У Шекспира У Маршака

1. Then hate me when thou wilt, Уж если ты разлюбишь, то теперь.

if ever, now...

Так ненавидь меня, если Ты хочешь;

если когда-нибудь, то сейчас

3. Join with the spite of fortune, Будь самой горькой из моих потерь

make me bow...

Соединись со злобою судьбы (рока),

заставь меня согнуться

11-12....so shall I taste Чтоб сразу я постиг, что

at first the very worst of это горе всех невзгод

fortune's might. больнее.

...чтобы я сразу испытал

наихудшую мощь судьбы (рока)

Душевная драма, развёрнутая в этом Сонете, боль, крик души, пронизывающий его, превращены у Маршака в романс.

Лишь недостаток места мешает мне привести многочисленные дальнейшие примеры – впрочем, заинтересованный читатель легко найдёт их сам, обратившись к подлиннику. Сказанное отнюдь не означает, что я полностью отвергаю работу Маршака. Мне кажется, что и такая переводческая концепция имеет право на существование. Кроме того, лучшие маршаковские переводы и сейчас поражают поэтичностью и мастерством (см., например, великолепный перевод 65-го Сонета). Эти лучшие переводы без сомнения давно уже заняли своё достойное место в русской литературе. Однако, из сказанного ясно, что проблема перевода Сонетов Маршаком окончательно не решена, да и вряд ли такое решение возможно. Необходимы новые подходы, новые идеи, новые переводы.

Мне хотелось бы теперь поделиться своими размышлениями о переводах 66-го и 73-го Сонетов. Надо сказать, что каждый из Сонетов, переводом которого я занимался, составлял для меня особый, удивительный мир, я погружался в него, жил им. Поразительно, какое богатство образов, переживаний может поместиться всего в 14 строчках Сонета! В каждом случае сравнение различных переводов с оригиналом и друг с другом составило бы крайне интересный (с моей точки зрения) этюд. Я выбрал упомянутые выше два Сонета, как одни из наиболее известных, своеобразных и часто переводимых произведений Шекспира.

Сонет № 66 занимает особое место в цикле, благодаря своему ясно выраженному и неизменно актуальному социальному звучанию. По сочетанию отчаяния, гнева, обличения, ощущению обречённой, погибающей любви Сонет этот близок к миру «Гамлета», ассоциации с «Быть или не быть» рождаются при чтении его почти неизбежно.

Приведём сначала 66-й Сонет в оригинале.

1. Tired with all these for restful death I cry,

2. As to behold desert a beggar born,

3. And needy nothing trimmed in jollity,

4. And purest faith unhappily forsworn,

5. And gilden honour shamefully misplaced,

6. And maiden virtue rudely strumpeted,

7. And right perfection wrongfully disgraced,

8. And strength by limping sway disabled,

9. And art made tong-tied by authority,

10. And folly (doctor-like) controlling skill,

11. And simple truth miscalled simplicity,

12. And captive good attending captain ill.

13. Tired with all these, from these would I be gone,

14. Save that to die, I leave my love alone.

Необычайна формальная структура Сонета. Всё произведение состоит из двух (!) предложений: 12-ти строчная основная часть и двустрочный «сонетный замок». Заключительное двустишие начинается той же формулой («tired with all these...» – «устав от всего этого...»), которой открывается Сонет. Глагол «behold» («видеть»), появляющийся во второй строке, управляет одиннадцатью дополнениями, из которых десять расположены в отдельных строках, начинающихся с акцентированного «and» («и»). Каждая такая строка представляет собой энергичное, полностью законченное противопоставление. Повторение в заключительном двустишии начальной формулы, десять идущих подряд анафорических «and» («и»), сопровождаемых эмоциональными антитезами, придают произведению необычайную внутреннюю энергию, удивительным образом помещённую в чеканные контуры сонетной формы. Огромное впечатление производит и неожиданная перемена интонации, наступающая в заключении Сонета. Можно смело сказать, что без последних двух строк шедевр поэзии выродился бы в заурядную инвективу, имя которым – легион. Страшно даже вообразить себе этот Сонет, законченным еще одной политической формулой! Итак, поток обвинений сменяется жалобой, болью, невозможностью отдаться желанной целительной Смерти – нельзя же оставить свою любовь в одиночестве «со всем этим»! Заключительная формула 66-го Сонета исключительно сложна для перевода. Как перевести это щемящее «to leave my love alone», как найти русский эквивалент этому переливающемуся всеми тайнами печали английскому «my Love»?! И вдобавок надо бы воспроизвести начальную формулу Сонета – и всё это в двух строках русского пятистопного ямба...

