Ачмасский знак

Продажа лошадей, трофеев и части накопившегося добра принесла Олегу три гривны серебром. Тщательный осмотр карманов, сумок, мешочков и пересчет найденного серебра — еще пять гривен. Вместе с тремя, что удалось выиграть на ставке в божьем суде, получилось всего одиннадцать.

— Неплохо, совсем неплохо, — кивнул Любовод, поглядывая на переодетую в новую одежду Урсулу, но вслух ничего более не сказал. Возможно, долгие вечерние разговоры с невестой заставили купца глядеть на женщин несколько шире, нежели прежде. И он не счел своего товарища совсем уж законченным дураком. Просто немного удивился его выбору.

Дальнейшие дни друзей оказались плотно забиты делами. Изредка советуясь с ведуном, Любовод старательно закупал все, чем особо ценится русская земля и чего не найти в иных местах. От мехов он отказался, но сала, воска, пеньки, лосиных шкур, полотна закупил. Специально съездил в Суздаль, чтобы приобрести немалую партию великолепных суздальских клинков, уступающих разве только киевским мечам. Купил у кого-то нераспроданный за зиму бисер. Достались стекляшки, в преддверии новой навигации, за бесценок. Товар, конечно, не русский, арабский — но Любовод решил, что на востоке, еще дальше от арабских владений, цена на такое украшение должна оказаться выше. Перекупил в том же Суздале франкские кружева — чем дальше на восток, тем выше они должны цениться; взял резную слоновую кость из черной Африки, стальные иглы — в диких местах они ценятся куда выше золота, — жемчужные понизи и тюки бархата, и еще многое, многое другое, о чем Олегу и в голову не приходило.

С Волги сошел лед, начала подниматься вода — и в один из дней у изрядно просевших причалов закачались на воде две ладьи. К этому часу скотинские амбары на берегу были уже битком набиты запасенным товаром, и вместо отдыха морякам пришлось лихорадочно перегружать все это в трюмы кораблей, пока нарастающее половодье не утопило причалы, а заодно и склады со всем добром.

— В добрый путь вам, други мои, — за прощальным столом поднял кубок Елага Скотин. — Простите, коли что не так. Любы вы мне стали оба. И ты, новгородец ведун Олег, честностью и ратным умением весь град наш изумивший, и новгородец купец Любовод, славный разумением своим и ловкостью торговой. Где бы ни были вы, помните, что ворота двора моего для вас всегда открыты, что всегда вас тут накормят от души, спать положат, от беды защитят…

Смотрины смотринами, но ни о какой свадьбе хозяин не помянул. Сватовства еще не было — значит, и говорить не о чем. Так, слухи пустые… Но тут вдруг Любовод полез в кошель на поясе, достал тряпицу бархатную, развернул и протянул сидящей напротив девушке. На темно-зеленой ткани красновато блеснуло червонное золото.

— Прими дар от меня на прощание, красота ненаглядная, Зорюшка прекрасная. Не нашлось у меня дара, тебя достойного, но пусть хоть серьги эти тебе о добром молодце напомнят, как на реку вдруг глянешь вечерней порой. Я же о тебе, что ни день, что ни ночь, что ни закат, что ни рассвет завсегда помнить стану. Обещаю из странствий дальних такой подарок привезть, чтобы не стыдно показать тебе, красоте красной, радости невиданной. Дабы видели все и сказывали: токмо Зорислава сего достойна, а более никто.

— Благодарю тебя, сердешный мой, — приняв сверток, сжала его между ладонями девушка. — Обещаю тебе хранить подарок на сердце своем, пока ты в странствиях скитаешься, не показывать никому, а надеть токмо как парус твой на реке увижу, как ладья твоя у причалов отцовских закачается.

Родители откровенно опешили, не зная, как реагировать на столь нежданную сердечную близость. То ли радоваться за дочь свою, то ли возмущаться вопиющему нарушению заведенных порядков. А пока они думали, молодые протянули руки через стол и сплели пальцы.

— Жди меня, Зорюшка, — попросил купец. — Какие бы ветра ни дули, какие бы течения ни текли, вернусь я к тебе, зазнобушка моя сердечная. Вернусь и с собой увезу.

— Ни на кого более не гляну, друг сердешный. Ждать стану хоть до часа последнего, каженный день на реку приходить…

— Да что за молодежь ныне пошла! — наконец не выдержал хозяин. — Хоть бы благословения дождались родительского, прежде чем миловаться-то!

— Да езжайте наконец! — махнула набеленной ладонью Велиша. — А то сейчас расплачусь.

— И верно, пора, — понимая, что по своей воле молодой купец невесту не отпустит, взял его за руку Олег. — Ладьи ждут. Идем.

Земля уже вовсю дышала весной: набухшие почки деревьев лопались, выбрасывая липкие нежно-зеленые листочки; вдоль тропинок, у стен домов, на еще не застроенных лужайках стремительно набирала рост молодая трава. Набирала полноту и матушка-Волга, русская река, пока еще называемая кое-кем хазарским Итилем. Воды ее уже захлестывали высокий совсем недавно причал, на котором маялись несколько одетых в непромокаемые кожаные штаны и куртки моряков. Среди них Олег узнал только христианина Ксандра — тот беседовал с безбородым мужчиной, получившим когда-то серьезную травму, после которой шея его была согнута вперед под тупым углом, а голову приходилось, наоборот, закидывать назад, и вид получался — прямо ястреб, усевшийся на высокой ветке и свысока обозревающий окрестности.

«Александр Коршунов, — вспомнил ведун. — Сын старого Коршуна. Похоже, это и есть старый кормчий Любовода…»

Ладьи, несмотря на полную загрузку, все равно возвышались бортами над причалом на полтора человеческих роста. В длину они были примерно как сочлененный «Икарус», в ширину — вдвое больше. А уж сколько от палубы до киля — под водой не угадаешь. Сверху, с увешанного щитами носа, на подходящих Любовода с Серединым и семенящую сзади Урсулу с любопытством глазели лохматые, но в большинстве безбородые и безусые рожи. Варяги, опять варяги.

Хотя предсказанную волхвами жуткую кончину Любовод благополучно миновал еще года четыре назад, дурная слава смертника по-прежнему тянулась за молодым купцом. Потому новгородцы, дети купеческие, обитатели ближних селений наниматься к нему остерегались. Волей-неволей набирал к себе Любовод всякую шантрапу. Варягов, что не знали по молодости, куда еще можно пристроиться на обширной Руси, ратников с не менее дурной славой, чем у него самого, воинов, замеченных в трусости или вранье, моряков, не взятых другими из-за пьянства, вороватости или лености.

— Слушайте меня все! — громко рыкнул Любовод, разбрызгивая сапогами захлестывающие причал волны. — Это друг мой, сотоварищ и компаньон ведун Олег! С сего часа назначаю его старшим на Детке! Слушать его приказа всем, как моего собственного! Коршунов Ксандр с ним кормчим пойдет. Старшего Коршуна к себе забираю. Все, прощайтесь с землей-матушкой, кто еще не успел. Триглава вас теперь не скоро увидит. Готовьтесь к отходу.

Коршуновы переглянулись, разошлись. Спустя минут пять встретились на причале с вещмешками за спиной. Переглянулись и снова разошлись.

— Давай, друже, — одобрительно хлопнул Любовод по плечу ведуна. — Старайся не отставать да команде спуску не давай. Рвань эту в кулаке держать надобно. Малого с ними не бывает. Коли раз небольшого приказа ослушаются, потом и в важном деле взбунтоваться могут. Посему гноби до конца при любой мелочи. Учи повиноваться. Коли что — кричи мне, подсоблю. Ну, да пребудет с нами Похвист, Стрибог и великая Макошь, главная наша покровительница. Отплываем.

Сходни, лежащие на борту ладьи, больше напоминали лестницу. Олег пропустил Урсулу вперед, провел её до напоминающей небольшой сарай кормовой надстройки, подтолкнул внутрь. Сам подошел к борту, выглянул наружу.

Причал уже опустел, оставшиеся после гостей земляные отпечатки сапог смывали холодные волжские волны.

— Убрать сходни! Закрыть борт! — услышал Олег и тут же продублировал: — Убрать сходни! Закрыть борт!

Широкая доска с набитыми на нее поперечными планками поползла наверх, моряки споро примотали ее на крышку трюма. За борт вывесили два круглых, с сосковидными умбоиами щита.

— Отпустить концы!

— Отпустить концы! — эхом повторил ведун. Двое моряков — один на носу, другой на корме — смотали с выпирающих наружу окончаний шпангоутов толстые канаты, дернули ослабленные концы. Петли спрыгнули с причальных бревен, упали в воду. Моряки быстро их подтянули, смотав в бухту.

