Глава двадцать вторая Власть и служение

Особняк Беллмана был невыносимо натоплен и богато, пожалуй, чересчур тесно обставлен. Слуга попросил Салли подождать в холле и предложил ей сесть в кресло, но оно стояло слишком близко к радиатору, и она предпочла ждать у окна. Внутри у нее все заледенело, и она не хотела, чтобы лед растаял.

Через минуту-другую слуга вернулся.

– Мистер Беллман примет вас сейчас же, мисс Локхарт, – сказал он. – Пожалуйте за мной.

Когда они выходили из холла, часы пробили девять, и она удивилась, как много прошло времени. Или ей отказывает память? Она чувствовала, что все больше и больше отдаляется от мира. Ее руки сильно дрожали, в голове гудело.

Вслед за слугой она прошла по ковровой дорожке коридора и остановилась перед дверью. Слуга постучал.

– Мисс Локхарт, сэр, – сказал он и отступил, пропуская ее.

Аксель Беллман был в смокинге. По-видимому, он только что пообедал в одиночестве, так как на столе стояли графин с бренди и один стакан; на письменном столе были рассыпаны бумаги. Он встал и пошел ей навстречу, протягивая руку. Она смутно услышала, как закрылась дверь, в ушах стоял гул, Салли уронила баул. Он тяжело упал на богатый ковер. Беллман тотчас наклонился, поднял его и подал Салли, затем проводил ее к креслу. Она вспыхнула, осознав вдруг собственную глупость – ведь она собиралась дать ему пощечину. Ему – пощечину? Какой в этом смысл!

– Разрешите предложить вам немного бренди, мисс Локхарт? – сказал он.

Она покачала головой.

– Тогда что-нибудь горячее? Ведь на дворе холодно. Я позвоню, чтобы принесли кофе?

– Ничего не нужно, благодарю вас, – с трудом выговорила она.

Он сел напротив нее и скрестил ноги. Салли смотрела мимо него. В кабинете, где они находились, было еще жарче, чем в холле, если это возможно, так как здесь был не только большой металлический радиатор под окном, но и ярко пылал камин – кокс, отметила она. Вся мебель была новая. На стенах висели эстампы – охотничьи сценки, охота на лис, – а над каминной доской и между окнами красовались различные спортивные трофеи: оленьи рога, голова оленя, шкурка лисицы. Одну стену доверху закрывали книжные полки, но книги выглядели так, словно их ни разу не открыли. Вообще все здесь, казалось, было выбрано по каталогу, заказывалось в комплекте, со всеми соответствующими аксессуарами для кабинета зажиточного джентльмена, который не потрудился лично подобрать все по собственному вкусу.

Она посмотрела на Беллмана и увидела его глаза.

Они выражали живое участие.

Салли почувствовала себя так, словно с нее внезапно сорвали одежду и обнаженной швырнули в сугроб. У нее перехватило дыхание, и она отвернулась, но потом непроизвольно опять перевела взгляд на Беллмана. Она не ошиблась: на его лице было сочувствие, понимание, даже ласка – или она вообще не способна ничего прочитать на лице человека. И еще в нем была сила – такая сила, с которой она не встречалась с самого детства, когда, проснувшись от ночного кошмара, цеплялась за отца и видела в его глазах любовь, отчего сразу чувствовала себя в полной безопасности – и все вокруг спокойно, и в мире не существует ничего плохого.

– Вы убили Фредерика Гарланда, – проговорила она дрожащим шепотом.

– Вы любили его? – спросил Беллман.

Она кивнула. Своему голосу она не доверяла.

– Значит, он был достоин вашей любви. Когда вы пришли ко мне впервые, я сразу увидел, что вы необычная молодая женщина. И то, что вы пришли опять, в такое время, означает, что я был прав. Мисс Локхарт, сейчас вы узнаете все, всю правду. Спрашивайте меня о чем угодно – обещаю, вы узнаете правду. Всю правду, если пожелаете.

– Вы убили Норденфельса? – спросила она. Это первое, что пришло ей в голову.

– Да.

– Почему?

– Мы разошлись во мнениях относительно будущего саморегулятора. Он пришел к выводу, что аппарат отвратителен, и хотел уничтожить все расчеты, чтобы его невозможно было создать; я же видел в этом отказ способствовать счастью человечества. Мы поссорились, была настоящая джентльменская дуэль, и победил я.

Голос его был спокоен, он говорил открыто и искренне, но этот голос как-то не сочетался с его словами. Она не могла воспринять их смысл.

– Счастье человечества? – повторила она.

– Хотите, чтобы я объяснил вам?

Она кивнула.

– Все дело в том, что саморегулятор слишком ужасное оружие, чтобы его использовать. Как только они будут произведены в достаточном количестве, войнам придет конец, и цивилизация впервые в истории человечества будет развиваться в мире и гармонии.

