Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

ГЛАВА 4 20 страница

Читайте также:
  1. Contents 1 страница
  2. Contents 10 страница
  3. Contents 11 страница
  4. Contents 12 страница
  5. Contents 13 страница
  6. Contents 14 страница
  7. Contents 15 страница

 

Операция закончилась. Люси укатили в послеоперационную, Джул остался поговорить с Келнером. Келнер излучал довольство ― первый признак, что все прошло хорошо.

 

― Никаких осложнений, друг мой, ― объявил он Джулу. ― Ничего там у нее не растет, простейший случай. Прекрасный тонус, что вообще-то для подобных случаев нехарактерно, и теперь она в отличной форме на предмет утех и забав. Завидую вам, коллега. Какое-то время, естественно, придется подождать, но впоследствии вы, даю гарантию, одобрите мою работу.

 

Джул рассмеялся:

 

― Вы, доктор, прямо-таки Пигмалион. Правда, изумительная работа.

 

Доктор Келнер прищелкнул языком.

 

― Это все детские игрушки, как и ваши аборты. Если бы в обществе преобладал здравый взгляд на вещи, такие люди, как мы с вами, люди действительно талантливые, могли бы делать важную работу, а эту муть предоставить рабочим клячам. Я, кстати, направлю к вам одну барышню на следующей неделе ― очень славная барышня, такие, похоже, как раз и попадают всегда в беду. Таким образом мы сквитаемся за сегодняшнее.

 

Джул пожал ему руку.

 

― Спасибо, доктор. Выбирайтесь к нам сами как-нибудь, заведение угощает, и на полную катушку, ― это я вам устрою.

 

Келнер посмотрел на него с кривой усмешкой.

 

― Я каждый день веду игру, мне рулетка или игральный стол не требуются. Я и без них слишком часто испытываю судьбу. Вы, Джул, себя там попусту расходуете. Еще годика два, и можете вообще забыть о серьезной хирургии. Уже не потянете.

 

Джул знал, что это не упрек, а предостережение. Но настроение все равно испортилось. Люси должны были продержать в послеоперационной как минимум полсуток, так что он закатился в город и напился допьяна. Отчасти ― из чувства облегчения, что для Люси все завершилось так благополучно.

 

Наутро, придя в больницу ее проведать, он, к изумлению своему, обнаружил, что палата завалена цветами, а у постели сидят двое посторонних мужчин. Люси с сияющим лицом полулежала на подушках. Озадаченность Джула имела свое объяснение: Люси порвала отношения со своими родичами и просила его никому ничего не сообщать, разве что в экстренном случае, если что-то пойдет не так. Фредди Корлеоне, конечно, знал, что она ложится на небольшую операцию, без этого оба они не могли бы отлучиться с работы ― Фредди еще прибавил, что отель полностью возьмет на себя оплату больничных счетов.

 

Люси стала знакомить его с посетителями, и одного из них Джул сразу узнал. Знаменитый Джонни Фонтейн. Второго, большого, сильного, с нагловатой и обезоруживающей усмешкой, звали Нино Валенти. Оба пожали ему руку ― и забыли о его присутствии. Они подтрунивали над Люси, вспоминали свой старый квартал в Нью-Йорке, какие-то случаи из детства, каких-то людей; ко всему этому Джул не имел никакого отношения.

 

― Я потом зайду, ― сказал он Люси. ― Мне все равно нужно повидать доктора Келнера.

 

Но Джонни Фонтейн уже включил на полную мощность свое обаяние.

 

― Одну минуту, приятель, нам самим пора уходить, посидите с болящей! Глядите за ней хорошенько, док!

 

Джул заметил характерную хрипоту в его голосе и вдруг вспомнил, что уже больше года Джонни Фонтейн не поет ― что «Оскара» ему присудили за сыгранную роль, а не за пение. Неужели в столь зрелом возрасте у него сломался голос, а газеты умолчали об этом ― и все кругом умолчали? Джул обожал закулисные секреты, он прислушивался к голосу Фонтейна, пытаясь определить, отчего он мог так измениться. Возможно, просто перенапряжение или, может быть, перепил, перекурил ― перегулял, наконец. Голос звучал очень неприятно, с таким и думать нечего мурлыкать на эстраде.

 

― Вы, кажется, горло простудили? ― спросил он осторожно.

