Посуда. Продукты

До потери зрения и слуха я, конечно, знала слово посуда, видела посуду, но у меня никогда никто не спрашивал, что такое посуда и какие вещи следует называть посудой, а какие не посудой. Когда же в клинике меня начали обучать грамоте и говорили мне названия окружающих меня обиходных вещей, в том числе и слово посуда, я не сразу поняла, какие именно предметы следует так называть. Не сразу поняла, что посуда — это понятие, обобщающее много предметов: тарелки различной величины, чашки, блюдца, стаканы, сахарницы, кастрюли, супницы, вилки, ложки, ножи и др.

Мне говорили, указывая на глубокую тарелку: «Тарелка — посуда». Указывая на маленькую тарелку, говорили: «Маленькая тарелочка — посуда, чашка — посуда, стакан — посуда, сахарница — посуда» и т.д. и т.д.

То, что глубокая тарелка — посуда, я это быстро поняла. Однако оба слова — тарелка и посуда — я поняла как нечто адекватное и полагала, что оба эти слова нужно применять только к глубокой тарелке и маленькой тарелочке. Вся другая посуда, кроме мелких тарелок и совсем маленьких тарелочек, по форме, по размерам и по назначению абсолютно не была похожа (кроме блюдец) на тарелки. Так, например, чашки различного фасона, стаканы, сахарницы тоже следовало называть посудой. Я уже не говорю о таких предметах, как столовые ложки, вилки, ножи, чайные ложечки. Все это в общей совокупности называлось почему-то посудой, хотя этими предметами только пользовались во время еды, но ничего в них не наливали.

Мне давали задание: «Иди накрывать стол, готовь к обеду посуду». И я выполняла это задание.

На определенных местах я ставила глубокие тарелки, а рядом (с левой стороны) ставила маленькие тарелочки для хлеба. После этого я доставала из ящика буфета другие предметы, которые никак не хотела называть посудой — ложки, вилки, ножи, — и раскладывала их возле каждой глубокой тарелки с правой стороны.

Я знала, что в глубокую тарелку наливают суп, а на маленько тарелочку я сама клала хлеб, беря его из хлебницы, поэтому как глубокая тарелка, так и маленькая тарелочка называются посудой. Но ложки, вилки и ножи не похожи на тарелки. Почему же мне говорят: «Готовь посуду», но не добавляют к этой фразе: «Готовь ложки, вилки и ножи»?

Утром мне говорили: «Иди накрывай стол к чаю». Я расставляла чашки с блюдцами, маленькие тарелочки, клала ложечки. Вяла хлебницу и сахарницу и раскладывала хлеб и сахар на маленькие тарелочки. В 12 часов дня мне говорили, чтобы я накрыта стоп к завтраку. Я ставила большие и мелкие тарелки, раскладывала вилки и ложки.

Делая все это, я внутренне волновалась: боялась забыть о какой-нибудь посуде, т.е. о чьей-нибудь чашке, чайной ложечке, столовой ложке, вилке. Я несколько раз обходила вокруг стола, осматривая все приборы и считая все, что находилось на столе, но к посуде относилось так много различных предметов, что они не сразу усваивались, путались в моем представлении, сливались в какую-то массу, громоздились грудой, которую я мысленно называла посудой. Посуда разделялась на многие отдельные предметы, которые одновременно следовало называть и посудой, и тарелками, чашками, стаканами, блюдцами, ложками, вилками, соками, сахарницами.

Помнится, что однажды я не положила за обедом ложку одному мальчику, а когда об этом сказала дежурная воспитательница, я очень удивилась и поняла это так, что я вообще не положила посуду мальчику.

Я долгое время не понимала того, что сахарницы, супницы, солонки и различные вазы (для фруктов, конфет, печенья) тоже посуда. Вообще я все эти предметы путала: супницы я называла вазами, а вазы — сахарницами. Различные блюда, миски и глубокие тарелки я также путала и иногда бывала в полном отчаянии, не понимая, зачем людям нужно так много предметов, которые не только надо называть одним общим названием посуда, но еще знать и отдельное название каждого предмета.

