ГЛАВА 4 19 страница

― Да перестань же, в самом деле! ― У Люси сорвался голос.

Джул немедленно покорился:

― Все, моя птичка. Перестал.

Он положил ей голову на колени и незаметно погрузился в полудрему на этой мягкой подушке.

Не без внутренней усмешки он ощущал ее смятение, ощущал жар, исходящий от ее чресел, и, когда она потянулась взъерошить ему волосы, как бы дурачась, перехватил ее запястье и любовно задержал в руке с тайной целью пощупать пульс. Пульс оказался бешеный. Сегодня он припрет ее к стенке, и загадка, в чем бы она там ни состояла, разрешится. Совершенно в этом уверенный, доктор Джул Сегал отошел ко сну.

Люси сидела, не меняя положения, и наблюдала за возней купальщиков. Могла ли она предположить, что меньше чем за два года жизнь ее так круто переменится?.. Она ни разу не пожалела о «сумасбродстве», которое совершила на свадьбе Конни Корлеоне. Ничего более упоительного с ней не случалось никогда, и она снова и снова мысленно переживала это приключение. А после ― снова и снова переживала его наяву...

Санни посещал ее по крайней мере раз в неделю, случалось, что и чаще. В те дни, когда он отсутствовал, плоть ее изнывала. К их страсти не примешивалась духовная общность, ее не облагораживала поэзия ― то была телесная любовь самого грубого, яростного, примитивного свойства, взаимное влечение на клеточном уровне, если можно так выразиться.

Когда Санни звонил, что приедет, она проверяла, есть ли в доме выпивка, хватит ли еды на ужин и на завтрак, потому что он не расставался с нею до позднего утра. Он не уступал ей в желании насытиться сполна их близостью. У него был свой ключ от двери, и Люси, завидев его на пороге, стрелой летела в его могучие объятья. Они шли к цели прямо, без обиняков, без предварительных разговоров. Не размыкая губ, соединенных в первом поцелуе, уже нашаривали друг друга сквозь одежду, уже он приподнимал ее с пола, и она обхватывала ногами его массивные бедра. Они соединялись, стоя в прихожей ее квартиры, словно бы ощущая потребность всякий раз вновь повторять свое первое свиданье, ― и потом уже он нес ее в спальню.

Они лежали в постели и предавались любви. Шестнадцать часов жили вместе в чем мать родила, не выходя из квартиры, почти не отрываясь друг от друга. Она готовила ему еду, горы еды. Ему иногда звонили, явно по делу, но Люси даже и не пыталась слушать. Она была всецело поглощена другим, забавляясь его телом, лаская его, целуя, зарываясь в него лицом. Случалось, когда он вставал и шел мимо нее взять себе выпить, она, не совладав с собою, тянулась еще разок дотронуться до обнаженного запретного места, подержать его в руках, затеять с ним любовную игру, как с хитроумным, ловко сработанным приспособлением для невинных развлечений с предсказуемым, но всякий раз восхитительно новым ответным действием. Первое время она стеснялась этих проявлений своей несдержанности, но быстро убедилась, что ее возлюбленному они нравятся, что ее чувственная одержимость его телом льстит ему. Присутствовала во всем этом некая первозданная безгрешность. Они были счастливы вдвоем.

Когда отца Санни подстрелили на улице, Люси впервые поняла, что ее любовнику, возможно, угрожает смертельная опасность. В стенах своей квартиры, одна, она не плакала ― выла, протяжно и надрывно, по-звериному. Почти три недели Санни к ней не показывался, и она жила на снотворных таблетках, а днем пила, заглушая свои терзания. Боль ощущалась физически ― ее всю ломало. Когда он наконец приехал, она держалась за него руками, боясь отпустить хоть на минуту. После этого он больше не пропускал ни одного свиданья, пока его не убили.

О его гибели она узнала из газет и в тот же вечер приняла огромную дозу снотворного. Но, непонятно почему, не умерла, а отравилась ― так сильно, что, выбравшись из квартиры, еле дотащилась до дверей лифта и рухнула. Там, на площадке, ее нашли и отправили в больницу. Мало кто догадывался о ее отношениях с Санни, и потому бульварные газеты уделили происшествию лишь несколько коротких строк.