 

Фонтейн вежливо отозвался:

 

― Натрудил, если уж на то пошло, ― петь попробовал вчера вечером. Очевидно, не способен усвоить нехитрую истину, что с годами голос изнашивается. Старость, никуда не денешься. ― Он сверкнул бесшабашной улыбкой.

 

Джул небрежно сказал:

 

― А врачи вас смотрели? Может быть, имеет смысл полечиться?

 

У Фонтейна заметно убавилось обаяния. Он окинул Джула долгим неприветливым взглядом.

 

― Это первое, что я сделал, еще два года назад. Лучшие специалисты. В том числе мой личный врач, а его считают самой крупной величиной в Калифорнии. Рекомендовали побольше отдыхать, не утомляться. Ничего страшного, это возрастное. С годами голос меняется.

 

 

Он отвернулся и продолжал прерванный разговор, подчеркнуто обращаясь только к Люси, очаровывая ее, как привык очаровывать всех женщин. Джул прислушался еще внимательней. Наверняка новообразование на связках. Почему же, черт возьми, специалисты его проглядели? Может быть, злокачественное и неоперабельное? Но тогда лечат другими способами.

 

Он перебил Фонтейна новым вопросом:

 

― И когда вас последний раз смотрел специалист?

 

― Года полтора назад. ― Было видно, что Фонтейна раздражают эти вопросы и он сдерживается только ради Люси.

 

― Ну, а личный врач, он-то вас проверяет время от времени?

 

― Естественно, ― с досадой сказал Джонни Фонтейн. ― Делает кодеиновые спринцевания, обследует. Говорит, происходит нормальный процесс старения ― ну и попойки там, курение, всякое такое. Или вы, может, больше его в этом смыслите?

 

― А кто это, как фамилия?

 

Фонтейн слегка напыжился.

 

― Таккер ― доктор Джеймс Таккер. Вам что-нибудь говорит это имя?

 

Это имя, связанное со знаменитыми кинозвездами преимущественно женского пола, с бешено дорогим оздоровительным центром на сельской ферме, говорило о многом.

 

― Как же. Шустрый господин, ― с усмешкой сказал Джул. ― Одет как картинка.

 

Фонтейн уже не скрывал своей злости.

 

― Вы, по-вашему, лечите лучше?

 

Джул усмехнулся еще шире:

 

― А вы поете лучше Кармен Ломбардо?

 

И несколько оторопел, когда Нино Валенти громко заржал, хватив о стул кулаком. В ответ на довольно среднего качества остроту. С очередным пароксизмом гогота Джула достиг запах виски, и ясно стало, что этот мистер Валенти, или как его там, с утра пораньше успел хорошо набраться.

 

Фонтейн посмотрел на друга с улыбкой:

 

― Эй, тебе положено моим, а не его остротам смеяться.

 

Люси меж тем выпростала руку из-под одеяла и притянула Джула ближе к себе.

 

― Ты не гляди, что у него несерьезный вид, ― сказала она. ― Перед тобой хирург высочайшего класса, и если он говорит, что он лучше доктора Таккера, то, стало быть, он и есть лучше. Слушайся его, Джонни.

 

Вошла сестра и объявила, что свиданье окончено. Больною должен заняться палатный врач, и без посторонних. Джулу забавно было видеть, что Люси, прощаясь с Джонни Фонтейном и Нино Валенти, слегка отвернулась, подставив для поцелуя щечку, а не губы, ― они, впрочем, приняли это как должное. От Джула она не отвернулась.

 

― Попозже приходи еще, ладно? ― шепнула она.

 

Он кивнул ей в ответ.

 

Они вышли в коридор. Нино Валенти спросил:

 

― Почему понадобилась операция? У нее что-нибудь серьезное?

 

Джул покачал головой:

 

― Так, мелкие неполадки по женской части. Самая обычная вещь, можете мне поверить. Меня это волнует больше вас ― я рассчитываю жениться на этой девушке.

 

Теперь они смотрели на него с интересом.

 

― А вы откуда узнали, что она в больнице? ― спросил он.

 

― Фредди звонил, попросил, чтобы мы к ней зашли, ― сказал Фонтейн. ― Мы же все росли вместе, жили по соседству. Когда сестра Фредди выходила замуж, Люси была подружкой на свадьбе.

