, в Юго-Восточной Азии), где распространение ядерного оружия, этническая напряженность и территориальные претензии уже давно представляют собой угрозу миру13. По иронии судьбы не исключено, что прекращение гонки ядерных вооружений породит два ярко выраженных вида опасности: более старая проблема — как предотвратить попадание сотен тысяч бывших советских боеголовок в «не те руки», и более новая и, возможно, не менее трудная задача — что делать с огромной массой ядерных отходов, представляющих собой серьезную экологическую опасность. В обоих случаях государственные деятели и их советники начинают в спешном порядке размышлять о значении этой новой опасности, и лишь самый оптимистически настроенный обозреватель может предположить, что в том и другом случае они примут верное решение. А что произойдет, если они «ошибутся»?
В этом более широком и взаимосвязанном смысле «национальная» безопасность становится неразрывной частью «международной» безопасности, и обе приобретают более широкое определение; вместо чисто военной концепции появляется более широкая, включающая в себя весь спектр проблем, старых и новых. Видимо, в конечном счете мы согласимся с тем, что под угрозой национальной безопасности следует понимать все происходящее в мире, что угрожает здоровью людей,

экономическому благосостоянию, социальной стабильности и политическому миру14.
Однако проблема такого всеохватывающего определения угрозы заключается в том, что в нем отсутствуют драматизм, ясность и конкретность военной угрозы национальной безопасности. Когда вражеская армия громит союзника или собственная страна становится объектом действия тысяч ракет, сравнительно нетрудно мобилизовать общественное мнение. Но многие люди по-прежнему делают различие между «большой политикой» (т. е, явной угрозой безопасности) и «малой политикой» (экономические споры, предложения об охране окружающей среды, торговые переговоры); и хотя проблемы малой политики привлекают в настоящее время большое внимание, все же сейчас труднее, чем в период биполярного антагонизма, убедить общественность и политиков пойти на необходимые жертвы ради противостояния новым угрозам15.
Глобальные перемены ставят также под сомнение целесообразность самого существования национального государства. Главное автономное действующее лицо в политических и международных делах прошлых веков не только теряет свои контрольные функции и целостность, но и оказывается совсем неподходящей единицей в изменившихся обстоятельствах. Для решения некоторых проблем оно слишком громоздко, чтобы успешно действовать; для других — слишком мало. В итоге раздаются требования о «перераспределении власти» как вверх, так и вниз, чтобы создать структуры, способные наилучшим образом ответить на сегодняшние и будущие требования перемен16.
Перераспределение власти вверх и вниз в национальном государстве привлекает наибольшее внимание. Это относится не только к выходу на арену новых транснациональных действующих лиц, как, например, крупные корпорации и банки, или к возникновению глобальной системы связи, в основном не контролируемой отдельными правительствами. Речь идет также о возрастании роли международных учреждений и соглашений с учетом того, что раз новые проблемы становятся глобальными, их можно успешно решать лишь в глобальном масштабе с помощью транснациональных организаций с широкими возможностями и согласованной политики — от более тесного сотрудничества и консультаций между ведущими промышленными державами (встречи в верхах «семерки») до договоров, запрещающих

пользование хлор-фторуглеродов, повышения роли и возможностей таких международных организаций, как Организация Объединенных Наций, ЮНЕСКО, Всемирный банк, Международный валютный фонд. Если последние смогут способствовать миру и стабильности — например, активнее использовать миротворческие силы ООН в многочисленных беспокойных точках планеты, — это превосходно; если же успех будет сопутствовать им постоянно (весьма сомнительная перспектива, как это продемонстрировал пример Боснии), то это может еще более укрепить статус международных органов по отношению к чисто национальным органам и национальной политике.
Возникают, кроме того, региональные наднациональные организации, особенно для решения экономических задач. Хотя прогнозы о грядущем разделе развивающегося мира на три торговых блока с поддерживающими их странами являются преждевременными, такие объединения, как Североамериканская зона свободной торговли (Мексика, Соединенные Штаты, Канада), включают в себя соглашения, подрывающие экономическую целостность входящих в них стран; в границах этой зоны национальные различия начнут исчезать. Этот процесс еще сильнее выражен в Европейском сообществе: правительства и парламенты входящих в него стран согласились поступиться значительной долей традиционного национального суверенитета ради более прочного экономического и политического единства; и именно потому, что они зашли в этом слишком далеко, существуют глубокие политические противоречия между сторонниками интеграции и теми, кто противится дальнейшему ослаблению национальной мощи*.
Перераспределение власти от национального государства к более мелким единицам диктуется в основном экономическими и технологическими потребностями. К примеру, исчезновение границ по всей Европе способствует возникновению (во многих случаях повторному появлению) региональных экономических зон, которые до этого не могли существовать из-за национальных таможен и тарифных систем. По мере развития новых торговых отношений разрушаются старые; Словения все больше торгует с Австрией и меньше с Сербией, Эльзас-Лотарингия больше тяготеет к Баден-Вюртембергу, чем к Парижу, северная Италия налаживает более тесные связи с альпийскими государствами, чем с Калабрией и Сицилией. Отдельные американские штаты, часто недовольные отсутствием интереса со стороны федерального
*
См. главу 12 «Европа и будущее».

