Организация бригады

Едва мы вышли из леса, как увидели огромное зарево пожара и клубящийся столб густого черного дыма, — так могла гореть только нефть или спе­циальные снаряды, применяемые для дымовой завесы. Это была работа шестерки Александра Шлыкова, высланной нами из вилейского «комариного заповед­ника». Перед нашим выступлением бойцы Щербины подорвали еще один эшелон, а группа Кеймаха сидела в засаде на том же участке, поджидая, когда возоб­новится железнодорожное движение, чтобы нарушить его новым взрывом.

Вскоре нас встретил Шлыков со своей группой и доложил, что им подорван немецкий эшелон, гру­женный снарядами и дымовыми шашками. Пожар, возникший при крушении эшелона, задымил подобно вулкану. Огромный багрово-черный столб дыма, ги­гантским грибом распустившийся над местом круше­ния поезда, был виден на оранжевом от зарева фоне неба за несколько десятков километров. Из ближай­ших селений в лес устремились окруженцы и бежав­шие из плена бойцы с целью найти людей, зажегших этот фейерверк, и присоединиться к ним. Шлыков привел с собой восемь таких бойцов.

Я вызвал командира восьмерки. Ко мне подошел среднего роста широкоплечий блондин с голубыми глазами, лет двадцати семи—тридцати, и назвал себя Анатолием Седельниковым. Не ожидая вопросов, он коротко рассказал о себе и о каждом из бойцов своей группы. Ни один из них подозрений у меня не вызвал, и я дал согласие на присоединение всей восьмерки к отряду. По существовавшим у нас правилам нович­ков разбили по группам подрывников. Седельников, как и остальные, был зачислен бойцом в одну из пяте­рок. Я заметил, что он сильно прихрамывал, и это мне не понравилось. Приказ не отставать и не остав­лять людей по пути был незыблемым законом, от точ­ного выполнения которого зависел в значительной степени успех нашего рейда.

Мы остановились в мокром болотистом лесу в тре­угольнике Вилейка—Молодечно—Красное. Отсюда мы послали еще две группы на подрыв вражеских эшелонов. Через эти места мы проходили неделю назад, когда шли на встречу со Щербиной. Места нам были знакомы, да и в окружающих деревнях о нас уже знали, мы здесь расстреляли крупного шпио­на, выдававшего себя за сапожника. Поэтому здесь можно было ожидать карательных отрядов гитле­ровцев.

По направлению дальнейшего маршрута были выставлены две усиленные заставы. Во второй поло­вине дня я с двумя автоматчиками направился разве­дать местность.

Командир первой заставы товарищ Шишкин доло­жил, что немцев поблизости не замечено. Но сменив­шиеся часовые сообщили, что в лесу шатается много безоружных людей. «Вроде кого-то ищут», — выска­зали хлопцы предположение.

— А ну-ка, Шишкин, задержите — и сюда их. Да не говорите, кто, зачем. На обратном пути я с ними потолкую.

Шишкин стал рассылать бойцов на выполнение приказания, я с автоматчиками направился на вторую заставу. О наличии в лесу посторонних узнал и Дубов. Желая предупредить меня об опасности, он, прихва­тив с собой Осокину, деда Пахома и одного бойца, направился за мной следом.

На заставе Шишкина они застали только млад­шего политрука Чугунова с больной ногой, все осталь­ные разбрелись по лесу. Чугунов доложил комиссару о моем приказании.

Дубов решил подождать нас на заставе Шишкина. Чтобы не выдавать себя, он сел к костру и прикрыл автомат плащ-палаткой, то же сделали и другие. Только дед Пахом заявил, что ему трудно укрыть «свою стрельбу» (он, как всегда, был с централкой).

— Это и хорошо, ты будь на всякий случай с дро­бовиком наготове, а подозрительного в этом ничего нет. Мало ли теперь по лесу бродит людей с дробо­виками, — заявил Дубов.

Из леса вывели пять человек задержанных. Предупрежденные конвоиры, не обращая на Дубова внимания, предложили неизвестным сесть у костра.

— Эх, братцы, да здесь уже есть рыба. Здрав­ствуйте вам, — сказал один боец, подсаживаясь к Осокиной.

— Здравствуйте, — также нарочито небрежно от­ветил Дубов.

— А ты, красавица, почему не отвечаешь на при­ветствие? — спросил тот же боец, придвигаясь ближе к Осокиной.

— А я не знаю, кто вы, поэтому и не отвечаю.

— Испугалась малость, вот и промолчала, — заявил второй из задержанных.

— Испугаешься, если вас ведут под ружьем, как уголовных преступников, — отрезала радистка.

