ГЛАВА 4 23 страница

Внизу, на кухне, старуха Филумена принесла ему кофе и, смущаясь, пожелала доброго пути.

― Я передам от вас привет отцу, ― сказал ей Майкл, и она закивала головой.

Вошел Кало.

― Машина подана, я отнесу ваш чемодан?

― Нет, я сам, ― сказал Майкл. ― А где Аполла?

Бесстрастное лицо Кало расплылось в доброй улыбке.

― Сидит в машине за рулем и мечтает нажать на газ. В глаза Америки не видела, а уж заделалась американкой.

Для сицилийской крестьянки сесть за руль автомашины было делом неслыханным. Но Майкл изредка давал Аполлонии поводить «Альфа-Ромео», не выезжая за ограду имения, и непременно садился рядом, так как она иной раз, желая нажать на тормоза, вполне могла вместо этого прибавить газу.

Майкл сказал:

― Ступай найди Фабрицио, и ждите меня в машине.

Он вышел из кухни и взбежал по лестнице наверх. Чемодан, уложенный с вечера, стоял в спальне. Перед тем как его взять, Майкл снова глянул в окно: машину вывели, но поставили не у кухонного крыльца, а у портика, у парадного входа. Аполлония сидела, положив руки на баранку, словно девочка, которая забралась в автомобиль поиграть. Кало ставил на заднее сиденье корзинку с едой на дорогу. И тут Майкл заметил с раздражением, что Фабрицио, которому, видимо, что-то понадобилось сделать в последний момент, исчезает за воротами. О чем он раньше думал, черт бы его побрал? Фабрицио оглянулся через плечо ― как-то воровато оглянулся. Приструнить надо будет пастушка. Майкл пошел вниз, решив, что выйдет наружу через кухню и там уже окончательно простится с Филуменой.

― А доктор Таза что, все спит? ― спросил он ее.

У глаз Филумены собрались лукавые морщинки.

― Старый петух зарю не возвестит. Доктор вчера вечером отлучался в Палермо.

Майкл хохотнул. Он вынес чемодан на кухонное крыльцо, и жаркое утро, даже сквозь вечно забитый нос, обдало его запахом цветущих лимонов. Аполлония помахала ему, он понял, что она хочет сама подогнать машину к крыльцу ― до него было шагов десять, не больше, ― и просит его оставаться на месте. Кало, широко ухмыляясь, стоял там же рядом, с лупарой в руке. Фабрицио все еще отсутствовал. В этот миг из незначащих мелочей в подсознании Майкла сложилась четкая картина ― все разом сошлось.

― Нет! ― крикнул он Аполлонии. ― Не надо!

Но его крик потонул в грохоте мощного взрыва: Аполлония уже включила зажигание. Кухонную дверь разнесло в щепки, Майкла с силой отшвырнуло на добрых десять футов в сторону вдоль стены. С крыши дома на плечи ему градом посыпались камни, один задел его по голове. Теряя сознание, он успел увидеть, что от «Альфа-Ромео» остались четыре колеса да стальные оси, соединяющие их, ― больше ничего.

В комнате, где он очнулся, было совсем темно, слышались чьи-то приглушенные голоса, но слов он разобрать не мог. Повинуясь неясному инстинкту, он старался не показать, что пришел в себя, но голоса умолкли; кто-то, сев на стул у его кровати, наклонился к нему и произнес, уже внятно:

― Ну, ожил наконец-то.

Зажегся свет, полоснув его по глазам; Майкл отвернулся. Голова была чугунная, тупая. Белесое пятно нависло над ним, медленно приобретая сходство с лицом доктора Тазы.

― Дай-ка я посмотрю на тебя минутку, потом погасим свет, ― мягко сказал доктор. Он посветил Майклу в глаза фонариком. ― Так. Ничего, все обойдется. ― Выпрямился и прибавил, обращаясь к кому-то: ― Можешь с ним поговорить.

На стуле у кровати сидел дон Томмазино, теперь Майкл видел его отчетливо.

― Майкл, Майкл, ты меня слышишь? Можно сказать тебе два слова?

В ответ легче всего было приподнять руку, Майкл так и сделал. Дон Томмазино спросил его:

― Кто выводил машину из гаража, Фабрицио?