— Горислав, с веслом на нос! — Эту команду отдал уже не Любовод, и Олег повернул голову к Коршунову: — Давай, командуй. Это, как понимаю, твое дело.

— Малюта, с веслом на нос! — тут же скомандовал молодой кормчий. — Отталкивайся. Отбойники… Нет, отбойники пока не трогайте. Пусть помокнут, ничего с ними не сделается. Кто там еще… Легостай, Тютюня, на борт с веслами! Готовьтесь!

Торговые корабли медленно отползали от берега. Течение тут же подхватило судно Любовода, понесло его вниз — но оно же стало наваливать на причал ладью Олега.

— Ну же, упирайтесь! — повысил голос Ксандр. — Сил, что ли, совсем нет?

Грохнули дубовые отбойники, зажатые между бортом и причалом, корабль скрипнул, откатился на пару шагов.

— Ну, дружно все! — скомандовал кормчий. Моряки навалились, ладья пошла назад. Течение стало заворачивать корму, но Ксандр, казалось, ничего не замечал:

— Еще дружно! Еще!

Волга закрутила корабль — но он успел выкатиться за длину причала, проплыл мимо, продолжая вращение, и встал поперек реки. Кормчий навалился на весло, затормаживая величавый танец, вырвал его из воды, гребнул, потом еще. Судно плавно выправилось носом вниз по реке и покатилось вслед за первым по самой стремнине.

— Молодец, Детка, — выдохнул Ксандр.

— Детка — это название? — поинтересовался Середин. — А то судно тогда как называется?

— Мамкой, — усмехнулся кормчий. — Оно ведь первым уродилось. С его прибытков вторую ладью строили.

На Мамке медленно поползла вверх поперечина, наполнился боковым ветром парус с алым крестом, вписанным в круг Коловорота.

— Поднять парус! — скомандовал Олег.

— Хватит голосить, не на торгу, — неожиданно осадил его с насмешкой безволосый моряк в душегрейке на голое тело.

— Что ты сказал? — растерялся от неожиданности ведун.

— Кошельком своим командуй, — охотно посоветовал моряк, — а не ладьей. Коли загрузили тебя сюда, так хоть не мешайся.

— Что? — Олег вытянул руку, указывая бунтарю на горло. — Что ты сказал?

— Да ты еще и глухой, приятель? — расплылся в ухмылке моряк.

На шее его билась тугая жилка, и ведун начал мерно подрагивать пальцами, приноравливаясь к его пульсу.

— Че вытаращился, хозяйчик? Людей никогда не видел?

С разных сторон начали потихоньку подтягиваться моряки и варяги из судовой рати, оглаживающие рукояти мечей. Ксандр тоже молчал, ожидая, чем кончится ссора, и не думая поддержать друга своего хозяина.

— Че таращишься? — повторил вопрос лысый.

Олег не ответил, продолжая подрагивать пальцами, приноравливаться к ударам его сердца, сливаясь с этим ритмом в единое целое, — а потом резко сжал кулак.

Моряк ахнул, побледнел, бесшумно захлопал губами. Враз ослабевшие ноги подогнулись, уронили его на палубу.

— Ты что думал, смертный, я драться с тобой стану? — Олег сделал шаг вперед, нависая над несчастным. — Думал, уговаривать тебя примусь или шум всем на потеху поднимать? Еще слово вякнешь, смертный, — издохнешь, мяукнуть не успеешь ни разу. А Любоводу скажу, больной человечек попался. Не повезло.

Олег резко разжал пальцы над его лицом, и моряк смог наконец-то сделать вдох, тут же закашлявшись.

— Колдун… Колдун… — еле слышно пронеслось между моряками и судовой ратью, и команда стала разбредаться в стороны.

Ведун про себя усмехнулся. Мало понимая в магии, люди склонны преувеличивать ее могущество. Между тем для остановки чужого сердца необходимо на меньше полуминуты спокойствия и полной сосредоточенности. А нередко — и нескольких минут. Понятно, что в быстротечной схватке никто такого времени чародею не даст, придется ему, как и всем, полагаться только на быстроту клинка и ловкость… Но кто задумывается об этом, увидев проявление колдовской силы? Все просто боятся.

— Ты почему еще валяешься? — вслух сурово спросил Середин. — Бегом к веревке или сразу за борт прыгай. Я приказывал поднять парус.

Возникла небольшая заминка — моряки поглядывали то на Ксандра, то на Олега, то на поперечный брус.

«Похоже, приказы о постановке или снятии паруса должен отдавать только кормчий», — запоздало сообразил ведун.

Однако младший Коршунов не стал обострять спора и кивнул команде:

— Не слышали, что хозяин сказал? Поднять парус! Левый конец отпустить на три узла по ветру. Правый оставить. Поднимай!

Парус Детки тоже наполнился ветром, показав всему миру такой же вписанный в круг алый крест, но у второго корабля раздвоенные концы символа странничества выступали за пределы Коловорота.

За бортом зажурчала вода, корабль устремился в погоню за своим более старшим товарищем.

— Не буду мешать, — кивнул Ксандру Олег. — Коли что, зови.

Ведун прошел мимо опасливо прижавшихся к борту варягов и шагнул в капитанскую каюту.

Если ладья напоминала размерами два «Икаруса», то капитанская каюта — две автобусные кабины. Имея ширину не больше трех метров, а длину — не больше четырех, она оставляла место только для низкого топчана, двух сундуков у противоположной стены и еще одного — у стены за топчаном. В крышке сундука были проделаны выемки для чернильницы и перьев, а из стены выглядывали под углом вверх палочки для свитков. Самих свитков, чернильниц и бумаги на сундуке не имелось.

— Надеюсь, таможенных деклараций мне заполнять не потребуется, — негромко пробормотал Середин.

Окон не было — свет проникал через пропил под самой крышей. Отделки не предусматривалось — все было застелено коврами, оные висели и на стенах, поверх неструганых досок. Единственный свободный уголок занимала жаровня — но разводить огонь в столь скученном месте Олег ни за что бы не рискнул.

Однако Урсула в этой берлоге казалась счастливой до невероятности. Увидев ведуна, она взвизгнула, кинулась к нему и повисла на шее, прижавшись щекой:

— Я с тобой, господин! Я плыву с тобой! Я же говорила, что ты не сможешь меня продать!

— Не искушай меня, девочка, — предупредил Олег, хотя и понимал, что вопрос разрешился со всей невозвратной безнадежностью. — Причалов на реке еще много.

Причалов много, а выбор один. И кто она ему теперь? Подружка, сестра, дочка? Невольница непродажная… Ну, по крайней мере, не жена. И не претендует.

— Я постелю твою шкуру нам на постель?

Нам! На постель! Хотя — другой кровати конструкция берлоги не предусматривала.

— Стели, — махнул рукой ведун. — Стоять тут вдвоем тесно, может, хоть спать просторно будет. И да не оставят меня боги своей милостью — чем же все это закончится?

Он вышел обратно на палубу, оперся о борт рядом с кормчим. За прошедшие несколько минут быстрое течение унесло судно за излучину, город потерялся из виду, и возникло ощущение, что плывут они не в сердце Руси, среди самых обжитых земель, а где-то среди диких лесов, куда еще не ступала нога человека. Разлившаяся вода уже проникла глубоко под кроны, деревья поднимали свои неохватные стволы прямо из речных глубин. Ни тропинок, ни дорог. Только вода.

— Меня половодье один раз в дороге застало, — вспомнил ведун. — Отрезало на холмике, и две недели я там куковал. С голодухи чуть ячмень лошадиный не слопал.

— Бывает, — усмехнулся Коршунов-младший. — Меня однажды ледостав у острова перед Холмогорами подловил. Лед тонкий, человека не держит, но и ладью сквозь себя не пускает. Две недели ждали, пока затвердеет, чтобы на землю зимовать уйти. Меня тогда самого чуть не съели.

— Да, это серьезнее, — согласился ведун. — Это уже у Любовода?

— Нет, хозяин. К купцу меня о прошлом годе отец привел, как вторую ладью спустили. Его самого отец Любовода долго уламывал с сыном походить. На том ведь, сказывали, проклятие. Но как срок проклятия вышел, согласился батя. И понравилось зараз. Удачлив купец молодой. Оттого и меня к нему отец позвал…

— Волгу знаешь?

— Кто же ее не знает? Сегодня день пути к северу будет, а завтра на юг начнем поворачивать. Хотя, коли ветер попутный продержится, еще сегодня можем повернуть.