Туда, в больницу, и пришел навестить и утешить ее Том Хейген. Это он предложил ей работу в лас-вегасском отеле, которым управлял брат Санни, Фредди Корлеоне. Это он сообщил ей, что она будет получать ежегодно определенную сумму от семейства Корлеоне, что Санни позаботился о ее будущем. Том Хейген спросил, не беременна ли она, будто в этом была причина того, что она наглоталась таблеток, ― она отвечала, что нет. Еще спросил, не собирался ли к ней Санни в тот роковой вечер, не звонил ли, что собирается приехать, ― она сказала, нет, не звонил. Она и так всегда после работы сидела и ждала его дома. Она не стала скрывать от Хейгена правду:

― Он для меня был и останется единственным из всех мужчин. Другого я никогда не полюблю. ― И заметила, что он принял это не только с легкой усмешкой, но и с удивлением. ― Тебе что, это странно? А не он ли тебя, уличного мальчишку, привел в свой дом?

― Тогда он был не такой, ― сказал Хейген, ― он сделался другим человеком, когда вырос.

― Для меня ― нет. Для всех других ― возможно, но не для меня. ― От слабости ей было трудно вдаваться в объяснения, что с нею Санни был неизменно мягок и нежен. Ни разу не рассердился, не вспылил, не проявил хотя бы нетерпения.

Все заботы, связанные с ее переездом в Лас-Вегас, тоже принял на себя Хейген. Договорился, что на месте ее будет ждать заранее снятая квартира. Сам отвез в аэропорт и по дороге взял с нее слово, что, если ей будет одиноко или что-нибудь пойдет не так, она позвонит ― и он все сделает, чтобы ей помочь.

Перед тем как объявили посадку, она, помявшись в нерешительности, спросила:

― А отец Санни знает? Ты все это делаешь с его ведома?

Хейген улыбнулся:

― Действую, скажем так, по своей воле, но и в соответствии с его указаниями. Он на эти вещи смотрит как человек старых правил и никогда не пойдет против законной жены своего сына. Но, с другой стороны, считает, что с тебя какой спрос ― ты девчонка, это Санни обязан был соображать, что делает. Ну и, конечно, когда ты наглоталась таблеток, это всех потрясло.

Он не прибавил, сколь непостижима для такого человека, как дон, мысль, что кому-то может прийти в голову покончить жизнь самоубийством.

Теперь, пробыв в Лас-Вегасе неполных полтора года, Люси с удивлением признавалась себе, что почти счастлива. Время от времени ей снилось, что они с Санни снова вместе, и, просыпаясь до рассвета, она довершала сновиденье, лаская себя сама, покамест вновь не засыпала. С мужчиной она с тех пор не была ни разу. Но, в общем, ей здесь хорошо жилось. Плескалась в бассейне, каталась на парусной лодке по озеру Мид, гоняла в свободные дни по пустыне. Похудела, и это ей шло. Фигура, так и не утратив пышность форм, приблизилась к американским мерилам красоты, отдалясь от исконно итальянских. Работала она в бюро обслуживания, регистратором, и не соприкасалась по работе с Фредди, хотя, встречаясь с нею, он был не прочь остановиться и поболтать. Она всякий раз поражалась, глядя на перемену, совершившуюся с Фредди. Кто бы узнал его в этом завзятом волоките, этом щеголе, который, казалось, был от рожденья предназначен управлять игорным курортом? В его ведении находились дела, связанные с гостиничной сферой, какие обычно не входят в круг обязанностей владельца казино. Долгие знойные месяцы летних сезонов плюс, быть может, избыток сексуальной озабоченности способствовали и его похуданию, а голливудский стиль одежды ― приобретению внешнего лоска, хотя и довольно-таки вымученного.

Через полгода Том Хейген приехал посмотреть, как у нее идут дела. Каждый месяц сверх положенного жалованья она получала чек на шестьсот долларов. Хейген объяснил, что ей понадобится дать отчет налоговой инспекции, откуда поступают эти деньги, и сказал, чтобы она написала на его имя доверенность, и он оформит ей законный источник дохода. Формально она будет числиться владелицей пяти «пунктов» в игорном бизнесе того отеля, где служит. Обсуждать эту меру ни с кем из посторонних не следует. Ей необходимо пройти через все формальности, предписываемые законами штата Невада, но от нее лично это потребует минимальных усилий, все будет улажено за нее. Не нужно только никому об этом рассказывать без его ведома. Все будет строго по закону, и деньги ей будут поступать каждый месяц, как часы. Если из налогового ведомства придут проверять, ей достаточно будет отослать инспектора к своему адвокату, и ее оставят в покое.

