Читайте также: |
|
"Хорошо живут в Шамординой!"
Сегодня был в Скиту у наших богомудрых старцев. На мужской половине у старца Иосифа народу было немного. Слабеет телом наш батюшка; телом слабеет, но не духом: духом точно вчера рожден великий смиренномудрием старец...
— Что-то давно у нас не бывали? — с легкой укоризной в голосе спросил меня приветливый келейник батюшки.
— А как давно? — переспросил я. — И недели нет, как я был на благословении у батюшки. Старец слабеет, а я его буду беспокоить без особой надобности, отнимать его время от истинно нуждающихся и обремененных? Это было бы мне в грех. о. Зосима. я ведь свой, постоянно на ваших глазах мотаюсь, а к батюшке со своими скорбями люди ездят Бог весть из какой дали: можно ли от них понапрасну отвлекать старца?
— Так-то так, — возразил мне о. Зосима. — А все-таки и ради одного благословения — великое дело почаще ходить к старцам: сами знаете, что значит старческое благословение.
Вскоре меня позвали к старцу.
— Ну. что скажешь хорошего? — спросил меня о. Иосиф, преподавая мне благословение.
— Я, родимый, за хорошим-то к вам пришел, а своего доброго у меня нет ничего — чист молодец! — ответил я батюшке.
— Ну, вот тебе и хорошее: померла в Шамордине[24] недавно клиросная послушница. К сороковому по ней дню товарка ее по послушанию видит ее во сне. Приходит будто бы покойница к ней, а та и говорит ей:
— Да ведь ты умерла! Как же ты здесь?
— Разве у Бога мертвые есть? — отвечает ей покойница. — Я пришла попросить прощения у такой-то, — и имя ее сказывает. — Я ей должна осталась 10 копеек. На то, чтобы исправить это, я и отпущена, да и то на короткое время.
— А что, хорошо там, где ты теперь? — спросила ее товарка.
— Уж так-то, — ответила она, — хорошо, что и высказать невозможно!
— Ну, расскажи, пожалуйста!
— Нельзя — не велено!
Сон на этом кончился... Дело это было ночью. А днем к другой послушнице пришла из деревни Шамордино та самая женщина, чье имя во сне назвала покойница, и спрашивает:
— Умерла у вас никак такая-то?
— Да, — говорит, — померла! А что?
— Вишь, — говорит, — грех-то какой вышел: она мне десять копеек должна осталась. С кого ж мне их искать теперь?
На разговор этот подошла та сестра, что сон видела. Дело-то тут и выяснилось. Сложились сестры и заплатили за покойницу... Вот тебе и хорошее! — промолвил, улыбаясь, старец.
— Батюшка! — сказал я, умиленный этой простой и чудной повестью. — Вот-то хорошее, а у нас-то все плохое.
— Ну, сказывай про плохое!
— В Москве, да и не в одной Москве, знамения стали являться на небе. Не к добру это, особенно как станешь вникать в глубину современной мирской жизни: ведь в этой глубине не чудятся ли уж те "глубины сатанинские", о которых прикровенно говорит Священное Писание?
— Плохо стали жить люди православные, — ответил старец, — плохо, что и говорить! Но знай, пока стоит престол царя самодержавного в России, пока жив государь, до тех пор, значит, милость Господня не отъята от России и знамения эти, что ты или люди видят, еще угроза только, но не суд и конечный приговор.
— Батюшка! И царю, и самодержавию со всех сторон угрожают беды великие.
— Э. милый! И сердце царево, и престол его, и сама его драгоценная жизнь — все в руках Божиих. И может ли на эту русскую святыню посягнуть какая бы то ни было человеческая дрянь, как бы она ни называлась, если только грехи наши не переполнят выше краев фиала гнева Божия? А что он пока еще не переполнен, я тебе по этому случаю вот что скажу: позапрошлым летом был у меня один молодой человек и каялся в том, что ему у революционеров жребий выпал убить нашего государя. "Все, — говорит, — у нас было для этого приготовлено, и мне доступ был открыт к самому государю. Ночь одна оставалась до покушения. Всю ночь я не спал и волновался, а под утро едва забылся... И вижу: стоит государь. Я бросаюсь к нему, чтобы поразить его... И вдруг передо мною, как молния с неба, предстал с огненным мечом сам Архангел Михаил. Я пал ниц перед ним в смертном страхе. Очнулся от ужаса, и с первым отходящим поездом бежал вон из Петербурга, и теперь скрываюсь от мести своих соумышленников. Меня они, — говорит, — найдут, но лучше тысяча самых жестоких смертей, чем видение грозного Архистратига и вечное проклятие за помазанника Божия"...