Приведём один из возможных вариантов подстрочного перевода.

1. Устав от всего этого, я призываю (плачу о) целительную

(успокаивающую) Смерть,

2. Видя достоинство, рождённое нищим,

(вариант: видя уныние, переносимое нищим)

3. И пустое ничтожество, красующееся в веселье,

4. И чистейшую веру, злосчастно обманутую,

5. И позлащённые почести, постыдно воздаваемые,

6. И девичью честь, грубо проституированную,

7. И истинное совершенство, недостойно оскорблённое,

8. И силу, затираемую хромой властью,

9. И искусство, которому связывает язык власть,

10. И глупость, с учёным видом контролирующую знание,

11. И простодушие, обзываемое глупостью,

12. И порабощённое добро, прислуживающее руководящему злу.

13. Устав от всего этого, я бы хотел от этого уйти,

14. Но, умирая, я оставляю мою любовь в одиночестве (одну).

Перевод М.И. Чайковского.

1. Томимый этим, к смерти я взываю;

2. Раз что живут заслуги в нищете,

3. Ничтожество ж, в весельи утопая,

4. Раз верность изменяет правоте,

5. Раз почести бесстыдство награждают,

6. Раз девственность вгоняется в разврат,

7. Раз совершенство злобно унижают,

8. Раз мощь хромые силы тормозят,

9. Раз произвол глумится над искусством,

10. Раз глупость знанья принимает вид,

11. Раз здравый смысл считается безумством,

12. Раз что добро в плену, а зло царит. –

13. Я, утомлённый, жаждал бы уйти,

14. Когда б Тебя с собой мог унести!

Трудно удержаться от улыбки, читая этот перевод. Комически тяжеловесные «раз что» и «раз», заменяющие анафорические «и», загадочная измена верности в (4) (как и с кем изменила верность правоте?), неожиданный железнодорожный термин в (8). Трудно поверить, что всё это написано в начале 20 века человеком, прекрасно знавшим русскую поэзию! Но, конечно, абсолютным рекордом является заключительная формула, навязывающая автору Сонета психологию племенного вождя. Справедливости ради надо сказать, что мы имели дело с одним из худших переводов М. Чайковского.

Перевод С.Я. Маршака.

1. Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж

2. Достоинство, что просит подаянья,

3. Над простотой глумящуюся ложь,

4. Ничтожество в роскошном одеянье,

5. И совершенству ложный приговор,

6. И девственность, поруганную грубо,

7. И неуместной почести позор,

8. И мощь в плену у немощи беззубой,

9. И прямоту, что глупостью слывёт,

10. И глупость в маске мудреца, пророка,

11. И вдохновения зажатый рот,

12. И праведность на службе у порока.

13. Всё мерзостно, что вижу я вокруг...

14. Но как тебя покинуть, милый друг!

Трудно сравнивать это стихотворение с виршами М. Чайковского. Мне кажется, что это в целом хороший перевод. Лаконичный, ясный, прекрасно звучащий стих, удачно найденные формулы антитез подкрепляют это впечатление. С другой стороны огорчает разрушение очень важной в данном случае формальной структуры Сонета. Потеряны два анафорических «и» (3-4), не повторена (да и, в сущности, почти не переведена) начальная формула оригинала. Слово «невтерпёж» явно выпадает из общего высокого стиля перевода. Наибольшие возражения, однако, вызывает последнее двустишие. «Милый друг» никак не соответствует «my love» оригинала и вдобавок это словосочетание давно уже звучит в русском языке легковесно, чтобы не сказать легкомысленно. Вообще слова «милый», «мило» и т.д. опасны для любого поэта ввиду их устоявшейся романсовой (в дурном смысле этого слова) окраски. Между тем переводы Маршака изобилуют ими (например, в особо опасном сочетании «мило–могила»). Далее, центром заключения Сонета, несомненно, является «my love» («моя любовь»), а не «I» («я»). В маршаковском переводе это неочевидно. Вполне возможно, что автор русского Сонета жалеет, прежде всего, самого себя: он бы и покинул этот мир, но жаль ему расстаться с «милым другом» (в оригинале же, как уже отмечалось, совсем другая, гораздо более высокая эмоция: нельзя, невозможно оставить друга, возлюбленного лицом к лицу со «всем этим»). Кстати в ранних версиях перевода так и стояло: «Да жаль тебя покинуть, милый друг».