исправительства, открывают собственные «миссии» в Токио или Брюсселе для налаживания связей в области капиталовложений и торговли. Такие российские города, как Санкт-Петербург, для привлечения иностранных капиталовложений объявляют себя зонами свободной торговли.
Многие из этих действий довольно безобидны, и их приветствуют экономисты — приверженцы свободного рынка на том основании, что неограниченная торговля развивается естественным (и более выгодным) путем. Но такое перераспределение полномочий вниз также сопряжено с угрозой национальной дезинтеграции, во всяком случае в обществах, где этнические противоречия и спорные границы обостряют региональные разногласия. Яркий пример распада национального единства мы наблюдаем за последнее время в Советском Союзе и Югославии; в других уголках мира также много подобных примеров. В большей части Африки разрушается государственная система, построенная на европейский лад, границы становятся зыбкими, обостряется региональное и этническое соперничество. Эта проблема отношений центра и провинций, единства и многообразия вынуждает страны, являющиеся внешними наблюдателями, занимать различные политические позиции; однородная в культурном отношении Германия склоняется к тому, чтобы поддержать сепаратистские притязания словенцев и хорватов Югославии, в то время как правительства с собственными нерешенными региональными и этническими проблемами (например, Испания) проявляют понятную нервозность в отношении поощрения сепаратизма где бы то ни было. Во всех напряженных дебатах по поводу международного вмешательства — например, помощь курдам — присутствует все тот же более широкий вопрос правового статуса и целостности национального государства.
В свете широких глобальных тенденций, рассмотренных в предыдущих главах, не будем удивляться, если и в дальнейшем будут возникать внутренние и региональные конфликты. По мере того как в различных частях мира будет проявляться давление роста народонаселения, усиливаться борьба за ресурсы, а революция в области коммуникаций — скорее подогревать вражду, чем создавать граждан мира, проблемы для национальной власти — особенно в более бедных частях мира — могут значительно обостряться. Двумя веками ранее Иммануил Кант заметил, что природа создала два средства разделения людей: «различия в языке и религии», которые имеют тенденцию порождать «взаимную ненависть и поводы для войн». Кант надеялся, что со

временем «прогресс цивилизации» приведет к заключению всеобъемлющего мирного соглашения17 Возможно, когда-то это и произойдет; однако ситуация на сегодняшний день дает основание полагать, что до этого нам еще далеко, а прогресс «цивилизации» не поспевает за тенденциями, которые изменяют нашу планету и бросают вызов традиционным политическим структурам. Более того, силы фундаментализма — частично представляя собой реакцию на глобализацию — наращивают мощь, чтобы повернуть движение вспять, и даже в демократических странах набирают силу националистические и враждебно относящиеся к иностранцам политические движения — все это подрывает долгосрочные шансы «подготовки» к будущему.
Такая ситуация ставит человечество в тупик. Несмотря на все разговоры о перераспределении власти и групповых пристрастиях, прежние структуры продолжают существовать и в ряде мест все сильнее цепляются за власть. За последние десятилетия произошла определенная эрозия власти национальных государств, однако национальное государство остается основным средоточием личностной принадлежности для большинства людей; кем бы ни был работодатель и чем бы люди, зарабатывая на жизнь, ни занимались, они платят налоги государству, подчиняются его законам, служат (если в этом имеется необходимость) в его вооруженных силах и могут поехать путешествовать лишь при наличии государственного паспорта. Более того, по мере возникновения новых проблем — будь то нелегальная миграция или биотехнологическое сельское хозяйство — люди инстинктивно обращаются (во всяком случае в демократических странах) к своим правительствам за «решениями». Глобальный демографический взрыв, загрязнение атмосферы и вызванные совершенствованием технологии перемены имеют собственный транснациональный импульс; но лишь национальные правительства и его законодательные органы решают, следует ли отменять валютный контроль, вводить биотехнологию, сокращать загрязнение воздуха отходами производства и поддерживать демографическую политику. Это не значит, что им всегда удастся преуспеть; фактически главная мысль данной книги заключается в том, что новые

Или паспорта Европейского сообщества — применительно к европейцам.

проблемы по своей природе в гораздо большей степени, чем раньше, затрудняют правительству возможность контролировать события. Но так или иначе оно является главной инстанцией, посредством которой общество постарается реагировать на перемены. Наконец, если народам мира будет необходимо предпринять скоординированные действия, например, для прекращения уничтожения тропических лесов или сокращения загрязнения воздуха метаном, то настоятельно необходимо заключение межнациональных соглашений, выработанных при участии соответствующих правительств.
В заключение отметим, что, если даже независимость и функции государства пострадают от транснациональных тенденций, все равно еще не выработано достойной замены его в качестве ключевой единицы реагирования на глобальные перемены. По-прежнему исключительно важно то, как политическое руководство страны подготавливает свой народ к вступлению в XXI в., даже в условиях ослабления традиционных рычагов государства. Поэтому так важно сейчас рассмотреть перспективы отдельно взятых стран и регионов, реагирующих — или не способных реагировать — на вызов грядущего столетия.

Дата добавления: 2015-10-13