Люси согласилась. Она понимала, что за этим кроется, но не смущалась тем, что ее используют как подставную фигуру. Резонно ― услуга за услугу. Но когда Хейген попросил, чтобы она приглядывалась к тому, что происходит в отеле, понаблюдала за Фредди и его хозяином, владельцем отеля и держателем контрольного пакета, у нее вырвалось:

― Шпионить за Фредди? Ой, Том, неужели это обязательно?

Хейген усмехнулся:

― Отец за него тревожится. Очень уж тесную дружбу он свел с Моу Грином, хотим последить, как бы не допрыгался до беды. ― Ни к чему было рассказывать ей, что дон не только затем вкладывал деньги в строительство этой гостиницы посреди лас-вегасской пустыни, чтобы обеспечить сыну пристанище, но главным образом, чтобы создать себе плацдарм для захвата новых территорий.

Вскоре после этого разговора в гостиницу поступил работать новый врач ― доктор Джул Сегал. Тонкий, как хлыст, очень красивый, обаятельный, он показался Люси чересчур молодым, зеленым для врача. Она пришла к нему показать опухоль, которая выросла у нее на руке, повыше кисти. Три дня она раздумывала, борясь со страхом, а на четвертый пошла с утра в то крыло, где помещался врачебный кабинет. В приемной сидели и щебетали о своем две девицы из мюзик-холла. На зависть Люси ― блондиночки с персиковым румянцем. Хорошенькие, как ангелочки. Только слова, сказанные одной из них, противоречили этой видимости:

― Если меня и в этот раз запустили на Венеру, я ― все, завязываю с кордебалетом.

Когда дверь кабинета открылась и доктор Джул Сегал пригласил девицу войти, Люси едва было не сбежала ― и сбежала бы, будь поводом ее визита что-нибудь более интимное или серьезное. Доктор Сегал стоял в рубашке с открытым воротом, в легких летних брюках. Роговые очки и серьезная, спокойная манера держаться несколько обнадеживали, но все равно он производил несолидное впечатление, а Люси таила в глубине души старомодную уверенность, что несолидное с медициной несовместимо.

Когда она наконец зашла к нему, что-то в его поведении ― нечто надежное, основательное ― рассеяло ее сомнения, как дым. Он был немногословен, но без резкости, действовал обстоятельно, без спешки. Осмотрев шишку на руке, терпеливо объяснил, что это заурядная фиброма, род доброкачественной опухоли, и волноваться нет никаких причин. Потом взял со стола увесистый медицинский справочник.

― Протяните-ка руку вперед.

Люси с опаской вытянула обе руки. Тогда он первый раз улыбнулся.

― Сейчас я сам себя лишу гонорара. Вот этой книгой стукну вас по руке, и опухоль пройдет. Не обещаю, правда, что не вырастет когда-нибудь снова, но если резать, то вы по миру пойдете ― и притом с забинтованной рукой, да еще перевязки и так далее. Ну что, согласны?

Люси с облегчением перевела дух. Почему-то после этих слов она прониклась к нему полным доверием.

― Давайте. ― И в тот же миг испустила вопль: он со всего размаха хлопнул по руке тяжелой книгой. От шишки почти не осталось следа.

― Неужели так больно? ― спросил он.

― Да нет... ― Она смотрела, как он заполняет карточку с историей болезни. ― Можно идти, это все?

Он кивнул, не глядя на нее больше, продолжая писать. Люси вышла из кабинета.

Через неделю они встретились в буфете, и он подсел к ней у стойки.

― Ну, как рука?

Люси широко улыбнулась:

― Отлично! Вы применяете недозволенные методы, но результаты ― потрясающие!

Он хмыкнул.

― Еще как применяю ― вы и понятия не имеете... А я понятия не имел, что вы богачка. Местная «Сан» только что поместила список держателей «пунктов» в нашем отеле, и за Люси Манчини их значится целый десяток. Недурно! Мне бы такую кормушку.