 

― Понятно. ― Джул не подал вида, что знает эту историю во всех подробностях, ― возможно, из-за той осторожности, какую они проявляли, оберегая Люси и историю ее отношений с Санни.

 

Когда они шли по коридору, он снова обратился к Фонтейну:

 

― Я пользуюсь в этой больнице известными привилегиями как врач-консультант ― давайте взгляну сейчас на ваше горло?

 

Фонтейн отмахнулся:

 

― Мне некогда сейчас.

 

Нино Валенти ввернул:

 

― Этому горлышку цена мильон ― так он и позволил каждому коновалу туда лазить. ― Джул видел, что Валенти ухмыляется, явно приняв его сторону.

 

Джул дружелюбно отозвался:

 

― А я не коновал. Я, между прочим, считался лучшим среди молодых хирургов всего Восточного побережья, пока не погорел на аборте. И лучшим диагностом.

 

Это, как он и предвидел, заставило их отнестись к его словам серьезней. Правдивое признание внушало мысль, что высокой оценке собственных профессиональных достоинств тоже можно верить.

 

Валенти нашелся первым:

 

― Если вы не понадобитесь Джонни, может, посмотрите одну мою знакомую ― я, правда, не ее горло имею в виду.

 

Фонтейн с плохо скрытым беспокойством спросил:

 

― Сколько вам нужно времени?

 

― Десять минут.

 

Это было заведомое вранье, но Джул был убежденным сторонником вранья. Лечить и говорить при этом правду ― такое попросту трудно совместимо, кроме как в самых крайних случаях, да и то не всегда.

 

― Ну, хорошо. ― От тревоги осипший голос Фонтейна звучал натужней, глуше.

 

Джул, заручась помощью дежурной сестры, нашел свободный кабинет. Там было не все, что ему требовалось, но на первый случай хватило. Через десять минут он уже точно знал, что на голосовых связках есть опухоль, ― это было несложно установить. Но Таккер-то хваленый куда, подлец, глядел? Жулик, павлин голливудский! Да у него, прохвоста, чего доброго, и разрешения нет практиковать, а если есть, то надо отобрать!.. Теперь Джул действовал, не считаясь с тем, что ему скажут эти двое. Он снял трубку внутреннего телефона и попросил, чтобы к нему спустился ларинголог. Потом выпрямился и взглянул на Нино Валенти:

 

― Боюсь, что это надолго, ― вам, пожалуй, не стоит ждать.

 

Фонтейн уставился на него, словно не веря своим ушам:

 

― Вы что это, держать меня здесь вздумали? Каков нахал! Вообразил, что я ему дам ковыряться в моем горле!

 

Джул, с неожиданным для себя удовольствием, врезал ему между глаз:

 

― Поступайте как знаете, дело хозяйское. У вас в гортани, на голосовых связках, ― опухоль. Хотите, оставайтесь здесь, и мы за несколько часов выясним, какого она происхождения ― злокачественная или нет. Будем решать, нужна ли операция. Я изложу вам все необходимое, от и до. Назову лучшего в стране специалиста по этой части, и он сегодня же к вечеру прилетит сюда ― на ваши, разумеется, деньги и в случае, если я это сочту необходимым. Не хотите ― ступайте ищите помощи у вашего придворного шарлатана либо решайте в холодном поту, к кому бы другому обратиться, может, вам порекомендуют какого-нибудь безграмотного костоправа: Тогда, если опухоль злокачественная и будет увеличиваться, вам вырежут всю гортань, иначе вы умрете. Как вариант ― вообще ничего не предпринимать и жить, дрожа. Или вы остаетесь здесь со мной, и мы за несколько часов получаем ясную картину. Хотя, возможно, у вас есть более важные дела? Валенти сказал:

 

― Задержимся маленько, Джонни, какого лешего. Я схожу вниз, позвоню на студию. Скажу только, что мы задерживаемся, без объяснений. И ― назад к тебе.

 

Обследование затянулось надолго, но принесло свои плоды. Предварительный диагноз ларинголога, насколько Джул мог судить по результатам рентгена и анализу мазка, полностью подтвердился. Посреди многочисленных манипуляций был момент, когда Джонни Фонтейн, сидя с перемазанным йодом ртом, задыхаясь от марлевого тампона в горле и преодолевая позывы к рвоте, сделал попытку сбежать. Нино Валенти обхватил его за плечи и силой водворил назад в кресло. Когда все было закончено, Джул, весело блестя глазами, повернулся к Фонтейну и объявил:

 

― Бородавки!