Ветер не стихал. Ладьи катились по водной глади, пуская в стороны невысокую волну, из-под носа Детки слышалось мерное журчание. Парус напористо выгибался, ни разу не хлопнув. На палубе тянулась такая же спокойная, мерная жизнь. Моряки, полтора десятка человек, сбившись ближе к корме, играли в кости. Судовая рать почти в четыре десятка мечей, полностью состоявшая из скандинавских наемников, точила клинки, разговаривала, пела протяжные песни, развлекалась с невольницами. Любовод по своему обыкновению купил на каждую команду по две девки, дабы мужи сильно по ласкам не тосковали и во время дорожных остановок глупостей не наворотили. Рабынями оказались европейки — белокожие, стройные, со скуластыми вытянутыми лицами. Блондинка, скорее, была жертвой бесконечной войны норманнов с саксами; другая, рыжеволосая, похожая на римлянку, могла действительно быть потомком разбойничьего народа, низвергнутого в руины доблестными соседями. Ныне Италия — не самое спокойное место. Ритмичные стоны женщин с удивительной точностью сливались со скандинавскими мотивами. Этакий гимн путешествующим викингам.

Еще до заката корабли выкатились на простор какого-то озера, но всего за пару часов прошли в виду берега до нового истока и опять втянулись в волжское русло. Начало темнеть.

На корабле Любовода заполоскался парус. Судно снизило ход, позволяя себя нагнать, с кормы закричали:

— Эй, ведун Олег! Ведом ли тебе человек Будута?

— Помню такого! — крикнул в ответ Середин. — А вам зачем?

— На стоянке ночной поговорим! — закричал сам купец.

— Зачем ночью стоять? — не понял Олег. — Время ведь уходит!

— Так ведь не видно пути! Налететь на отмель можно али на топляк какой!

— А мы лампу зажжем, вы на огонь и идите!

Некоторое время на Мамке молчали, потом купец решился:

— Понял, друг! Вперед идите! Мы следом!

Любовод поотстал на две сотни саженей, потом на его мачте опять поднялся парус.

— Здесь точно резких поворотов не будет? — переспросил кормчего Олег.

— До Ярославля быть не должно, — покачал головой Ксандр. — Но до него еще часов десять пути, коли повезет.

— Тогда оставь вместо себя кого-нибудь и иди отдыхать. Я на носу встану, чтобы опасность какую не прохлопать. Оттуда и буду командовать, коли что не так.

— Как скажешь, хозяин, — не стал спорить Коршунов-младший. — Токмо я еще не устал.

— Зато я в темноте видеть умею.

— А-а, — понимающе кивнул христианин и на всякий случай перекрестился. — Волостя, сюда иди! За меня до рассвета останешься. Хозяина слушай, не дури. Ну, милостью божьей, спокойной вам ночи.

— Фонарь зажгите, а то на Мамке нас не увидят, — напомнил ведун и стал пробираться вперед, перешагивая в быстро сгущающихся сумерках лежащие на палубе тела.

Добравшись до изогнувшегося над форштевнем, деревянного оскалившегося гуся, Олег пробормотал заговор на звериное чутье и в проступившей ясности первого кого увидел — это варяга без штанов, безо всякого смущения пользующего невольницу прямо у Середина под ногами. Хотя, какой может быть стыд, когда на открытой палубе небольшого, в общем, суденышка собрано почти шестьдесят человек и на всеобщем обозрении приходится делать все — от чистки зубов до справления естественных надобностей? Чего ожидать от рабынь, на каждую из которых приходится по тридцать мужиков? Как с ума не сошли от такой участи, и то непонятно.

Ничего не поделаешь, такова она — романтика дальних странствий в понятиях и нравах нынешних времен. Так и тропили люди пути из варяг в греки, открывали Персию и Египет, Британию и Печору. Да и Америку разведывали примерно тем же порядком.

Олег отпихнул варяга вместе с женщиной, присел на борт, опершись рукой на шершавую шею «гуся», глянул вперед.

— Эй, на корме! Левее чуток, к берегу уходим. Еще немного. Теперь прямо держи, на стремнине держимся.

Так и просидел ведун до рассвета, короткими командами помогая удерживать ладью на фарватере, не позволяя сбавить скорость.

Когда из-за горизонта наконец выползло солнце, Олег в первый миг подумал, что в темноте завел корабль не туда, в какое-то море — вода поблескивала от горизонта до горизонта. Но потом он заметил несколько сбившихся в кучу избенок, темнеющих над «морскими просторами», одинокий стог, россыпи раскидистых крон, торчащих из волн то тут, то там, полоски кустарника, обозначающие бывшие берега реки, и сообразил: половодье. Весна. Время, когда земля на Руси становится редкостью, у крылечек к коновязи гости привязывают лодки, а рыбу селяне ловят в сеть, поставленную поперек двора.

— Твоя доля, хозяин… — Подошедший приказчик, низкий и кряжистый, с правым боком, опущенным значительно ниже левого, протянул два ломтя хлеба, между которыми была всунута солонина, и деревянную миску с кислой капустой. Запивать это полагалось, видимо, тем, что течет за бортом.

— И на том спасибо. Александр Коршунов встал?

— У весла ужо…

— Тогда я пошел на боковую.

В каюте с постели подпрыгнула сонная Урсула:

— Где ты был, господин?

— Много будешь знать, малышка, скоро состаришься.

— А что там за женские голоса?

— Да ты, никак, ревновать собралась? — стянул с себя косуху и сапоги Олег. — Не перегибай палку, девочка. Она может разогнуться и больно ударить.

Он рухнул на топчан, на густую медвежью шкуру и закрыл глаза.

Так и потянулись дни его первого торгового похода. В светлое время Олег отсыпался, ночью занимал свое место на носу, выглядывая «кошачьим глазом» повороты, топляки, упавшие в реку деревья или выпирающие со дна камни. Благодаря этому ладьи скользили по Волге без вынужденных остановок на ночлег. Дневок тоже не делали — в половодье найти место для причаливания, разведения огня не так-то просто. А без костра и вовсе какой смысл останавливаться? Всухомятку и на борту перекусить можно.

Корабли, подгоняемые то попутным, то боковым ветром, постоянно обгоняли течение, но где-то на десятый день вода начала спадать, словно незаметно прокралась к морю некими обходными путями. Правда, по берегам тянулись уже не леса, а гладкая однообразная степь, дровами не богатая. Но однажды перед рассветом Волга довольно круто повернула влево — и вдруг рассыпалась на множество небольших речек и проток.

— Табань!!! — закричал Олег, наблюдая, как влево один за другим отворачивают все новые и новые рукава, пробивая в бескрайнем поле камышей узкие водяные тропинки. — Тормози, а то сейчас река вся пропадет, одни на мели останемся.

Волостя, ночной кормчий, засвистел в переливистый ивовый свисток, закричал:

— Парус! Парус спускайте!

Сонные моряки, поднимаясь со своих мест, побежали к веревкам, ухватились всё дружно, затопали ногами по палубе, опуская поперечный брус, и сразу заворачивая его, укладывая вдоль борта. Позади, на Мамке, тоже засвистели, забегали. Лишившись ветряного напора, ладьи чуть осели, зашелестели водяными бурунами.

— Эй, на Детке! — Любовод, спросонок выскочивший в одной рубахе, оперся руками на борт, наклонился вперед. — Что случилось?!

— Не знаю, куда поворачивать! — заорал в ответ ведун. — Вон сколько ответвлений.

— Уже? — зачесал в затылке купец. — Десять ден всего. Быстро… Поднимай Ксандра, пусть к рулю встает. Ахтубой пойдем. Она хоть извилистей и уже, да спокойнее. На Итиле балуют иногда, я слыхивал… Отдыхай, друг. Ныне помочь не сможешь, в этом лабиринте без кормчего не разберешься.

— Другой бы спорить стал, а я — пожалуйста, — зевнул Середин и отправился спать.

Однако спать до бесконечности невозможно. На второй день незадолго до полудня ведун опять вышел на палубу, встал рядом с кормчим, наблюдая за медленно проплывающими по сторонам камышовыми просторами, среди которых громко плескались какие-то чудища, над которыми носились черные стаи уток и длинноносых бакланов. Время от времени в стене камышей появлялись расщелины, вбок уходила очередная протока.^[5]

— Как ты тут ориентируешься, Ксандр? По-моему, все вокруг одинаково.

Вместо ответа Коршунов указал куда-то в сторону. Олег пригляделся в указанном направлении и различил далеко над самым горизонтом зеленые холмики.

— Горы, что ли?

— Кроны древесные. Островов тут много мелких, разных. По ним и видно, куда плывем

— Наизусть все помнишь?