Она старалась понять, как это может оказаться правдой. Потом сказала:

– Это вы устроили исчезновение «Ингрид Линде»?

– Парохода? Да, я. Хотите знать, как я организовал это?

Салли кивнула. Она не могла произнести ни слова.

– В машинном отделении имелась газогенераторная установка, как и на б о льшей части судов, использующих уголь для топки. Речь идет, чтобы быть абсолютно точным, о морских газогенераторных установках «Капитан». В них сжигается часть угля, чтобы получить газ для освещения и так далее; газ накапливается в больших, способных к расширению металлических резервуарах. Очень надежных, знаете ли. В машинном отделении на главной оси, которая поворачивает гребной винт, имеется автоматический счетчик. Он щелкает при каждом обороте и информирует инженера, когда следует произвести смазку компаса. Ну вот. Я вложил внутрь этого счетчика некое количество металлических штифтов, которые соединяются в нужный момент, когда проделано определенное число оборотов, – это число обозначало бы, что пароход находится в такой-то точке посреди моря. Когда это произошло, штифты замкнули электрическую цепь и воспламенили свечу зажигания, которую я вставил в главный газовый резервуар. Естественно, сам я при этом не присутствовал, но, судя по результату, устройство сработало, не правда ли?

Салли было дурно.

– Но зачем вы это сделали?

– Во-первых, потому, что это ускорило падение «Англо-Балтийской компании», что было мне необходимо из финансовых соображений. Вы это обнаружили, потому и пришли в «Балтик-Хаус»; вы оказались проницательны, но вы не могли знать второй причины, которая состояла в том, что на борту судна был агент мексиканского правительства, посланный в Москву с документами, которые заставили бы моих тамошних сторонников отказать мне в поддержке. Это было бы катастрофой. Сейчас положение таково: я близок к подписанию контракта с тем же самым мексиканским правительством, и таким образом все оказываются в выигрыше – рабочие, их семьи, дети, как в этой стране, так и в Мехико. Детишки бедняков в Барроу будут хорошо питаться, ходить в школу, именно потому, что я сделал это. Нищие семьи в Мехико получат субсидии на медицину, чистую питьевую воду, транспорт для перевозки продукции, производимой на их фермах, безопасность, образование – все это потому, что я потопил «Ингрид Линде». Это был абсолютно гуманный акт, и, если бы мне пришлось сделать это опять, я сделал бы без малейших колебаний.

– А как же те ни в чем не повинные люди, которые погибли?

– Я не могу оплакивать всех умерших, которых я никогда не знал. И никто этого не может. Те, кто говорит, что может, просто лгут. Боюсь, вы не поверите, сочтете обманом. Но нет, я обещал вам правду, и это правда: я не сожалею, что убил тех, на «Ингрид». Если бы я не потопил ее, умерло бы намного больше людей – от голода, нищеты, невежества, войн. Это был акт высочайшей благотворительности.

Салли была на грани обморока. Она закрыла глаза и постаралась справиться с дурнотой, постаралась вернуться к мыслям о Фреде, вспомнить, что она сейчас делала и почему.

Наконец она спросила:

– Вы расскажете о ваших связях с британским правительством? В субботу ночью, когда мистер Уиндлсхэм пришел к нам на Бёртон-стрит, он назвал некоторых высоких чиновников, которые у вас «в кармане». Почему вам нужно действовать так? И вообще зачем приходил к нам мистер Уиндлсхэм? Мы ему не поверили, когда он сказал, что «Полярная звезда» вот-вот обанкротится. Я думаю, его подослали вы.

– Разумеется. Я отправил его на разведку. Но вы спросили о правительстве… это очень интересное, очень деликатное дело… Вы, конечно, понимаете, что подлинная деятельность правительства проходит вдали от глаз общества. При этом, возможно, вам неизвестно, что об очень многих делах не осведомлены даже министры, иногда даже министры тех департаментов, которых эти дела, казалось бы, касаются непосредственно. Собственно говоря, так это происходит во всех государствах, но в Британии, по некоторым причинам, особенно. Благодаря контактам, установленным мною через лорда Уитхема (хотя о причинах моей в них заинтересованности он и не подозревает), сейчас рычаги реальной власти в Великобритании сосредоточены в моих руках. Но вот что вы должны знать, мисс Локхарт: в девятистах девяноста девяти случаях из тысячи эта тайная власть, эта невидимая сила, за которую никто никогда не голосовал, служит добру. На пользу рядовым гражданам. В силу многообразных действий, которых они никогда не поймут, простые люди живут лучше благодаря этому великодушному присмотру; эта незримая отеческая рука ведет их и помогает. Между действительно обладающими властью людьми – а, как я уже объяснил, это далеко не всегда те, кого общество считает всесильными, – существует особого рода товарищество, существует идеал, почти франкмасонский, идеал служения. Стала ли лучше жизнь рабочих «Полярной звезды»? Стала ли она лучше по сравнению с тем временем, когда они производили локомотивы? Конечно, да. Пойдите, загляните в их дома. Побывайте в школах. Осмотрите больницу, которую мы только что построили. Побывайте на футбольном матче, обратите внимание на спортивные площадки, которые мы обустроили. Они живут в достатке, здоровы, счастливы. Они не знают, почему это произошло, но вы и я знаем. Когда окончательно прекратятся войны, когда во всем мире воцарится мир, они тоже не будут знать почему; они отнесут это на счет успешного образования, эволюции человеческого мозга или улучшения экономической системы; объяснят тем, что люди стали чаще посещать церкви, или что улучшилось снабжение. Но мы будем знать правду. Мы будем знать: реальное объяснение в том, что создано оружие, слишком ужасное, чтобы его можно было использовать. Но что за важность, если они и не будут этого знать? Пусть пользуются выгодами, остальное не имеет значения.

