Петр I: выродок

Высоченный, с узкими плечами и широким тазом, с растопыренными усами. Головка маленькая (тут прав мой друг Шемякин) — складной, несуразный человек. От его времени нам осталось множество документов, так что судить о нем возможно.

Своеобразный сын полка для иностранных дипломатов, обитавших в Москве, будущий царь ошивался с иностранцами все свое детство, юность и, впоследствии, всю жизнь. И правильно делал. Русская жизнь того времени была стоячая, гнусная и застойная, как и сегодня. Даже жизнь боярская. Собственно, как всегда, рыба гнила с головы, с бояр. Перестав еще за два века до этого быть феодальными бандитами, контролировавшими во главе вооруженных дружин свои регионы, бояре теперь сидели и парились в шубах на государевой службе: чиновники. Сплетничали, ссорились, жирели и воровали. Мальчик Петр был травмирован и помнил (говорила мне в классе харьковской школы №8 рыжая длинная учительница, погоняло у нее было «Швабра») травму — как стрельцы, натравленные боярами, убили у него на глазах его родственников, прямо в Кремле, на царском крыльце и в царских покоях, так что Петр имел личные счеты и к стрельцам и к боярам. Стрельцов он потом развешает на кремлевских и Новодевичьего монастыря стенах, перед светелкой своей сеструхи-царевны Софьи. А бояр поунижает вволю.

Петр Алексеевич понял твердо, еще мальцом, что для всякого нового государства нужны новые люди. Потому он вербовал в свои «потешные» полки крестьянских пацанов из деревень Семеновки и Преображенки. Лучшим другом и помощником сделал простого пацана Алексашку Меньшикова. И дружил, и набрал в свою команду огромное количество иностранцев. Любимым его дядькой, авторитетом для Петра, был Франц Лефорт, швейцарский подданный, долгое время игравший при нем роль, соответствующую роли Великого Визиря подле султана. Военная крепость, в которой я волею случая пишу эти строки, называется «Лефортовский замок». Внутри он построен в виде буквы К, положенной набок. Там, где от широкой спины (в середине) отходят еще два крыла, и сижу я в камере номер двадцать пять. Пишу, испросил на то милостивое разрешение администрации замка. Поминаю Франца Лефорта. Петр плакал на его гробе и видел, как радуются пришедшие якобы поклониться телу бояре.

Без Петра Россия осталась бы даже не Индией — каким-нибудь неумытым Кашмиром, одетым в грязные шубы. Он собрал у себя все отбросы Европы, тех, кто еще не уехал в Америку, авантюристов, военных наемников, отпетых мерзавцев, лгунов и просто преступников. Но именно такие и были ему нужны при строительстве нового государства: алчные, наглые, дерзкие, беспардонные эмигранты. Ни один современный лидер не может себе позволить собрать весь европейский сброд и с их помощью создавать новое государство. Петр использовал формулу всех без исключения революций: «Кто был ничем — тот станет всем». И собрал тех, кто «ничто» — ничтожеств.

Разумеется, и это уже стало общим местом, он ездил инкогнито в Голландию и учился там корабельному делу, жил у матроса и спал в шкафу. Побывал он и в Париже и даже понравился местным дамам. Впечатление же французских кавалеров, принимавших от Петра русское посольство, было хуже некуда: пьяницы, скандалисты, патологические грязнухи. Петру на самом деле было положить на мнение хозяев, что французов, что голландцев, он до конца дней своих остался скандалистом, жестоким чудилой, пьяндыгой, не доученным даже по-русски, он на всех языках писал с чудовищными ошибками, русский не исключение. Петру было положить на мнение аборигенов, он ездил обучиться, как сейчас бы сказали, новым западным технологиям. Чтобы потом, построив с негодяями державу, побеждать своих учителей с помощью их же технологий, теснить и уменьшать Запад, заливая его с востока Востоком. Теснить и уменьшать Турцию на юге. Брать себе все, что лежит плохо.