Майкл, сам того не ведая, отозвался на вопрос улыбкой. Странной улыбкой, утвердительной, но леденящей. Дон Томмазино продолжал:

― Фабрицио исчез. Послушай меня, Майкл. Ты пролежал без сознания почти неделю. Понимаешь? Все думают, что ты погиб, опасность миновала ― тебя больше не выслеживают. Я сообщил твоему отцу, и он прислал мне указания. Ты возвратишься в Америку, ждать осталось недолго. А пока будешь тихо отсиживаться здесь. У меня есть домик в горах, там тебя никто не достанет. Мои враги в Палермо, как только прошел слух, что ты погиб, предложили мне пойти на мировую ― значит, с самого начала ты был им нужен, а не я. Под меня копали для вида, отвлекали внимание, а тем временем готовили убийство. Ты это запомни. А в остальном положись на меня и ни о чем не думай. Выздоравливай помаленьку, набирайся сил.

Теперь Майкл вспомнил все. Он знал, что его жены нет в живых, что Кало нет в живых. Да, была еще женщина на кухне. Вышла она вслед за ним на крыльцо или нет? Он прошептал:

― Филумена?..

Дон Томмазино сказал негромко:

― Цела, только носом кровь пошла от взрыва. О ней не беспокойся.

Майкл выговорил, с трудом шевеля губами:

― Фабрицио. Дайте знать пастухам. Кто мне выдаст Фабрицио, будет владеть лучшими пастбищами на Сицилии.

Племянник и дядя с облегчением переглянулись. Дон Томмазино взял со стола стакан, хватил из него янтарной влаги и запрокинул голову, отдуваясь. Доктор Таза, сев на край кровати, уронил почти рассеянно:

― Ты, знаешь ли, теперь вдовец. На Сицилии это редкость, ― словно желая утешить его таким отличием.

Майкл поманил дона Томмазино ближе. Дон тоже пересел на кровать и пригнулся к нему.

― Передайте отцу, чтобы вернул меня домой, ― проговорил Майкл. ― Передайте, что я хочу быть ему сыном.

Однако прошел еще месяц, покуда Майкл окончательно поправился, а потом ― еще два месяца, пока ему выправили нужные документы, состыковали все отрезки его пути. После этого его переправили на самолете из Палермо в Рим, а из Рима ― в Нью-Йорк. За все это время след Фабрицио так и не отыскался.

КНИГА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА 25

Окончив университет, Кей Адамс поступила учительницей в начальную школу родного нью-гэмпширского городка. Первые полгода после того, как Майкл исчез, она каждую неделю звонила его матери справиться о нем. Миссис Корлеоне неизменно отвечала приветливо и неизменно завершала разговор словами:

― Ты хорошая девушка, очень. Забудь про Майки и найди себе хорошего мужа.

Кей не обижалась на такую прямолинейность, понимала, что это говорится из заботы о будущем молодой девушки в безнадежной ситуации.

Когда наступили школьные каникулы, она решила съездить в Нью-Йорк, купить что-нибудь приличное из платья, повидать старых подруг по университету. А также, может быть, поискать себе в Нью-Йорке работу поинтересней. Почти два года она вела образ жизни заправской старой девы: читала, учила детей, ни с кем не встречалась, вообще никуда не ходила, хоть, правда, и перестала названивать в Лонг-Бич. Она знала, что так продолжаться не может, чувствовала, что становится дерганой, ожесточенной. Просто она все время верила, что Майкл ей обязательно напишет, как-то даст о себе знать. То, что он этого не сделал, было унизительно ― обидно было, что он в такой мере никому не способен довериться, даже ей.

Кей поехала ранним поездом и часам к двум добралась до своей гостиницы. Звонить подругам на работу и отрывать их от дела не хотелось, она решила, что позвонит им вечером. Ходить по магазинам после утомительной дороги тоже не очень улыбалось. Но и сидеть одной в номере было тоскливо ― все навевало воспоминания о тех временах, когда они с Майклом имели обыкновение уединяться на день-другой в каком-нибудь отеле, где ничто не мешало их близости. Эти воспоминания главным образом и побудили ее снять трубку и позвонить его матери в Лонг-Бич.

