Легкая добыча 4 страница

— Оберег это чей-то, — не выдержав, поднялся Олег. — И сила в нем есть, я чувствую.

— Какая же сила, коли от нас не уберегла? — рассмеялся купец и откинул безделушку в сторону.

— Так она не от людей, от дикого зверя… — попытался возразить ведун, но Любовод о находке уже забыл.

— Плошки, кружки — токмо место лишнее в трюме забивать. Найдете из камня али иного необычного материала — то берите. Прочее — в мусор.

— Сюда глянь, Любовод! — От городища быстрым шагом шел Твердята, таща за косу крепенькую босую девицу лет шестнадцати со связанными за спиной руками. Одета она была в одну исподнюю рубаху — как вытащили из постели, так и осталась. Но похвастаться безволосый моряк собирался не пленницей, а медной пластиной, что держал в левой руке: — Глянь, чего я со ступеньки снизу сдернул!

Это было зеркало! Одно из тех, что заставляли купца нервничать и ругаться, жаждать и разочаровываться.

— Что же ты делаешь, олух! Как тащишь! Ты же его поцарапаешь! — Любовод с осторожностью принял находку. — Хоть бы завернул во что!

— Завернуть? — Твердята огляделся, ухватил девицу за ворот, рванул вниз, раздирая рубаху, протянул полотно купцу: — Вот!

Пленница закрутила плечами, тщетно пытаясь как-то прикрыть наготу. Любовод старательно укутал зеркало в тряпицу, отложил отдельно. Подступил к девице, ухватил за грудь. Та округлила глаза, заметалась, не издавая почему-то ни звука. Моряк хмыкнул, отпустил косу и резко толкнул ее в лоб. Пленница отступила на пару шагов, оступилась и рухнула на спину, извиваясь, но не в силах подняться. Купец присел рядом, опять потискал грудь, запустил ладонь между ног, погружая в запретные врата, сжал пальцами щеки, вынудив открыть рот, осмотрел зубы. Он отнюдь не тискал невольницу — он ее оценивал. Вытер руку о траву, поднялся:

— Крепкая деваха. Ладная, здоровая, сильная. Красива собой. Меньше пяти гривен по всякому стоить не будет. А на хорошем торгу и за десять уйдет. Что скажешь, друг, товар живой повезем? Хлопот с ним много, в халифат заходить придется, но и прибыток неплохой выйдет.

Душа ведуна опять задрожала, словно кто-то вытягивал ее на свет за живую жилу. Ловить рабов, везти на продажу… И совесть ворочается, и ругаться начнешь — не поймут. Нормальное дело: коли попался чужак в неволю — так чего его не продать? Если сказать «нет!», Любовод, может, и согласится с компаньоном, не станет лишними хлопотами заморачиваться. Но что потом? Не зарежут ли эту девицу за ненадобностью, не кинут ли в кучу прочего мусора? Законы войны и торговли имеют с моралью очень мало общего…

— Ты опытнее будешь, друг, тебе и решать, — выдавил из себя ведун. — А я пойду, посплю. Все же ночь выдалась бессонная.

Середин поднялся на Детку, вошел в капитанский сарайчик — и Урсула тут же ткнулась ему головой в живот:

— Я так соскучилась, господин. Мне все время снились кошмары. Торки снились. Снился чародей неведомый с одним глазом зеленым, а другим голубым. Кровь снилась. Будто лежу я в гареме, а она округ постели течет. И так много, так глубоко, что не сойти, потому как утонуть можно… А что за крики там, господин? Почто ты меня прочь отослал?

— Торг там идет, малышка, — погладил ее по волосам Олег. — Очень шумный и неприятный.

— Что ты со мной, как с маленькой, говоришь?! — отпихнувшись, отпрянула она к стенке. — Я же поняла, вы город здешний разграбить решили, раз добром ничего купить не можете! Новую невольницу, верно, уже присмотрел? Хотя нет, кровью от тебя не пахнет… Правда, не присмотрел?