— А ты, дед, чего с ружьем сдался? — сказал третий, обращаясь к деду Пахому.

— А чего ж я поделаю с дробовиком супротив автомата? — уклончиво ответил старый партизан.

— Сам, поди, как увидел гитлеровца с автома­том — пулемет или пушку бросил, а других упрекает за то, что они с дробовиком не решились оказать сопротивление автоматчикам, — отчитала девушка и третьего.

— Интересно, откуда она сама-то здесь взя­лась? — заметил один из неизвестных.

В это время из леса вывели еще группу безоруж­ных людей.

— Приказано — иди, не рассуждай. А то «куда, да зачем...» В плену у немца были? Были. Не рас­суждали почему — боялись автомата. А у меня в ру­ках, чай, тоже автомат, не чурка. Или, думаете, я стрелять не умею?.. Вот садись здесь и поджидай, когда тебя спросят...

Все это было так интересно, что мы остановились, не доходя костра, в густом орешнике, чтобы понаблю­дать и послушать эти разговоры.

— Почему с нами поступают как с арестованны­ми? Какое они на это имеют право? — кричал один из приведенных.

— А во время войны право за тем, у кого сила. Законы будет устанавливать победитель войны, — заметил Дубов.

В это время из лесу Шишкин вывел человека лет тридцати, огромного роста и богатырского телосложе­ния. Шишкин держал автомат наготове.

— А ну-ка, садись вон там, — указал он место верзиле,— и помалкивай. «Я лейтенант»! Ты, может, капитаном был, да разжалован, коли обезоружили... А я не знаю и знать не хочу, кто ты. Вижу, в такое время человек по лесу без оружия шляется, значит по меньшей мере дезертир или фашистский прихво­стень — полицейский.

— Послушаешь, вроде народ-то непокорный, а оккупантам сдались, — многозначительно заметил Дубов.

— Замолчи, старик, покуда я до тебя не добрал­ся, — вскричал человек, приведенный Шишкиным, выговаривая слова с кавказским акцентом.

— У этого силы-то, как видно, хватит, вот хватит ли ума? — заметила Осокина.

— Вы, барышня, меня не оскорбляйте, а то я осе­тин... я могу...

— Ничего вы не можете. Вас немцы не так оскорбили — оружие отняли, да и то вы смирились, — ответила девушка.

— Попривыкали с бабами по деревням воевать, вот и ерепенятся,— заметил дед Пахом.

— Злости много, а толку нет, — добавил Дубов.

Я так заинтересовался происходящей сценой, что спрятал маузер и предложил своим бойцам подвести и меня к костру как задержанного в лесу.

— Здравствуйте, — сказал я,— может, у кого есть махры на закрутку?

— Здравствуй, если не шутишь, — ответили мне человека два из числа неизвестных.

Мои люди умышленно промолчали.

— На, отец, завертывай, самосад крепкий, полициант дал моему хозяину, а он мне уступил с пол­стакана.

Мы все были теперь убеждены, что перед нами окруженцы, проживающие в прилегающих к лесу де­ревнях, и вышли они искать связи с нашим отрядом, но среди них могли быть тайные полицейские и про­вокаторы.

— Шутить-то, кажется, времечко неподходящее... Что вам в деревне-то не сидится? Зачем в лес вы­шли? — Все задержанные вопросительно посмотрели на меня.

— А затем, зачем и остальные, — сказал один не­решительно.

— Остальные вышли, чтобы задержать вас. Это они, кажется, и сделали, вот и прошу мне ответить, кто такие и почему шатаетесь по лесу. Партизан, что ли, ищете? А то ведь теперь время военное, решение принять недолго.

— Да вот узнали, что вчера в этот лес про­следовал отряд Бати... Хотели встретиться, попро­сить...

Мы действительно сутки назад, проходя безлесное

поле, запоздали и переходили вброд реку Рыбчатку на глазах проснувшихся селян прилегающей деревни.

— Ах, вон вы зачем в лес вышли! Это где же вас проинформировали, в полиции или в гестапо? А толь­ко Бати здесь нет, он еще вчера ушел отсюда. Я один из его командиров, прошу мне доложить, че­го вы от него хотели, а я уже дальше передам вашу просьбу.

— Не в полиции и не в гестапо, на опушке леса лошадей пасли и сами видели, как они проходили,— заявил один.

— Вот хотели его попросить, чтобы взял нас в свой отряд и... — добавил другой.

Во мне все закипело от злости. В такое время, и такой народ водит в ночное лошадей, как в мирной обстановке.

— И выдал бы вам оружие, хотите вы сказать?— резко прервал я говорившего.

Все замолчали.