Салли сидела неподвижно, склонив голову. Все это пролетало мимо нее.

– Чего вы хотите? – спросила она.

– О, я хочу власти, могущества, – сказал он. – Власть – это очень интересно. Рассказать вам по чему? Потому что она бесконечно изменчива. Вы берете деньги, что есть власть финансовая, и с их помощью используете людей – мускульную силу, – чтобы построить себе завод, на этом заводе вы жжете уголь, то есть создаете силу тепла, и превращаете воду в пар, затем вводите пар в цилиндры машины и превращаете его в механическую силу, и с помощью этой механической силы вы создаете еще больше машин, затем продаете их и опять получаете финансовую власть. Или берете ваши паровые машины и строите дамбу, чтобы преградить путь излишкам воды, потом конструируете трубы и вентили и пускаете эту воду под большим напором по трубам и вращаете динамо, и таким образом превращаете власть денег в силу воды, которая преобразуется в электрическую силу… и так ваша сила, ваша власть преображаются и преображаются бесконечно. Конечно, есть для этого другое слово – энергия. Один английский поэт – так мне Уиндлсхэм говорит, у меня нет времени наслаждаться поэзией, – один английский поэт написал: «Энергия есть вечное блаженство».^[11] Я не мог бы выразить это лучше. Наверно, для того и нужны поэты.

Салли не могла придумать, как ответить. Она знала какою-то отстраненной частью себя, что он глубоко неправ, что есть аргументы, которые опровергнут все, что он говорил, но понимала, что сейчас ей ни за что их не вспомнить. Он был так силен, а она так устала. Ее качнуло, но она выпрямилась, заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

– Вы ошибаетесь, – сказала она чуть слышно. – Относительно людей. Я знаю, что они говорят. Они ненавидят паровое оружие, эти ваши рабочие. Они знают, что это такое, и проклинают его. Вы держите все в тайне, потому что боитесь людского суда – это единственная причина. Вы знаете, британцы воспротивятся, когда узнают все и ясно увидят, для чего оно – это оружие тиранов, оружие трусов. Вы неверно о нас судите, мистер Беллман. Вы недооцениваете ваших рабочих и недооцениваете меня.

– О, только не вас, – сказал он, – вами я восхищаюсь с самого начала. Вы по-настоящему смелы, но вы наивны. Вот вы упомянули британский народ; хотите, я скажу вам правду? Если бы они даже знали, они ничего не имели бы против. Их вовсе не тревожили бы угрызения совести из-за того, что они делают самое чудовищное оружие, какое когда-либо было изобретено, – да им и в голову не пришло бы думать об этом. Они бы преспокойно получили жалованье и отправились бы наслаждаться своими спортивными площадками и гордиться своими детишками, да и оружием этим они, в сущности, тоже гордились бы и хотели бы, чтобы на нем был британский флаг, и распевали бы о нем в мюзик-холлах. Ну да, конечно, найдутся несколько идеалистов, пацифистов – совершенно не опасная публика. Для них тоже хватит места. Но большинство – оно такое, каким описал его я, а не такое, каким видите его вы. Реальность на моей стороне. Я обещал вам говорить правду: вот она.

И Салли знала, что он прав.