Ответил грубый мужской голос с типичным, на ее слух, нью-йоркским выговором. Кей попросила позвать миссис Корлеоне. Последовало несколько минут тишины, и знакомый голос с резким итальянским акцентом спросил, кто говорит. Кей, испытывая уже некоторую неловкость, собралась с духом.

― Это Кей Адамс, миссис Корлеоне, ― помните вы такую?

― Ну как же, как же, помню. Ты что не звонила мне? Замуж вышла?

― Да нет, ― сказала Кей. ― Просто была занята. ― Ее удивило, что собеседница явно раздосадована тем, что она перестала звонить. ― Скажите, от Майкла слышно что-нибудь? Как он?

В трубке наступило молчание, потом уверенно, внятно донеслось:

― Майки дома. Что, не звонил тебе? Ты с ним не виделась?

У Кей внутри что-то оборвалось, к горлу подступили унизительные слезы. Она спросила чужим голосом:

― И давно он дома?

― Полгода.

― Вот оно что, ― сказала Кей. ― Понятно. ― Да, все было понятно. Ее бросило в жар от стыда, что мать Майкла видит, как мало она значит для ее сына. И сразу стыд сменился злостью. Злостью на Майкла, на его мать, на всех этих пришлых ― злостью на итальянцев, которые не способны хотя бы просто из приличия поддерживать видимость дружеских отношений, даже если любовным отношениям настал конец. Неужели Майкл не понимает, что ей, как другу, небезразлична его судьба, даже если она ему больше не интересна как женщина, даже если он раздумал жениться? Неужели он воображает, что она, как какая-нибудь дремучая итальяночка, готова наложить на себя руки или закатить скандал, что ее, несчастную, обманули и бросили? Кей постаралась говорить как можно ровнее: ― Понятно, спасибо большое. Очень рада, что Майкл дома и у него все хорошо. Я только это и хотела узнать. Больше я звонить не буду.

Голос миссис Корлеоне зазвучал нетерпеливо, она как будто не слышала того, что сказала Кей:

― Хочешь повидать Майки, приезжай. Будет ему сюрприз. Бери такси, я скажу охране у ворот, они заплатят. Посули таксисту вдвое против того, что покажет счетчик, иначе не поедет в такую даль. Но сама не расплачивайся. Мужнин человек на воротах заплатит.

― Это невозможно, миссис Корлеоне, ― холодно отозвалась Кей. ― Если бы Майкл хотел меня увидеть, он бы давно позвонил. Очевидно, у него нет желания возобновлять наше знакомство.

Нетерпение в голосе миссис Корлеоне усилилось.

― Такая приятная девушка, и ноги хорошие, а умом не вышла. ― Она насмешливо фыркнула. ― Ты ко мне приедешь, а не к Майки. Мне надо с тобой поговорить. Садись и приезжай. И не плати за проезд. Я тебя жду. ― В телефоне щелкнуло. Миссис Корлеоне повесила трубку.

Можно было перезвонить, сказать, что она не приедет. Но Кей знала, что должна повидаться с Майклом, поговорить ― пусть даже это будет вежливый разговор давних знакомых. Раз он дома и больше не скрывается, стало быть, та жуткая история кончилась благополучно и он опять вернулся к нормальной жизни. Она вскочила и принялась наводить красоту, готовясь к встрече. Долго возилась, накладывая косметику, выбирая платье. Долго разглядывала себя в зеркале, когда была готова. Похорошела она с тех пор, как Майкл скрылся? Или же он сочтет, что постарела, подурнела? Фигура стала более женственной, шире в бедрах, полней в груди ― считается, что итальянцам такие по вкусу, хотя Майкл всегда говорил, что ему нравится ее хрупкость. Впрочем, это не имело значения, Майкл явно не хочет больше поддерживать с нею отношения, если ни разу не позвонил ей за целых шесть месяцев.

Таксист, которого она остановила, упорно отказывался везти ее в Лонг-Бич, покуда она с милой улыбкой не пообещала, что заплатит вдвое больше, чем покажет счетчик. Через час она подъезжала к парковой зоне под городом Лонг-Бич. Здесь многое изменилось. Жилой пятачок, где стояли особняки, был обнесен чугунной оградой, въезд преграждали чугунные ворота. Мужчина в белом пиджаке и алой рубашке отворил ворота, взглянул на счетчик, сунув голову в окно машины, и отсчитал таксисту деньги. Тот удовлетворенно крякнул, пересчитав их, и Кей, видя, что все в порядке, вышла и направилась по асфальтированной площадке к центральному особняку.