Некоторое время меня весьма занимал вопрос, следует ли считать посудой такие предметы, как чайник, в котором кипятили воду, маленький чайничек, чайницу, хлебницу, горчичницу и большую эмалированную миску, в которой мы мыли посуду. Или, быть может, эти предметы существуют самостоятельно, не будучи причисляемы ни к посуде, ни к чему-либо другому? Когда же я узнала что существует столовая посуда и кухонная посуда, это внесло ещё большую путаницу в понятие посуда и в конкретные названия предметов, относящихся к посуде.

В самом деле, я имела полное основание не понимать людей, которым понадобилось столько всевозможной посуды, в назначении и названиях которой мне так трудно было разобраться. И тут встал новый вопрос: какую посуду следует считать столовой и какую кухонной? Но это было еще не все!

Необходимо было не только твердо усвоить понятие посуда и конкретные названия столовой и кухонной посуды, но также понять и ясно представить название каждого отдельного предмета, относящегося к посуде.

Я должна была знать, например, что в кофейнике варят кофе, ноне суп, не борщ, не кашу, что все это готовят в кастрюлях. Надо было знать, что сковородка без ручки, хотя и напоминает отдаленно неопытному человеку мисочку или тарелку, но из сковородки не едят суп, а на тарелке не жарят лук, картофель, котлеты, рыбу. Необходимо было усвоить, что чай, в который положен сахар, помешивают чайной ложечкой, а не столовой ложкой, не вилкой, не ножом, ведь вилкой и ножом не едят жидкостей. Поскольку я не видела того, что вокруг меня делалось, многое из того, чему меня учили, не сразу и не легко давалось мне.

Так, я очень не любила пользоваться вилкой и некоторое время не особенно понимала, для чего людям нужны вилки, если можно обойтись без них.

Мои руки плохо справлялись с вилкой, которая казалась мне не такой удобной, как ложка. Долгое время я не знала, что зрячим людям пользоваться вилкой легче, чем незрячим, поэтому думала, что всем людям, так же как и мне, неудобно пользоваться вилкой, поэтому и не понимала, зачем люди мучают и себя, и меня вилками.

Я также не любила чайных ложечек с круглой витой ручкой. Такие ложечки вертелись в моих пальцах в разные стороны, и это создавало большие неудобства, когда мне нужно было попробовать чай; я подносила ко рту ложечку то боком, то нижней стороной.

Научиться пользоваться ножом мне было очень трудно. Долгое время я совсем не хотела пользоваться ножом, и не только потому, что мои детские руки плохо с ним справлялись, но еще и потому, что я просто не могла понять, для чего людям понадобилась такая неудобная вещь, которая и в руках не держится, и при неумелом пользовании причиняет боль. «Ведь можно же все делать гораздо проще: взять отломить кусочек хлеба от большого куска или от целой булки», — думала я.

Однако мне не разрешали ломать хлеб или пирог. Меня настойчиво учили пользоваться ножом. Но нож приводил меня в отчаяние, ибо я не могла отрезать ровного кусочка хлеба или пирога, а кроме того, часто резала свои пальцы. И я не менее упорно стремилась к тому, чтобы нож исчез из домашнего обихода и никогда больше не появлялся. Для этого я куда-нибудь забрасывала нож, однако его снова находили или покупали другой, и, таким образом, нож вообще всегда бывал среди посуды. И меня снова начинали приучать им пользоваться.

Нужны были самые наглядные, самые неопровержимые примеры для того, чтобы заставить меня понять наконец, что нож в хозяйстве совершенно необходим. Если хлеб, пирог и кое-что другое можно было разломать без ножа, то чистить и резать овощи никак нельзя, не имея в руках ножа. Я пробовала разбивать обо что-нибудь арбуз или дыню, но при этом получались большие, неровные куски, которые неудобно было есть. И вот в таких случаях возникало желание есть арбуз или дыню тонкими ломтиками. Есть большие огурцы и яблоки неразрезанными тоже бывало неудобно, и я начинала понимать, что в таких случаях нужен нож.