В целом Сонет Маршака гораздо спокойнее оригинала, огромная энергия шекспировского стиха сглажена.

Перевод Б.Л. Пастернака.

1. Измучась всем, я умереть хочу.

2. Тоска смотреть, как мается бедняк,

3. И как шутя живётся богачу,

4. И доверять, и попадать впросак,

5. И наблюдать, как наглость лезет в свет,

6. И честь девичья катится ко дну,

7. И знать, что ходу совершенствам нет,

8. И видеть мощь у немощи в плену,

9. И вспоминать, что мысли заткнут рот,

10. И разум сносит глупости хулу,

11. И прямодушье простотой слывёт,

12. И доброта прислуживает злу.

13. Измучась всем, не стал бы жить и дня,

14. Да другу трудно будет без меня.

Перед нами совершенно иной, чем прежде, перевод, по поводу которого мне часто приходилось читать или слышать эпитеты вроде «гениальный», «блестящий», «виртуозный» и т.д. Рискуя оскорбить чувства верующих, скажу прямо, что перевод этот представляется мне совершенно несостоятельным. Прежде всего, я не могу принять самой переводческой концепции, основанной на преднамеренном переносе шекспировской драмы в разговорно-бытовую плоскость. Величественная речь Шекспира превращается у Пастернака в заурядный разговор, порою, кажется, что разговор этот происходит у какой-нибудь булочной. Шекспировская «чистейшая вера, злосчастно обманутая» переводится «И доверять, и попадать впросак». Просторечивое «впросак» – мелкое словечко: скажем, кто-то купил молоко, а оно оказалось прокисшим. Но переводчик не успокаивается на достигнутом. У Шекспира фигурирует «совершенство» как персонифицированное начало, оскорбляемое в этом мире, а у Пастернака «...ходу совершенствам нет». Манерное множественное число (в пряном сочетании со всё тем же бытовым «ходу нет») полностью разрушает шекспировскую идею. Так и хочется вспомнить давно знакомое «Напрасны ваши совершенства...» В третьей строке переводчик высказывает соображение, совершенно чуждое оригиналу: «И как шутя живётся богачу...». Этой плоской и вредной мысли у Шекспира нет, она из совершенно другого круга идей. Нет нужды говорить из какого именно круга. В порядке вечных явлений богач вовсе не живёт «шутя» – он также страдает, переносит боль и умирает, как и все другие. Можно предположить, что «богач» появился в переводе на буксире у глагола «хочу», которым заканчивается первая строка. Зарифмовать это слово действительно непросто, но причём же здесь несчастный оригинал? Кстати, и само это «хочу» вряд ли является находкой, поскольку плохо передает английское «cry», которое означает не только «взывать», но и «плакать», а в контексте 66-го Сонета скорее всего означает «взывать со слезами» (эти слёзы почему-то проигнорированы во всех известных мне переводах).

Некоторым критикам[v] нравится своеобразное устройство обсуждаемого перевода, при котором антитезы переданы инфинитивными оборотами, зависящими от слова «тоска» во второй строке. Отмечают, что Пастернак настолько лаконичен, что у него остаётся даже лишнее место в строках для всех этих инфинитивов. Быть может это и так. Но посмотрим на его глаголы: «и наблюдать», «и знать», «и видеть», «и вспоминать». Да ведь они разбросаны по строкам семантически случайно, их без ущерба для смысла можно произвольно переставлять местами. И вся соль варьирования (все эти глаголы переводят единственный английский глагол «behold») состоит в спасении метра! В действительно мастерском произведении такого рода усилия автора не должны быть заметны. Кроме того, глагол «наблюдать» представляется слишком равнодушным даже в пасмурном мире пастернаковского перевода.

Не могу я согласиться с А. Финкелем и в том, что разговорно-бытовая тональность выдержана Пастернаком «блестяще». Даже и эта интонация не удалась переводчику вполне. Один изъян такого рода мы фактически уже отмечали («ходу совершенствам нет»). Можно также спросить к какому стилю относятся формулы «мощь у немощи в плену», «доброта прислуживает злу». Вряд ли к разговорному[vi]. Правда переводчик заменяет напрашивающееся несколько высокопарное «но» в последней строке разговорным (и даже просторечивым) «да», но это уже не спасает ситуацию и вдобавок приводит к неприятному столкновению звуков «дад», делающему корявой всю строку.

