Ночной разговор. Я так напугался, что ничего не успел сообразить.

Я так напугался, что ничего не успел сообразить.

Я выбежал, хлопнув дверью, в прихожую, заглянул в комнату, где спали отец и мама, потом выскочил на кухню и облегченно вздохнул, Фу-у-у! Дедушка сидел на табуретке и курил в темноте. Огонек сигареты то вспыхивал малиновым фонариком, то угасал.

Я включил свет и сказал:

– Как напугался! Ты же спал! И вдруг исчез!

Дедушка молча смотрел на меня, на мою руку, я перевел взгляд туда же, и меня словно обдали кипятком. В руке я держал письмо!

Я поднял глаза. Что я скажу, что объясню в оправдание? Да и какое может быть оправдание, если я залез в карман, как какой-то вор! И это никак не объяснить.

Я поднял глаза, чувствуя, как бьется в висках прихлынувшая кровь.

Дедушка смотрел на меня пронзительно, он смотрел как бы даже и не на меня, а в меня. Как будто разглядывал мое устройство. Каким таким образом я сделан, что сумел залезть в чужой карман?

– Я не шпионю, не подумай, – проговорил я наконец мрачно.

– Еще бы! – сказал он.

– Я просто прочитал, понимаешь! Ты какой-то убитый, и я решил прочитать, потому что нельзя так убиваться из-за этих писем!

Он посмотрел на меня снова. Но уже совсем не так, как вначале. Потом прикрыл глаза, сказал:

– Погаси свет и садись. Пошепчемся!

– Пошепчемся! – шепнул я горячо, и волна нежности окатила меня.

И вот мы сидим в темноте, и я шепчу, что он поступает неправильно, что он мой дед и должен все рассказывать внуку, ведь мы же друзья, в конце концов.

Сигарета вспыхивает малиновым огоньком, еле освещая дедушкин лоб, нос, подбородок. Глаз его не видно – он в темноте, и я могу судить о том, что он думает, только по словам. По словам – это трудно. Нужно видеть глаза. Всегда видеть глаза! Дедушка шепчет:

– Ты прочел?

– Ничего не понял, очень мало написано. Это твой друг? Фронтовой?

– Нет, – отвечает дедушка, – не друг. А я думал, ты понял. Это не друг, Антошка, а чужой человек. Может быть, это твой дедушка.

Я смеюсь.

– Мамин папа давно умер, – говорю я, – и дедушка у меня один, не то что у Кешки.

– Ты забыл мою военную тайну? – спрашивает дед.

Будто кто-то бьет меня прямо в поддых.

– Ты что! – кричу я шепотом. – Ты что говоришь? Какой еще дедушка? Дедушка – это ты!

Он берет меня за руку. Гладит своей ладонью. Ладонь у деда шершавая, грубая и горячая.

– Слушай, Антошка, – шепчет дед, – слушай внимательно и не перебивай. Тогда, в войну, когда я нашел Сережу, я написал Лидушке, чтобы она поискала его отца. Но как? Она мне так и ответила: искать будем после войны. Но и после войны искать было трудно. Почти невозможно. Что я знал? Его звали Сережа. А его мать – Катя. Екатерина. Все. Если бы не танки тогда, я нашел бы тело матери, взял документы. Но немцы напали неожиданно. Пришлось отступать. Я запрашивал детприемники – были такие места, где занимались детьми, выясняли про них сведения. Писал в другие организации. Везде отвечали: установить родителей невозможно. И мы успокоились. Усыновили Сережу. Думали – все! Навсегда!

Он умолк. Ладонь его лежала на моей руке, и я чувствовал, как она вздрагивает. Я накрыл ее своей ладонью. Сжал ее.

– Ну и что! – сказал я. – Конечно! Конечно, навсегда! И ты мой дедушка, хватит об этом!

– Подожди, – ответил он, – я тоже думал так. Не хватает сведений – и все. Но оказалось, на радио теперь есть специальная передача. Разыскивают детей – бывших детей. По воспоминаниям. По мелким деталям. Я написал туда письмо. По радио рассказали про Сережу. Как он пел. Как звали его маму. На какой дороге это было. И примерно когда.

Огонек сигареты давно погас, но дедушка не замечал этого.

– И вот пришло письмо, – сказал он. – Может быть, это Сережин отец. И твой дедушка.

Я чуть не закричал. Меня душили слезы и досада. Такая досада на дедушку, на его глупое поведение.

– Зачем? – прошептал я. – Зачем ты это сделал? Зачем? Зачем? Зачем?

Дата добавления: 2015-09-05