Глава 49. Что отличало отца от многих других горцев, так это размах

Что отличало отца от многих других горцев, так это размах, с которым он отмечал завещанные предками праздники и события. В этих случаях никакие соображения экономии и бережливости на него не действовали. Все, что имелось в доме, использовалось полностью. Потом месяцами жили впроголодь, мать в лучшем случае ставила на стол мамалыгу, чурек и что еще можно изготовить из кукурузы. Вот и в честь моего нежданного приезда организовал такой кувд, которого в Ногунале давно уже, с довоенных времен, не видели...

... На следующее утро пришла телеграмма от Руслана. Он поздравлял меня с возвращением домой и извинялся за то, что не смог приехать, — начальство не пустило из-за сложных обстоятельств...

... Отец не торопил меня решать, чем я намерен заняться. Мать и сестренка те просто наслаждались моим пребыванием в хадзаре. А я купался в домашнем уюте, постепенно оттаивая от всего, что пришлось пережить в партизанском отряде и на фронте... Я никуда не ходил, хотя приглашений в гости было много, не тянуло меня ни к школьным друзьям, ни на речку, ни в лес... Я целыми днями слонялся по хадзару и двору... Часами пропадал в удаленном и тенистом уголке огорода, где еще когда-то в детстве пристроил широкий топчан под орехом, который в дождливую и зимнюю пору накрывали клеенкой. Здесь мы с Борисом, учась в восьмом классе, украдкой читали, прижавшись друг к другу, нетерпеливо переворачивая страницу за страницей, «Добычу» Золя и «Бесы» Достоевского. Тут укрывался я после ссор и наказаний, на которые горазд был отец. В этом чудесном, отсеченном от всего мира тайнике грезил о Лене...

В один из таких блаженных вечеров, когда я весь расслабился и забыл о земных невзгодах, суровая действительность вновь постучалась, нет, не постучалась, а ворвалась в мой мир, напомнив, что счастье не бывает долговечным...

— Куда тебя занесло... Мы с дороги, Лена, тебе надо отдохнуть...

— Ты иди, ложись... — она говорила в унисон ему, тоже шепотом.

— Пойдем, — попросил он.

— Не надо, Боря...

— Тебе надо выспаться, — настойчиво уговаривал он.

— Я не смогу уснуть, — беспомощно заявила она. — Ты знаешь, что возвратился ОН!.. Я чувствую... Я всегда знала, что ОН жив.

— У нас будет ребенок, Лена... Ты поступила в университет, я — в партшколу... Через неделю у нас начинаются занятия. Все как нельзя прекрасно сложилось... Зачем же коверкать судьбу? — Он чертыхнулся: — И зачем я надумал возвращаться на эти несколько дней домой?! Хотел радость тебе доставить, и вот...

— Ты иди, Боря, иди... А мне надо прийти в себя... И я сейчас... Сейчас...

Я не был в состоянии встретиться с Леной... Что я ей скажу?.. Чем объясню свое молчание?.. Бежать, бежать, пока она не добралась до меня!.. Руки лихорадочно зашарили по забору, выискивая спасительницу-доску, отодвинули ее, и я стал с трудом протискивать через щель свое с годами подобревшее тело... Выкарабкавшись, я, пока руки устанавливали на место доску, посмотрел вдоль переулка, и взгляд мой впился в одинокую женскую фигуру перед калиткой. Сноп света из окна кухни падал на нее, и я видел: она смотрит на меня. Она прижала ладони к груди, и этот по-женски трогательный жест сказал мне все: она узнала меня, она с радостью убедилась, что я жив. Я оцепенел. И она боялась пошевелиться, чтоб не исчезло видение... И тут Лена сорвалась с места. Она не бежала — она летела, точно боясь, что мне вдруг взбредет в голову нелепая мысль вновь исчезнуть... Я шагнул ей навстречу... И мы застыли посреди переулка. Мы не обнялись, не протянули друг другу руки. Она всматривалась в меня и, увидев, как я изменился, внутренне ахнула. Я смотрел на нее, она жадно — на меня, и оба молчали. Каждый из нас выжидал, что скажет и сделает другой. Наконец она медленно приблизилась и молча прижалась головой к моей груди. Она делала это не один раз, не одну сотню раз. Тысячу раз. Во сне. Вот почему так покойно положила голову мне на грудь, отрешенно, не боясь ни случайных взглядов, ни моей реакции.

— Я рад за тебя и Бориса, — сказал я, впервые за многие годы, кажется, назвав Кетоева по имени.

— Мы поженились не сразу, мы ждали окончания войны, — сообщила она.

— Знаю! — вырвалось у меня, и, поняв, что выдал себя, я замолчал.

Ее руки, гладившие юбку на коленях, задрожали...

— Я вышла не по любви, — вдруг заявила она.

Кто скажет, что надо и что не надо говорить любимой женщине после долгой разлуки? Кто знает, как она ответит на твой даже невинный вопрос? Для меня поведение Лены было неожиданным. Она улыбнулась. Да, улыбнулась. Не кротко, не сквозь слезы.

Мы опять помолчали. Потом она невпопад произнесла:

— А у меня будет ребенок, — горечи, как я ожидал, в ее словах не было.

— Знаю, — сказал я и вновь, как это часто бывало со мной в последние годы, весь ушел в себя.

— Если родится дочь, назову ее Инессой. Если сын, — она сделала паузу: — Аланом...

***

Встреча с Леной ускорила мое решение, как жить дальше, и за завтраком я спросил у отца:

— У Урузмага осталась еще квартира, которую он по твоему указанию и на твои деньги приобрел для Руслана?

— Конечно, — косо посмотрел на меня он.

— И она принадлежит нам?

— Безусловно, — опять односложно ответил отец.

— Тогда позволь мне отправиться во Владикавказ, — смиренно произнес я. — Пристроюсь где-нибудь, поработаю, позанимаюсь с учебниками — летом будущего года подам заявление или в московский университет, или поступлю в наш институт...

Выдержав паузу, отец сказал:

— На том и порешили...

Дата добавления: 2015-08-21