Будем записывать! 1905-й год в России и на Афоне. Записки моего приятеля: Иерусалимские впечатления; великая суббота в Иерусалиме

Дождемся ли мы антихриста, или не дождем­ся, про то Бог весть, а дело свое делать нужно. Вложил мне Господь в руки перо, посадил на берегу Божьей реки, у ограды Оптинской: пиши, раб Божий Сергий, записывай все, что, как Божий дар, в часы твоей молитвы внесет река в раскинутые мрежи. Будем записывать!

Эти дни что-то потише стало в нашем доме. И в самой Оптиной народу поменьше, особен­но из так называемой "интеллигентной публи­ки": можно подольше беседовать со своими за­писками.

Вот, передо мною лежат записки с Афона одного сердечного моего друга по вере и общим христианским упованиям. Писаны они были им в виде дневника в памятный 1905-й год. Долго год этот будут помнить и Афонские иноки, и русские люди! Недаром мы — родные братья по духу с Афоном.

— "Возьмите", — говорил мне мой друг, — "эти записки и делайте с ними, что хотите. У меня они пропадут, а вам, быть может, для чего- нибудь и пригодятся".

Вот дошел теперь черед и до этих записок.

Приятель мой был торговец и в 1905-м году ушел на старый Афон искать "небесного Иеруса­лима". Теперь он опять торговец, но любви к доб­рому монашеству не утратил и, когда есть время, наезжает в Оптину помолиться Богу, поговеть, побеседовать со старцами, поплакать со мною о том, что было и что стало на земле родной...

Хороший человек; святая душа!

Записки его охватывают период времени от 20-го марта 1905-го года по 30-е мая 1906-го.

Тогда на Афоне тряслась земля^[42], а у нас — великое русское царство.

Знаменательное совпадение!

"Господи, благослови!"

Так начинаются записки моего друга.

"Сего 1905-го года, марта 20-го дня, в вос­кресенье, выехал я в Киев, где на Благовеще­ние приобщался Святых Христовых Тайн. В тот же день выехал в Одессу, откуда 29-го марта, на пароходе "Лазарев", отправился через Кон­стантинополь в св. град Иерусалим.

В пути я обрел себе двух компаньонов, од­ного из Кимр, а другого из Одессы — оба про­стосердечные, хорошие люди, с которыми мы безпечально совершили путешествие до самого Иерусалима. Море было поразительно хорошо.

Константинополь дивно прекрасен по мес­тоположению, но за то население его — это не­что невыносимое по внешней грязи, производя­щей удручающее впечатление. Если бы не подворье Афонских монахов, то добром бы и не помянуть мне Константинополь.

Попутные города не лучше.

10-го апреля 1905 года, на Вербное воскре­сенье, в 6 часов пополудни мы прибыли в свя­той град Иерусалим. На другой день с нераз­лучными своими спутниками отправился в желанный великий и святой храм Воскресения Христова, где Голгофа, где гроб Господень, откуда "возста Господь, яко от чертога".

Сердце билось и трепетало, как голубь кры­льями...

Но, увы, уже на пути к храму, чувства мои были парализованы частью утомлением от большого морского переезда, но больше обста­новкою того пути, по которому пришлось идти к храму: гул и гам от крика и говора всевоз­можных народностей, со всего света собравших своих представителей в этот духовный центр всего мира, рев ослов и других животных; вид калек и грязных, нахальных нищих, назойли­во требовавших подачки; улицы, грязные, уз­кие, усеянные грубыми и грязными торговца­ми разной мелочи и полуживыми бродячими собаками — все это расхолаживающе и угнета­юще подействовало на мою впечатлительность, и, входя в храм, я уже не испытывал чувств ни­каких.

В храме опять грязь греческого неблагого­вейного хозяйничанья, жадность проводников — умиления как не бывало. Наш проводник, желая поскорее от нас отделаться, чтобы зах­ватить новую партию паломников в добычу, толкал нас чуть не по шее, заставляя на рысях прикладываться к показываемой святыне. Это переполнило чашу нашего терпения, и мы ушли с горечью, чуть не плача от разочаро­вания.

На другой день — другое искушение. При­шли в храм и пожелали в нем остаться на ночь. Турецкая стража на ночь запирает его от 8 ве­чера часов до 3 или 4 утра. На меня и на моих спутников напал сон, и нам предложили ус­нуть на хорах, где были разостланы грязные ковры с грязными тюфяками и подушками. Не более двух — трех часов пролежали мы на них, и набрались такого множества всевозможных насекомых-паразитов, что потом долго от них не могли отделаться.