Люси ничего не ответила, вспомнив внезапно о предостережении Хейгена. Ее собеседник снова хмыкнул:

― Да вы не пугайтесь, я знаю, что почем. Ширмой служите, всего-то и делов, в Вегасе такое на каждом шагу... А не хотите ли составить мне вечерком компанию ― заглянем в кабаре, поужинаем, я даже для вас на фишки разорюсь.

Она заколебалась. Он настаивал. В конце концов она сказала:

― Я бы с удовольствием, только боюсь обмануть ваши надежды. Я не по этой части, как говорится, а в Вегасе девушки ― сами знаете...

― Я вас потому и приглашаю, ― бодро отозвался Джул. ― Я прописал себе сегодня отдых до утра.

Люси печально усмехнулась.

― Значит, это так очевидно? ― Джул энергично замотал головой. ― Ладно, поужинаем, но чур на фишки я разоряюсь сама.

За ужином в кабаре Джул, пользуясь наглядной демонстрацией обнаженных грудей и бедер, насмешливо, но добродушно развлекал ее ученым трактатом о различных типах упомянутых грудей и бедер. После ужина они на пару играли в рулетку ― и выиграли больше сотни долларов. Потом поехали на озеро и целовались при луне, на плотине Боулдер-Дэм. Он попробовал было пойти дальше, но, когда она решительно оттолкнула его, принял свое поражение беззлобно.

― Я же тебя предупреждала, ― полуукоризненно-полувиновато сказала Люси.

― Но я не мог хотя бы не попытаться, ― отвечал он, ― ты бы жутко обиделась. ― И она невольно прыснула, потому что он сказал правду.

За несколько месяцев они по-настоящему подружились. Романа не было: Люси по-прежнему ничего ему не позволяла. Она видела, что он озадачен ее упорством, но он не дулся, не злился, как сделал бы на его месте другой, и от этого ее доверие к нему только возрастало. Она узнала, что за профессиональным обликом врача скрывается отчаянно веселый человек, азартный любитель острых ощущений. Что на субботу и воскресенье он уезжает в Калифорнию, где на «Эмджи» с мощным мотором участвует в автогонках. А в отпуск забирается вглубь Мексики, в нетронутые дикие места, где, по его словам, чужого могут свободно прирезать за пару башмаков, а уклад жизни примитивен, как тысячу лет назад. Ей стало по простой случайности известно, что он хирург и в свое время работал в прославленной нью-йоркской больнице.

От всего этого, вместе взятого, все непонятней становилось, что заставило его пойти сюда, на такую работу при отеле. Когда она спросила его об этом, он уронил:

― Давай так, ты мне ― свою роковую тайну, а я тебе ― свою.

Люси побагровела и заговорила о другом. Джул тоже более не касался этой темы, и их отношения продолжались ― хорошая дружба, на которую Люси, сама того не замечая, полагалась все больше.

Сейчас, сидя у бассейна и покоя на коленях белокурую голову Джула, она испытывала к нему всепоглощающую нежность. По телу неодолимо разливалась истома, пальцы, безотчетно ища соприкосновения с кожей молодого человека, поглаживали ему шею. Он, кажется, безмятежно спал, и одно уже ощущение его тяжести волновало ее. Внезапно он поднял голову с ее колен и встал. Взял ее за руку и повел по траве к асфальтовой дорожке. Она не противилась, даже когда он привел ее к коттеджу, в котором находилась его квартира. Они вошли; Джул смешал себе и ей коктейли в высоких стаканах. Люси, разомлевшей от жаркого солнца и жарких грез, спиртное сразу ударило в голову. Она оглянуться не успела, как Джул уже обнимал ее, и только ткань купальников разделяла их обнаженные тела.

― Не надо, ― бормотала она, но в ее голосе отсутствовала убедительность, и Джул не обращал внимания.