— Отстань, спать хочу. — Олег стянул сапоги, скинул через голову косоворотку, развязал узел портков…

Сзади его обняла за плечи невольница, прикоснулась губами к мочке уха:

— Все равно ты мой будешь, господин. Я знаю. И чародейка так сказала, и судьба такая моя.

Невольница… Олег поморщился, решительно тряхнул головой: нечего психовать, у каждого времени свои законы. И не ему из далекого двадцатого века осуждать здешние нравы. Они, может, пленников в рабство и продают — но не закапывают во рвы население целых городов, чтобы не мешалось, не жгут ковровыми бомбардировками и атомными бомбами миллионы женщин и детей без всякой цели — просто чтобы попугать противника своими возможностями. Не травят чумными блохами и крысами, не заливают напалмом и дефолиантами тех, кого не могут победить. Так что запереться ему следует со своей моралью в каютке и не пентюкать. Представителю двадцатого века о чистой совести лучше не поминать.

Проснулся Олег незадолго до заката — как раз когда обе команды уснули полным составом, обнимая найденные в селении бочонки с медом, голых девок или мешки с каким-то особо понравившимся добром. Пленницы и детишки большей частью плакали, связанные спина к спине мужчины скрипели зубами и ругались. Одна девчушка лет восьми трясла распятую на земле между колышками обнаженную женщину и жалобно скулила:

— Мама, когда придут стражи?! Ма, ну, когда придут стражи? Мамочка, когда придут стражи?

Женщина безвольно трясла головой, но время от времени отвечала:

— Они придут, золотко, придут. Раджаф все слышит, все знает. Он пришлет стражей, и они покарают разбойников.

Вера в высшую справедливость — последнее прибежище побежденных.

— Вы все умрете! — зашипел пойманный совершенно голым, в одном сапоге, туземец. — Вы погибнете страшной смертью! Раджаф покарает вас, подонки!

— Никто не вечен, — философски ответил Олег. — Но не должен выкрикивать угрозы тот, кто остался жив, когда его дом разорили. Ты почему не защищал свою семью? Если ты не готов умереть за своих близких, значит, твои женщины будут рожать детей другим мужчинам.

— Раджаф убьет вас всех! Он уже идет! Он рядом! — истерически забился пленник.

— Стать рабом — это участь каждого, кто надеется на чужую защиту, а не на свой меч, — покачал головой Середин. — Смирись. Тем, кто надеется на бога, нужно учиться смирению. Боги любят смиренных… Но помогают только сражающимся.

— Хватать безоружных легко, подонки, — выдохнул мужчина. — Ничего, ты тоже в веревках посидишь, придет и твоя очередь…

— Вольно ли вам было жить без опаски? Мы предлагали вам купить клинки. Еще вчера. Вчера вы предпочли миролюбие, а сегодня оказались на цепи. Ты думаешь, нашлись бы желающие грабить твой дом, если бы вместо плача ожидали наткнуться на пики? А в путах я уже побывал. Всего год назад. И знаешь, оказалось, что меня проще убить, чем сделать рабом. Боги — они такие. Они помогают дерущимся и утешают смиренных. Поэтому я здесь, а не там. Когда тебя продадут караханидам, раб, и отправят работать в поле, ты можешь убить своего хозяина и попытаться пробиться к свободе. И тогда я первый пожму твою руку и сочту равным человеку. А сейчас — заткнись, раб, я хочу посидеть в тишине. Заткнись или получишь плетей.

— Раджаф придет, — закрыв глаза, себе под нос забубнил невольник. — Раджаф придет, его стража уже в пути.

Олег не стал наказывать несчастного. Кто его знает, может, среди этих женщин, что пугливо съеживаются от одного мужского взгляда, что прошли через грубые руки нескольких чужих полупьяных самцов, есть его дочери или жена. Может, он был почтенным, уважаемым человеком. Кто знает? Но что поделать, если «сраму не имут» только мертвые. Боишься защищаться, боишься испытать боль или умереть — терпи.