— Вот, друг, тебе мой сказ: пока Господь Своим Архистратигом и Небесным Воинством Своим хранит Своего помазанника, до тех пор — жив Господь! — нечего ни за мир, ни за Россию опасаться. Это ты твердо запомни... Да шамординский мой сказ не забывай: он — залог того, что еще есть по монастырям русским, да и в миру, кое-кто. ради кого еще щадит Господь наши Содом и Гоморру.
О премудрость и благость Божия!
О красота и глубина моей Божьей реки!..
А в Шамординой, видно, еще есть подвижницы духа, сердцем чистые, которым открываются тайны Божии. Припоминается мне из сокровенной шамординской жизни еще нечто, о чем я в октябре 1904 года слышал в скитской келье отца Анатолия от оптинского иеромонаха Дорофея[25], ныне покойного.
— А знаешь, о. Анатолий, — говорил при мне о. Дорофей, — шамординские монашки-то, похоже, еще хорошо живут. Был я у них на чреде[26] в мае месяце. Позвали меня к больной для напутствования. Вижу: помирает молоденькая девочка — подросточек лет пятнадцати. Была она в полном сознании. Поисповедовал я ее, причастил, да и говорю ей в утешение:
— Нечего тебе, дочка, бояться! Как ласточка, пролетишь ты сквозь мытарства без всякой задержки.
А она мне в ответ:
— А чего ж мне бояться? Я ведь не одна туда пойду: нас туда вместе трое отправятся!
Я, признаться, подумал: бредит девочка! И что ж ты думаешь, по ее как раз и вышло! Умерла с ней матушка Евфосиния и схимница[27], так трое и вознеслись ко Господу.
Вот что зрят еще и теперь сердцем чистые.
Марта
Умер великий Пан. Л.Н.Толстой и статья Киреева. Монахиня М.Н.Толстая — о брате своем Сергее и об отношении к нему брата Льва. Видение ее о Льве Николаевиче. Старец о. Варсонофий и рассказ жиздринского священника
Умер великий Пан!..
Было это во дни престарелого кесаря железного Рима. Тиверия. На Голгофе свершилась великая тайна нашего спасения. Воскрес Христос Бог наш. И раскатистым эхом по горам и долам, по лесам и дубравам античного мира, рыданьем и стоном бесовским прокатился жалобный вопль:
— Умер Пан великий!
Ко дням Тиверия этот козлоногий, рогатый божок древней Эллады и Рима, покровитель стад и пастбищ, под влиянием наводнивших Древний Рим идей Востока возрос до величия высшего языческого божества, творца и владыки вселенной.
Христос воскрес. Пан умер.
И приходит мне на мысль: не его ли, этого умершего вместе с романо-греческим язычеством Пана, пытается вновь воскресить, конечно, в призраках и мечтаниях, современное отступничество? "Великий Пан", безраздельно обладавший всем языческим миром и даже самим богоизбранным народом, вет хозаветным Израилем, во дни его падений, был не кто иной, как падший херувим, Денница, диавол, князь мира и века сего. Крест Господень сокрушил его силу навеки, но только над приявшими и соблюдшими веру Креста Господня, а не над теми, кто ее не принял или кто от нее сознательно отрекся.
И вижу я: мятутся народы и князи людские и собираются вкупе на Господа и Христа Его; собираются в невиданные и еще доселе неслыханные союзы и политические комбинации. И на знаменах и хоругвях союзов этих имя бога их: Пан!
Вот он, в союзах по расам и национальностям: панславизм, пангерманизм, панрома- низм, панмонголизм...
По вере: панисламизм и пантеизм.
Но только не панхристианизм: от христианства, как дым пред лицом огня, он бежит и исчезает безвозвратно.
Мне скажут: слово "Пан" есть греческое слово и значит "все". Я знаю это с третьего класса гимназии, но знаю также, что слово это означает и Пана, который "умер" и которого хотят воскресить враги Христовы, враги Пресвятой Троицы.
Тщетные усилия, хотя им и суждено осуществиться, но только на малое время и только на грешной земле, да и то "в призраках и мечтаниях" силы антихристова царства, накануне "смерти второй"[28], вечной!
Ходили вчера вместе с женой в скит, к нашему духовнику и старцу, скитоначальнику, игумену о. Варсонофию[29].