— На то и кормчий на ладье, хозяин.

— Понятно… Долго нам еще до моря?

— Дня три. Островок у нас есть приметный, с удобной стоянкой. Отдохнем на нем, по земле походим напоследок, поедим горячего, да и двинемся на простор-то. От него до моря аккурат полдня останется.

— Ладно, подождем острова…

Между тем река, что ни день, становилась все уже, камыши с легким бумажным шелестом терлись о борта кораблей, и попытка спустить весла наверняка бы закончилась крахом. К счастью, суда обходились только течением и парусом — но на ночь неизменно бросали якоря, чтобы не засесть на мели в потемках.

К середине второго дня протока сомкнулась почти вплотную — камыши уже не терлись о борта, а ложились под форштевень, то и дело жестко шкрябая по днищу. Русло реки угадывалось лишь по узенькому, метра в два, ручейку. Единственное, что утешало Середина, — так то, что растет камыш на глубинах до двух, а то и до трех метров, а значит, по сторонам от путников все-таки не мель, а вода довольно глубокая, а еще то, что плывут здесь кормчие не в первый раз и путь должны знать.

Совершенно неожиданно камышовая стена оборвалась, и впереди открылся обширный, не меньше трехсот саженей в ширину, разлив. Судно Любовода покатилось вправо, опустило парус, выпростало в стороны весла. Детка проскочила мимо, однако Ксандр навалился на руль, тоже заворачивая ладью.

Олег увидел на краю разлива вытянутый островок, густо поросший кленами, дубами, осиной. Но выше всего, естественно, забросили свои ветки поджарые пирамидальные тополя. Оба окончания острова тонули в камышовых зарослях, но со стороны разлива ширина зарослей составляла от силы метров пять. Значит, глубина здесь подступала совсем близко к суше.

— Парус спустить! — приказал кормчий. — Укладывайте да увязывайте, как бы ветром ночным не разметало.

Моряки споро опустили поперечный брус поверх крышки трюма, прихватили к ней несколькими толстыми ремнями. Ладья тем временем продолжала катиться вперед, готовая протаранить берег на изрядном ходу.

— Волынец, Боброк, Боголюб! Раздевайтесь, вам ныне купаться…

Трое моряков быстро поскидывали одежду, оставшись совершенно голыми, взяли в руки веревочные концы, встали на носу. Ладья на хорошей скорости вломилась в камыш. Коршунов, словно спохватившись, навалился на руль, пытаясь повернуть судно, но не успел: сперва тяжело затрещали камыши, потом дрогнул весь корпус, пошел вверх. Под килем заскрипело дно, по оба борта вода закипела от вырвавшихся пузырьков гнилостного газа. Трое моряков, как бы потеряв равновесие, вылетели наружу, но споро пробились через оставшуюся полоску в пару саженей на берег, отбежали и принялись крепить веревки к стволам деревьев.

Ладья Любовода тем временем совершала и вовсе непонятные маневры. Войдя на несколько метров в камыши, она сбросила в воду десяток человек — голых, но с копьями. Стоя по грудь в воде, бедолаги начали принимать что-то темное, тянущееся за отплывающей Мамкой.

— Чего они делают? — не понял ведун.

— Бредень выбрасывают.

— Какой бредень? Его же через камыши не протащишь!

— Малюта, Легостай, Тютюня! С вас костер. Остальные давайте — борт очистить, сходни на берег. Раздевайтесь, успеете отогреться. Рать судовая, к вам тоже относится. Кто не рыбачит, днем без обеда останется! Шевелись, а то отлежали бока, скоро к доскам прирастете!

Угроза подействовала — варяги зашевелились, начали раздеваться и, взяв мечи, выбираться за борт. Скандинавы, как известно, даже дома до ветру без клинка не ходят.

Ладья Любовода тем временем прошла вдоль камышей саженей тридцать, снова сунула нос в камыши и высадила еще одну группу голых копейщиков. Двое из них двинулись через заросли к первому отряду, что-то расправляя в воде. Команда с Детки направилась в их сторону по суше и остановилась на краю острова.

Застучали топоры — это оставленные моряки валили засохшую на корню и успевшую подгнить с южной стороны осину в полтора обхвата. Скоро дерево затрещало, повалилось, обламывая ветки соседних кленов. У Олега вдруг возникла мысль, что клены и дубы сами по себе здесь, вдали от лесов, вырасти не могли. Наверняка путешественники высадили, чтобы пару раз в году было где валежника собрать, костерок развести, отдохнуть с дороги.

Тут вдруг на мысу послышался дружный вопль: скандинавы, размахивая мечами, ринулись в атаку на камыши. Вздымая тучи брызг, они врубались в беззащитного врага, успешно наступая все глубже и глубже, пока не застряли в плотных рядах колышущегося недруга на глубине почти по горло. Однако своего они добились — во все стороны от отмели метнулись некие существа, путь которых отмечали трясущиеся камышовые кисточки. Голые копейшики, что стояли в нескольких саженях от остановившихся скандинавов, от резкого рывка вдруг полетели в воду, но быстро поднялись, завопили, принялись взмахивать рогатинами, сражаясь с кем-то невидимым.

Отчаянно бурлила вода, то и дело теряли равновесие моряки. В воздухе мелькали кисточки и корни вырываемого со дна камыша, босые пятки, головы, поблескивали наконечники. Со стороны казалось, что путники схватились насмерть как минимум с Лох-Несским чудовищем. Причем побеждали — гуща схватки неуклонно смещалась к берегу.

— Урсула, если хочешь размяться, другого шанса еще долго не будет, — постучал в стену каюты ведун и, мучимый любопытством, сбежал по сходне, двинулся на вытянутый край острова.

Схватка уже закончилось. Копейщики, взламывая камыши, волокли добычу на отмель. Олег увидел ребристую хребтину и в первый миг подумал: «Крокодил!». Но затем над водой высунулся высокий плавник. «Акула», — мелькнуло в голове у Середина. Но тут, после нового рывка бреднем, по камышам чиркнул вытянутый острый носик, и ведун наконец понял: это была белуга.

— Знатная белорыбица, — довольно кивнул стоящий рядом моряк. — Жалко, большая рыба ушла.

— Большая?..

Пойманная рыбка имела сажени четыре в длину. А если в метрах мерить — то все шесть, если не семь. Весу в ней было не меньше тонны. Может быть, даже и полторы. Монстр, размерами всего втрое уступающий ладье. Всплыви такой рядом с обычной надувной лодчонкой, подмигни спиннингисту глазом на полутораметровой голове — и сомнений в существовании гигантских водяных змеев у того уже не останется. Современные же рыбаки, разгоряченные схваткой и оттого забывшие выйти из реки, горячо обсуждали, как вторая, «настоящая» белорыбица прошла над бреднем, и ее едва кончиком рогатины зацепить успели.

Мамка Любовода тем временем, описав по заводи широкую дугу, пристроилась борт о борт к уткнувшейся в берег ладье. Молодой купец в атласной косоворотке и синих, атласных же штанах сошел на остров, добрался до мыса, глянул на добычу:

— Хорош плакаться, Важин. Мы рыбой не торгуем, а перекусить и этой хватит. Тяните ее на траву, да сами вылазьте, пока орган детородный не застудили. Кто потом моряков новых строгать будет? Костер горит, идите греться. Два бочонка с медом ради прощания с землей выставляю.

— Ур-а-а! — дружно заорали обе команды. — Слава Любоводу!!!

Одевшись, команды по двое, по трое разбрелись по острову — устав сидеть в корабельной тесноте, все стремились получить хоть какое-то ощущение простора. Общий пир свелся к тому, что любой желающий мог подойти к бочонку с выбитым донышком и зачерпнуть хмельного напитка. Рыбу тоже каждый готовил сам: отрезал от лежащей на боку туши сколько хотелось, солил-перчил, сколько считал нужным, обмазывал кусок глиной из ямы под корнями дуба и бросал в жаркий костер — тоже на срок, который сам же выбирал.

Олег пить не стал — не хотелось чего-то. Он отрезал по тонкому, в два пальца, ломтю рыбной плоти себе и Урсуле. Не из скромности, а чтобы быстрее пропеклось. Щедро посыпал солью с перцем, передал невольнице, чтобы обмазала глиной. Сам сел рядом с другом на расстеленный неподалеку от огня ворсистый ковер.

Тот чуть потеснился, протянул глиняную баклажку:

— От, отпробуй. Вино яблочное. Не знаю, как грекам, но мне это куда боле, нежели виноградное, нравится. Кисленькое, жажду хорошо утоляет, коли с водой развести. Лихоманку, сказывали, гонит.