Еще раз повторим, дабы в головах засело. Для строительства нового государства нужны всякий раз совсем новые люди. Потому преуспел Петр I и преуспел Ленин, что они набрали совсем новые контингенты. Если новобранец не подходил, Петр его безжалостно изгонял. Многие подходили, сражались и работали храбро, добывая себе судьбу. В человеке Петр ценил не происхождение, не место в Бархатной книге сословий, но энергию, силу воли, профессиональность. Гнусная Москва и гнусная российская действительность: бороды, нищета, шапки, шубы, пот, срань, юродивые — вся эта неисправимая Русь достала Петра очень быстро. Он по-европейски брил щеки, рубил бороды боярам и в конце концов бросил Москву и основал Санкт-Петербург — город своих снов. На манер Голландии, только лучше и больше. Так как я бывал не раз и в Амстердаме и в городе Петра, то мне и судить. Как, должно быть, ему было отлично заложить город-столицу нового государства в 1703 году, на ветру, у реки, а как было здорово глядеть на него, разросшегося, 20 лет спустя. Отстроив свою столицу на крайнем западе империи, он как бы порывал с толстой бабищей Москвой, боярыней толстожопой. Петр I — это наш первый Чаадаев, только куда более нигилистический и страшный отрицатель. Как, должно быть, он ненавидел бояр и стрельцов, эти бородатые оскаленные хари, с каким удовольствием работал топором, разрубая им шеи! Потому у него все отлично получилось с его царственной Революцией, европеизировавшей Россию. А это-таки была самая настоящая революция.

В 1991 году Россия обосралась от страха, не решилась призвать новых людей, поманила их, но испугалась и оттолкнула. Нужна была кровавая либерально-демократическая революция, а взамен демократы постыдно вытолкали вперед члена ЦК КПСС Ельцина — триколорного сверху и розово-цэковского внутри, и спрятались за него. В результате русская демократия несла в себе с самого начала все болезни и наследственность старого режима. Наследник Ельцина Путин прямо реставрировал советскую власть, размешав ее с любимыми олигархами. Нелюбимых и инакомыслящих пересажали. Нового государства не получилось — старые кадры построили старый мир. Вторичный мир. Временный мир. Гнусный своей вторичностью. А русская демократия скончалась от бледной немощи.

Петр начинал утро до рассвета. Стакан водки и бочковой здоровый огурец — это была его физическая гимнастика и разминка. Топорща усы, курил трубку и отправлялся либо верхом, либо в карете на объекты строящегося безостановочно города. После Анны Монс завел себе лифляндку Катерину, этакую полуевропейскую балтийку в вязаных чулках. Его все предавали: и жена, и сын Алексей, и Анна Монс. После смерти Петра Катерина стала царицей под именем Екатерины I. А подле нее вроде не регентом, но авторитетом — Алексашка Меньшиков. Когда-то он вытащил Екатерину из-под солдатской телеги, но уступил ее Петру. К сожалению, и Екатерина I, и сам Меньшиков не могли заменить России Петра, даже частично. Петр был работяга, безумный «воркоголик».

Петр I был выродком из целой вереницы бородатых, плешивых, мелочных царьков Романовых, был аномальным явлением. Русские раскольники до сих пор считают его Антихристом. Однако что дал России раскол, помимо упрямого протопопа Аввакума и экстравагантных купцов-раскольников, в отместку Романовым финансировавших большевиков (Савва Морозов)? Ничего масштаба Петра. Нет никакого сомнения, что если бы не петровская жуткая революция, Россия бы захирела и умерла от шелудивой болезни, смешавшись с остяцкими княжествами, дошла бы до ранга какой-нибудь Тувы. Спасибо каким-то там протеинам, случайно зацепившимся за нуклиды или как там, в результате Петр вышел из мамкиной утробы с отклонениями от обычной романовской шушеры. Важно не то, какую революцию произвел Петр I — европейскую или азиатскую, важно, что его революция сделала Россию мощной. Он угробил старую московскую толстожопую Русь, и за это ему спасибо от меня — национал-большевика. Правда, она — толстожопая — возрождается в каждом веке, и тогда опять необходим России неистовый Петр. В 1917-м он приходил под именем Ленин. Придет еще. А с ним осатанелые маргиналы-иностранцы, поэты, безумцы. Раклы, безумцы и галахи.