Перед тем как идти в скит, я прочел в "Московских ведомостях" статью Киреева, в которой автор приходит к заключению, что ввиду все более учащающихся случаев отпадения от православия в иные веры, и даже в язычество, обществу верных предстоит необходимость поставить между собою и отступниками резкую грань и выйти из всякого общения с ними. В конце этой статьи Киреев сообщает о слухе, будто бы один из наиболее видных наших отступников имеет намерение обратиться вновь к Церкви.
Не Толстой ли?
Я сообщил об этом о. Варсонофию.
— Вы думаете на Толстого? — спросил батюшка. — Сомнительно! Горд очень. Но если это обращение состоится, я вам расскажу тогда нечто, что только один грешный Варсонофий знает. Мне ведь одно время довелось быть духовником сестры его, Марии Николаевны, что живет монахиней в Шамординой.
— Батюшка! Не то ли, что и я от нее слышал?
— А что вы слышали?
— Да про смерть брата Толстого, Сергея Николаевича, и про сон Марии Николаевны.
— А ну-ка расскажите! — сказал батюшка.
Вот что слышал я лично от Марии Николаевны Толстой осенью 1904 года[30].
— Когда нынешнею осенью, — говорила мне Мария Николаевна, — заболел к смерти брат наш, Сергей, то о болезни его дали знать мне, в Шамордино, и брату Левочке, в Ясную Поляну. Когда я приехала к брату в имение, то там уже застала Льва Николаевича, не отходившего от одра больного. Больной, видимо, умирал, но сознание было совершенно ясно, и он еще мог говорить обо всем. Сергей всю жизнь находился под влиянием и, можно сказать, обаянием Льва Николаевича, но в атеизме и кощунстве, кажется, превосходил и брата. Перед смертию же его что-то таинственное совершилось в его душе, и бедную душу эту неудержимо повлекло к Церкви. И вот у постели больного мне пришлось присутствовать при таком разговоре между братьями.
— Брат, — обращается неожиданно Сергей к Льву Николаевичу, — как думаешь ты: не причаститься ли мне?
Я со страхом взглянула на Левушку. К великому моему изумлению и радости, Лев Николаевич, не задумываясь ни минуты, ответил:
— Это ты хорошо сделаешь, и чем скорее, тем лучше!
И вслед за этим сам Лев Николаевич распорядился послать за приходским священником.
Необыкновенно трогательно и чистосердечно было покаяние брата Сергея, и он, причастившись, тут же вслед и скончался, точно одного только этого и ждала душа его, чтобы выйти из изможденного болезнью тела.
И после того мне вновь пришлось быть свидетельницей такой сцены: в день кончины брата Сергея, вижу, из комнаты его вдовы, взволнованный и гневный, выбегает Лев Николаевич и кричит мне:
— Нет! Ты себе представь только, до чего она ничего не понимает! "Я, — говорит, — рада, что он причастился: по крайности от попов теперь придирок никаких не будет!" В исповеди и причастии она только одну эту сторону и нашла!
И долго еще после этого не мог успокоиться Лев Николаевич, и, как только проводил тело брата до церкви (в церковь он, как отлученный, he вошел), тотчас же и уехал к себе в Ясную Поляну.
Когда я вернулась с похорон брата Сергея к себе в монастырь, то вскоре мне был не то сон, не то видение, которое меня поразило до глубины душевной. Совершив обычное свое келейное правило, я не то задремала, не то впала в какое-то особое состояние между сном и бодрствованием, которое у нас, монахов, зовется тонким сном. Забылась я и вижу... Ночь. Рабочий кабинет Льва Николаевича. На письменном столе лампа под темным абажуром. За письменным столом, облокотившись, сидит Лев Николаевич, и на лице его отпечаток такого тяжкого раздумья, такого отчаяния, какого я еще у него никогда не видала... В кабинете густой, непроницаемый мрак; освещено только то место на столе и лицо Льва Николаевича, на которое падает свет лампы. Мрак в комнате так густ, так непроницаем, что кажется даже как будто чем-то наполненным, насыщенным чем-то, материализованным... И вдруг, вижу я, раскрывается потолок кабинета, и откуда-то с высоты начинает литься такой ослепительно чудный свет, какому нет на земле и не будет никакого подобия; и в свете этом является Господь Иисус Христос, в том Его образе, в котором Он написан в Риме, на картине видения святого муч. архид. Лаврентия: пречистые руки Спасителя распростерты в воздухе над Львом Николаевичем, как бы отнимая у незримых палачей орудия пытки. Это так и на той картине написано. И льется, и льется на Льва Николаевича свет неизоб- разимый, но он как будто его и не видит.,. И хочется мне крикнуть брату: Левушка, взгляни, да взгляни же наверх!.. И вдруг сзади Льва Николаевича, — с ужасом вижу, — из самой гущины мрака начинает вырисовываться и выделяться иная фигура, страшная, жестокая, трепет наводящая; и фигура эта, простирая сзади обе свои руки на глаза Льва Николаевича, закрывает от них свет этот дивный. И вижу я, что Левушка мой делает отчаянные усилия, чтобы отстранить от себя эти жестокие, безжалостные руки...