Я готов согласиться с тем, что в обсуждаемом переводе выдержана намеренная монотонность, приглушенность звучания, подчёркнутая сплошной мужской рифмой. Соблюдена и формальная структура оригинала. Но при разрушенном содержании и это не радует. Вселенского размера шекспировская драма низведена до мелкого и маловразумительного конфликта.

Мне приходилось слышать мнение, что 66-й Сонет Шекспира-Пастернака следует рассматривать просто как прекрасное стихотворение, созданное по мотивам и т.д. Не обсуждая личных вкусов (мне это стихотворение ни в каком виде не нравится), я хотел бы заметить, что такой жанр давно известен, и уважаем, но в нём принято использовать подзаголовки вроде «Из Гёте», «По Гейне», «Из Зейдлица» и т.д., а не обязывающее слово «перевод».

Обратимся теперь к другой жемчужине сонетного цикла – 73-му Сонету.

1. That time of year thou mayst in me behold,

2. When yellow leaves, or none, or few do hang

3. Upon those boughs which shake against the cold,

4. Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang.

5. In me thou seest the twilight of such day,

6. As after sunset fadeth in the west,

7. Which by and by black night doth take away,

8. Death's second self that seals up all in rest.

9. In me thou seest the glowing of such fire,

10. That on the ashes of his youth doth lie,

11. As the death-bed, whereon it must expire,

12. Consumed with that which it was nourished by.

13. This thou perceiv'st, which makes thy love more strong,

14. To love that well, which thou must leave ere long.

Трудно удержаться от самых сильных слов восхищения, читая это чудо лирической поэзии! Вот возможный прозаический перевод.

1. Во мне Ты, верно, видишь ту пору года,

2. Когда последние жёлтые листья свисают,

3. Трепеща от холода, с этих ветвей,

4. Обнаженных разрушенных хоров, где недавно пели сладостные

птицы.

5. Во мне Ты видишь сумерки (такого) дня,

6. Который в закате угасает на Западе,

7. Шаг за шагом забираемого чёрной Ночью,

8. Вторым я Смерти, опечатывающей всё могилой.

9. Во мне Ты видишь пыл (такого) огня,

10. Который лежит в пепле своей юности,

11. Как на смертном ложе, на котором он ему назначено умереть,

12. Поглощённым тем, что прежде его питало.

13. Ты видишь это, и это делает Твою любовь сильнее,

14. Чтобы любить сильно то, что Тебе скоро придётся потерять.

Мы встречаем здесь мотив, пронизывающий почти весь цикл. Автор старше своего Возлюбленного, это создаёт напряжение. Расставание неизбежно. Напряжение приносит тревогу, оно разрешается либо печалью, либо взрывами ревности, гнева или и тем и другим сразу. 73-й Сонет – это поток возвышенной, почти отрешенной печали. Автор как бы смотрит на себя глазами друга. Обречённость их отношений передана цепью сравнений. Каждый катрен представляет собою законченное сравнение. В первом катрене мы видим лес глубокой осенью. Последние мёртвые листья трепещут под холодным ветром, сплетения голых ветвей вверху, там, где совсем недавно пели птицы, напоминают автору разрушенные церковные хоры (эта деталь, по всей видимости, навеяна детскими воспоминаниями Шекспира; в те времена многие монастыри были покинуты и приходили в негодность). Во втором катрене автор сравнивает себя с закатом, с умиранием дня под постепенным наступлением Ночи, двойника Смерти, опечатывающей всё погребальной печатью. Наконец, в последнем катрене говорится о всплеске огня из пепла. Огня, умирающего в этом пепле, как на смертном ложе. Ибо то, что когда-то питало его, теперь его убивает. Следует заключение, вложенное в уста возлюбленного: обреченная любовь становится сильнее из-за неизбежного скорого расставания.

Огромное напряжение, заключённое уже в первом сравнении, нарастает. Оно подчёркивается как настойчивым, похожим на заклинание повторением формулы «во мне Ты видишь», так и «сжатием времени» от катрена к катрену. В самом деле, в первом катрене говорится о времени года, осени. Во втором – уже о закате, времени дня. В третьем – и вовсе о мгновении, моментальной и, видимо, последней вспышке огня из-под пепла. Как ни странно, это изумительное сжатие времени, доводящее напряжение до точки взрыва, не замечено ни переводчиками, ни критиками!

Перевод С.Я. Маршака.