Сахаров: «он помогал»

Я намеревался завершить «Священных монстров» на фигуре Петра I. Скульптура Шемякина — нелепый крошечноголовый Петр, присевший в бронзе в Петропавловской крепости (высокие колени, женский таз, короче, урод) так и сидел перед моими глазами. Когда вдруг 21 мая радио, которым нас кормят в тюрьме насильно, одно из дрянных мусорных радио, не то «Русское радио», не то «Европа-плюс», сообщило, что состоится торжественное собрание по поводу дня рождения Андрея Сахарова. По поводу его восьмидесятилетия. Со своей шконки, из-под ватной фуфайки вывернул голову «наркобарон», мой сокамерник, и пробормотал: «Во о ком напиши! Многие зэки обращались к нему с письмами. Он помогал. Единственный политик, который себя не опорочил». Произнеся эту характеристику, «наркобарон» вернул нос под фуфайку. Я принял к сведению его заявление и стал отжиматься от полу. Сделал 350 отжиманий. Через десять минут меня вызвали к адвокату. Сергей Беляк сказал мне, среди прочего, что в поручительствах (по поводу смены мне меры пресечения, отмены содержания под стражей подпиской о невыезде или залогом) отказали мне такие, казалось бы, дружелюбные ко мне люди, как «патриот» Говорухин и Зиновьев. Услышав об этом, я решил написать об Андрее Сахарове — моем вечном оппоненте со времен еще моего первого романа. В романе об Эдичке я, по мнению критиков, винил Сахарова и Солженицына в том, что оказался на Западе.

В 1975 году за брошюру «О моей стране и мире» и по совокупности его правозащитной деятельности Сахаров получил Нобелевскую премию Мира. Помню, что прочел зеленую брошюрку не отрываясь и вынес из чтения ее твердое убеждение, что ученый-физик Андрей Дмитриевич Сахаров крайне наивен везде, где он пишет о Западе. Извинения этой наивности быть не может, ибо, никогда не побывав в западном мире, он, по-честному, должен был бы не высказывать своего мнения о нем и тем более не сравнивать его с советским миром. Запад представал из брошюры «О моей стране и мире» царством справедливости, благополучия и рациональных моральных и правильных решений. Особенно возмутило меня, помню, предложение Сахарова, чтобы Советский Союз разоружился в одностороннем порядке. В этой политической наивности я и сегодня упрекаю покойного, как и в той необъяснимой вере в порядочность Запада, которую он питал, если не ошибаюсь, до самой смерти. За десять лет, прошедшие со дня смерти Сахарова в декабре 1989 года, Запад множество раз успел доказать свою жестокую, хищническую тоталитарную природу. Запад как раз в момент смерти Сахарова перешел к практике насильственного подчинения инакомыслящих стран. Первым был Ирак; не обязательно его любить, Ирак или Саддама Хусейна, но то, что отныне судьба многих инакомыслящих режимов будет решаться не внутри этих стран, а вовне, консилиумом докторов смерти из ООН и НАТО, полностью разрушило международное право и установило право железной пяты самых вооруженных стран — сил европейской крепости и Америки — выбирать себе страны-жертвы. Их называют «страны-изгои». Страны-изгои можно бомбить, как бомбили Сербию: бомбить телецентры, железнодорожные мосты, министерства. Бомбить и называть разбомбленное «инфраструктурой», избегая употреблять упоминание о трупах людей. Если бы правозащитник Сахаров дожил до современного растаптывания международных прав, я полагаю, он изменил бы своей вере в Запад.

Тогда, в 1975 году, несколько эмигрантов, в том числе и я, написали «Открытое письмо академику Сахарову». Американские газеты его не напечатали, но напечатала большие отрывки из него лондонская «Таймс».

Однако в нашей оценке брошюры Сахарова мы тогда, спустя четверть века я вынужден это признать, мы и я допустили определенную несправедливость. Мы занизили критику Сахаровым советского режима. Каюсь, пускай и спустя четверть века. Даже судя по останкам советского режима, по судам, по прокуратуре инквизиций, по ФСБ, да даже судя по чудовищным тюрьмам России 2001 года — Сахаров был справедливым критиком той отвратительной реакционной системы государственного насилия. В своей правозащитной деятельности он допускал частные ошибки. В 1968 году, помню, он рьяно защищал крымских татар и Мустафу Джамилева. Те, кто видят сегодня, как крымско-татарское националистическое движение помыкает и русским и украинским Крымом, понимают, насколько ущербным был этот равномерный, якобы объективный подход к проблеме прав малых наций на самоопределение. Карабах, Чечня — это все последствия объективности.