 

Фонтейн не понял. Джул повторил:

 

― Бородавки выросли, вот и все. Сдерем их за милую душу, точно кожицу с колбасы. Через пару месяцев будете как новенький.

 

Валенти гаркнул «ура!», но Джонни Фонтейн нахмурился.

 

― А петь я потом смогу? Как это скажется на моем голосе?

 

Джул Сегал пожал плечами:

 

― Гарантий нет. Но вы же все равно не можете петь, так какая разница?

 

Фонтейн покосился на него с неприязнью.

 

― Вы бы, любезный, соображали, что говорите, черт возьми! Обрадовал, называется, ― сообщил приятную новость. Хотя она означает, что мне, возможно, не придется больше петь. Ведь так? Есть шанс, что не придется?

 

Джула наконец проняло. Он делал все, что положено врачу, и радовался, ощутив вкус настоящей работы. Такое благодеяние оказал стервецу, а он еще кобенится! Он холодно произнес:

 

― Послушайте, мистер Фонтейн. Во-первых, я вам не «любезный». Я ― доктор медицины, и потрудитесь называть меня «доктор». Далее. Да, я сообщил вам чрезвычайно приятную новость. Когда я вас привел сюда, я был уверен, что на связках злокачественное новообразование и нужно будет удалять всю гортань. Если вообще уже не поздно. Я волновался, как бы не пришлось сообщить вам, что вы покойник. Вот почему я с таким восторгом сказал «бородавки». Оттого что вы столько удовольствия мне доставляли своим пением, сколько свиданий в молодые годы у меня завершилось благодаря ему успехом, ― оттого что вы подлинный артист. Но вместе с тем и человек, крайне испорченный славой. Вы думаете, раз вы Джонни Фонтейн, то у вас рака быть не может? Или неоперабельной опухоли мозга? Или инфаркта? Думаете, что вы не умрете никогда? Что на приятной музыке свет клином сошелся? Горя вы не видели, вот что. Прогуляйтесь по этой больнице ― и вы серенады будете петь своим бородавкам. А потому кончайте валять дурака и делайте, что положено. Пусть ваш лжемедик, этот Адольф Менжу в роли врача, найдет вам приличного хирурга, но если сам вздумает соваться в операционную, я вам советую заявить в полицию, что совершено покушение на вашу жизнь.

 

Он круто повернулся и пошел к двери. Валенти за его спиной произнес:

 

― Молодчина, док, так его!

 

Джул оглянулся на него:

 

― Скажите, а вы каждый день надираетесь с утра пораньше?

 

― Ага.

 

Нино Валенти ухмылялся так добродушно, что Джул сказал ему мягче, чем собирался:

 

― Имейте в виду, от силы лет пять протянете, если будете продолжать в том же духе.

 

Валенти, пританцовывая с тяжеловесной грацией, двинулся к нему. Обхватил Джула за плечи, обдав его густой струей перегара. Его распирало от веселья.

 

― Пять лет? ― переспросил он, задыхаясь от смеха. ― Родимые мои, да почему ж так долго?

 

Через месяц после операции Люси Манчини сидела у плавательного бассейна лас-вегасской гостиницы, держа в одной руке стакан с коктейлем, а другой приглаживая кудри Джулу Сегалу, положившему ей голову на колени.

 

― Хочешь глотнуть для храбрости? ― поддразнивал ее Джул. ― Не обязательно, в номере у меня припасено шампанское.

 

― А ты уверен, что ничего так скоро? ― спросила Люси.

 

― Послушай, с врачом имеешь дело! Великий день настал. Ты хоть соображаешь, я буду первый в истории медицины хирург, который проверил на себе результаты своей сенсационной операции? Как говорится, до и после. Заранее предвкушаю, как буду это описывать в статье для научного журнала. Значится, так ― «если неоспоримую приятность «до» мы объясним причинами психологического свойства и глубиной познаний инструктора-хирурга, то coitus в послеоперационный период обязан своими высокими качествами исключительно неврологическим...» ― на этом месте у Джула вырвался негодующий вопль, так как Люси больно дернула его за вихор.

