В предвкушении эликсира

Я держу ручку, пишу, а в это время нуклеиновые цепочки нервных клеток моего мозга, тех самых, что двигают мою руку, шевелятся, утолщаются, сокраща­ются и будут делать это еще спустя некоторое время после того, как я закончу писать. Если бы я писал ле­вой рукой, то это происходило бы в двигательных клет­ках противоположного полушария, а нуклеиновые кислоты того полушария, что усиленно работает в эту минуту, вели бы себя спокойнее. Приходится думать, что это именно так. Вряд ли в этом смысле я суще­ственно отличаюсь от крысы. А у нее, как показал шведский нейробиохимик Хольгер Хидеп, РНК накап­ливается в тех самых клетках, которые работают в данный момент. Если она нажимает на педаль правой лапой, то количество РНК нарастает в клетках левого полушария, и наоборот. (Каждое полушарие управ­ляет противоположной стороной тела.) Меняется и по­следовательность оснований в нуклеиновых молекуляр­ных цепочках.

Как пройти мимо нуклеиновых кислот — этой хими­ческой сердцевины всего дышащего, движущегося, раз­множающегося? Все заняты ими сейчас — н биохими­ки, и биофизики, и генетики, и микробиологи, и врачи, лечащие сердце.

Они действуют в каждой клетке каждого организ­ма. Их всего две: дезоксирибонуклеиновая кислота (ДНК), содержащаяся в основном в ядре, и рибону­клеиновая (РНК), рассеянная по всей клетке. И вот они-то и фабрикуют, во-первых, самих себя, а во-вто­рых, всю ту армаду белков, которая делает бактерию бактерией, растение растением, кошку кошкой, челове­ка человеком (в биологическом смысле). Они хранят, переносят и распределяют химическую информацию, что и называется жизнью.

Коды наследственности... Тончайшие различия в хи­мическом строении их цепочек, а в жизни это различия между уродом и красавцем, между карликом и ги­гантом.

Под электронным микроскопом едва различимы тонкие, полураздвоенные спиральки: это и есть ДНК — химический главнокомандующий организма. У челове-i.a этот «главнокомандующий» состоит из добрых пяти миллиардов особых, попарно связанных азотистых со­единений, нанизанных на длинную цепь углевода-поли­мера. «Главнокомандующий» имеет внушительные раз­меры: он в десятки раз крупнее, чем любая другая био­логическая молекула.

Биологи вместе с кибернетиками вычислили, что чай­ная ложка ДНК может вместить столько информации, сколько ламповая электронная вычислительная маши­на объемом в 400 кубических километров.

Поменьше и чуть попроще молекулы РНК — главных исполнителей приказов «главнокомандующе­го». Три подвида РНК вначале передают приказы «главнокомандующего» друг другу, так сказать, по ин­станциям, и РНК последней инстанции синтезирует бел­ки, которые синтезируют и расщепляют, активируют и подавляют все остальное.

Среди всех клеток организма нейроны оказались абсолютными чемпионами по содержанию РНК. При работе они накапливают РНК за счет окружающих мелких клеток, так называемой глии. (Такого рода клеточное взаимообслуживание вообще распространено в организме: так, например, питают яйцеклетку окру­жающие ее маленькие фолликулярные клетки.) РНК работающего нейрона синтезирует новые белки и белково-углеводные комплексы.

Так возникла гипотеза нейронного уровня памяти. Новый белок нейрона, полагает Хиден, особо чувстви­телен к тому виду электрической импульсации, который вызвал его образование. Теперь малейшего импульсного намека будет достаточно, чтобы воспроизвести реак­цию. Эта новая химическая готовность и есть долго­срочная память нейрона.

Я не вдаюсь в более подробные детали по причине их сложности и, главное, своей малой компетентности в биохимии. Но не могу не обратить внимания, что здесь нащупывается параллель еще одному виду приоб­ретенной химической памяти — памяти иммунитета, связанней с образованием новых белково-углеводных молекул, так называемых антител. Это тоже использо­вание вчерне предуготованных, но до времени бездей­ственных молекулярных ресурсов. И здесь есть какой-то минимальный срок между действием агента и обра­зованием стойкой памяти.

Новая точка бурного научного роста произвела, как и следовало ожидать, несколько сенсационных вспле­сков. Планарии, плоские черви, о которых подробнее писалось в первом издании, каким-то образом переда­вали знания, полученные головой, хвосту, выраставше­му после обучения. Этот хвост мог «обучить» новую го­лову, выраставшую взамен отрубленной, и все навыки пропадали после воздействия веществом, разрушающим РНК. Самым сенсационным было то, что необученные планарии, пожирая своих обученных собратьев, стано­вились как будто умнее. Опыты с пожиранием не под­твердились, но то, что в хвостах планарии память удер­живается каким-то химическим кодом, остается весьма вероятным (так же, как у мучных червей, которые, пре­вращаясь в жуков, прекрасно сохраняют свои реф­лексы).

Крысы и хомяки, которым вводили стимулятор син­теза нуклеиновых кислот, делали фантастические по крысино-хомячьим масштабам успехи в обучении. Совершеннейшую сенсацию произвели опыты, в которых нуклеиновые экстракты мозга обученных животных вводились необученным, и те бросались в ответ на зво­нок разыскивать пищу, убегали из дотоле привлекатель­ных уголков — словом, делали все так, будто стали двойниками убитых... Не подтвердилось.