Она опять посмотрела ему в лицо. Он сидел по-прежнему спокойный, свободный, властный, скрестив ноги, положив руки на подлокотники кресла. Его волосы сияли золотом под лампой; его лицо без единой морщины, она заметила это только сейчас, озарено было странной мудростью, приправленной, однако, мягким юмором, как будто он говорил: Боль, и страдание, и печаль – да, они существуют, но ведь это еще не все, и это пройдет. Мирвосхитителен, как игра солнечных лучей на воде. Энергия есть вечное блаженство…

– Знаете, мисс Локхарт, – сказал он, обрывая затянувшееся молчание, – я сделал ошибку, попросив руки леди Мэри Уитхем. Она прекрасна, а связи, которые возникли у меня благодаря ей, могут быть чрезвычайно полезны, и все же это была ошибка. Я оказался вовлечен в смехотворное преследование шотландского фигляра Макиннона, ну, да вы все про это знаете. Впрочем, теперь все равно это в прошлом: помолвка разорвана. Уитхем пострадает больше всех, но тут уж его вина. И я… мне подумалось, мисс Локхарт… Можете считать это чистым бредом, но речь о гораздо большем. Так вот: женщина, на которой мне следует жениться, – это вы. Вы сильная, смелая, умная, изобретательная. Красота леди Мэри со временем увянет. Ваша красота не так ослепительна, но это красота ума и характера, и она будет все выразительнее. Вы мне под стать, и я под стать вам. Мы воевали с вами; мы оба знаем силу друг друга. А теперь могу ли я задать вам вопрос? Знаю, ваш ответ будет правдивым. Оставив в стороне враждебность, которую вы прежде ко мне испытывали, пришло ли теперь уважение?

– Да, – прошептала она.

– Мы во многом расходимся, – продолжал он. – Это хорошо. У вас независимый ум. Возможно, в каких-то вопросах вы измените мое мнение; возможно, я сумею раскрыть вам достоинства моей позиции в других. Одно очевидно: вы не будете пассивны, не будете декорацией, а это единственное, на что была бы способна леди Мэри.

Будь она даже свободна и могла выйти за меня замуж, не думаю, чтобы она была со мной счастлива. Вы, мисс Локхарт, насколько я могу судить, женщина, для которой счастье в каком-то смысле вторично. Больше всего вам нужна деятельность и цель. Я могу обещать вам это – все, что вы хотите. Вы понимаете, что я сейчас делаю? Я предлагаю вам брак – брак и более того: партнерство. Вместе, вы и я, мы будем великолепны! И кто знает, в те редкие интервалы во всей этой живой работе, когда вы на миг захотите перевести дух, вы, может быть, испытаете странное чувство, которому трудно дать название, пока вы помните, что это – побочный продукт работы, которую именуют счастьем. Мисс Локхарт! – Он потянулся вперед и взял ее руки в свои. – Вы выйдете за меня замуж?

У Салли все плыло перед глазами.

Она шла сюда, ожидая встретить ярость, оскорбления, насилие, и была готова к такой встрече; но от этого она буквально задохнулась. Она оставила свои руки в его руках. Голова кружилась. Теперь, когда их руки соприкоснулись, она с особенной ясностью ощутила чудовищную силу этого человека. Он гипнотизировал, самая его плоть была наэлектризована энергией, глаза пронизывали ее насквозь, поток слов лился неудержимо. Она должна была собрать все свои силы, чтобы заговорить, и она их нашла.

– Я…

Но это было все, что она успела сказать, так как в дверь торопливо постучали.

Беллман отпустил ее руки и обернулся.

– Да? В чем дело?

Слуга открыл дверь; на пороге стоял Алистер Макиннон. Салли откинулась в кресле назад, почти теряя сознание. Макиннон был вне себя от страха, это было ясно. Он насквозь промок – вероятно, шел сильный дождь, – его рука, державшая шляпу, тряслась. Он переводил глаза с Салли на Беллмана, потом опять на Салли и, наконец, остановил затравленный взгляд на финансисте.

– Я пришел за… за мисс Локхарт, – сказал он трепещущим голосом.

Беллман не шевельнулся, сказал только:

– Не понимаю.

– Мисс Локхарт, – сказал Макиннон, переводя глаза на Салли и обращаясь прямо к ней, – Джим Тейлор и я приехали, чтобы… чтобы помочь вам добраться домой. Джим… он, знаете, ранен. Сломана нога. Он не мог подняться сюда, он остался у ворот. Мы приехали, потому что… – Он опять метнул взгляд на Беллмана и тут же перевел глаза на Салли. – Вы можете… можете теперь вернуться домой, – договорил он.

Она видела: ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы не только войти в дом человека, который собирался убить его, но и найти в себе силы говорить.

– Слишком поздно, мистер Макиннон, – сказала Салли. Она заставила себя сесть прямо, так, как сидела в ее офисе мисс Сьюзен Уолш, и, сделав над собою усилие, которое едва не привело к обмороку, твердым голосом произнесла: – Мистер Беллман только что попросил меня выйти за него замуж. Сейчас я должна решить, приму ли его предложение или нет.

Она буквально кожей ощущала: Макиннон не верит своим ушам. Стараясь не смотреть на Беллмана, она продолжала:

– Решение зависит от того, согласится ли он. Мое согласие на брак будет стоить мистеру Беллману три тысячи двести семьдесят фунтов. Эту сумму я пыталась заставить его передать мне некоторое время тому назад. Тогда мне нечего было предложить ему. Но сейчас, когда он выразил заинтересованность в том, чтобы вступить со мной в брак, ситуация, возможно, изменилась, не знаю…

Макиннон потерял дар речи. Электрический заряд, пробежавший между Салли и Беллманом, казалось, окончательно лишил его сил. Его глаза вновь обратились на Беллмана, но тут он чуть ли не подскочил от страха: Беллман захохотал.