Дверь открыла миссис Корлеоне, встретив Кей, которая этого не ожидала, сердечным объятьем. Придирчиво оглядела ее с головы до ног и безапелляционным тоном вынесла суждение:

― Красивая. Дураки у меня сыновья. ― Она потянула Кей в дом и, как когда-то давно, повела на кухню, где уже булькал кофейник и стояло блюдо с едой. ― Майкл скоро приедет, садись.

Села сама и, настойчиво потчуя Кей, принялась подробно, с живым любопытством, ее расспрашивать. С видимой радостью приняла известие, что Кей стала школьной учительницей, что в Нью-Йорк приехала навестить старых подруг и что ей только двадцать четыре года. Слушала и кивала головой, будто каждый из этих фактов соответствовал некоему реестру, составленному ею в уме. Кей от волненья способна была лишь кое-как отвечать на вопросы, ничего не прибавляя.

Она увидела его в окно. К дому подъехала машина, из нее вышли двое. За ними ― Майкл. Он выпрямился и что-то сказал одному из мужчин, стоя левым боком к кухонному окну. На щеке внизу была вмятина ― как если б ребенок, расшалясь, продавил ударом лицо целлулоидного голыша. Как ни странно, в ее глазах это не портило его, но у нее тотчас же навернулись слезы. Она увидела, как он приложил белоснежный платок ко рту, потом к носу, подержал так минутку и отвернулся, входя в дом.

Слышно было, как открылась дверь; в коридоре, ведущем на кухню, раздались его шаги. Он вошел ― и увидел ее за столом с его матерью. Первое мгновенье он оставался совершенно неподвижен, потом еле заметно улыбнулся краем рта; слева улыбке мешала вмятина. И Кей, которая раз сто репетировала про себя небрежное: «Ну, привет ― вот и встретились», сорвалась со стула и кинулась к нему на шею, пряча мокрое лицо у него на груди. Он поцеловал ее в щеку, подождал, пока она успокоится, и, обняв за плечи, повел из дома к своей машине. Отмахнулся от телохранителя. Они выехали за ворота; Кей, сидя рядом с ним, стирала с лица платком остатки наведенной красоты.

― Я не хотела, это само получилось, ― сказала она. ― Просто никто не говорил мне, как сильно тебя покалечили.

Майкл рассмеялся и потрогал вмятину.

― Ты об этом? Да пустяки. Синусит себе нажил, а так... Теперь, когда я дома, пожалуй, надо будет привести это дело в порядок. Я не мог написать тебе ― и ничего не мог. Это ты должна понять прежде всего.

― Поняла.

― У меня есть квартира в городе. Хочешь, поедем туда, нет ― можем в ресторан, пообедаем, выпьем.

― Я не хочу есть, ― сказала Кей.

Некоторое время они ехали молча по дороге в Нью-Йорк. Майкл спросил:

― Ну ты как, сдала на бакалавра?

― Сдала. Учительствую теперь дома в начальных классах. А скажи, все же выяснилось, кто на самом деле убил полицейского? Ты поэтому смог вернуться?

Майкл ответил не сразу:

― Да, выяснилось. Ты разве не читала? Было во всех нью-йоркских газетах.

Значит, он все-таки не убийца! Кей просияла от радости.

― К нам в городок приходит только «Нью-Йорк таймс». Запрятали, наверное, эту новость куда-нибудь на восемьдесят девятую страницу. Если б я прочитала, то позвонила бы твоей матери гораздо раньше... ― Она вдруг запнулась. ― Смешно признаться, но после разговоров с ней я почти готова была верить, что это сделал ты. И вот сейчас, за чашкой кофе, как раз перед тем, как ты вошел, узнаю от нее про этого ненормального, который во всем сознался.

Майкл сказал:

― Может быть, она и сама сначала этому верила.

― Как так? Родная мать?

Майкл усмехнулся.