Пройдя по лагерю, ведун подобрал в одном месте свиной окорок, в другом — бурдюк хмельного меда. В городе имелись богатые припасы, и при всем разгуле команды не могли истребить их все. Сходил в лес, наломал сухих еловых веток, кинул на угли. Когда огонь разгорелся, добавил сучья от сваленной сосны, подтащил верхушку. Сырое дерево горело дымно и неохотно, но долго.

Перекусив, Олег отнес копченый бараний бок и немного меда Урсуле, вернулся, немного поколол дров, расстелил возле кострища в три слоя войлочную кошму, кинул сверху красно-зеленый ковер — когда еще всего без счета брать можно, — и вытянулся во весь рост, щурясь на пламя, но старательно поводя по сторонам ушами. Что делать, раз уж он оказался единственным сторожем?

Моряки зашевелились еще поздним вечером, но вели себя не самым внятным образом: кто начинал горланить песни, запивая их вином, кто лез в реку, чтобы потом, мокрому, свернуться калачиком чуть не в самом костре, кто взбирался на невольницу и засыпал снова, прямо на ней, так и не доведя начатого дела до конца. Хорошо, что в эти моменты их не видели жены или дети, которые наверняка гордились своими красивыми и отважными папами. Многие колобродили и ночью, ища бочонки с медом для опохмелки, — и тут же падали снова, заставляя стонать девиц, чавкая мясом и чищеными кедровыми орешками. Только на рассвете многие начали вести себя более-менее разумно, подбирая оружие, присаживаясь к костру, отпиваясь речной водой или обмываясь ею целиком. Большинство, перекусив и выпив кто чего, потянулись к разоренному городищу. Как всегда, после снятых первым заходом сливок всегда находится что-то еще. Нужно только поискать внимательнее, прощупать щелочки, копнуть в мягких местах.

И действительно, вскоре один из моряков притянул еще скрутку из совсем новых, с ярким рисунком ковров, другой завертел над головой большими серебряными чашами, третий пригнал пару хнычущих детишек, не догадавшихся ночью удрать в лес.

Пахнуло маслянистым прогорклым дымом. Поначалу Олег не обратил на это внимания, греша на костер с сырыми поленьями, но потом увидел дымок почти у самой середины холма. За считанные минуты из тонкой струйки дым превратился в толстый столб, наружу вырвался сноп огня в десяток саженей высотой, тут же осел, и пламя начало разбегаться в стороны. Клумбы с цветами стали проваливаться куда-то вниз, подпрыгивали и кувыркались в воздухе крышки люков, быстро увядала трав на внешних склонах. До последней минуты моряки и варяги пытались спасти еще хоть что-нибудь, но в итоге вынуждены были разбегаться, схватив наугад что придется. Самым лихим оказался Диун, вырвавший из пламени подпаленную с двух сторон ступеньку лестницы.

— За зеркало принял, — растерянно оправдывался потом он перед друзьями.

Городище злобно заревело, превращаясь в дым и пепел, выбрасывая вверх клочки тканей, кожи, бересты, и это зрелище заставило даже невольников прекратить свой плач и причитание.

— Мать моя Макошь! — громко поразился Любовод, выбравшийся после отдыха из каюты, да так и замерший с кулаком возле непротертого глаза. — Как же так?

— Ква, — пожал плечами Олег. — Кто-то что-то опрокинул, кто-то что-то не потушил. А то ты не знаешь, как во время штурма бывает?

— Зеркала-то, зеркала все вынесли?

— Кажись, все, хозяин, — ответил Трувор. — Да ладно, самое ценное уже в трюме. Рабов надо загружать да дальше трогаться. Путь дальний, городов много. Место еще понадобится, чего зараз битком ладьи набивать?

Не в пример обычному, корабли готовили к отплытию несколько часов. Чтобы поместить рабов, пришлось перекладывать практически весь груз. Нужно было все сделать так, чтобы живой товар, во-первых, не перепортил обычный своими выделениями, во-вторых, чтобы он не смог напакостить сознательно, поломав что-нибудь, до чего доберутся его ноги или зубы. И наконец — он не должен вырваться на свободу, перепилив, например, веревку об острые, как взгляд кречета, суздальские клинки.