– Ха-ха-ха! Я был прав – вы на самом деле под стать мне! Разумеется, вы все получите. В золоте? Прямо сейчас?

Она кивнула. Беллман вскочил на ноги, нащупывая цепочку для часов, на которой был ключ. Затем подошел к небольшому сейфу позади письменного стола, открыл его и на их глазах вынул оттуда три небольших опечатанных мешочка, бросил их на стол, сломал печать еще с одного и, взявшись за уголок, перевернул. На лист промокательной бумаги пролился дождь сверкающих монет. Он быстро отсчитал золота на три тысячи двести семьдесят фунтов, вложил его обратно и подтолкнул все четыре мешочка к Салли.

– Они ваши, – сказал он, – до последнего пенни.

Она стояла. Теперь жребий брошен; назад пути не было. Она собрала мешочки с золотом и вручила их Макиннону. Его руки тряслись сильней, чем ее.

– Прошу вас, – сказала она, – сделайте это для меня. Отвезите эти деньги мисс Сьюзен Уолш, Бенфлит-авеню, дом номер три, Кройдон. Вы сможете это запомнить?

Он повторил имя, фамилию, адрес, потом сказал растерянно:

– Но Джим… он заставил меня приехать сюда… я не могу без…

– Тсс, – сказала она. – Сейчас все это кончено. Я собираюсь выйти замуж за мистера Беллмана. Пожалуйста, уходите. Скажите Джиму… Нет, Джиму ничего не говорите. Просто уйдите.

Он выглядел как потерявшийся ребенок. Бросив последний взгляд на Беллмана, чуть склонил голову и вышел.

Как только дверь за ним закрылась, Салли опять упала в кресло, и Беллман мгновенно очутился у ее ног. Казалось, прорвалась плотина. Он взял ее руки в свои, и ей показалось, что вся та власть, о которой он говорил, все метаморфозы и преображения ее именно в нем воплотились в последней своей формации: что он и есть воплощение силы пара, силы электричества, механической силы – финансовой власти. Он снова и снова целовал ее руки, и от его поцелуев каким-то образом исходило то же сатанинское потрескивание, которое она слышала в проводах около железнодорожных линий, когда шла через долину к его дому.

Но дело уже было сделано. Все почти закончено.

– Я устала, – сказала она. – Я хочу спать. Но прежде чем лечь, я хочу увидеть ваше паровое оружие. Можете ли вы отвести меня туда и показать, что это такое? Было бы жаль проделать весь этот путь и не увидеть его.

– Конечно! – сказал он и, тотчас поднявшись с колен, позвонил.

– Самое удобное время повидать его! Я люблю свой завод ночью. Мы далеко продвинулись вперед с электрическим освещением, вы видели. Что вы знаете об оружии, дорогая?

Она встала и подняла свою тяжелую сумку с пола. Сейчас она была совсем легкой – до тех пор, пока ее голос тверд, пока она не дрожит.

– В сущности, я знаю о нем немало, – сказала она. – Но всегда готова узнать больше.

Он радостно засмеялся, и они пошли к выходу.

Охранник выпустил Макиннона за ворота и запер их снова. То бегом, то спотыкаясь, прижимая к груди мешочки с золотом, Макиннон под проливным дождем устремился к кебу, где сидел в ожидании Джим, баюкая в руках фляжку с бренди и почти обезумев от боли.

Сначала Джим ничего не понял. Макиннону пришлось повторить все дважды; потом он потряс мешочками над ухом Джима, чтобы он услышал звон золота.

– Выходит за него? Замуж? – тупо повторил Джим. – Она так сказала?

– Да-да… это похоже было на сделку, она продавала себя за вот это золото! И я должен был пообещать ей, что отвезу его некой леди в Кройдоне…

– Ее клиентка, – сказал Джим. – Та леди, которая потеряла свои деньги из-за… в фирме Беллмана, понимаешь… Ах ты, чертов болван, что же ты хочешь позволить ей сделать за это?!

– Я? Но я не мог… это все она, Джим, ты сам знаешь, какая она упорная…

– Нет, я не о тебе, дружище. Ты все сделал правильно. У тебя хватило духу войти туда. Все мы сейчас болваны. То есть я болван. О господи, эта нога… я сам не знаю, что говорю. Я не нахожу себе места, Макиннон. Думаю, она собирается… С палкой я, может, сумел бы…

Он снова застонал, мечась на сиденье, чуть ли не теряя сознания от муки. Он поднес трясущейся рукой фляжку, уже почти пустую, к губам, потом рухнул на пол, отчего терпеливая лошадь дернула поводья. Дождь уже лил как из ведра. Макиннон рукавом отер пот со лба Джима, но он этого не заметил.