― Матери, они вроде полицейских. Всегда верят худшему.

В Нью-Йорке он поставил машину в гараж на Малбери-стрит ― владелец гаража поздоровался с ним, как со старым знакомым. Они завернули за угол, подошли к некогда импозантному, но обветшалому дому, стоящему в ряду таких же запущенных строений. Майкл открыл парадную дверь своим ключом; внутри дом поражал чистотой, богатством обстановки, как городская резиденция миллионера. Майкл поднялся по лестнице и впустил Кей в квартиру с огромной светлой гостиной, к которой примыкала просторная кухня; другая дверь вела в спальню. Майкл достал из бара в углу гостиной бутылки, смешал себе и ей коктейли. Они посидели на диване, помолчали.

― Ну, что, ― тихо сказал Майкл. ― Пошли в спальню?

Кей отпила большой глоток и улыбнулась.

― Да.

Для Кей все было между ними как прежде, только Майкл теперь вел себя жестче, проще, без былой нежности, словно бы держась с нею настороже. Она старалась не замечать. Говорила себе, что это пройдет. Мужчины в подобных ситуациях, как ни парадоксально, более впечатлительны. Для нее самой, хоть два года прошло, не было ничего естественнее на свете, чем лежать в постели с Майклом. Будто он с нею вовсе не разлучался.

― Ты мог написать ― ты мог довериться мне, ― говорила она, крепче прижимаясь к нему. ― Я соблюдала бы omerta, принятую в Новой Англии. Янки, знаешь, тоже умеют молчать.

Майкл негромко засмеялся в темноте.

― Я не надеялся, что ты будешь ждать. Мне и в голову не приходило, что ты способна ждать меня после того, что случилось.

Кей быстро проговорила:

― Я ни минуты не верила, что это ты убил тех двоих. Разве что, может быть, иногда, после разговоров с твоей матерью. Но в глубине души ― не верила. Я слишком хорошо тебя знаю.

Она услышала, как он вздохнул.

― Неважно, убивал я или нет. Придется тебе это усвоить.

Кей несколько опешила от его холодного тона.

― Так ты скажи мне все же ― убивал или не убивал?

Майкл сел, прислонясь к подушке; в темноте чиркнул спичкой, закурил.

― А что, если я скажу ― выходи за меня замуж. Или для этого я должен сначала ответить на твой вопрос?

Кей сказала:

― Мне все равно, я люблю тебя ― мне это все равно. И ты, если б любил, не боялся бы сказать мне правду. Не боялся, что я донесу в полицию. Значит, вот в чем дело, да? Ты действительно гангстер, так ведь? Только для меня это, в общем, не главное. Главное ― что ты меня, очевидно, не любишь. Даже не позвонил мне, когда вернулся домой.

Майкл затянулся, горячий пепел от его сигареты упал на голую спину Кей. Она невольно вздрогнула.

― Не пытайте меня, я все равно ничего не скажу. Шутка.

Майкл не засмеялся.

― Ты понимаешь, ― теперь голос его звучал рассеянно, ― когда я вернулся, то не почувствовал особой радости, что снова вижу своих. Отца с матерью, Конни, Тома. Приятно было, конечно, но, в сущности, меня это не трогало. А вот сегодня увидел тебя у нас на кухне и по-настоящему обрадовался. Это, ты как считаешь, любовь?

― Во всяком случае, где-то близко.

Их снова бросило друг к другу. На этот раз Майкл был с нею нежней. Потом он пошел принести им выпить. Вернулся и сел в кресло лицом к кровати.

― Давай серьезно, ― сказал он. ― Как ты насчет того, чтобы пожениться? ― Кей с улыбкой пригласила его жестом в постель. На этот раз Майкл тоже ответил ей улыбкой. ― Да нет ― серьезно. О том, что было, я тебе ничего рассказать не могу. Сейчас я работаю на отца. Меня готовят в преемники семейного дела по импорту оливкового масла. Но у семьи, у моего отца, есть, как ты знаешь, враги. Может так получиться, что ты в молодые годы станешь вдовой ― не обязательно, но есть такая вероятность. И еще. Я с тобой не стану делиться по вечерам тем, что происходит у меня на работе. Не стану посвящать тебя в свои дела. Ты будешь мне женой, но не товарищем, как принято выражаться. Товарищем ― равной ― ты быть не можешь.