 

― Во всяком случае, если тебе не понравится, имею полное право сказать, что сам виноват. ― Она посмотрела на него сверху вниз, улыбаясь.

 

― Фирма работает с гарантией. Замысел ― мой, старику Келнеру я просто дал возможность заняться физическим трудом... Ну, отдыхаем, впереди долгая ночь научных изысканий.

 

Когда они поднялись к себе в люкс ― они теперь жили вместе, ― обнаружилось, что Люси поджидает сюрприз: сногсшибательный ужин, а рядом с ее бокалом для шампанского, в футляре от ювелира, ― обручальное кольцо с огромным бриллиантом.

 

― Видишь, как я уверен в качестве своей работы, ― сказал Джул. ― Поглядим теперь, как ты оправдаешь эту уверенность.

 

Он был очень нежен с нею и очень осторожен. Ей поначалу было немного боязно, невольно плоть ее отпрянула от его прикосновенья ― потом, осмелев, она почувствовала, как ее страсть набирает доселе не изведанную силу, ― и, когда первоначальное «изыскание» подошло к концу и Джул прошептал:

 

― Ну, мастер я своего дела?

 

Люси, тоже шепотом, горячо подтвердила:

 

― Да, да, и еще раз да!

 

И оба прыснули, вновь приступая к процессу «изысканий».

 

КНИГА ШЕСТАЯ

 

 

ГЛАВА 23

 

 

Многое сделалось наконец понятным Майклу Корлеоне в судьбе отца и его характере за пять месяцев жизни изгнанником на сицилийской земле. Понятно стало, откуда берутся люди, подобные Люке Брази или неистовому caporegime Клеменце, и почему безропотно мирится с отведенной ей ролью его мать. Ибо он на Сицилии увидел, во что бы обратились они, если бы предпочли не бороться с уготованной им долей. Он понял, почему дон так любит повторять, что каждому человеку дана своя, единственная судьба. Ему открылись истоки неуважения к законной власти, к правительству ― истоки ненависти ко всякому, кто нарушит обет молчания, omerta.

 

В истрепанном костюме и затасканной кепчонке он сошел на берег в Палермо; оттуда его переправили вглубь острова, в самое сердце глухой провинции, где безраздельно господствовала мафия и местный capo-mafioso, главарь ее, был в большом долгу перед доном Корлеоне за какую-то важную услугу в прошлом. В этой провинции и находился городишко Корлеоне, в честь которого его отец, бежав в Америку, некогда взял себе новую фамилию. Но никого из родни у дона здесь в живых не осталось. Женщины поумирали, состарясь, мужчины пали жертвой кровной мести либо, подобно ему, покинули родные края ради Америки, Бразилии или другой провинции где-нибудь в материковой части Италии. Маленький, задавленный бедностью городок занимал, как ему довелось потом узнать, первое место в мире по числу убийств.

 

Майкла поселили на правах гостя в доме дядюшки capo-mafioso. Дядюшка, старый холостяк ― ему перевалило за семьдесят, ― был врач, единственный на всю округу. Сам capo-mafioso, мужчина лет пятидесяти пяти по имени дон Томмазино, приставлен бью в качестве gabbellotto смотреть за громадным поместьем, принадлежащим одной из самых знатных сицилийских фамилий. Обязанностью gabbellotto, своего рода смотрителя при богатом имении, было, помимо прочего, следить, чтобы на земли, пропадающие напрасно, не покушались бедняки: не возделывали ни клочка самовольно, не занимались браконьерством. Gabbellotto, короче, был мафиозо, нанятый оберегать владения богача от малейших, хотя бы и законных, посягательств со стороны неимущего люда. Если кому-нибудь из бедных крестьян взбредало в голову приобрести на законном основании участок необрабатываемой земли, такой дон Томмазино угрожал ему расправой, и бедняк отступался. Очень просто.

 

Еще дон Томмазино ведал в провинции распределением воды и препятствовал возведению в здешних местах новых плотин, хотя бы и санкционированному правительством в Риме. Плотины подорвали бы очень прибыльную коммерцию ― торговлю водой из артезианских колодцев на его территории, ― подорвали бы, сбив цены на воду, самые основы водоснабжения, которое здесь с таким усердием внедряли веками. Но при всем том, как мафиозо старой школы, дон Томмазино предпочитал оставаться непричастным к таким занятиям, как сбыт наркотиков или проституция. Существенно расходясь в этом с главарями современной формации, все заметнее заявляющими себя в крупных городах вроде Палермо, представителями нового поколения, которые под влиянием американских гангстеров, высланных в Италию, покончили с подобной разборчивостью.