Он быстро освободил ее тяжелую грудь от лифчика, мешающего ласкам, и, покрывая поцелуями ее грудь, округлый живот, укромную сторону бедер, снял с нее купальные трусики. Затем выпрямился, стянул и с себя трусы, обнял ее опять, и, обнаженные, в объятьях друг друга, они опустились на его кровать; она почувствовала, как он проникает в нее, и даже этого только ― этого легкого касанья ― оказалось довольно, чтобы вознести ее к высшей точке наслаждения, ― и в следующий же миг она прочла растерянность в его телодвиженьях. Нахлынул снова нестерпимый стыд, дважды изведанный ею до встречи с Санни, но Джул уже прилаживал ее в определенном положении на краю кровати, передвинул ее ноги ― она покорно предоставила ему распоряжаться ее телом ― и, не переставая целовать, соединился с ней снова, на этот раз ощутимо, плотно, а главное ― даруя ей уверенность, что и он получает искомое и движется к завершенью.

Когда он перекатился на простыни, Люси забилась в дальний угол кровати и разревелась. Она сгорала от стыда. И не поверила своим ушам, когда услышала, что Джул смеется ― негромко, но от души.

― Бедная ты моя итальяночка ― так вот почему ты отказывала мне столько месяцев? Ах ты, дурочка. ― Это «дурочка» прозвучало так любовно, дружески, что Люси невольно подалась к нему, и он привлек ее, нагую, ближе. ― Ну ты, брат, темнота ― просто дремучее средневековье. ― От его доброго, жалостливого голоса она заплакала еще горше.

Джул закурил и на мгновенье вложил ей в рот свою сигарету ― Люси задохнулась от дыма, но зато перестала плакать.

― Вот слушай меня, ― продолжал он. ― Родиться бы тебе в семье с хоть маломальским представлением о культуре двадцатого века да получить порядочное современное воспитание, так от твоей проблемы давно следа бы не осталось. Теперь смотри, в чем она, твоя проблема, ― во-первых, это не физический изъян типа бугристой кожи или косоглазия, от которых никакая пластическая хирургия по-настоящему не спасет. Твоя проблема ― из той же категории, что, скажем, родимое пятно, или бородавка на подбородке, или неправильной формы ушная раковина. И хватит думать о ней в категориях секса. Хватит жить с мыслью, что тебя, с такими габаритами, не полюбит ни один мужчина, поскольку его любовный инструмент попросту затеряется в этих просторах. Да, у тебя имеется некоторая деформация таза плюс, говоря на языке хирургов, опущение стенок влагалища. Чаще всего это бывает последствием родов, но может просто объясняться строением таза. Такое отклонение ― дело обычное и отравляет жизнь многим женщинам, при том что с помощью нехитрой операции его легко устранить. Известны случаи, когда из-за него женщины кончали с собой. Но у тебя, видя, как ты прекрасно сложена, я ничего подобного предположить не мог. Думал, ты психологически не готова после этой вашей истории с Санни, о которой я твоими стараниями достаточно наслышан. Короче, давай-ка я тебя как следует посмотрю и тогда скажу точно, какого объема потребуется операция. А ты для начала сходи прими душ.

Люси послушно побрела в ванную. Терпеливо, не слишком внимая ее возражениям, Джул уложил ее на кровать, раздвинул ей ноги. Выяснилось, что он держит дома запасной врачебный чемоданчик; чемоданчик был открыт. Был придвинут к кровати столик со стеклянным верхом, на котором лежали еще кой-какие инструменты. Джул обследовал ее сосредоточенно, деловито, забираясь пальцами внутрь, нащупывая там что-то. Процедура становилась унизительной, но тут он поцеловал Люси в пупок и уронил рассеянно:

― Первый раз получаю от работы удовольствие.

И, перевернув ее на живот, запустил ей палец в прямую кишку, но другая его рука в это время ласково гладила ей шею. Закончив осмотр, он перевернул ее обратно и огласил свое заключение, предварив его самым нежным поцелуем:

― Мадам, я у вас все там переоборудую заново и лично проверю качество работы. Это будет событие в медицине, оно даст мне возможность выступить со статьей в серьезном журнале.

Все это Джул проделывал с таким неподдельным добродушием, держался так просто, с такою неподдельной нежностью, что Люси поборола стыд и неловкость. Он даже снял с полки учебник и открыл то место, где был описан такой же случай, как у нее, и операция, необходимая для излечения. Люси с интересом прочла.