Наконец трюмы разделили старой парусиной и сетью бредня, грызть которую желающие могли месяцами, невольников завели на ладьи и заставили спрыгнуть вниз, задраили крышки. Середин некогда на своем опыте убедился, что нет более надежного средства от побега и бунта, нежели полная темнота. Суда отошли от берега, иа котором еще чадило разоренное селение, и легко покатились по течению — вниз, вниз, вниз! По пути, ведущему к родным причалам, родным землям. По пути, на большей части которого весла понадобятся только для того, чтобы корабли лучше слушались руля.

Плыть по течению оказалось, естественно, куда быстрее, и прогалину перед следующим городом суда достигли еще до темноты. Команды предпочли потратить ночь на отдых и вышли в путь лишь перед самым рассветом. Тянуть они не могли — чуть опоздай, и большая часть людей разойдется на работы, в лес за ягодами и грибами, по иной нужде. А живая добыча — одна из самых дорогих в любом селении от края земли и до края. Опять же, мужи, вернувшись к разоренным очагам, могут в дружину соединиться и месть затеять, преследование начать. Зачем? Лучше их теплыми в постелях повязать да потом и продать вместе с детьми и женушками.

На ладьях, не считая обитателей трюмов, опять остались только хозяева — Любовод с ведуном, также Урсула, Будута, которого Олег никуда не отпустил, да грустный Коршунов-младший.

— Тебя-то за что, Ксандр? — сочувствующе спросил Середин.

— Батю моряки с Мамки за старшего на круг выбрали. Стало быть, он ведет. А я, как второй кормчий, берегусь.

В этот раз штурм и разорение далекого городка показались Олегу совсем не страшными, ненастоящими. Крохотные человечки напоминали игрушечных, никаких звуков не доносилось, крови и вытоптанных клумб и вовсе было не разглядеть. Так, забавная игра марионеток, затеявших беготню на крохотной сцене.

Команды не возвращались назад полных три дня, не допустив на этот раз пожара и вычищая захваченный город со старательностью медведя, что обнаружил кладовую таежного бурундучка. Длинная колонна усталых людей появилась только ввечеру четвертых суток. Самыми усталыми были не столько полупьяные моряки и варяги, сколько пленники, нагруженные, как вьючные лошади. Торговые гости заставили их самих тащить собственное добро на корабли победителей. А кто-то нашел забавным раздеть невольниц догола и превратить их исподние рубахи в мешки для всякого барахла.

Поскольку отплывать было все равно уже поздно, команды затеяли новый пир, заставив танцевать на нем молодых невольниц под песни, которые не пели, а скорее завывали их отцы и мужья. Любовод долго расспрашивал пленных про старика Тидерия, но никто его не видел — сгинул старшой где-то во время штурма. А варяги взахлеб веселились по поводу того, что на этот раз даже тараны не понадобились. Они просто стучали в люки — и им открывали!

Утром корабли совершили новый стремительный бросок и уткнулись в берег напротив стоящего в полуверсте города. Команды выгрузились и прямо среди бела дня, не взяв на этот раз мечи и не надев брони, решительно двинулись вперед. Сопротивления никто не ожидал, а захватывать новых невольников никто особо не стремился — трюмы ладей и так были забиты пленниками, как у шхуны, везущей негров на плантации в Америку. Но и отпускать красивых девок никто не собирался: взбежав на холм, варяги тут же начали опрокидывать и вязать растерявшихся селянок. Моряки прыгали в люки, имея простой приказ: брать зеркала! Все остальное — как получится,

Однако стремительным набег все равно не получился. Ни варяги, ни моряки не могли просто так бросить ковры и меха, не побаловаться хмельным медом и не перекусить свежей бужениной, не заловить и не опрокинуть визжащей девки. А посему к вечеру все вылилось в обычный пьяный пир на корабельной стоянке — с кострами, обжиранием, пьянством и весельем.