 

Главарь местной мафии был человек весьма утробистый, «мужчина с весом» в прямом и переносном смысле, то есть способный вселять в окружающих страх. Под защитой такого человека можно было жить, ничего не опасаясь, ― тем не менее личность Майкла сочли необходимым скрывать. Границы его вселенной обозначала ныне ограда имения доктора Тазы, дядюшки дона.

 

Доктор Таза, необычно высокий для сицилийца ― без малого шести футов ростом, ― был седовлас, румян. Еженедельно, невзирая на свои семьдесят с гаком, наведывался в Палермо почтить вниманием молоденьких жриц древнейшей профессии, и чем моложе, тем лучше. Еще одним пристрастием грешил доктор Таза: он был запойный книгочей. Читал все подряд и рассуждал о прочитанном с соседями, с неграмотными крестьянами, своими пациентами, с пастухами из поместья, чем заслужил у земляков славу пустого человека. Какое им было дело до книг?

 

По вечерам доктор Таза, дон Томмазино и Майкл выходили посидеть в огромном саду, населенном мраморными статуями, которые на этом острове, казалось, чудом росли в садах бок о бок с терпкими гроздьями черного винограда. Доктор Таза рассказывал бессчетные истории о мафии и ее деяниях на протяжении столетий; Майкл Корлеоне зачарованно слушал. Подчас и дон Томмазино, размягчась от ночного благоухания и душистого, крепкого вина, от красоты и покоя этого сказочного сада, мог вспомнить случай из собственной практики. Доктор воплощал собой легенду, дон ― грубую действительность.

 

В этом античном саду перед Майклом обнажились корни, породившие таких людей, как его отец. Он узнал, что первоначально слово «мафия» означало «убежище». Потом оно стало названием тайной организации, возникшей для противоборства с правителями, которые сотни лет подавляли эту страну и ее народ. История не знает края, который подвергался бы столь жестокому насилию. Как смерч, гуляла по острову инквизиция, не разбирая, кто беден, а кто богат. Железной рукой покоряли крестьян и пастухов своей власти родовитые землевладельцы и князья католической церкви. Орудием этой власти служила полиция, в такой степени отождествляемая народом с властителями, что нет на Сицилии страшнее оскорбления, чем обозвать человека полицейским.

 

Ища способа уцелеть под беспощадной пятой самовластья, истерзанные люди научились никогда не показывать обиду или гнев. Никогда не произносить слова угрозы, поскольку в ответ на угрозу, опережая ее исполнение, тотчас последует кара. Не забывать, что общество ― твой враг и, если ты хочешь сквитаться с ним за несправедливость, нужно идти к тайным повстанцам, к мафии. Это мафия, набирая силу, ввела на Сицилии omerta ― круговую поруку, закон, повелевающий хранить молчание. В сельской местности прохожего или проезжего, который спросит дорогу до ближайшего городка, попросту не удостоят ответом. Для члена мафии величайшее из преступлений ― сказать полиции, например, кто в него стрелял. Или нанес ему увечье. Omerta сделалась для людей религией. Женщина, у которой убили мужа, не назовет полицейскому имя убийцы, имя того, кто истязал ее ребенка, изнасиловал ее дочь. Люди знали, что от властей справедливости не дождешься, ― и шли за нею к заступнице-мафии.

 

В известной мере мафия по сей день продолжала исполнять эту роль. Чуть что, люди обращались к местному capo-mafioso. Он был для жителей округи своего рода голова, радетель за общество, добродей ― и на работу пристроит, и хлеба даст, когда в доме нечего есть.

 

Однако доктор Таза не заикнулся о том ― Майкл узнал это постепенно сам, ― что с годами мафия на Сицилии сделалась инструментом в руках богатых и в определенном смысле ― тайным оплотом существующей политической системы. Она выродилась в придаток капитализма ― антикоммунистический, антилиберальный придаток, самостийно облагающий данью всякий, пусть даже самый малый, вид делового предпринимательства.