Итак, благодаря столкновению с фактами, с наглядными примерами я смогла понять, что как бы ни казался иногда ненужным или неудобным нож, но обойтись без него нельзя. Мало того, я начала понимать, в каких случаях следует пользоваться ножом и когда можно обойтись без него. Иными словами, необходимо было научиться понимать, в каких «взаимоотношениях» находится нож хлебом, мясом, картофелем, капустой и многими другими овощами, которые нужно чистить и резать. Кроме этого следовало понимать, что не все вообще можно резать ножом. Например, большие поленья дров не распиливают ножом; когда шьют новые вещи, их тоже не кроят ножом.

Нож, ножницы, пила, топор могут быть более или менее остро отточенными, и при неосторожном прикосновении к ним можно порезать палец. Из этого не следовало делать ошибочный вывод, что всеми этими предметами можно пользоваться в равной мере например, ножницами резать хлеб, ножом кроить платье, пилой очищать овощи, а топором рубить бумагу.

Однако, если я иногда не находила ножниц, я пробовала вырезать что-либо из кусочков материи ножом, но убеждалась, что резать ножом материю значительно труднее, чем ножницами. Следовательно, нож не имеет никакого отношения к тем вещам, которые я шила для кукол. Если я не находила ножа, я пробовала резать арбуз или очищать огурец ножницами. Но это тоже бывало неудобно, и кусочки арбуза получались неровными, а огурец очищался ножницами не так, как ножом.

Так, я на опыте убеждалась в том, что каждая вещь, каждый предмет выполняет свою определенную роль, имеет свое определённое назначение.

Слово продукты мне труднее было понять, чем слово посуда. Для того чтобы усвоить такое понятие, как посуда, я должна была осмотреть руками расставленные на столе различные предметы, относящиеся к посуде. Разумеется, потребовался не один урок для того, чтобы я поняла, что такое посуда, и усвоила название отдельных предметов.

Но для того чтобы обобщить многое из того, что люди обозначают понятием продукты, необходимо было осмотреть различные продукты, а это нелегко было сделать только на уроках. Потребовались «экскурсии» в кухню, на дом к сотрудникам, а также в магазин или на рынок.

До потери зрения и слуха я видела в селе, как сажали некоторые овощи: картофель, свеклу, огурцы, арбузы, дыни, помидоры. Но до потери слуха я не знала слова овощи. Когда же в клинике на занятиях или в кухне мне показывали картофель, капусту, свеклу, помидоры, огурцы и говорили, что все это овощи, я не только не понимала, почему следует все это называть овощами, но даже не особенно верила в то, что это действительно овощи.

Кроме того, мне еще показывали и такие овощи, которых я раньше никогда не видела. Мне говорили: «Морковь, репа, брюква, цветная капуста, редька». Проводили моими руками по разложенным на столе овощам и говорили, что все это овощи.

Но я не понимала, почему картофель, капуста, свекла, морковь, огурцы, помидоры, арбузы, тыква, дыни — овощи: ведь по вкусу, по форме, по размерам все они не были похожи друг на друга. Кроме того, я знала, что картофель, например, выкапывают из земли, свеклу — тоже, а огурцы, помидоры, тыквы растут на поверхности земли, следовательно, они совершенно отличаются от картофеля, свеклы, лука. Почему же в таком случае все то, что мне показывали, называют овощами?

Сколько времени длились мои сомнения относительно овощей, я, конечно, не помню, ибо я постепенно привыкла к этому понятию и переставала задумываться над тем, что следует относить к разряду овощей и не овощей.

С ягодами и фруктами у меня также были некоторые затруднения, потому что я должна была понять, что существуют понятия ягоды и фрукты и название различных ягод и фруктов.

Педагог говорил мне: «Пойдем на рынок за ягодами», «пойдем на рынок за фруктами».