1. То время года видишь ты во мне,

2. Когда один-другой багряный лист

3. От холода трепещет в вышине –

4. На хорах, где умолк весёлый свист.

5. Во мне ты видишь тот вечерний час,

6. Когда поблек на западе закат

7. И купол неба, отнятый у нас,

8. Подобьем смерти – сумраком объят.

9. Во мне ты видишь блеск того огня,

10. Который гаснет в пепле прошлых дней,

11. И то, что жизнью было для меня,

12. Могилою становится моей.

13. Ты видишь всё. Но близостью конца

14. Теснее наши связаны сердца.

И опять перед нами прекрасно звучащий перевод, несомненно, выполненный рукою мастера. Но, хотя, формально говоря, содержание оригинала передано довольно точно, трудно отделаться от впечатления, что стихотворение Маршака звучит элегией, в то время, как оригинал трагичен! Мы опять видим настойчивое смягчение оригинала, так свойственное Маршаку. В Сонете Маршака почти нет напряжения, лишь светлая, лёгкая грусть. Что-то общее, не персональное, вроде sic transit gloria mundi... В первый момент даже трудно сказать, как именно элегическое вытесняет трагическое.

В первом катрене это, возможно, слово «багряный» вместо «жёлтый». Для русского читателя словосочетание «багряный лист» трагично не звучит – «багряный» применительно к осени создает настроение торжественной грусти. Напряжения в этой грусти нет, – за нею чувствуется будущая весна. Прилагательное «весёлый», само по себе неплохо соответствующее «sweet» оригинала, в сочетании с «багряный лист» ещё больше снижает напряжение. Исчезли и голые, чёрный ветви, – пожалуй, самый драматический элемент леса поздней осенью – те самые ветви, которые и уподобляются Шекспиром разрушенным хорам.

Во втором катрене мы видим «вечерний час» – мягко, почти романсово звучащее для русского уха словосочетание. У Шекспира погибание дня, постепенно убиваемого Ночью, Двойником Смерти (именно чёрная Ночь – двойник смерти, а не бесхребетный сумрак, как у Маршака), у Маршака – лирический закатный пейзаж в духе Левитана. Само собой разумеется, что погребальная печать исчезла – ей нечего делать в этом пейзаже. Да и само упоминание о погибающем дне исчезло тоже; вместо него красивый, пейзажный «купол неба» (кстати, неясно кто именно «отнял у нас» этот купол).

В третьем катрене оригинальное сравнение нарушено неожиданным упоминанием самого себя и своей собственной могилы. У Шекспира этой романсовой комбинации нет, у него говорится только об огне – трудно понять и оправдать разрушительную замену тонкого, косвенного сравнения грубым штампом.

Тоже самое можно сказать и о переводе заключения сонета. «...Но близостью конца/ Теснее наши связаны сердца!» Оригинал проще и строже.

Перевод Б.Л. Пастернака.

1. То время года видишь ты во мне,

2. Когда из листьев редко где какой,

3. Дрожа, желтеет в веток голизне,

4. А птичий свист везде сменил покой.

5. Во мне ты видишь бледный край небес,

6. Где от заката памятка одна,

7. И, постепенно взявши перевес,

8. Их опечатывает темнота.

9. Во мне ты видишь то сгоранье пня,

10. Когда зола, что пламенем была,

11. Становится могилою огня,

12. А то, что грело, изошло дотла.

13. И, это видя, помни: нет цены

14. Свиданьям, дни которых сочтены.

И эта работа Пастернака представляется мне полной неудачей. В первом катрене удивляет своей тяжеловесной неуклюжестью вторая строка: эта фантастическая комбинация «редко где какой» напоминает по звучанию список грамматических исключений, вроде «уж, замуж, невтерпёж». Впрочем, многие поклонники Пастернака находят какие-то эзотерические красоты именно в подобных неуклюжестях. Серьёзная ошибка допущена в 4-й строке. Слово «покой» совершенно неуместно здесь, именно покоя и нет в тревожном, умирающем шекспировском лесу. Напряжение оригинала уничтожено полностью.