Наконец, американский психиатр Камерон сообщил о результатах применения РНК в клинике: введение дрожжевой РНК улучшало память у больных со стар­ческими и склеротическими нарушениями психики. Увы, и этот обнадеживающий и с несомненной добро­совестностью полученный результат подвергся большим сомнениям. Камерон даже не настаивал, что РНК, вво­дившаяся больным, достигает в неизменном виде кле­ток мозга, он понимал, что скорее всего она разрушает­ся где-то по дороге, в мозг в лучшем случае поступа­ют только ее химические обломки. Что ж, быть может, эти обломки и помогали нейронам некоторых больных синтезировать собственную РНК и тем самым улуч­шать память. Но не равноценно ли это просто усилен­ному питанию? Ведь кирпичи для строительства моз­говой РНК мы постоянно получаем с пищей, и, кстати, орехи, особенно богатые пуриновыми основаниями — «кирпичами» нуклеиновых молекул, — давным-давно известны как неплохой тонизатор умственной деятель­ности. Однако, чтобы память работала хорошо, нужен еще и фосфор, и углеводы, и витамины группы В, и свежий воздух...

Я специально интересовался мнением наших клини­цистов, изучающих действие препаратов РНК на боль­ных с тяжелыми прогрессирующими расстройствами памяти. Некоторая поддержка, некоторое замедление процесса в отдельных случаях как будто бы есть. Но еще ни одного чуда...

А из опытов на животных и данных клиники давно известно, что временно улучшать запоминание и вспо­минание могут десятки разных веществ. Прежде всего стимуляторы нервной системы, усиливающие внимание и бодрственный тонус (о теневой стороне их действия мы уже говорили). Воздействуют ли стимуляторы непосред­ственно на нуклеиновый аппарат нейронов — не ясно.

Нуклеиновая гипотеза оправдана уже потому, что в повадках природы использовать одно и то же на разные лады. Если природа выбрала нуклеиновый механизм для самой всеобъемлющей памяти организма — наслед­ственной, то почему бы не использовать его и для моз­говой? Если гипотеза подтвердится, то будет, возможно, создан обменный нуклеиновый фонд мозга наподобие современного фонда переливания крови. Людям, утра­тившим память, малоспособным или просто необучен­ным будут вводиться нуклеиновые кислоты, несущие необходимую информацию. Очень заманчиво.

Можно согласиться уже сейчас, что нуклеиновые кислоты для памяти необходимы. Но какого рода эта необходимость? Нуклеиновые кислоты необходимы для всего. Необходимы, но недостаточны. Писателю нужен хлеб, чтобы писать, и пишет он порой ради хлеба, но это не значит, что он пишет свои произведения хлебом.

«Если душа проста, то к чему такая тонкая струк­тура мозга?» —■ еще в XVIII веке резонно спрашивал Лихтенберг.

Теоретически мозг человека мог бы вмещать всю свою память и без нуклеинового механизма, пользуясь только необъятными возможностями связей между ней­ронами. Нуклеиновые кислоты, и белки, и электрические импульсы — все это есть и у мышц. И кстати, уже Кор­саков проницательно сравнил память с мышечным то­нусом. В самом деле, ведь и мышцы обладают долей памяти. Они вспухают, «накачиваются» сразу после ра­боты, ноют еще несколько дней и сохраняют форму и силу спустя месяцы и годы после прекращения трени­ровок. Готовность к работе — простейшая память.

Один известный исследователь поведения сказал, быть может, несколько тяжеловесно, что человек в та­кой же мере не является животным, к которому прибав­лена речь, в какой слон не является коровой, к которой прибавлен хобот. Соответственно память человека — это не память мыши, к которой прибавлена Большая Советская Энциклопедия.

Когда больной здоровается со мной, хотя мы виде­лись за пять минут до того, когда бухгалтер смотрит на карандаш, но не может его назвать («ну это... чтобы писать...»), а бывший фронтовик не в состоянии ска­зать, в каком году окончилась война, — во всех трех случаях я говорю, что нарушена память. Но во всех трех случаях — разная. У первого больного сохранена память о том, что с врачом следует здороваться, у вто­рого — что карандаш это «чтобы писать», у третьего — что такое война. И если я вижу больного с расстрой­ством походки, я могу сказать, что у него нарушена па­мять движений, но так говорить не принято.

В самом деле, каждый вроде бы безо всякой науки знает, что такое память. Однако общее определение дать трудно. Наверное, самое правильное — определить память через другое общее понятие — информацию. Мы говорим: система, способная получать, хранить и выдавать информацию, обладает памятью. Значит, па­мять — это что-то вроде потенциальной информации. Но такое определение широко охватывает и живое и неживое: и работу машин, и биохимические механизмы, и психику, и язык, и культуру... Простор для разных употреблений чрезвычайно широк. В этом и трудность. Если даже физики и математики порой не могут дого­вориться, в каких значениях употреблять те или иные слова, то что же делать психологам, у которых почти все главные понятия (сознание, эмоции, чувства) спаяны с расплывчатой своевольностью обыденного языка?

Так и выходит, что разные исследователи, занимаю­щиеся проблемой памяти, изучают, по существу, весь­ма далекие друг от друга явления; и наоборот, те, кто номинально занимается другим, фактически изучают па­мять. Павлов занимался условными рефлексами и почти не говорил о памяти, однако он изучал именно ее. Нечеткость терминологии, увы, причина многих не­доразумений и в науке и в жизни, и иногда страшно подумать, сколько неопределенных общих понятий до сих пор незаметно вносят путаницу в наши головы.

Дата добавления: 2015-10-13