Добровольная жертва и воплощение

Второй важный момент, на который мы обращаем внимание в заключительной части истории, это то, что Психея в итоге "приходит в себя" и добровольно покоряется гневу Афродиты, которую она оскорбила. Здесь Психея окончательно искупает то высокомерие, которое положило начало нашей истории. Всю красоту и почитание, "украденные" ею у богини, Психея символически возвращает законному "объекту". В этом состоит момент принесения добровольной жертвы, который так интересовал Юнга. С него начинается процесс очеловечивания, сопровождающийся переживаниями телесной боли и унижения (бичевание и избиение). Ей повелевают пройти через невозможные трудности (задания), но теперь "сакрализованное" эго находится под водительством божественного. Каждая невыполнимая задача становится исполнимой при помощи чудесного вмешательства с "божественной" стороны жизни, так что трансперсональное теперь содействует развитию эго. Это становится возможным только после принесения в жертву идентификации с божеством.

Мотив добровольной жертвы Психеи сходен с историей распятия Христа. Вот что об этом сказал Юнг:

... полный провал выражен в словах, произнесенных на кресте: "Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?". Если вы хотите понять глубину трагедии, заключенной в этих словах, вы должны признать: они означают, что Христос понял — вся его жизнь, которую он искренне посвятил истине в соответствии со своими лучшими убеждениями, на самом деле была ужасной иллюзией. Он прожил свою жизнь, полностью посвятив ей себя, он предпринял честную попытку, но... но на кресте его предназначение оставило его.

(Jung, 1937 a)

Несмотря на "разочарование" Христа и Психеи, эта парадоксальная ситуация является выдающимся интегрирующим моментом, который дает начало страданиям, направленным на окончательное установление нарушенного единства человеческого и божественного. Теолог Юрген Мольтман обращал внимание на то, что последний крик Христа означает "не только "Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?", но в то же время и "Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты оставил Себя?"" (Moltman, 1974: 151; курсив мой, Д. К.). Парадоксален также и вопль Люцифера, распознавшего намерение Бога воплотиться. В этом вопле слышен космический протест эго, которое идентифицирует себя с духовным, отказываясь от воплощения. Если сущность Бога заключается в отношениях между божественным и человеческим, то в этот момент не Бог оставляет Бога, а как раз и начинается воплощение.

Давайте после этих теологических размышлений вернемся опять к нашей истории. Смирение и беззащитность Психеи перед лицом гнева обиженной богини смягчают садизм Афродиты, и, подобно Яхве, узревшему смиренное страдание Иова, она начинает тайно содействовать разворачивающейся борьбе Психеи за окончательное воссоединение с Эросом. Мы видим это содействие в том, что она отстраненно (bemused) принимает успешно выполненные Психеей задания, а также в том, что позитивная сторона нуминозного констеллируется каждый раз, когда Психея впадает в отчаяние, сомневаясь в своей способности исполнить то, что ей приказали. Используя термины Винникот-та, мы можем сказать, что, по мере того как Афродита (инфантильная царица нашей истории) "разрушает" свой объект, а объект (Психея) "принимает это сообщение", постепенно происходит отказ эго от всемогущества. Тогда Афродита может сказать: "Привет, объект! Я уничтожила тебя. Я люблю тебя. Ты ценна для меня, потому что ты выжила, хотя я тебя разрушила" (Winnicott, 1969: 222*).

* Антология современного психоанализа. Т. 1.— М.: Институт психологии РАН, 2000, с. 450.

Дата добавления: 2015-09-03