— Я должен вам сказать, что вы плохого мнения об этом командире. Зачем вы ему — скажите? Кашу есть? Для этого у многих из вас, я вижу, есть ору­жие. (Бойцы начали прикрывать локтями ложки, торчащие из-за голенищ сапог.) Но Батя не нуж­дается в кашеедах. У него люди тащат в мешках взрывчатку, а не пшено. И какое право имеете вы итти и просить оружие там, где вы его один раз уже получали? Вы его бросили на поле боя или передали в руки врага и теперь решили получить вторично... Как можно поручиться за то, что этого не случится и еще раз? Да и откуда видно, что вы решили воевать против оккупантов? Вот, например, вы! — указал я на сидящего против. — Кем вы были в армии?

— Я лейтенант танкист. В армии был командиром танка «КВ».

— Ну, видите! Страна ему доверила стальную кре­пость, а он сдал ее врагу, нарушил присягу и теперь бегает по лесу за советским командиром, чтобы полу­чить автомат, может быть с той же целью.

Лейтенант, сжав кулаки, начал вытирать высту­пившие на глазах слезы. На меня это подействовало успокаивающе, я продолжал разговор более спокойно.

— Здесь в деревнях есть по два, по три полицей­ских. Они путем не могут заряжать выданных им немцами новеньких трехлинейных винтовок, Если из вас кто хочет воевать, тому оружие достать впол­не возможно. А так кто же вас знает, что у вас на уме?

— Товарищ командир, я слышал, что Батя москвич, я тоже из Москвы, с Красной Пресни, у ме­ня там мать осталась. В армии я был сержантом. В бою под Белостоком был ранен в голову и в плен попал не помню как. А когда пришел в себя, на тре­тий день сбежал. Перезимовал в деревне у хорошего человека, выздоровел и теперь вышел в лес воевать с оккупантами. Большинство этих людей я знаю, и если вы верите мне, я за них ручаюсь, они вышли в лес за тем же. Но у нас нет никакого оружия, не с чего начать. А главное, у нас нет командира, мы не организованы, и так у нас ничего не выйдет.

— Ну как, Павел Семенович? — обратился я к ко­миссару.

— Надо помочь, — ответил Дубов.

— Младший политрук Чугунов!

Парень поднялся и стал в положение смирно.

— Хорош ты хлопец и жалко мне тебя, но не дой­дешь ты со своей ногой Назначаю тебя командиром этой будущей бригады. Шишкин, выдайте ему запас­ной диск к автомату. Да только не посрами отряд де­сантников. Тебя, москвич с Красной Пресни, я назна­чаю помощником командира, надеюсь, что и ты не подкачаешь. Оружия у нас лишнего нет. И вам при­дется его добывать самим.

— Товарищ командир, у меня в группе есть за­пасная винтовка, — доложил мой командир группы Насекин.

— Передайте ее москвичу с Красной Пресни, — распорядился я.

Хотелось чем-нибудь вооружить и осетина. Выру­чил Пахом Митрич, он предложил дробовик с двумя десятками патронов. У него был другой, свой доморо­щенный, который бил более «хлестко».

Солнце склонялось к горизонту, а ночью мы хо­зяева в лесу. Дубов сказал несколько напутственных слов будущим партизанам. Я назначил хлопцам место явки для встречи с людьми, оставленными в этом районе. Чугунов был очень доволен своим назначе­нием. Он только попросил «на два составчика» взрыв­чатки, мы ему отпустили и разошлись — они на юго- запад, а мы к юго-востоку.

Этот эпизод до сих пор хорошо сохранился у меня в памяти, и я его привожу почти дословно.

— А ведь может из ребят толк выйти, — говорил на следующий день на привале Дубов. — Тут главное, чтобы народ обид поднатерпелся, злости больше на­копил, а уж потом он свое покажет.

Эти вчерашние-то, видимо, крепко обозлились. И впоследствии пенять на этих людей не приходилось. Сформированная нами таким необычным образом бригада оказалась одной из первых. Назначенный после нас командиром этой бригады товарищ Лунин (младший политрук был переведен в начальники шта­ба этой бригады) впоследствии был удостоен звания Героя Советского Союза.

— Эх, фашисты, фашисты, — добавил в раздумье Дубов.— Из-за них, проклятых, я от мирного дела оторвался и на старости лет парашютистом стал.

Ему вторил Иван Трофимович Рыжик:

— Я вот в колхозе пять лет озимку выводил. В тридцать пятом откуда-то к нам в жито несколько зерен этой пшеницы попало, А в этом году мы пол­гектара посеяли... Боюсь, что ничего там не сохранят на семена. Поэтому, когда я целюсь в какого-нибудь захватчика, то думаю, что этот уж моей озимки не вывезет.

Дата добавления: 2015-10-13