– Помоги мне выйти, – пробормотал он. – Она решилась на что-то такое… мне это не нравится. Ну-ка, дядя, подойди и ты, подай нам руку…

Беллман бережно придерживал рукой дождевик на плечах Салли, в другой руке держал зонт над ними обоими; они торопливо шли по гравиевой дорожке к ярко освещенному зданию, где находился паровой агрегат – скорострельное оружие. Он уже отдал приказ осветить весь сектор, и теперь каждый фонарь желто светился в сетке тумана и дождя.

Строение называлось Депо № 1. Она видела, еще в устье долины, что оно стоит в отдалении от остальных заводских помещений, и теперь им пришлось пересечь просторную площадку, покрытую мокрым гравием; пока они добрались до стены и под ее прикрытием поспешили к воротам, дождь припустил вовсю. Сторож, предупрежденный об их появлении, уже открыл огромную створу, откатившуюся на роликах, и сразу их обдало теплом и светом.

– Отпустите людей на полчаса, – сказал Беллман старшему рабочему, который вышел их встретить. – Пускай сходят в лавку и подкрепятся; это дополнительный перерыв; за котлом прослежу сам. Я хочу ради моей гостьи, чтобы здесь никого больше не было.

Салли стояла с ним рядом, пока рабочие откладывали инструменты и выходили. Кое-кто взглянул на нее с любопытством, другие не подняли глаз ни на нее, ни на Беллмана. Она заметила их молчаливую сдержанность по отношению к Беллману, но не сразу поняла, что это значило, пока не догадалась: это был страх.

Когда вышел последний из них, и огромная створа откатилась назад, на свое место, он помог Салли подняться на платформу, с которой было видно все помещение, повернулся к ней и сказал:

– Мое королевство, Салли.

«Королевство» выглядело обычным паровозным депо. Вдоль него проложены были три пары железнодорожных рельсов, и на каждой стоял с виду обычный товарный вагон – все три вагона находились на разной стадии сборки. Тому, что сто ял на дальней колее, еще только предстояло стать вагоном, на рельсах была лишь его ходовая часть, но Салли обратила внимание на тяжелую железную раму – это на ней будут установлены топка, котел и, как она догадывалась, механизм для ведения огня. Средний вагон был почти готов, кроме обшивки: это было невероятно сложное переплетение бесконечных труб, проникнуть в которое было трудно глазу, с передвижным краном на кран-балке.

Третий смертоносный вагон был в полной готовности. Он стоял перед ними на рельсах, ярко освещенный прожекторами; Салли заглянула внутрь через заднее окошко – совсем такое же, как в обычном товарном вагоне со сторожем, – и увидела в середине вагона огонь. Снаружи здесь все было обыкновенно: дощатые стенки без окон, железная крыша. На крыше, посредине, приземистая маленькая труба, увенчанная колпачком. Не обычным было только несметное число крошечных отверстий в боковых стенках, именно так и рассказывал Фредерику Генри Уотермен: крошечные черные точки, рядами, во всю длину стен, – с платформы они казались заклепками или головками гвоздей.

– Хотите рассмотреть все вблизи? – сказал он. – Если вы любите оружие, войдем, это просто зачарует вас. К тому же мы должны следить за рабочим давлением, иначе старший смены будет нами недоволен. Сегодня ночью они будут испытывать колосниковые решетки…

Он подвел ее к задней двери, вскочил на подножку и открыл дверь, потом, наклонившись, поднял ее и провел в маленький отсек. Это был миниатюрный вариант того, что она видела в машинном отделении локомотивов – правда, здесь раскаленная докрасна топка стояла сбоку. Система управления также несколько отличалась: котел подавал пар не как в локомотивах, к поршням, а в различные секторы внутри вагона, обозначенные: «Камеры, 1-я – 20-я», «Левый борт» и «Правый борт».

Там, где в обычном локомотиве стоял котел, здесь был узкий проход, который вел в самое сердце агрегата. Оно было ярко освещено электрической лампой.

– А где же котел? – спросила Салли.

– О, котел – это и есть главный секрет. Он совершенно иначе выглядит, чем обычные котлы. Это шедевр инженерии. Видите, он гораздо более плоский и более компактный, чем обычно, – ведь нужно было место для комплексной боевой системы. Только здесь он мог быть выполнен с таким совершенством.

– Стрелок сидит здесь? – спросила Салли. И с удивлением отметила, как тверд ее голос.

– О, нет. В самом центре. Пройдите вот здесь.