Хотя в штурме Олег, как обычно, участия не принимал, но отказываться от корца янтарного напитка смысла не видел, да и голодать из принципа тоже не собирался. После нескольких ковкалей его потянуло в лесочек, который заменяли тут прибрежные ивовые заросли. Из кустов он и услышал тревожные и радостные крики, ругань, злобный вой.

Ведун начал продираться к лагерю и увидел, как варяги рубятся с одиноким воином, одетым в золоченый доспех. Сильно Олег не встревожился, поскольку в мастерстве и смелости скандинавов был уверен, а боец пусть и на две головы выше самого крупного из моряков, а под тяжелой кирасой, да с медными поножами, налокотниками, в медной личине и массивном шлеме выдохнуться должен был довольно быстро. Вот только меч у воина был непривычным — полуторным, в добрую сажень длиной. Таким обычно двумя руками работают. А воин пользовался только одной. В другой была зажата палица.

— Страж пришел! — размазывая слезы, кричали голые невольницы. — Страж Раджафа!

— Один против ста? — криво усмехнулся их восторгу Середин. — Забьют сейчас, как мамонта.

Однако пока все происходило с точностью до наоборот. Боголюб, отбив в сторону массивный клинок воина, потерял равновесие — и палица тут же опустилась ему промеж лопаток. Легостай промахнулся в выпаде — его живот тут же пронзил вражеский меч, и бывалый моряк упал на колени в быстро растекающуюся кровавую лужу.

«Мужики-то без броней!» — запоздало сообразил Олег и рванулся вперед. Торговцы не торговцы, разбойники не разбойники — но это были его товарищи, и терять их ведун не собирался.

Сверкающий золотыми доспехами воин огромным мечом рассек на уровне пояса Трувора и Диуна, но Велеслав успел увернуться, бросил копье, выхватил свой клинок, встретил на него новый удар. Звякнул металл — и оружие варяга отлетело на несколько шагов, вонзившись в землю. Велеслав отпрыгнул, подобрал возле кострища чей-то щит, заслонился — вражеский воин взмахнул своей громадиной, и деревянная «капелька» разлетелась в щепы.

Олег увидел рогатину, приставленную Диуном к вычурному греческому щиту, ринулся вперед, подхватил ее с травы, сцапал левой рукой рукоять вырезанного из легчайшего тополя диска. Не останавливая разбега, со всей силы взмахнул копьем. Острие наконечника шло точно в середину спины, и на миг ведун испытал волну облегчения: после такого удара не выживают. Прямого удара рогатины, которой с разгона нетрудно пробить стену избы, не способна выдержать ни кольчуга, ни пластинчатый бахтерец, ни уж тем более — неуклюжая кираса.

Громкий хруст — закаленная новгородская сталь брызнула осколками, оставив на спине врага лишь небольшую оспину. Воин развернулся, и теперь Олег испугался по-настоящему. В прорезях шлема не было отблеска человеческих глаз. Под медной броней таилась лишь мертвая чернота.

— Ква… — уронил ратовище ведун и потянул из ножен саблю.

Со спины на стража кинулся варяг: Велеслав обеими руками вскинул копье с киевским граненым наконечником, ударил, вкладывая всю свою немалую силу. Воин, не поворачивая головы, отмахнулся палицей — копье переломилось, словно пересохшая тростинка, а варяг опрокинулся от неожиданности лицом вниз. Палица взметнулась…

— Сдохни!!! — кинулся, спасая его, в безумную атаку ведун.

Страж отбил своим стальным монстром его сабельку, обратным ударом попытался перерубить Олега пополам — но ведун, ожидая подобного, упал вперед, оттолкнулся от скользкой кровавой травы обеими руками, поднялся и тут же выкинул саблю вперед. Ее кончик вошел точно в глазницу личины!!!