— Спасибо, — принял простенькую флягу ведун, сделал пару глотков. — И вправду неплохо.

— Да, ноне мы быстро по Итилю скатились. Мыслю так, со всей Руси первыми пришли. Прочие токмо ден через десять появятся. Им по ночам плыть не получится. Темные ночи-то.

— Надеюсь, эта гонка хоть какую-то отдачу принесет?

— Должна. Лишние десять дней, лишние версты, что до холодов пройти успеем. Ты как мыслишь — этой осенью возвертаться али после зимовки?

— А мне все равно. Все мое со мной. Где я есть, там у меня и дом родной. Хоть здесь, хоть в чаще лесной.

— От и я мыслю… Торопиться али нет? Зараз товару набрать — продешевить можно. Но обернешься быстрее — на Руси с нового товара прибыток все едино быть должен. А не спешить — дальше уйти можно, разобраться без спешки… Ладно, с этим на месте разберемся. Я вот что вспомнил. Пристал к нам человек в Угличе. На тебя ссылался. Вроде как знакомец твой. — Любовод привстал, закрутил головой: — Коршун, приживалка наш где?

— Мед только что пил. За рыбой, небось, отправился… А вон он, топает.

Середин повернул голову в указанном направлении и замер от изумления: к костру, прихлопывая поверхность глиняного кома размером с человеческую голову, подходил Будута собственной персоной, в черных полотняных штанах, коротких сапожках и ярко-синей шелковой рубахе, взятой в разоренном городе торков.

— Вот так ква…

— О, боярин, — встретившись взглядом с Олегом, обрадовался паренек. — Я так и помыслил, здеся ты будешь…

И он ловко, словно запуская шар кегельбана, закатил глиняный комок под бревна костра.

— Ты откуда тут взялся?

— Дык, боярин, ты же сам сказывал, что в Углич направишься. Я, как момент улучил, туда же убег.

— Что значит «убег»? — холодно поинтересовался Середин.

— В Угличе спрошать начал, а тама токмо про суд все и сказывали. Указали, будто ты в женихи к купцу Скотину заделался да с его племяшом с Новгорода на торг в Персию сбираешься, товар закупаешь. Я на пристань побег да на ладью забрался, на кою люди указали. Мыслил, там тебя застать.

— Пришел с города, забрался, уселся с людьми, к кошту зараз пристроился в равной доле, — вмешался в рассказ Любовод. — Кормчий и решил, что я его в команду взял. Держался больно уверенно. А как я пришел да разрешилось все — на тебя сослался. Я кричал, коли помнишь. Ты признал, что ведаешь про такого…

— Что значит «убег»? — повторил свой вопрос ведун.

— Дык, боярин… — забеспокоился паренек. — Мы ведь так в походе поладили… А в детинце муромском то коней выводи, дабы не застоялись, то кожи мни, то яму чисти, то мостовую выскребай. А кормят токмо кашей, да рыбой вареной. Да баранина раз в седмицу перепадает… Ну я и вспомнил, как ты серебра мне давал подобру, что дуван кое-какой у тебя в узлах остался. Истинный ты боярин, тебе служить… Ась?

— Это проклятие какое-то на мою голову свалилось, — потер виски Олег. — Проклятие есть, а не чувствую. Подурнел, что ли? Не успел с одной тяжбой разделаться, уж другая сама на шею лезет.

— Ты ведь, вестимо, извечно в делах ратных, боярин. А в делах таковых я могу, сам ведаешь…

— Свяжите этого паразита да в трюм бросьте, — поморщился Олег. — И пасть чем-нибудь заткните, слышать его не могу.

— Как же ж так, боярин? — не понял холоп. — Я ведь к тебе шел.

— А ты думал, я краденое добро собирать намерен? Беглых холопов укрывать?! — взорвался Олег. — Где ты на мне подпись «тать» углядел, уродец?!

— Не нравится мне у Муромского князя…

— Не нравится?! Вот, смотри… — Олег сцапал за загривок не вовремя подошедшую Урсулу, выдвинул вперед: — Это она про «нравится» говорить может, на свободу пытаться сбежать, она. Ее на меч в чужой земле взяли. Против силы увели. А ты, скотина, ты сам свою свободу до века за серебро звонкое продал! Сам в верности клялся и прибыток пропивал. Ты серебро, за службу твою наперед заплаченное, князю вернул, паскуда? Ты за кров, ученье, кормежку с ним расплатился? Чего же ты теперь ко мне явился, зараза? Хочешь, чтобы я за твои художества отвечал, от князя отмазывал, вместо тебя помои позорные на себя принял?.. Извини, малышка, не хотел тебе больно делать.

— Ну, положим, связать и затычку сунуть я ему смогу, — усмехнулся Любовод. — Токмо в трюмах свободного места нет, это я тебе точно ручаюсь.

— Ну пусть тогда на палубе валяется, — отмахнулся Середин. — Холоп это беглый Муромского князя. Вернуть надобно, раз споймали.

— Беглый холоп? — Купец скривился, как от зубной боли. — Да, нехорошо получается. Однако же вертаться из-за него нам никак не с руки. Вона, сколько верст отмахали.

— На обратном пути можно для сыску передать, — предложил Олег.

— Сдохнет за столько месяцев, — пожал плечами купец. — Не стану же я его за просто так кормить.

— А ну слухи дойдут, что ты княжьего холопа поймал да уморил до смерти?

— Да, тоже нехорошо, — согласился Любовод и понизил голос: — А давай его утопим к лешему, и вся недолга? Скажем, по нужде малой пошел да за борт свалился. Морское дело такое, всякое бывает. Лежал неловко, да волной смыло. Мы его не укрывали, вернуть сбирались, да незадача вышла. А что на ладью попал, так пусть князь за холопами лучше следит, мы ему не сторожа.

Будута глянул на купца, на ведуна, осторожно пошел в сторону.

— Ты куда? — цыкнул на него Олег.

— Винца выпью напоследок… Дабы тонуть не так страшно было.

Моряки, прислушивавшиеся к разговору, захохотали. Любовод тоже ухмыльнулся, опустил голову, потер нос:

— Вот засранец. Все едино тонуть — так чего продукт-то переводишь? А знаешь, ведун, давай его здесь оставим? Воды вдосталь, рыбы наловит. А на обратном пути подберем… Коли до зимы воротимся…

— Лучше сразу утопите! — взмолился холоп. — Чего голодом и холодом зазря томить-то? Я быстро, рыбку сейчас скушаю, да и топите. Чего уж, коли так поворотилось? Я вина глотну маненько? Горло совсем пересохло.

— Из реки пей, не на море! — рыкнул Любовод, однако остановить Будуту не успел. Тот зачерпнул ковш меда и быстро высосал, заглатывая большими глотками.

Моряки опять захохотали.

— Топить княжьего холопа не жалко, но коли до сыска дойдет, за убыток виру насчитать могут. Нехорошо, — смилостивился Любовод. — Однако же и кормить его на свой кошт я не намерен. Либо тут оставим, либо пусть не в веревках отдыхает, а наравне со всеми работает.

— Я буду! — радостно завопил Будута. — Я такой — как возьмусь, так честно усе делаю! Слава Любоводу-купцу!

И он тут же осушил еще ковш — новгородец только брови успел поднять от удивления.

— Ты же видишь, он беглый, — предупредил Олег. — А ну опять утечет али случится что?

— Ксандр, к себе на борт беглого забери, — усмехнулся Любовод. — Пусть ведун Олег за ним приглядывает, коли уж о княжьем добре так печется. Все слышали? — оглянулся он. — По нужде холопа княжьего на кошт принимаем, дабы опосля хозяину в целости вернуть! Коли сыск на кого наткнется по возвращении, о том не забудьте… А случится с ним что — тут уж вина не наша будет. Ветра в море сильные, волны высокие. На все воля богов. Отойди от бочки! Можешь больше не бояться, не утопим.

— Я тебя, купец, отныне, как отца родного, слушать стану, преданным рабом буду… Интересно, запеклась ужо рыбка-то?

— Гляньте, какая лялька у нового хозяина. Мы тут маемся с затасканными невольницами, а у него еще нерастянутая есть.

Олег как-то и не понял, что говорят именно о нем и Урсуле. Лишь когда девочка прижалась к его плечу, Середин обратил внимание все на того же неугомонного безволосого моряка.

— Надо бы по справедливости на круг ее поставить, а, мужики? На одной ладье плывем — стало быть, все у нас поровну.

— Да ты перегрелся, милок, — поджал губу ведун. — Прыгни-ка в воду, охладись.