― Это и в целом необходимо для здоровья, ― говорил Джул. ― Если не принять меры, ты после, помяни мое слово, намучаешься со своей очистной системой. Без должной коррекции оперативным путем вся эта механика чем дальше, тем больше дрябнет. Черт знает какое безобразие, что из-за допотопных представлений о стыдливости многие врачи избегают ставить верный диагноз и исправлять положение, а женщины ― идти к ним с подобной жалобой.

― Не надо об этом, пожалуйста, не говори больше на эту тему, ― взмолилась Люси.

Он видел, что она не до конца еще избавилась от неловкости за свой тайный изъян, все еще стесняется своего «уродства». И хотя Джулу, приученному мыслить медицинскими понятиями, казалось, что это донельзя глупо, ему хватило чуткости поставить себя на ее место и понять ее. А поняв, безошибочно найти способ вывести ее из этого состояния.

― Да, так я теперь знаю твою роковую тайну ― и ты узнаешь мою, ― сказал он. ― Ты вот все спрашиваешь, с какой стати я, один из самых блестящих молодых хирургов на востоке страны, как писали в газетах, обретаюсь в этом злачном месте. Дело в том, понимаешь ли, что я подрабатывал абортами ― что само по себе не так уж страшно, поскольку тем же занимается добрая половина медикусов, ― но я, в отличие от других, попался. Один мой приятель, доктор Кеннеди, очень правильный мужчина ― мы с ним вместе были интернами, ― обещал помочь через семью Корлеоне. Они, сколько я понимаю, были чем-то ему обязаны и готовы, как передали через Тома Хейгена, если потребуется, в любое время прийти на выручку. Словом, он поговорил с Хейгеном. Не успел я глазом моргнуть, как обвинения были с меня сняты, ― что, однако, не помешало мне угодить в черный список Медицинской ассоциации, из больницы меня поперли. Тогда семейство Корлеоне и устроило меня на это место. Платят неплохо. Работа нужная ― здешних девочек чистить только поспевай ― и, прямо скажем, не каторжная, лишь бы вовремя обращались. Знай себе выскабливай, как выскребают сковородки. Один Фредди Корлеоне чего стоит ― сущий бич! Он, по моим подсчетам, только за то время, что я здесь, пятнадцать хористочек ухитрился начинить. Я уж серьезно стал подумывать, не провести ли с ним общеобразовательную беседу о гигиене секса. Тем более мне три раза приходилось лечить его от гонореи и раз ― от сифилиса. Фредди ― из той породы ездоков, какие в принципе не признают оседланных лошадок.

Джул замолчал. Он умышленно сделал то, чего никогда себе не позволял: проявил нескромность, показав Люси, что у других людей ― в том числе и таких, которых она знала и побаивалась, вроде Фредди Корлеоне, ― тоже бывают свои стыдные тайны.

― Смотри на это так, будто у тебя внутри растянулась резинка, ― прибавил он. ― Если кусочек убрать, она становится туже, упруже.

― Надо подумать. ― Но про себя Люси, безоговорочно доверяя Джулу, уже знала, что согласится на операцию. Ей пришло на ум другое: ― Это дорого обойдется?

Джул наморщил лоб.

― У меня здесь нет условий для такой хирургии, да и не мой это профиль. Но есть в Лос-Анджелесе один знакомый врач, он ― специалист номер один в этой области и оперирует в самой лучшей больнице. Всех кинозвезд, между прочим, ушивает, когда эти дамочки убеждаются, что подтянуть себе лицо и бюст ― еще не средство удержать любовь мужчины. Он кое-чем мне обязан, этот врач, так что операция ничего не будет стоить. Он посылает ко мне своих пациенток на аборты. Слушай, врачебная этика мешает, а то бы я тебе рассказал, какие секс-бомбы экрана делали себе такую операцию.

Люси мгновенно оживилась:

― Ой, как интересно, скажи! Ну Джул, скажи, пожалуйста! ― Тема обещала дивную возможность посплетничать, а Джул имел ту особенность, что перед ним можно было обнаружить женскую любовь посудачить, не боясь осмеяния.

― Скажу, если ты со мной пообедаешь, а потом мы проведем вместе ночь, ― сказал Джул. ― Столько упущено времени из-за твоих глупостей, надо наверстывать.