Прилетев в Россию первый раз именно в декабре 1989 года, я застал интересные события. По ящику транслировали заседание I съезда депутатов СССР, нового, только что избранного созыва. В гостинице «Украина» я не мог оторваться от телевизора. Видел я и знаменитую пикировку Горбачева и Сахарова. Уже очень больной, истощенный и какой-то неуместный в новом времени хитрых горлопанов и революционных демократов «двадцать пятого часа» (французское отличное выражение означает пристроившихся к какому-либо делу уже после его победы. Французы обыкновенно употребляют его в отношении движения Сопротивления), Сахаров умер через несколько дней.

Сейчас мы живем все в такой стране, о которой Сахаров ни в коем случае не мечтал. Больной, пиджак висит как на вешалке, Сахаров вызывал, я помню, во время пикировки с Горбачевым у всей этой толпы депутатов-неокомсомольцев смех. Между тем он, кажется, уже понимал, к чему идет. Что он и его сподвижники будут растоптаны бодрыми неодемократами двадцать пятого часа. Но так и произошло. Ни в одной восточноевропейской стране борцы диссидентских баррикад первого часа не были так нагло и дружно отринуты от власти пинающимся и пробивающимся к власти быдлом. И в Польше, и в Чехословакии, и в Венгрии, и в Болгарии, и в Румынии, и в странах Балтии диссиденты и эмигранты успели побывать у власти, писатели Гавел в Чехии и Добрица Чосич в Югославии стали президентами. Но не в России. О нет, здесь Реставрация началась в одно время с Революцией. Член ЦК КПСС и кандидат в Политбюро Ельцин сделался и Первым Лицом Демократии. Этого нельзя было позволять сделать. (Напомню, что я из другого лагеря, я — национал-большевик и здесь выступаю как аналитик, стараясь понять, почему им не удалась их демократическая революция.) Диссиденты не пригодились России в 1991 году! Удивительно, уму непостижимо, но все начальники России положили на стол партбилеты КПСС и в одну ночь объявили себя приверженцами демократической идеологии.

В российской истории примеры такого коллективного перехода из лагеря в лагерь случались в смутное время. У нас подлое наследство, может быть? Очевидно, наши восточноевропейские вассалы по меньшей мере дали шанс своим диссидентам, в России банда рвачей и генетических приспособленцев рванула к власти, перескакивая через спины Солженицына, Зиновьева, Буковского, через всех, сигая, ударяя каблуками в шеи и спины. А потом нечистоплотная сволота первого созыва привела к власти еще более нечистоплотную сволоту. Существует мнение, что если бы Сахаров был жив, то демократы бы устояли, солнце светило бы ярче, и судьба России была бы иной. Хочу разочаровать вас, уважаемые добропорядочные граждане. Уже и в 1989 году, еще когда Сахаров был жив, его уже оттерли громко хрюкающие и громко ревущие парнокопытные. Он и в Верховный Совет СССР вынужден был выбираться хитрым путем, придуманным его сторонниками в последний момент. Народ рукоплескал хрякам, а не сутулому, истощенному в стычках с совдепом интеллигенту в пиджаке навырост.

В нем были элементы Ганди, была наивность. Он заступался за Джамилева, потому что больше некому было. Поскольку Джамилев уже тогда поддержал палестинцев, от такого мусульманского диссидента быстро отвернулся Запад. Сахаров не отвернулся. Помогал он и зэкам, у этих бедолаг и вовсе в стране нашей нет защитников. От зэков, нас всех, прошлых и настоящих, спасибо.

Нормально, Андрей Дмитриевич, входите к нам в нашу, как говорят на тюрьме, «семейку» священных монстров. Садитесь между Петром Алексеевичем и Нормой Джин. Поговорите с Чарли Мэнсоном, у него есть что сказать вам об Америке. Будьте как дома! А по вашему Гайдару все равно виселица плачет, это уж как хотите, но факт.

Дата добавления: 2015-10-13