— Красива, сказываю, девка, — осклабился безволосый. — Прямо зависть берет.

— Ты меня плохо слышал? — Олег вытянул в его сторону руку, дрогнул пальцами.

— Э, ты чего, колдун? — попятился безволосый. — Ты чего? Пошутил я, пошутил малехо…

— А я нет, — сообщил Середин, не сводя с него указательного пальца. — Остынь.

— И е-е-ех! — мотнул головой безволосый, разбежался и, поджав ноги, с воем сиганул через камыши.

— Вижу, с командой ты язык общий нашел, — кивнул Любовод. — Стало быть, за Детку можно не беспокоиться. Тогда и в море идти не страшно. Коли раскидает нас, не пропадете. Да, упредить хотел. Ежели действительно раскидает, то на реке этой встретимся, верстах в двух выше устья. В непогоду лучше подальше от моря быть. А коли и там проток много, то костер сырой жгите. Да сами посматривайте, чтобы наш углядеть. Коршунову сильно не доверяй, он те места еще хуже тебя знает. Ежели решишь, что становиться али уходить надобно, то требуй, чтоб сполнял. И дозоры выстави обязательно! Мало ли чего там, со степняками. В низовье всегда в море от них уйти можно. В общем, при любом сомнении вперед двигайся, и я так же стану. Иначе далеко пройти не получится.

— Так и сделаю, не беспокойся, — кивнул Олег.

— Да будут боги милостивы к путникам и ищущим, ведун. — Любовод отлил глоток вина в пользу богов, а остальное торопливо допил. — Как там моя Зорислава? Может, не стоило никуда ходить в этом сезоне? Там ужо сваты, небось, на пороге. По осени могли бы свадьбу сыграть. Я бы ее в свой дом привел, в объятиях сжал крепко-крепко. Моя бы она тогда стала, точно моя.

— Может, успеем вернуться до осени-то?

— Ох, ведун, хорошо тебе. Все твое всегда с тобой. Мое сердечко в Угличе, а ты свою радость вон, с собой увез.

Урсула от таких слов расцвела, вскочила и побежала к огню выковыривать глину с запекшейся рыбой, вернулась, упала на ковер на колени, протянула усыпанные пеплом комки:

— Угощайся, господин.

— Двадцать гривен! — покачал головой Любовод. — От двадцати гривен отказаться! Любому понятно, сердце тут откушено изрядно. Любовь коварна. Иной раз рабыня краше княгини кажется.

Купец задумчиво покрутил в руке баклажку, махнул рукой, пошел к бочонку и зачерпнул себе кошт простого вареного меда. Видать, хотел залить им сердечную рану.

Белорыбица, приготовленная даже таким немудреным способом, оказалась необычайно вкусна. Ароматна, рассыпчата, сочна и жирна одновременно. Уписав свои небольшие кусочки, Олег отправил невольницу отрезать пару ломтей поболее, потом еще раз. Перед вечерней зарей они раскололи последние куски — размерами с футбольный мяч — и истребили полностью, опьянев от сытости не хуже, чем от вина. Впрочем, навеселе были все вокруг — и Олег, как ни хотелось ему поспать на свежем воздухе, поднялся:

— Айда в каюту. Не стоит искушать ближних своих. Они могут оказаться слишком слабы.

Минутой спустя они вошли в капитанскую каморку и… Обнаружили там на постели развалившегося Бутуту.

— У тебя тут уютно, боярин, — похвалил он, хлопая ладонью по медвежьей шкуре. — Знакомая штучка. Раз уж я при тебе оказался, боярин, будь уверен…

— У вас тут, что, солнечный удар у всех случился? — изумился Олег.

— Любовод ведь к тебе меня приставил, бо… Бо…

Не дав холопу договорить, ведун прихватил его за шиворот, выволок наружу и сильным пинком отправил за борт. Постучал рукой об руку и удовлетворенно кивнул:

— Любовод прав. На море бывают такие коварные волны… Ох, чую я, добром это путешествие не кончится.

* * *

К утру от гигантской рыбины осталась только голова с хребтиной и сваленные кучей кишки с еще какими-то внутренними органами. Поначалу Олег глазам не поверил — как всего сто двадцать человек за раз этакое чудовище одолели. Однако вспомнил, как вчера на пару с тощей девчонкой под настроение, да соскучившись по горячему, да под винцо «уговорил» килограммов десять, и понял, что чуда не было. Ну покушали люди разок от пуза — не каждый же день!

С рассветом, когда костер на берегу стал всего лишь черным пятном в две сажени диаметром, а моряки доглодали последние косточки, Любовод дал команду грузиться на ладьи. Мамка, подобрав веревки, отошла от судна христианнейшего Александра без особых хлопот. Олегу было интересно, как станет выкручиваться Коршунов-младший, вчера надежно влетевший на мель. Но и здесь все оказалось просто до банальности.

— Команде на корму! — рявкнул кормчий, заняв свое место.

Судовая рать и моряки дружно кинулись за капитанский сарайчик, корма просела в воду, нос приподнялся — и ладья сама медленно поползла на глубину. Ксандр несколько раз гребнул, поворачивая нос вниз по течению, рявкнул:

— Поднять парус!

Поперечный брус медленно пополз наверх, под напором ветра поворачивая немного в сторону от русла и утягивая нос корабля, но кормчий подтянул весло к себе, накинул на него веревочную петлю. Вода вокруг руля забурлила, но корабль выправился и с хорошей скоростью вписался в неширокий створ Ахтубы, текущей из залива дальше на юг.

И опять моряки, глазея в небеса, развалились на укрывающей крышку трюма парусине, варяги начали под неспешные напевы щупать клинки, новые невольницы, обмененные с Мамкой на старых, застонали в привычных позах. Однако уже примерно через час что-то невесомо изменилось. Над камышами повеяло свежестью, вместо привычных уток стремительно промчалась череда белокрылых чаек, навстречу ладье неведомо откуда появились полуметровые волны с шелестящими бурунами.

— Это то, что я думаю? — негромко поинтересовался Олег.

Ксандр Коршунов молча улыбнулся. Сглазить, что ли, боялся? Так море — не девка, ответом не сглазишь.

Ахтуба плавно повернула влево — и ведун увидел впереди, за коричневым камышовым полем, темную полосу, подпирающую под светло-голубым небом горизонт. На первой ладье переливисто засвистели, замахали руками. Коршунов вытянул из-под куртки висящий на ремешке ивовый свисток, подал ответный сигнал.

— Что происходит? — не понял ведун.

— Парус, — указал на море кормчий. Действительно, за камышовыми кисточками то и дело мелькало светлое пятно.

— Ну и что?

— Это не наши, не русские. Рано нашим тут появляться. Да и эти, наверное, не ждут… — На губах у кормчего появилась злорадная улыбка.

— Если не наши, то кто?

— Хазарские рыбаки быть могут. Коли так, то ладно. Но они в море уходить не станут. Булгары еще могут быть. Поганые купцы. Тоже мехами и клинками торгуют, однако же цену сбивают изрядно и уговариваться не хотят. Веры они общей с халифатом, меж собой стакнуться норовят. А может, ачмасцы. Эти дальше по морю обитают. Мимо их портов, сказывают, ходить близко не стоит. В Волгу зачем-то заглядывают. В портах Муромском и Ярославском их как-то видели, в Булгарию соваться пытаются. А зачем? Там наша торговля. Разбойники, в общем. Тати.

Особой логики в ответе ведун не заметил — но сильно и не вникал.

Версты три Ахтуба текла вдоль побережья, словно дразня морем путешественников, потом вдруг повернула и, прорезав широкий песчаный пляж, растворилась в Каспии.

— Судовой рати на весла! — вдруг скомандовал Ксандр. — Весла на воду! Малюта, ритм давай!

Ладья плавно поворачивала на запад под острым углом к берегу.

— Ты куда, нам же на восток? — удивился ведун, но увидел, как Мамка, торопливо взмахивая веслами, устремилась туда же.

Засидевшиеся без дела варяги гребли хватко, умело — это мастерство у скандинавов в крови. Как русский боярин чуть с колыбели — всадник, так и скандинав — гребец. Их даже учить не надо. Ладьи, подгоняемые одновременно и веслами, и парусами, мчались вперед подобно птицам, едва не выпрыгивая на гребни волн. Пара часов — и впереди над горизонтом появился белый треугольник.

— В море уходят, — отметил кормчий. — Значит, не рыбаки. Слушай меня! Смена на веслах! Судовой рати отдых, брони надеть, щиты приготовить. Малюта, ритм стучи! И-и… р-раз! И-и… раз!