Его доброта совершенно обезоруживала, и Люси нашла в себе силы сказать:

― Тебе не обязательно спать со мной, ты же знаешь, тебе это не доставит удовольствия, пока я такая.

Джул покатился со смеху:

― Ну, ты даешь, ей-богу! Ну и чудачка! А ты не слышала, что существует и другой способ доставить удовольствие, старый как мир и куда более благопристойный? Уж не настолько же ты святая невинность!

― А-а, это...

― Что ― «а-а, это»? ― передразнил он ее. ― Порядочные женщины этим не занимаются, да? И настоящие мужчины не занимаются? Хотя бы и в 1948 году? А хочешь, любезная моя, свожу тебя к одной старушке здесь в Лас-Вегасе, которая во времена Дикого Запада, годах что-нибудь в 1880-х, была совсем молоденькой содержательницей самого популярного борделя? Страх как любит поговорить о старине. Так знаешь, что она мне поведала? Что эти неразлучные с оружием герои, эти лихие, отчаянные, мужественные ковбои, готовые палить в кого ни попадя, всегда предпочитали, оставаясь вдвоем с девицей, «французский способ», или то самое, что медики называют fellatio, а ты ― «а-а, это». Тебе не приходило в голову проделать «а-а, это» с твоим драгоценным Санни?

И тут она в первый раз по-настоящему удивила его. Она обратила к нему лицо с улыбкой, которую он мог определить не иначе как улыбку Моны Лизы (тотчас в ученом мозгу его мелькнуло предположение ― не это ли разгадка ее многовековой тайны?), и произнесла спокойно:

― С Санни я делала все.

Никто до сих пор не слышал от нее подобного признанья.

А через две недели Джул Сегал стоял в операционной лос-анджелесской больницы и наблюдал, как его друг, доктор Фредерик Келнер, производит свою коронную операцию. Перед тем как Люси дали наркоз, Джул нагнулся и прошептал ей на ухо:

― Я предупредил его, что имею на тебя серьезные виды, так что ремонт будет сделан по высшему разряду.

Люси, в легком дурмане от принятой предварительно таблетки, не рассмеялась, даже не улыбнулась. Но страх перед операцией от этой шуточки частично прошел.

Доктор Келнер сделал разрез четким движением классного бильярдиста, посылающего в лузу верняк. Технически операция, цель которой ― укрепить стенки влагалища, предполагает решение двоякой задачи. Нужно, во-первых, укоротить мышечно-фиброзную трубку, увеличив тем самым ее упругость. И, конечно, подтянуть вперед преддверие влагалища ― а оно и есть слабое место в этой системе, ― совместив его по вертикали с линией лонной дуги и избавив таким образом от непосредственной нагрузки сверху. Коррекция влагалищной трубки носит название «перинеотомия». Ушивание стенки влагалища ― кольпорафия.

Джул увидел, как движения доктора Келнера замедлились, стали осторожней, ибо при слишком глубоком разрезе есть большая опасность задеть прямую кишку. Случай был, вообще говоря, достаточно несложный ― Джул смотрел все рентгеновские снимки и результаты анализов. Ничего не должно было случиться ― если забыть, что при любой операции всегда может случиться что угодно. Келнер трудился уже над самою трубкой, зажав хирургическими щипцами влагалищную стенку и обнажив заднепроходный сфинктер и ткань, образующую его оболочку. Скрытые марлей пальцы Келнера отодвигали свободный слой соединительной ткани. Джул не сводил глаз со стенки влагалища на случай появления венозных сосудов, красноречивого и грозного признака повреждения прямой кишки. Но старый Келнер знал свое дело. Он мастерил новый захват с ловкостью плотника, сколачивающего косяки два на четыре.

Теперь Келнер подрезал излишки ткани, накладывая стягивающие швы, чтобы закрыть «выемку», образованную во влагалищной стенке, следя за тем, чтобы стежки ложились ровно, не собирали чреватых неприятностями бугорков. Он попробовал просунуть в суженное отверстие три пальца, потом два. Два ― удалось; Келнер протиснул их глубже и, подняв на мгновенье голову, озорно скосил на Джула поверх марлевой маски ярко-голубые глаза, как бы спрашивая, достаточно ли узко. Потом вновь занялся своими швами.

Дата добавления: 2015-08-21