Второй катрен (строки 5-8) производит гораздо лучшее впечатление. Стих приобретает здесь большую выразительную силу. Впечатляет и необычное употребление слова «памятка» и великолепная песенная 8-я строка с её острой, современной, сверкающей последовательностью двухбуквенных слогов (гласный-согласный), напоминающая чем-то Классическую Симфонию Прокофьева. Вместе с тем можно почти дословно повторить сказанное в адрес перевода Маршака. Мы опять имеем пейзаж, на сей раз более импрессионистский. Нет умирания дня, исчезла Смерть, – её заменила вялая «темнота» («Все опечатывает Темнота»), нет чёрной Ночи – второго «я» Смерти. Напряжение, не переданное в первом катрене, не появляется и здесь. Не происходит и «сжатия времени», характерного для оригинала.

Первая строка последнего катрена (строка 9) представляется мне полной катастрофой. Уму непостижимо, откуда взял переводчик этот «пень», конечно же, отсутствующий в оригинале. Уж не для того ли, чтобы зарифмовать «огня» через строку? Самосравнение с пнём в русском языке крайне рискованно, чтобы не сказать больше. Вряд ли Шекспир, пиши он по-русски, стал бы сравнивать себя с пнём. Конечно, великолепна 10-я строка, в строках 10-12 (и, особенно, в 12-й строке) можно заметить изящную игру с согласной «л» (ло-ла), но это уже ничего изменить не может. Перевод заключительного двустишия крайне неточен. Во всём пространстве Сонета автор его смотрит на себя глазами своего Друга. Поэтому назидательное повелительное наклонение, употреблённое Пастернаком, искажает смысл оригинала. Да и слово «свиданье» в свою очередь тоже не вписывается в шекспировский лексикон[vii].

Мне хочется подчеркнуть, что вся эта довольно резкая критика относится только к рассмотренным переводам Пастернака. Я не имею ни малейшего намерения бросить тень на творчество этого незаурядного Мастера. Анализ творчества, эстетических и художественных концепций Пастернака, как таковых, далеко выходит за рамки данной статьи. Разумеется, подобный анализ должен осуществляться без идолизации поэта; такую идолизацию я с большим сожалением наблюдаю уже в течение многих лет среди определённой части интеллигенции.

Что же касается проблемы перевода Сонетов, то из написанного, я полагаю, ясно, что универсального решения таковой, к счастью, не существует. Многие и многие поколения переводчиков будут предлагать читателям «свои» Сонеты Шекспира. И это – прекрасно!

6 июня 1994 г., Питсбург.

26 февраля 2004 г.

[i] Переводы публиковались в «Литературном Приложении» к книге «Уильям Шекспир.

Библиографический Указатель русских переводов и критической литературы на русском языке», М.,1989, с. 246–255, в моей книге «Стихи и переводы», М., 1993, с. 176–187, в журнале

«Вестник» (Балтимор, США), No.7 (161), Март 18, 1997, 32–37 и в книге Уильям Шекспир, Сонеты, сост. Н.Ф. Куприянова и А.А. Чамеева, Предисловие И.З. Фрадкина, Санкт-Петербург, 1998.

[ii] Литературная Газета, 1971, 11 августа; опубликовано посмертно. Цитирую по ст. А. Зорина Сонеты Шекспира в русских переводах, в кн. Уильям Шекспир, "Сонеты". Радуга, М. 1984,

с.266–286.

[iii] Н. Автономова, М. Гаспаров, Сонеты Шекспира – Переводы Маршака. Вопросы литературы, 2, 1969, с. 100–112.

[iv] Цифры здесь и ниже указывают номера строк; оригинальные тексты приводятся по Кембриджскому изданию: W. Shakespeare, The Sonnets, Cambridge University Press,

Cambridge-London-New York, 1985). Все русские переводы приводятся по книге Уильям Шекспир, "Сонеты". Радуга, М. 1984.

[v] Ср. А. Финкель, 66-й сонет в русских переводах. В кн. "Мастерство перевода", Советский писатель, М. 1968, с. 161–182.

[vi] Ср. также апологетическую статью А. Якобсона «Два решения (ещё раз о 66-м сонете)» в кн. Мастерство перевода, Советский писатель, М. 1968, с. 183–188. А. Якобсону слышится в переводе Пастернака «тихо произносимая жалоба до смерти уставшего, измученного жизнью человека». Пожалуй, первые строки так и звучат. Но вряд ли этот «до смерти уставший человек» будет жаловаться только что упомянутыми формулами или, скажем, сетовать, что «...разум сносит глупости хулу».

[vii] Б.Л. Пастернак перевёл также (в 1953 году) 74-й Сонет. Мы не рассматривали здесь этот перевод, поскольку он не публиковался при жизни Пастернака.

Дата добавления: 2015-09-02