— А-а-а-а… — По клинку в руку ударил ледяной, нестерпимый холод, который мгновенно распространился по телу, заставив скрутиться в судороге внутренности и остановиться сердце. Последним теплым огоньком моргнул огонек сознания и потух.

* * *

— Господин! Господин!!!

Олег застонал, приоткрыл глаза и понял, что его куда-то волокут. Причем — за ноги.

— Электрическая сила…

— Господин! — Ноги стукнулись о землю, за щеки схватились мокрые руки, а затем не менее слюнявые губы принялись целовать его лицо. — Господин! Ты жив!

— Ква, — ответил ведун, еще не очень понимая, на каком свете находится. — Урсула?

Он поднял руку и понял, что в ней мертвой судорогой зажата сабля. Неподалеку вразнобой кричали:

— Слава Раджафу! Страж, страж! Убей их, убей! Слава великому Раджафу!

— Ты жив, господин?

— Беги, малышка, — решительно отстранил невольницу Олег, поднялся на ноги.

Злобно орали, конечно же, пленники из города, оставленные без присмотра. Вокруг костров, среди изломанных бочонков и объедков от пира валялись в разных позах мертвые тела. Проклятый медный воин продолжал напирать на торговых гостей. К счастью, ведомые своими боевыми инстинктами и какой-то тягой к смерти на ристалище, варяги не побежали, а сомкнули щиты и с упрямством бессмертных встречали стража проклятого Раджафа на острия рогатин. Вреда копья воину не причиняли, но и приблизиться не давали, упираясь в золоченую грудь. Страж, размахивая мечом и палицей, ломал копья одно за другим, но пока еще судовая рать держалась.

— Морякам — на корабли!!! — во всю глотку заорал ведун. — Все веревки — на нос! Судовой рати — к причалу отступать! Ксандр, Любовод, Коршун! На борт, на борт уходите! Держись, варяги, мы вас вытянем! Моряки, на весла! Мужики, уходим, уходим!

Услышав наконец внятные команды, быстро протрезвевшие люди побежали по сходням, занимая свои места. Олег сам еле успел запрыгнуть на борт, как ладьи качнулись от веса надавивших на корму людей, начали отползать. Моряки кинулись к веслам, ударили продолговатыми лопастями по воде. Расстояние между берегом и судами стало потихоньку увеличиваться. А медный страж тем временем уже успел переломать копья и теперь стремительно превращал прочные варяжские щиты в занозистые лохмотья.

— Судовая рать, к реке, бегом! За веревки хватайтесь!

Скандинавы все вдруг развернулись и кинулись от воина прочь, с разбега влетая в воду и ловя выброшенные с носов концы. Они волочились за ладьями, отфыркиваясь от бьющих в лицо волн, постепенно подтягивались по узлам там, где таковые имелись.

Олег оперся о шею носового оскаленного гуся ногой, начал подтягивать веревку, помогая варягам одному за другим перевалиться через борт. Потом потянул другую. На третьей оказался только один северянин.

— Молодцы, молодцы, ребята! — похлопывая их по спинам, прошел от одного к другому Олег. — Ваши боги могут гордиться такими детьми!

Как и большинство русских людей, варягов он недолюбливал, считая продажными шкурами, готовыми за рубль зарезать родного брата — но нынешняя отвага откровенно поразила ведуна. Если они всегда в бою такие — то понятно, почему русские князья нанимают их с такой готовностью. Пускай врут, воруют, пьянствуют и воняют. Главное — чтобы дрались.

Теперь, оторвавшись от странного врага, можно было перевести дух.

— Урсула! — оглядел палубу ведун. — Урсула, ты где?

— Я здесь, господин, — приоткрыв дверцу кормового сарайчика, выглянула невольница.

— Хорошо, кто еще… — Олег пошел вдоль скамей, пересчитывая моряков по головам. Получалось, с берега удалось уйти десяти морякам и восемнадцати воинам судовой рати. Однако изрядно медный воин порезвился.