 

Впервые понял Майкл Корлеоне, почему люди такого склада, как его отец, предпочитали становиться ворами, убийцами, но не законопослушными обывателями. Страх, бесправие, нищета были слишком ужасны, независимые натуры отказывались принимать то, что им предлагало общество. Бесчеловечность законной власти представлялась им неоспоримой, и, попадая в Америку, сицилийцы зачастую не изменяли этому убеждению...

 

Доктор Таза, совершая еженедельные вылазки в палермский bordello, звал Майкла с собой, но Майкл отказывался. Поспешное бегство из Нью-Йорка помешало ему серьезно заняться сломанной челюстью, он до сих пор носил на левой стороне лица память о капитане Макклоски. Кости срослись неправильно, отчего профиль ― если глядеть слева ― приобрел несколько разбойные очертания. Майкл всегда придавал значение своей внешности, но не думал, что этот физический изъян сможет так сильно портить ему настроение. К боли, которая то усиливалась, то проходила, он относился совершенно спокойно ― просто глотал болеутоляющие таблетки, которыми его снабжал доктор Таза. Доктор предлагал и свои услуги по части лечения, но Майкл их отверг. Он успел убедиться за эти месяцы, что хуже врача, чем Таза, наверное, нет на всей Сицилии. Доктор Таза был готов читать что угодно, кроме книг по медицине, ― они, по собственному его признанию, были выше его разуменья. Только содействие самого влиятельного из главарей сицилийской мафии, который специально ездил в Палермо договариваться с педагогами насчет оценок, которые следует поставить Тазе, помогло ему в свое время сдать экзамены и получить диплом врача. Лишний пример того, сколь вредоносен был для общества паразитирующий на нем мафиозный придаток. Пригодность или непригодность в расчет не принимались. Способности, прилежание не имели значения. Крестный отец-мафиозо преподносил тебе профессию в виде подарка...

 

Времени для размышлений Майклу хватало. Днем, неизменно в сопровождении двух пастухов из поместья, подведомственного дону Томмазино, он совершал прогулки по окрестностям. Мафия часто вербовала наемных убийц из числа местных пастухов, и они брались за эту работу, потому что просто не было других способов добыть себе пропитание. Майкл размышлял об организации, созданной его отцом. Если она и дальше будет действовать успешно, то, разрастаясь подобно раковой опухоли, произведет в стране опустошение, какое уже совершилось на этом острове. Сицилия стала царством теней: мужчины разбегались во все края земли в поисках заработка на кусок хлеба либо просто спасаясь от расправы за то, что попробовали воспользоваться экономическими и политическими свободами, предоставленными законом.

 

Больше всего во время долгих прогулок Майкла поражала роскошная красота этой земли; он проходил по апельсиновым садам, образующим по всей окрестности как бы глубокие тенистые гроты, где огромные каменные змеи, изваянные до Рождества Христова, выплескивали из клыкастых пастей влагу античных водоводов. Дома, построенные в подражание древнеримским виллам, с величественными мраморными порталами, со сводчатыми потолками просторных внутренних покоев, ветшали в запустении, служа прибежищем отбившимся от стада овцам. На горизонте оголенные холмы отливали глянцем, словно нагромождения обглоданных, белесых от солнца костей. Сверкающие зеленью сады и поля, подобно изумрудному убору, украшали пустынную местность. Порою он добредал до самого Корлеоне, где у подножия ближней горы цепочкой растянулись жилища восемнадцатитысячного населения, убогие лачуги, сложенные из черного камня, добытого из той же горы. За один лишь последний год в Корлеоне произошло свыше шестидесяти убийств ― смерть, казалось, надвинулась на городок черной тучей. Дальше ― суровое однообразие равнинных пашен, ничем не нарушаемое вплоть до лесов Фикуццы.


Дата добавления: 2015-08-21; просмотров: 52 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ГЛАВА 4 9 страница | ГЛАВА 4 10 страница | ГЛАВА 4 11 страница | ГЛАВА 4 12 страница | ГЛАВА 4 13 страница | ГЛАВА 4 14 страница | ГЛАВА 4 15 страница | ГЛАВА 4 16 страница | ГЛАВА 4 17 страница | ГЛАВА 4 18 страница |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ГЛАВА 4 19 страница| ГЛАВА 4 21 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.033 сек.)