Двигаясь очень ловко, несмотря на всю свою массивность, он боком пробирался по проходу впереди нее. Им пришлось сделать четыре-пять шагов до отсека, в котором мог поместиться только один человек; здесь стояло вращающееся кресло, перед ним была приборная доска полированного красного дерева со множеством рычагов и переключателей. Над головой сияла электрическая лампа. От кресла по обе стороны отсека уходили в темноту металлические стеллажи, и Салли удалось разглядеть ряды отверстий, одно над другим, и в каждом – поблескивающие патроны. Было чудовищно жарко.

– Но как стрелок видит, что делается снаружи? – сказала она.

Он протянул руку и нажал рукоятку, которую она не заметила. С потолка неслышно соскользнула широкая трубка с закрытым тканью глазком.

– Система зеркал в трубке позволяет ему видеть через фальшивую трубу на крыше, что происходит вокруг. Поворачивая эту трубу хоть на триста шестьдесят градусов, он может видеть, и прекрасно видеть, решительно все. Это мое собственное изобретение.

– Словом, все готово, можно открывать огонь? – сказала она.

– О да! Завтра утром мы проводим испытания на полигоне для гостя из России. Вы можете поехать со мной. Заверяю вас, ничего подобного вы никогда не видели. Я хочу показать вам систему труб, Салли, – вокруг этого отсека всего проложено семь километров труб! Стрелок сообщается с инженером с помощью сигнального телеграфа, контролирует схему огневых точек с помощью вот этих рычагов, видите? Вот это машина Жаккарда, она соединена с огневыми трубками, так называемыми паровыми ружьями, и инженер, выбрав схему по этой диаграмме, согласно инструкциям, полученным по телеграфу, может стрелять в любом из тридцати шести направлений. Салли, ничего подобного этому оружию не было со дня сотворения мира. Это самый прекрасный проект, созданный человеческим разумом…

Она на минуту остановилась, от жары кружилась голова.

– И боевые припасы подготовлены? – спросила она.

– Да. Все подготовлено. В любую минуту можно открыть огонь.

Он стоял торжествующий, положив руку на спинку вращающегося кресла, на том единственном кусочке пола, который оставался свободным в этом отсеке. Она стояла у входа в отсек, и вдруг великая холодная ясность охватила ее, ощущение свободы и облегчения. Это и был тот миг, ради которого она пришла сюда.

Она открыла сумку, вынула свой маленький бельгийский пистолет из тонкого клеенчатого пакета, в котором его хранила, и взвела курок.

Беллман услышал щелчок. Он перевел глаза на ее руку, потом снова взглянул на нее. Она смотрела ему прямо в лицо.

Лицо Фреда под дождем; его голые руки там, при свете свечи; его смеющиеся зеленые глаза…

– Вы убили Фредерика Гарланда, – сказала она, во второй раз за эту ночь.

Беллман открыл рот, но она подняла пистолет чуть выше и продолжала:

– И я любила его. Как вам пришло в голову, что вы можете заменить мне его? Сколько бы я ни жила, ничто на свете мне его не заменит. Он был храбрый и добрый, и он верил в людей, в добро, мистер Беллман; он понимал вещи, каких вам никогда не понять, – порядочность, демократизм, справедливость, честь. Все, что вы говорили мне в вашем кабинете, приводило меня в ужас, я почувствовала, что заболеваю, – мне померещилось на минуту, что вы правы… что все на свете, люди, мир таковы, как вы говорите. Но нет, вы не правы… вы заблуждаетесь. Вы можете быть сильным, и хитроумным, и влиятельным, вы можете считать, что правы в своих суждениях о том, как устроен мир, но вы заблуждаетесь, потому что вы понятия не имеете, что такое преданность, что такое любовь, вам никогда не понять таких людей, как Фредерик Гарланд…

Его глаза, устремленные на нее, пылали неистовой злобой, но она собрала последние силы и смотрела прямо ему в лицо и не отвела глаз.

– И совершенно неважно, как вы были могущественны, – продолжала она. – Неважно, что вы держали под контролем весь мир и строили школы, больницы и спортивные площадки, так как решили, что только это и нужно, и пусть бы все стали здоровыми и зажиточными и в каждом городе мира стояли бы ваши статуи – вы все равно заблуждаетесь, потому что мир, который вы хотите создать, основан на страхе, обмане, убийстве и лжи…

Он шагнул к ней, вскинул свой огромный кулак. Она не сдвинулась с места и подняла пистолет выше.

– Не шевелитесь! – Ее голос опять дрожал, и она левой рукой поддержала правую, чтобы тверже держать пистолет. – Я пришла сюда, чтобы получить деньги моего клиента. Я сказала вам, когда мы встретились в первый раз, что получу их, – и я их получила. Выйти за вас! Ха-ха-ха! Да как вы посмели помыслить, что стоите так много? На свете был только один человек, за которого бы я вышла замуж, и вы убили его. И я…

Она захлебнулась подступившим рыданием при мысли о Фредерике. Беллман стал смутным пятном за пеленой нахлынувших слез; она чувствовала Фредерика рядом с собой и прошептала: «Я все хорошо говорила, Фред? Я все сделала правильно? А теперь я иду к тебе, любовь моя…»

Она направила пистолет на стеллажи с патронами и спустила курок.