...На этом я очнулась и, когда очнулась, услыхала как бы внутри меня говорящий голос:
— Свет Христов просвещает всех!
Таков рассказ, который я лично слышал из уст графини Марии Николаевны Толстой, в схимонахинях Марии[31].
— Не это ли вы мне хотели рассказать, батюшка? — спросил я о. Варсонофия. Батюшка сидел, задумавшись, и ничего мне не ответил... Вдруг он поднял голову и говорит:
— Толстой — Толстым! Что будет с ним, один Господь ведает. Покойный великий старец Амвросий говорил той же Марии Николаевне в ответ на скорбь ее о брате: "У Бога милости много: Он, может быть, и твоего брата простит. Но для этого ему нужно покаяться, и покаяние свое принести перед целым светом. Как грешил на целый свет, так и каяться перед ним должен". Но когда говорят о милости Божией люди, то о правосудии Его забывают, а между тем Бог не только милостив, но и правосуден. Подумайте только: Сына Своего Единородного, возлюбленного Сына Своего, на крестную смерть от руки твари, во исполнение правосудия, отдал! Ведь тайне этой преславной и предивной не только земнородные дивятся, но и все воинство небесное постичь глубины этого правосудия и соединенной с ним любви и милости не может. Но страшно впасть в руце Бога Живаго! Вот сейчас, перед вами, был у меня один священник из Жиздринского уезда и сказывал, что у него на этих днях в приходе произошло. Был собран у него сельский сход; на нем священник, вместе с прихожанами своими, обсуждал вопрос о постройке церкви-школы. Вопрос этот обсуждался мирно, и уже было пришли к соглашению, по скольку обложить прихожан с души на это дело. Как вдруг один из членов схода, зараженный революционными идеями, стал кощунственно и дерзко поносить Церковь, духовенство и даже произнес хулу на Самого Бога. Один из стариков, бывших на сходе, остановил богохульника словами:
— Что ты сказал-то! Иди скорее к батюшке, кайся, чтобы не покарал тебя Господь за твой нечестивый язык: Бог поруган не бывает.
— Много мне твой Бог сделает, — ответил безумец. — Если бы Он был, то Он бы мне за такие слова язык вырвал. А я — смотри — цел, и язык мой цел. Эх вы, дурачье, дурачье! Оттого, что глупы вы, оттого-то попы и всякий, кому не лень, и ездят на вашей шее.
— Говорю тебе, — возразил ему старик, — ступай к батюшке каяться, пока не поздно, а то плохо тебе будет!
Плюнул на эти речи кощунник, выругался скверным словом и ушел со сходки домой. Путь ему лежал через полотно железной дороги. Задумался он, что ли, или отвлечено было чем- нибудь его внимание, только не успел он перешагнуть первого рельса, как на него налетел поезд и прошел через него всеми вагонами. Труп кошунника нашли с отрезанной головой, и из обезображенной головы этой торчал, свесившись на сторону, огромный, непомерно длинный язык.
— Так покарал Господь кощунника... И сколько таких случаев, — добавил к своему рассказу батюшка, — проходит как бы незамеченных для так называемой большой публики, той, что только одни газеты читает; но их слышит и им внимает простое народное сердце и сердце тех — увы, немногих! — кто рожден от одного с ним духа. Это истинные знамения и чудеса православной живой веры; их знает народ, и ими во все времена поддерживалась и укреплялась народная вера. То, что отступники зовут христианскими легендами, на самом деле суть факты ежедневной жизни. Умей, душа, примечать только эти факты и пользоваться ими, как маяками бурного житейского моря, по пути в Царство Небесное. Примечайте их и вы, С. А., — сказал мне наш старец, провожая меня из кельи и напутствуя своим благословением. О река моя Божья! О источники воды живой, гремучим ключом бьющие из-под камня оптинской старческой веры!..
Марта
Дата добавления: 2015-10-13; просмотров: 111 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Черты из жизни старца-иеромонаха Клеопы и оптинского архимандрита Моисея | | | О. игумен Марк. Его кончина. Знамение при его погребении. Деревенские скептики |