Но на рынке оказывалось, что педагог покупал вовсе не ягоды, а клубнику, или крыжовник, или малину; не фрукты, а абрикосы, груши, яблоки.

Мне нелегко было понять, что самые разнообразные, непохожие друг на друга вещи нужно назвать одним словом — продукты.

Конфеты ничем не напоминали фасоль, горох или какую-нибудь крупу; крупа ничем не напоминала сливочное масло, а масло ни чем не напоминало мясо. Лапша не напоминала сахар, творог и сметана отличались от яиц. Но разложенные на столе всевозможные идущие в пищу съестные припасы нужно было называть продуктами.

Педагог говорил мне: «Я пойду в магазин за продуктами». И я начинала думать: за какими же продуктами в магазин пошел педагог? Мне в таких случаях представлялось нечто неопределенное — смесь различных продуктов.

Но когда педагог говорил: «Я пойду в магазин и куплю хлеб, сахар, сливочное масло и колбасу», для меня это было вполне понятно, ибо это было конкретно: ощутимо на вкус, доступно обонянию (запас колбасы и хлеба), осязаемо пальцами. Отвлеченное же понятие продукты вообще нельзя было ни ощущать (по запаху), осязать, ибо это было слово, обозначающее название многих вещей.

Постепенно я, конечно, привыкла к употреблению таких слов, как продукты, продовольствие. Но я почти ничего не знала о том, как приготовляют завтраки, обеды и ужины, которые я получала.

Я знала, что хлеб, пироги, коржики, блинчики делают из муки. Знала, что из крупы варят кашу, а в суп, щи, борщ кладут овощи. Но как приготовляется всевозможная другая пища, я не знала и очень удивлялась, когда мне показывали в кухне, что, прежде чем дадут что-либо есть, эту пищу необходимо приготовить. Так, например, я ела различные фрукты и знала, что они растут на фруктовых деревьях. Но когда мне дали повидло и сказали, что его делают из фруктов, я не поверила, ибо не понимала, каким образом фрукты — яблоки, абрикосы, сливы — могли превратиться нечто другое, непохожее на свежие фрукты.

Помню, что я в детстве очень любила фруктовое желе, но тоже верила, что для его приготовления нужны фрукты. Я была уверена, что желе готовят из свеклы, поэтому отнеслась крайне недоверчиво к тому, что из фруктов могут приготовить мое любимое блюдо. Вообще я очень многому не верила, ибо не знала, как, где и что готовится, поэтому не понимала, что из тех или иных продуктов можно приготовить нечто другое. Будучи с детства крайне недоверчивой, я часто думала, что мне говорят не то, что есть в действительности. Чаще всего это бывало в тех случаях, когда я чего-либо не знала или не понимала.

Я также любила мясные котлеты и жареную рыбу. Я хотела посмотреть, как готовят то и другое. Следя за руками поварихи, я «видела» что она клала в мясо, приготовленное для котлет, кусок размоченной булки, а сделанную сырую котлету валяла в тертых сухарях. За обедом я отказывалась есть хлеб с этой котлетой. ибо думала, что в котлету положили достаточно хлеба, да еще и сухариками посыпали. Если же я буду есть котлету с хлебом, то она станет совсем невкусной и получится, как будто я ем хлеб с хлебом.

Я также «видела», что, когда собирались жарить рыбу, ее тоже валяли в муке. И рыбу я не хотела есть с хлебом только потому, что ее валяли в муке.

А узнав, что из козьего молока делают творог, я тоже сразу не поверила в это, ибо думала, что съедобным может быть только коровье молоко и что только из него можно приготовить творог. Моя учительница пообещала принести мне из дому козьего молока и творог из этого молока.

Я думала, что это будет очень неприятное на вкус молоко и не менее неприятный творог. Но, попробовав то и другое, я убедилась, что и молоко, и творог весьма приятны на вкус и вполне съедобны. Однако мне трудно было поверить, что это было настоящее козье молоко и настоящий творог из этого молока.