Когда раздался первый взрыв, Джим цеплялся одной рукой за ограду, его другая рука опиралась на плечо Макиннона. Они шли вдоль ограды, так как охранник не пожелал выйти из сторожки. Дождь хлестал по лицу, словно тысячи хворостин.

Сперва они услышали глухой удар, похожий на гром. Через секунду-другую последовал второй, более мощный взрыв; проливной дождь не позволял ничего разглядеть, но вдруг слева от них из-за покоробившейся створы железных ворот стоявшего в стороне от всех прочих здания вырвался мощный язык огня.

Тотчас затрезвонили колокола. Из ближайшего освещенного строения выбегали люди, но сразу же кинулись обратно, как только раздался целый залп взрывов меньшей силы, чем два первых.

– Это сделала она, – сказал Джим. – Она раз несла все это вдребезги. Я знал, что она задумала что-то безумное… О, Салли, Салли…

Депо № 1 рушилось на глазах. Стены кренились. Медленно сникавшие языки огня и свет фонариков, с которыми опять появившиеся люди толпились поодаль, давали возможность хоть что-то увидеть. По громким вскрикам, воплям, по паническому состоянию людей Джим понял, что они со страхом ждут новых взрывов. Воздух гудел от колокольного набата, вскоре к нему прибавился истошный вой сирены. Джим потряс Макиннона за плечо.

– Пойдем назад, они открывают ворота, смотри… Мы найдем ее, Макиннон, мы ее вытащим.

Он повернулся и поскакал к воротам на одной ноге, словно хромой бес. Макиннон колебался, скуля от страха, потом собрался с духом и последовал за Джимом.

Затем были три часа полного безумия. Три часа розысков среди расколотых почерневших балок, разлетевшихся во все стороны искореженных рельсов, кусков металла и разбитого кирпича, обгоревшего дерева, обгоревших рук, суставов пальцев с ободранной кожей и поломанными ногтями, три часа внезапно вспыхивающей надежды и медленно возрастающего груза отчаяния.

Бригада пожарных прибыла мгновенно, и с помощью местной спасательной команды они вскоре справились с самым ядром пожара. Очевидно, взрыв в первом вагоне уничтожил не только уже выложенные на стеллажи патроны, но и оставленные поблизости запасы боевого снаряжения. Сам смертоносный вагон был неузнаваем; раздавлен был и второй вагон, стоявший рядом: на него свалился, развалив надвое, тяжелый кран, так что о ремонте не могло быть и речи. Стены здания каким-то чудом еще держались; отдельные участки крыши рухнули, и спасатели именно там вели поиск останков Беллмана и Салли, передавая по цепочке кирпичи и куски штукатурки и затем осторожно раздвигая тяжелые балки, чтобы не потревожить накрытые ими груды обломков. Макиннон работал в самом горячем месте, бок о бок с Джимом. Какая-то доля дьявольской энергии Джима передалась ему, и он работал, невзирая на боль, изнеможение и опасность. Раз-другой Джим оборачивался на него и кивал с мрачным одобрением, словно Макиннон выдержал некое испытание и теперь стал своим.

Они нашли Салли под торчавшей углом рухнувшей крышей, когда дождь начал утихать.

Первым увидел ее один из рабочих «Полярной звезды» и громко крикнул. Низко наклонившись, он махал им рукой и показывал на ту часть разрушенного здания, которую еще не разбирали. Тотчас же протянулось множество рук, чтобы придержать деревянный стояк, который уперся в стену прямо над Салли, и аккуратно, бережно стали разбирать куски искореженного железа, навалившиеся на него тяжелым грузом, наконец подняли и благополучно отнесли в сторону.

Джим, ковыляя, как мог, дотянулся до руки Салли. У его ног рассыпались белокурые волосы Салли, испачканные, пропыленные. Она не шевелилась.

И вдруг ее ресницы дрогнули. Он уже нащупал ее запястье: пульс был сильный, ровный.

– Салли! – позвал он, другой рукой отводя с ее лба волосы. Он наклонился к ней совсем близко, их лица почти соприкасались. – Салли! – повторил он нежно. – Держись, девочка, теперь все хорошо… мы тебя отсюда вытащим… держись, нам надо еще поработать, чтобы добраться домой…

– Джим? – прошептала Салли. Она открыла глаза, но тут же закрыла их, ослепленная светом фонарей; однако она его увидела, и услышала, и сжала пальцами его руку.

– Ты чертова шальная корова, – прошептал ей Джим. И потерял сознание.

Дата добавления: 2015-08-21