Ведун привычно потер запястье. Он не помнил, грелся крестик во время боя или нет — разве в горячке на это внимание обратишь? Скорее, грелся. Это все колдовство, неведомое ему колдовство. За купцами охотился не человек — люди после удара саблей в глаз обычно умирают. А этот… Этот своим прикосновением чуть сам не убил.

— Эй, друже! — окликнул Любовод со своей ладьи. — Как у тебя?

— У меня двадцать восемь мужей осталось.

— Тридцать. Малюта и Тютюня ко мне заскочили. А из моих тридцать пять уцелело… Что делать-то станем?

— Я думаю, друг мой, мы и так получили куда больше, чем хотели, — покачал головой ведун. — Людей, конечно, жалко… Но нужно уходить. Уходить домой.

— Это верно, — согласился Любовод, — погибших не вернуть. Подумаем о живых. Разворачиваемся?

Ладьи, уходя от берега, рванулись не вниз, а вверх по течению.

— Давай подождем. Рановато пока мимо стоянки нашей плыть. Пусть народ разойдется, успокоится чуток. Воин назад уберется… Не знаю уж, откуда он взялся.

— Это верно, — кивнул купец. — Поднимемся немного и переждем.

Над рекой надолго повисло молчание — люди приходили в себя после пережитого кошмара. Весла, уныло поскрипывая в уключинах, мерно вспенивали речную воду. Корабли миновали длинную каменистую отмель, обогнули излучину и…

— Хозяин! — вытянул руку Ксандр.

Однако, почуяв неладное, повскакивали все — и увидели, что впереди, на подступающем к самой воде утесе, стоит медный воин, удерживая в одной руке саженный меч, а в другом — пудовую палицу.

— Что же теперь будет-то? — Перекрестившись, кормчий вытянул и поцеловал нательный крестик.

— Ничего, — передернул плечами Олег. — Против течения он нас нагнал, а вот по течению мы вдвое быстрее помчимся. Отстанет. Разворачивай!

— Табань! — Коршунов-младший навалился на руль. — Правый борт, два гребка вперед! Нажмите, мужики! Уйдем!

Детка, развернувшись практически на месте, промчалась мимо второй ладьи, а спустя минуту старый Коршун в точности повторил маневр своего сына.

— Нажмите мужики, нажмите!

Варяги из судовой рати, переглянувшись, заняли свободные лавки, тоже выпростали весла и навалились в общем ритме. Скорость получалась очень даже неплохая — как у верхового на рысях, километров двадцать. Так что шанс уйти у путешественников имелся. Если бы не одно крайне неприятное обстоятельство: невозмутимое солнце начинало потихоньку скатываться к закату.

— Все города, что мы встретили, находились на правом берегу? — не столько спросил, сколько напомнил Ксандру ведун.

Кормчий кивнул.

— Значит, как стемнеет, остановимся у левого. Ночью тут разгоняться я не рискну. Вон, сколько скал по берегам. В воде тоже камней хватает. Наскочим, и тогда точно конец. Нас здесь, мне кажется, совсем не любят.

— Я понял, хозяин.

До темноты миновать ограбленный город они не успели и пристали к левому берегу, пристроив ладьи по обе стороны от огромного гранитного валуна, выпирающего далеко в реку. Выбросили за борт осиновые отбойники, стянули ладьи веревками. Получился очень даже удобный причал. Борта кораблей закрыли камень от волн, он подсох, и варяги, пошарив среди растущих на камнях деревьев, развели небольшой костерок. Не столько для тепла, сколько для света. Заснуть после случившегося почти никто не мог — все напряженно вглядывались в темноту, прислушивались к плеску воды и шорохам среди камней.

— Я так испугалась, так испугалась… — Урсула отказалась остаться в каюте и сейчас сидела на камне, крепко вцепившись Середину в руку и положив голову ему на плечо. — Я так испугалась за тебя, господин. Я думала, господин… Думала…

Ведун не отвечал, и потихоньку язык девочки начал заплетаться. Она села поудобнее. Раз, другой сползла головой хозяину на колени и вскоре тихонько засопела, лежа на боку.