Когда я наконец убедилась в том, что всякую пищу так или иначе готовят — варят, жарят, пекут, — я подумала, что можно любую вещь сварить или поджарить, когда есть огонь в плите. Так, я думала, что можно кусочки хлеба и разрезанный помидор положить на сковородку, поставить ее на плиту, а потом сковородка уже сама приготовит что-то очень вкусное.

Однажды наша повариха угостила меня чем-то действительно вкусным, сладким. Я не знала, что это было, но это «оно» очень мне понравилось. После этого я стала просить воспитателей, чтобы они приготовили «сладкое, дающее холодок во рту». Когда же у меня спросили, как это «сладкое» называется, я не могла объяснить, а только сказала, что его едят из розетки чайной ложечкой. Через некоторое время я узнала, что я ела яблочный мусс, но я никак не хотела верить, что повариха сделала мусс из яблок на яичном белке. Я просто не понимала, как можно твердое яблоко превратить в такое нежное, совсем без кусочков сладкое кушанье.

Я могла бы привести здесь очень много примеров того, как я совсем не понимала или превратно понимала происхождение различных продуктов и приготовление пищи. Мне трудно было понять, что продукты подвергаются всевозможной обработке и переработке.

Здесь я приведу один весьма курьезный и весьма прискорбный для меня случай, который заставил меня понять ту непреложную истину, что не всякие растения идут в пищу и на что-либо другое. Я видела, как в суп кладут зеленый лук, петрушку, укрой. Я ощущала, что петрушка приятно пахнет в пище. К этому времени я узнала о существовании духов. Я вообразила, что если в пищу кладут петрушку, укроп, а из каких-то листьев делают салат, то почему же нельзя из цветов, которые так хорошо пахнут, побольше наварить духов.

И вот однажды мне представился случай произвести маленький эксперимент. Дело было весной, в субботу, когда обычно в ванной грели воду для купанья. Растопив плиту, техничка ушла из ванной комнаты. Я решила воспользоваться этим благоприятным случаем и приготовить себе духи, которые я очень любила.

Я побежала в спальню, где у меня на столике в баночке были ветки цветущей белой акации. Сорвав с веток цветы, я положила в кастрюльку, в которую до краев налила воды, и поставила ее на плиту. В комнату почему-то долго никто не заходил. Вода в кастрюльке уже начала кипеть, и я, наклоняясь к ней, стала дышать выходившим из кастрюльки паром. Неизвестно, сколько времени я таким образом наслаждалась своими духами. Помню только, что у меня начала кружиться голова, а потом мне стало дурно и началась рвота.

Вся моя затея с приготовлением духов кончилась тем, что я упала на пол; не знаю, что было со мной дальше и как я попала в свою постель.

После этого случая я поняла, что духи приготовляют как-то иначе, что и духи, и пищу не так легко приготовить, как я думала.

И именно оттого, что я многого не знала, очень многое долгое время было непонятно мне. Так, когда мне в каком-нибудь супе, в жарком, в тушеной капусте попадался лавровый лист, я крайне удивлялась, зачем люди кладут в пищу сухие листья, ибо мне долго памятен был случай с моими «духами» из белой акации.

Если же я случайно раскусывала попавшийся мне в пище черный перец, то это еще больше, чем лавровый лист, удивляло меня: от раскушенной перчинки во рту горело. Я весьма серьезно думала, что кто-то хочет обидеть меня, поэтому бросает в мою пищу такие горькие и жгучие шарики — ведь не могло же быть, чтобы люди без злого умысла клали себе в пищу то, что, было им очень неприятно.

Горчицу, сырой лук, красный перец, тертый хрен я также не любила и не верила тому, что все это может быть кому-нибудь приятным и что люди никому не хотят причинить зло, когда кладут в пищу различные приправы и пряности. Помню, что я долгое время не хотела и даже боялась есть колбасу, которая пахла чесноком.

Дата добавления: 2015-10-13