Но всем искушениям настал конец перед неописуемым величием и силой впечатления дня 16-го апреля, Великой субботы, во время так называемой "Благодати", схождения святого огня, благодатно сходящего свыше на Гроб Господень. Собственно говоря, по торжествен­ной праздничности этот день в Иерусалиме и есть Пасха: к этому-то именно дню и стекаются паломники со света: кто ревнитель благочестия, кто ради праздного любопытства или приклю­чений и сильных ощущений — словом, люди всякого сорта и всевозможных национально­стей.

Уже со страстной пятницы город кипел на­родом; улицы и без него тесные, стали непрохо­димы; в воздухе шум и гомон стояли невообра­зимые...

Храм еще с вечера на субботу был оцеплен турецкими войсками и постепенно наполнялся народом, заблаговременно покупавшим себе места, ценою от 50 коп., на наши деньги, до 10 рублей.

Мы решили идти в храм в субботу в 9 часов утра. В нашей миссии нам было объявлено, что служба в Воскресенском храме перед "Благода­тью" начнется около часу дня. Народ огромны­ми толпами направлялся к храму. Лавки все были закрыты. Близ храма народу было — пуш­кой не прошибешь. Солдаты турки отгоняли народ плетьми, но и это мало помогало — на­родная волна все приливала и приливала.

...Что будет дальше? Как нам пройти?.. Господи, благослови! — и мы нырнули в тол­пу, как в океан, который нас, на гребне своей волны, вынес в самый храм.

На наше счастье, по милости Божией, еще оставались продажные места для присутствования в храме на богослужении. Мы заняли места в первом ряду, близ Кувуклии, но турец­кая стража схватила нас за шиворот и вытол­кала в главный храм. В главном храме нас ожи­дала та неприятность: там паломники спихнули нас с передовых позиций. Показное смирение ус­тупило место грубому эгоизму; каждому было дело только до самого себя. Повсюду слышалась брань; все толкались. Но, к радости нашей, то не были наши русские паломники, а греки и дру­гие иностранцы. Эти без всякого стеснения го­товы дать по шее, лишь бы самим занять место поудобнее.

Тяжело было бороться за место, да и жара к тому же стояла невыносимая, но нечего было делать — надо было держаться до часу начала богослужения, до получения благодатного огня, этого великого чуда милости Божией.

С двенадцати часов дня греческое духовен­ство начало готовиться к богослужению. Нами и всеми присутствовавшими стало овладевать лихорадочное нетерпение. И, Боже милости­вый! — что только тут начало твориться с ара­бами, коптами и абиссинцами — с темнокожи­ми нашими единоверцами! Такой поднялся топот и гомон, что этого и передать невозмож­но... От такого неблагочиния состояние моего духа понизилось еще на несколько градусов. Впору было уйти вон из храма...

Наконец, около часу дня, патриарх в одном хитоне вошел в Кувуклию и был заперт там. Ожидание стало еще более лихорадочным. И, вдруг, шум затих, все замерло, и наступила такая тишина, что слышно было только биение одного тысячегрудного сердца всей массы на­ходившихся в храме. Минуты переживались неописуемые, неизобразимого, священного, какого-то никогда неиспытанного, духовного томления...

Около двадцати минут второго в отверстии Кувуклии показался патриарх Дамиан с пу­ком огня, и от этого огня мгновенно запылал весь храм.

Что было со мною — писать отказываюсь: такой восторг, такой подъем духа, такой тре­пет!.. Я был вне мира, где-то над землей, в надмирной вечности, в пещи огненной с тремя от­роками, неопаляемый пламенем ее седмеричного разжжения. И, действительно, я был в море огня, который не опалял и не жег, несмотря на то, что кругом меня люди совали себе его в рот, огнем крестили лицо, волосы, руки. Я и на себе самом испытал это необъяснимое, дивное свойство этого неопаляюшего благодатного огня.

Такое свойство благодатный огонь сохра­няет в себе только несколько минут, после чего становится обыкновенным, стихийным.

На первый день Пасхи Иерусалим наполо­вину опустел. Мы этот нареченный и святой день встретили в нашей миссии, по-российски, но не так восторженно-радостно, как дома: бла­годатный огонь несколько умалил красоту это­го великого дня, подавив силою впечатления все наши чувства.

"Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!"^[43].

Ты и низвел его, Господи! Он со дней Твоих земных невещественно горит в сердцах Тебе вер­ных, а вещественно — каждогодно на честном Гробе Твоем в Иерусалиме.

Слава силе Твоей, Господи!

Апреля

Дата добавления: 2015-10-13