Усталость брала свое — после полуночи большинство путников, да и сам Олег, начали клевать носом. Середину приснился огромный кузнечный горн. Он пытался взять из него заготовку, но все промахивался, попадая рукой в огонь. Пока вдруг прямо из углей не вытянулась рука и не ухватила его за запястье:

— Иди сюда, ты мой!

Олег дернул головой, просыпаясь, схватился за запястье: крестик был если не раскаленным, то очень горячим. Ведун, толкнув девочку, вскочил на ноги и закрутился, прислушиваясь. Ничего… Однако тепло возле кисти продолжало нарастать.

— По воде бесшумно не подойдешь, — пробормотал он. — Вода все равно урчать станет… — И закричал: — Вставай! Все на ладьи! На ладьи! Скорее! Уходим!

Он перетолкнул через борт полусонную невольницу, прыгнул сам и, выдернув саблю, рубанул причальную веревку:

— Да скорее же! Все сюда!

На скалах что-то затрещало, вниз покатились камни, и на валун, прямо в костер, спрыгнул медный страж. Взмахом меча он достал до спины уже вскочившего на борт Боброка, палицей огрел варяга с другой стороны, но на судно запрыгнуть не попытался, провожая его пустым взглядом черных глазниц. Развернулся и, грохоча камнями, растворился в темноте. Вскоре сверху послышался пронзительный, совершенно нечеловеческий визг.

— Кто-то остался… — сглотнул Ксандр.

— Вперед смотри, — посоветовал Олег. — Не то все останемся. Левее правь, там стремнина. Будем надеяться, камней нет.

— Эй, ведун, — окликнули Олега с другой ладьи. — Чего делать-то станем? Этот… медный который… не отстает. И с берега на берег скачет. Что делать? Ты ведь колдовать обучен, так придумай чего!

— Обожди, Любовод, есть одна мыслишка… Только время нужно, чтобы ею воспользоваться. Часа два. И несколько охотников в помощь.

— На два часа, мыслю, мы его обгоним, на течении-то. Ты соображай, ведун, соображай. На тебя одна надежа.

Плыть в темноте по незнакомой каменистой реке было рискованно даже при «кошачьем глазе» — но иного выхода не оставалось. Зато, когда стало светать, медного преследователя не было видно ни на одном, ни на другом берегу. Городище они тоже, судя по всему, миновали — берега стали низкими и топкими.

— К берегу правь! — решил Олег. — Так что, кто пойдет со мной медного стража истреблять?

Вызвались Твердята, Волынец и еще трое варягов. Олег выбрал среди деревьев ровную березку в обхват диаметром, хлопнул ладонью по коре:

— Валите и на чурбаки в полсажени длиной пилите. А те на дощечки в палец толщиной раскалывайте. Ты же, Ксандр, и ты, Любовод, плывите вперед. Далее, как я помню, болотина. Вот посреди ее и вставайте. Страж, я так понимаю, позади идет и на нас первых наткнется. Ну а там… как получится. Любовод, вы рабов-то наловленных хоть покормили? А то помрут, пока мы тут со всякими тварями сражаемся. И воды им налейте.

— Да уж не забудем, не беспокойся, — отмахнулся Любовод, поднимаясь на Мамку. — У меня товар не пропадет.

Ладьи отвалили от берега и медленно покатились вниз по течению, вскоре скрывшись за излучиной. Охотники же остались ждать.

— Смотрите, — поворошил Олег груду получившихся досок длиной по метру каждая и шириной сантиметров сорока. — Выбираем две одинаковые. Делаем по две дырки примерно посередине. Продеваем ремешки, чтобы обвязать вокруг подошвы. Передний ремешок — за голень, задний — над стопой. На лыжах когда-нибудь ходили?

— Какие же это лыжи, хозяин? — возмутился Твердята. — На лыжах носки должны быть загнуты, дабы в наст не зарываться!

Дата добавления: 2015-09-02