Кей приподнялась на локтях и включила массивную лампу, стоящую на ночном столике; зажгла сигарету. Откинулась на подушки.

― Ты говоришь мне, иными словами, что ты гангстер, так? ― сказала она спокойно. ― Что ты причастен к убийствам, к разным иным преступлениям, связанным с убийством людей. И мне об этой стороне твоей жизни возбраняется не только задавать вопросы, но даже и думать. Вроде как в фильмах ужасов, когда чудовище предлагает красавице стать его женой. ― Майкл, который сидел, повернувшись к ней изувеченной стороной лица, усмехнулся. Кей покаянно спохватилась: ― Ой, Майкл, я вообще не замечаю эту ерунду, честное слово!

Майкл рассмеялся:

― Я знаю. А мне даже нравится так, если бы еще только из носу не лило.

― Ты сам сказал ― давай серьезно, ― продолжала Кей. ― Ну, поженимся, ― что же это будет за жизнь для меня? Как у твоей матери, как у добропорядочной итальянской домохозяйки ― дети, дом, и все? А если что-то случится? Это ведь может кончиться тюрьмой.

― Не может, ― сказал Майкл. ― Могилой ― да, тюрьмой ― нет.

Уверенность, с какою это было сказано, вызвала у Кей короткий смешок, в котором к веселости странным образом примешивалась гордость.

― Ну как можно такое утверждать? Ты вдумайся!

Майкл вздохнул:

― Все это вещи, которые я не могу с тобой обсуждать, которых я не хочу касаться, говоря с тобою.

Кей надолго замолчала.

― И все-таки. Почему ты хочешь на мне жениться, если за столько месяцев не собрался позвонить? Что, я так хороша в постели?

Майкл кивнул с серьезным видом:

― Безусловно. Только я это ведь и так имею, зачем бы мне ради этого жениться? Послушай, я не требую ответа немедленно. Будем с тобой продолжать встречаться. С родителями посоветуйся. Отец у тебя, я слышал, очень крутого, по-своему, замеса человек. Посмотри, что он скажет.

― Ты все-таки не ответил, почему, почему хочешь на мне жениться, ― сказала Кей.

Майкл выдвинул ящик ночного столика, достал белый носовой платок и поднес его к лицу. Высморкался, вытер нос.

― Вот тебе отличный повод не выходить за меня. Каково это, представляешь, иметь рядом субъекта, который без конца сморкается?

Кей отозвалась нетерпеливо:

― Брось, не отшучивайся. Я задала тебе вопрос.

Майкл опустил руку, держащую платок.

― Ладно, ― сказал он. ― Один раз я тебе отвечу. Ты ― единственная, к кому я привязан, кто мне дорог. Я не звонил, так как не мог, повторяю, предположить, что ты ко мне не потеряешь интерес после той истории. Можно было, конечно, домогаться тебя, запудрить тебе мозги, но не хотелось. Я кое-что открою тебе сейчас ― но с тем условием, чтобы никто другой не узнал, даже твой отец. Лет через пять, если все будет нормально, семья Корлеоне перейдет на совершенно легальное положение. Это потребует известных усилий и известного риска ― тут-то у тебя и появится шанс остаться состоятельной вдовой. Почему я зову тебя замуж? Потому что ты мне нужна. И потому, что хочу иметь семью и детей ― пора. Но я не хочу, чтоб моим детям пришлось испытать на себе мое влияние, как мне пришлось испытать влияние моего отца. Я не говорю, что отец сознательно оказывал на меня давление. Нет. Никогда. Никогда не заводил речи даже о моем участии в семейном бизнесе. Мечтал увидеть меня учителем, врачом ― кем-нибудь из этой области. Но события приняли скверный оборот, и мне пришлось ввязаться в борьбу на стороне моей семьи. Потому пришлось, что я люблю своего отца, восхищаюсь им. Я не встречал человека, столь достойного уважения. Он всегда был хорошим мужем и отцом, хорошим другом тем, кому в жизни меньше повезло. Есть и иная сторона его личности, но для меня, как его сына, это несущественно. Как бы то ни было, я не хочу, чтобы то же произошло с моими детьми. Пусть испытывают на себе твое влияние. Пусть растут стопроцентными американцами, настоящими, без обмана. Может, им придет в голову заняться политикой ― а не им, так их внукам. ― Майкл широко улыбнулся. ― Может, кто-то из них станет президентом Соединенных Штатов. А что, черт возьми? Мы, когда в Дартмуте учили историю, покопались в прошлом всех президентов ― так у них по отцам и дедам просто виселица плакала! Хорошо, я не гордый, пусть мои дети станут врачами, учителями, музыкантами. К семейному бизнесу я их на пушечный выстрел не подпущу. В любом случае к тому времени, как они подрастут, я оставлю дела. Поселимся с тобой где-нибудь на природе, вступим в местный клуб ― простой, здоровый образ жизни для американской четы с достатком. Как тебе такая перспектива?