— Так кто это? — кивнул вперед Олег. — Булгары? Ачмасцы? Может, персы?

— Какая разница? Не наши!

На пузатом, зарывающемся носом в волну одномачтовом кораблике с двумя косыми парусами погоню заметили, тоже выпростали весла — но их оказалось всего четыре против шести пар на любой из ладей, а потому с каждым из гребков расстояние сокращалось на несколько саженей.

— У тебя щит-то есть, хозяин? — облизнувшись, поинтересовался Ксандр.

— Сейчас… — Олег забежал в каюту, схватил бриганту, накинул на плечи, застегнул на боку крючки, подцепил щит и, выскакивая, погрозил Урсуле пальцем: — Смотри, не высовывайся!

Несущиеся с максимальной скоростью корабли уже ушли из пределов видимости берега. Взаимная принадлежность сближающихся торговцев больше никого не интересовала. Здесь имел силу только один закон — закон моря. Свидетелем остается победитель. Между судами осталось триста шагов… Двести…

— Щиты готовьте! — выкрикнул Ксандр, и тут же в воздухе замелькали стремительные штрихи, послышался ритмичный перестук.

Олег вскинул щит, пережидая первую волну обстрела, потом сдвинул, открывая обзор. Из палубы, бортов, из щитов судовой рати, которая прикрывала и себя, и гребцов, торчало несколько десятков стрел, но пострадавших, кажется, не имелось.

— Мы же не на лошадях, — презрительно сплюнул кормчий. — Нас этим не возьмешь. Приказчик, хватит прятаться! Тут все нужны! Хватай ведро, облей парус.

Ведром на ладье называли кожаный мешок с длинными ушками, к которым крепилась веревка. Поскольку довереный человек купца на призыв не откликнулся, Олег бросил щит, пробежал и…

— Ква! — Он повернулся боком и надел ведро на голову, спасаясь от новой волны штрихов, но теперь уже огненных.

Стрелы опять забарабанили по палубе, щитам, бортам, две явственно чиркнули по бриганте, но не пробили. Ведун опустил ведро — и увидел пляшущие тут и там огоньки, которые затаптывались варягами, еще два взбирались по парусу.

— Ква! — Он швырнул ведро за борт, рванул наверх и резким движением взмахнул, накрывая сверкающим потоком сразу обе расползающиеся дыры.

— Ква!!! — Именно таким криком отозвались гребцы, на головы которых скатилась с паруса выплеснутая вода.

— Еще! Еще лей! — заорал от руля Ксандр. Ведун послушно зачерпнул и метнул на туго натянутую ткань еще несколько ведер, стараясь вымочить всю тряпку, потом затушил огонь, разгорающийся на крыше сарайчика, выплеснул два ведра на палубу между гребцами. За работой про стрелы забылось, но боги хранили Середина, и из двух последовавших волн огненных стрел на него не попало ни одной.

— Готовьс-сь!!!

Олег распрямился и понял, что погоня окончена — ладья накатилась носом на борт иноземца, и вперед, на чужую палубу тут же перескочили несколько варягов. Нос покатился обратно.

— Ты чего, Ксандр?! — заорал Олег, выдергивая саблю. — Наших бьют! Сближайся!

— Да пошел ты… — тяжело выдохнул кормчий, наваливаясь на весло.

Ладья опять накатилась на корабль, ударилась, и опять вперед прыгнули пятеро варягов. Ведун передернул плечами, снял с борта судна щит — его личный остался на корме — и пошел вперед. Внизу живота возник и растекся по телу озноб страха, густо перемешанного с азартом. И сейчас важно было не то, ради чего он намерен драться на этот раз, а то, удастся ли ему справиться с этим страхом или страх победит его.

Нос накатился на корабль в третий раз.

— Наших бьют!!! — Середин прыгнул вперед, увидел, что падает на выставленные копья, толкнул щит вниз, наваливаясь на жала им, а не телом, рухнул на палубу, плашмя рубанул копейщиков по ногам, вскочил, расставил сапоги, стараясь не поскользнуться в кровавых лужах. На корме корабля пятерка скандинавов успешно теснила к борту трех отчаянно отмахивающихся ятаганами, смуглых остролицых арабов, чуть ближе, ничуть не смущаясь, один на один рубился варяг с иссиня-черным мавром в цветастой чалме. Под ногами у них, рассыпая угли, каталась жаровня. Угли шипели в крови, но пахло все равно паленым мясом. У мачты, прижавшись к ней спиной, стоял в распахнутой до пупа рубахе, болтающейся над широким кушаком, круглолицый моряк с саблей, перед которым распласталось трое скандинавов.

— Поговорим? — предложил ему Олег. Моряк хмыкнул, сделал шаг, присел, подбирая варяжский щит. Ведун ринулся вперед, увидел выброшенный навстречу клинок, отбил его щитом, налетел на чужой, ударил саблей вниз, в выпирающий кончик красной бархатной туфли. Противник вскрикнул от боли и неожиданности, а Олег, пользуясь его заминкой, провернулся и размаху рубанул саблей ему под основание затылка. Голова отделилась от позвоночника и на лоскуте кожи повисла перед грудью. Тело споткнулось, осело на варягов. Середин опустил оружие, и почти сразу через борт перемахнула еще пятерка из судовой рати. Однако схватка уже закончилась; против пятерки на корме остался только один боец, мавр хрипел под бортом, а остальные трое защитников корабля ползали с подрезанными ногами.

— Вот он, мир чистогана, — переведя дух, ведун вытер саблю о кушак мертвого моряка. — С кем дрались — неизвестно, но добыча явно есть.

Сейчас его больше всего беспокоила пропавшая жаровня. Откуда-то явственно припахивало дымком, но самого дыма видно не было.

Боец на корме еще продолжал отмахиваться от откровенно веселящихся варягов, а победители уже начали осваиваться на захваченной посудине. Раненых быстро и без лишней жестокости покидали за борт, ладыо подтянули и увязали борт к борту, благо слабое волнение позволяло, варяги начали сбивать крепление крышки трюма. Кто-то полез в небольшую носовую надстройку, и оттуда послышался истошный женский визг, довольный мужской смех. Наверное, это были женщины для команды — точно такие же, как покупал своим людям Любовод. А может, и нет — какая разница?

Олег перевалился через борт на ладью и пошел в свою каюту. Он не мог изменить законов этого времени. Но мог хотя бы не участвовать в их исполнении.

— Ты не ранен, господин? — Урсула, стоя на топчане на коленях, помогла ему избавиться от бриганты и тут же, не останавливаясь, принялась стаскивать рубаху.

— Я знаю, им сейчас не до тебя. — Девочка скинула с себя одежду. — А я дам тебе отдых, облегчение. Я же вижу, ты на себя не похож.

— Тебе не надоело меня соблазнять? Рано еще заниматься такими играми, малышка. Ты еще слишком маленькая.

— Я и не думаю тебя соблазнить, господин… — Она вытянулась во весь рост у стены и вдруг перекатилась, оказавшись совсем рядом, прижалась к его ноге. — Я прошу у тебя милости, господин. Подари мне немного ласки… Только ласки. Ты же можешь, я знаю.

— Ласки? — Ведун присел рядом, провел кончиками пальцев от ямочки между ее ключицами вниз, между маленьких грудей, через солнечное сплетение, живот, ямочку пупка и дальше, разведя пальцы через маленькие черные кудряшки, скользнул вниз по внутренней поверхности бедер. Улыбнулся ее разочарованию, легонько прикоснулся к соскам, положил ладонь на живот, повел ею через бок за спину. Гибкое тело отозвалось, выгнулось, само нашло бедром его ладонь. Урсула, зажмурившись, повернулась на бок, высунула меж губ кончик языка, по-кошачьи скребнула ладошками по шкуре, опять откинулась на спину и согнула колени, чуть разведя их в стороны. Олег не поддался на столь откровенное приглашение, тихонько поцеловал колени, а пальцами провел ей за ушком и вниз, к подбородку.

Невольница оказалась права — тревоги отпустили его. Как ни силен в человеке рассудок, сколь ни важны духовные муки — но природа всегда оказывается сильнее.

Хлопнула дверь — девочка пискнула, мгновенно переместившись под шкуру, а Любовод рассмеялся:

— Ну что я сказывал? Это ж какова зазноба, коли на меч двух таких ладных невольниц взял, а он вместо них все со старой воркует?

— Я не старая! — возмущенно пискнула из-под одеяла Урсула, но купец не обратил на нее внимания. — Идем, ведун. Там твоя команда тобой уже вовсю перед моими варягами хвастается. Я-то поотстал, тяжеловата Мамка на ход стала. Так, получается, ты один все разрешил. И стрелы тушил, и за борт прыгал, и с лиходеем ачмасским сразился, и половину команды разбойничьей порешил.