― Замечательно. Только вот насчет вдовы ― что-то слишком бегло.

― Это маловероятно. Упомянул лишь для полной достоверности. ― Майкл промокнул нос платком.

― Не верю я, не могу поверить, что ты такого сорта человек, ну нету этого в тебе, воля твоя! ― На лице Кей было мучительное недоумение. ― Как может такое быть, это же просто недоступно разуменью!

― Смотри, ― мягко сказал Майкл. ― Я больше ничего не буду объяснять. Тебе, знаешь, нет надобности задумываться о подобных вещах, они, по сути, к тебе не имеют отношения ― ни к нашей жизни, если мы поженимся.

Кей покачала головой.

― Да, непонятно только, зачем жениться, зачем намекать, будто ты меня любишь, ― ты ведь избегаешь этого слова, хоть только что говорил, что любишь отца. Про меня ты этого не сказал ни разу, и неудивительно, если ты опасаешься рассказать мне о самом главном в твоей жизни. Как можно жениться на женщине, которой не доверяешь? Твой отец доверяет твоей матери. Я знаю.

― Правильно, ― сказал Майкл. ― Но это не значит, что он ей все рассказывает. И знаешь, у него есть основания ей доверять. Не потому, что он на ней женился, что она его жена. Но она родила ему четырех детей в годы, когда рожать детей было небезопасно. Она выхаживала и оберегала его, когда в него стреляли. Верила в него. Сорок лет он неизменно оставался первой ее заботой, самым главным долгом. Пройди этот путь ― тогда я, может быть, и расскажу тебе кое-что, о чем тебе, для твоего же блага, лучше бы никогда не слышать.

― А жить надо будет тоже в парковой зоне?

Майкл кивнул:

― Это ничего, у нас будет отдельный дом, своя жизнь. Мои родители не имеют привычки вмешиваться. Но покуда все не утрясется, я должен жить в парковой зоне.

― Потому что жить вне ее тебе опасно, ― сказала Кей.

Первый раз со времени их знакомства она увидела Майкла разгневанным. Холодная отчужденность не проявилась внешне ни в жесте, ни в голосе. Леденящая волна гнева исходила от него, подобно дыханию смерти, и Кей поняла, что если все же решит не выходить за него, то причиной такого решения будет вот этот холод.

― У тебя неверное представление о моем отце и семье Корлеоне, ― сказал Майкл. ― Муры собачьей нахваталась из кино, из газет. Объясняю последний раз ― и учти, последний. Мой отец ― деловой человек, который старается обеспечить свою жену и детей. И друзей, которые могут понадобиться ему в трудную минуту. Он живет не по общим правилам ― потому что правила того общества, в котором мы живем, обрекли бы его на существование, неприемлемое для такого человека, как он, ― для такой сильной, недюжинной натуры. Пойми одно, он считает себя ровней всем этим президентам, премьер-министрам, членам Верховного суда, губернаторам и прочим сановным шишкам. Он отказывается признавать над собою их волю. Отказывается жить по правилам, установленным другими, ― правилам, навязывающим ему на каждом шагу поражение. Конечная цель у него ― все-таки войти в это общество, но сохраняя за собой известное могущество, ибо того, кто беззащитен, общество не защищает. А до тех пор ― руководствоваться собственными моральными правилами, которые он ставит куда выше узаконенных.

Дата добавления: 2015-08-21