По поводу «разбойничьей команды» Олег предпочел промолчать, а вот от подвигов открестился:

— Одного только красиво порешил. Прочих лишь подранил.

— Так идем, мужи на тебя глянуть хотят… — Любовод обнял его за плечо, вывел из каюты, и палуба тут же взорвалась приветственными криками. — Вот он, други мои! Он, добрый молодец. Все вы знаете: как первый день на море пройдет, таковым и поход весь будет. Так вот, други. Первый день принес нам вино! Женщин! Клинки! Серебро! Товар! Победу! Гибель ачмасского разбойника! Так пусть под этим Ачмасским знаком и пройдет наш новый поход! Ура!

— А-а-а!!! — радостно завопили команды обеих ладей.

Любовод хлебнул из своего ковша, передал его Олегу. Ведун тоже выпил, а купец тем временем прошептал ему в ухо:

— По обычаю, что на меч взято, делится пополам меж хозяевами и командой. Так что половина наша. Ты их перегрузить все отправь. А то горит ачмасец. Огонь меж переборками ушел, в любой момент полыхнуть может.

— За вас, други! — поднял ковш Середин. — Чтобы пить нам, не перепить. А чтобы пить, мужики, давайте все добро с этого баркаса к себе перенесем. Зря, что ли, кровь проливали?

— И верно! — начали спохватываться многие из моряков. — Перетаскивать добро надобно. А то на дно уйдет — останемся, как дураки, с пустыми руками.

Полувыпитые корцы и кубки были отставлены, варяги полезли обратно на борт захваченного корабля, начали перекидывать на ладью бочонки, тюки, сундуки, мешки. Моряки с привычной торопливостью увязывали все это вдоль бортов. Ладья заметно проседала, и Олег надеялся, что разгрузка идет на оба судна — для одного корабля груза казалось слишком мною.

Работа длилась часа два, и в конце ее ачмасский парусник вырос бортами метра на полтора выше ладьи. Команда опять разобрала емкости с вином, а к Олегу подошли двое варягов:

— Дозволь обычай исполнить, хозяин?

— Какой? — Ведун шарил руками по надстройке, никак не находя свой ковш.

— Четверо побратимов наших полегло на палубе чужой…

— А-а… — Олег махнул рукой на вино и выпрямился перед представителями судовой рати. — И чего же вы желаете, други?

— Тризны достойной, хозяин. Нет в море дров, не сложить хорошего погребального костра. А корабль этот…

— Разрешаю, делайте, как положено, — понял все на полуслове Олег.

— Благодарим, хозяин.

Варяги полезли обратно на захваченный корабль. Как готовили они друзей в последний путь — видно из-за бортов не было, но вернулись скандинавы без мечей, щитов и шлемов. Тут же они перерубили веревки, и суда начали расходиться. Варяги тем временем вынесли из капитанской каюты жаровню, разожгли. Обмотали несколько стрел возле наконечников смоченной в масле паклей. Пятеро воинов взяли луки, подожгли стрелы в жаровне и одновременно пустили их в безмятежно покачивающийся корабль. Одна вошла в борт, и над ней начала пучиться смола, чернеть доска. Остальные упали куда-то на палубу. На них Олег особо не рассчитывал, помня, сколько пролилось туда крови — но именно изнутри, от передней надстройки и полыхнул корабль, за считанные минуты превратившись в факел.

Как утонуло судно, они не увидели — теперь ладьи, пусть и не спеша, уходили прямо на восток.

— …хорошие приметы, хороший хозяин, милость богов — что еще нужно для удачного похода? — взмахнул кубком один из моряков, и Середин придвинулся поближе:

— Будута? Ну давай, сказывай. Как рубился, чем занимался?

— Дык, это, боярин… Я, значится, туда. А борта туда. Они, значится, так, так…

Довольные растерянностью паренька, мужики заржали, а к Олегу подступил все тот же безволосый моряк:

— Я вот, хозяин, вина тебе принес. Дабы обиды не помнились. Чтобы ладно у нас все впредь было. Выпьем?

— Ну коли так, — принял от него ковш ведун, — то выпьем. Зовут-то тебя как?

— Твердятой зовут, хозяин… — Безволосый ласково улыбался, но глазки его бегали, в одну точку не смотрели. На ковш — в сторону, на Олега — в сторону, на руку — в сторону. Моряк я честный, справный. А что на язык изредка глуповат, так исправлюсь. Стараюсь… Так выпьем?

— Выпьем.

Олег вскинул ковш, изображая, что хлещет напиток со всех сил, но на деле сделал лишь пару маленьких глотков — чтобы кадык двигался, — растер вино по небу языком. Было в вине что-то чуть горьковатое, полынное. Знакомое…

Пустырник! Универсальное успокаивающее. Этот безволосый его, что, усыпить хочет? Пустырник не лучшее средство, но в большом количестве, да с вином… Опять народ на «невинные шутки» потянуло? Одни невольниц насилуют — рабыне от этого ничего не сделается, а мужики потом вместе посмеются. Другие хозяина усыпляют — от сна вреда никакого, а пока спит, можно учудить чего и вместе потом посмеяться. Весело…

— Однако добра сколько взяли, — отвел в сторону руку с ковшом Олег. — Теперь, похоже, спать вовсе стоя придется.

— Да, изрядно, хозяин, — оглянулся Твердята, и ведун в тот же миг одним поворотом кисти наклонил ковш, выплескивая его содержимое. Потом поднес к губам, опрокинул в рот, крякнул, отер свои тонкие усики:

— Хорошо! Знатное вино везли разбойники.

— Еще принести, хозяин?

— Неси, сегодня можно.

Пока моряк бегал, Олег перешел чуть в сторону, оперся спиной о борт. Теперь, когда ведун, сделав вид, что отпил несколько глотков, отвел в сторону руку, корец повис и вовсе над морем.

— Ты сам-то откуда будешь, Твердята?

— Новгородские мы. Пока мал был, по Ильменю плавал, а ныне, от, в иные земли хожу.

— Понятно… — Олег, глядя на кормчего, прищурился. Моряк повернул голову в ту же сторону, и вино немедленно полетело за борт. Ведун поднес пустой ковш к губам, опрокинул, зевнул: — Чего-то разморило меня сегодня. Пойду.

В каюте было уже совсем сумрачно. И пусто. Олег запер дверь на задвижку, провел рукой по топчану, нащупал под шкурой тонкое тельце.

— Ты чего прячешься, малышка?

— Тут… Чужие сюда приходили, господин…

— Не бойся, это варяги, скандинавы. Они совсем не страшные, когда на твоей стороне.

— Уже вечер, господин? Ты пришел ко мне спать?

— Вообще-то да. Но сперва мне нужно кое над чем подумать…

Середин расстегнул пояс, вытащил из ножен кинжал, а все остальное с грохотом положил на пол. Пару раз стукнул ладонью по топчану, потом отступил к двери, присел рядом с задвижкой и приготовился к ожиданию.

Ждать пришлось недолго — у пьяных моряков терпение кончилось раньше. В щель между дверью и косяком просунулось лезвие ножа, поддело задвижку, чуть сместилось, приоткрывая ее, снова опустилось, поддело… После десятка таких маленьких движений задвижка оказалась открыта полностью, дверь бесшумно отворилась, внутрь, пригнувшись, стал проникать человек — Олег, тоже осторожно, поднес к его горлу кинжал и тихонечко уколол:

— Не спится?

— Нет, хозяин… То есть да, хозяин… — захрипел моряк, боясь шелохнуться.

— Как ты думаешь, Твердята, я образованный человек?

— Да, хозяин… Конечно же, хозяин…

— Так вот, ты ошибаешься. Я полнейший неуч и считать умею только до трех. Один был после отхода от Углича. Два на острове на Ахтубе. А сейчас сколько?

— Не нужно считать, хозяин.. — сглотнул моряк. — Я все понял, хозяин… Больше не повторится, хозяин…

— Смотри, Твердята… — Олег ослабил нажим, и моряк отпрянул обратно.

За стенкой громким шепотом рассмеялись, начали обсуждать случившееся, отпускать насмешки. Похоже, только что был предотвращен настоящий антихозяйский заговор.

— Господин… — позвала с постели Урсула. — Ты все время говоришь, что я маленькая. Скажи, а если бы ты спал и им удалось влезть, я стала бы уже достаточно большой?

— Но ведь они не влезли, — закрыл задвижку ведун.

Дата добавления: 2015-09-02