Судьбы героев романа, его идейные итоги

Мастерство Гончарова–романиста проявилось в построении характеров, в композиции романа. После кульминационной главы 11 третьей части в романе появляются развязка и эпилог. Этому посвящена вся IV часть. В ней подведены итоги жизни героев, продолжаются раздумья о судьбе человека, его душе, о месте в человеческой жизни разума и сердца, о зависимости судьбы человека от его характера и идеалов.

Определяя место Обломова и Обломовых, т. е. представителей русского дворянства, приверженных патриархальному укладу русской жизни, в современном мире, Гончаров сопоставляет своего героя с другими, олицетворяющими новые тенденции в жизни России. В этом «сопоставлении» Обломов выступает как страдающая, проигрывающая сторона. Любовь к нему – лишь этап в духовном росте Ольги, забота о нем не становится целью жизни Штольца, хоть он и обещает другу поднять его с дивана. Социальную и нравственную природу Обломова автор выявляет в столкновении его с хищниками нового времени Мухояровым, Тарантьевым, Затёртым.

Тарантьев очень хорошо понял, кто такой Обломов. По предсказанию Тарантьева, Обломов не съезжает с квартиры кумы, не женится на Ольге, его ухаживания за Агафьей Матвеевной заканчиваются браком. Для Тарантьева и Мухоярова Обломов – лентяй, «олух», который «дела не смыслит». Они очень скоро понимают, как можно воспользоваться отсутствием практической смётки и душевной деликатностью героя. Мухоярову Обломов сам признается: «Я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я или беден, буду ли я через год сыт, или буду нищий – я ничего не знаю! <...> следовательно, говорите и советуйте мне как ребенку...» В ответ на эти слова братец действует нагло. Он навязывает Обломову в поверенные Исая Фомича Затёртого, уже имя которого, а также обстоятельства прошлой жизни – служил управляющим в большом имении и был выгнан помещиком – точно и достаточно характеризуют как человека нечестного. После того, как Штольц выгонит Затертого из поместья, Мухояров и Тарантьев сочиняют на имя Обломова заёмное письмо, которое тот подписывает. И если бы не новое вмешательство Штольца, существовать бы Илье Ильичу до конца жизни в нищете: он навсегда лишился бы своей Обломовки. Такой поворот событий не случайно предполагает Гончаров: Обломов из числа тех многочисленных русских дворян, которые в середине XIX века стремительно разоряются под натиском хищного и бессовестного племени людей, служащих золотому тельцу. Сталкивая героя с этим племенем, автор еще раз ясно и определенно отвечает на вопрос о судьбе русского дворянства: если оно хочет выжить, то должно научиться управлять своим хозяйством, знать, что такое уездный суд и что в нем делают, что значит «служить по выборам», как делаются дела в департаментах и т. д., уметь приспособить полученные в университете знания к практической жизни. В сюжетной линии: Обломов и хищники нового времени – ясно и полно прослеживаются социальные тенденции романа.

В последних его главах повествуется о судьбе Ольги и Штольца. Ольга после разрыва с Обломовым страдает, она глубоко переживает гибель первой любви, тоскует, оплакивает ее. Однако, в отличие от Ильи Ильича, в горячку не впадает, умеет скрыть свои чувства от окружающих, даже от тетки, ездит в театр и слушает Рубини, к ней сватается барон, которому она отказывает, а потом уезжает за границу. Штольц встречает ее в Париже, удивляется тому, как изменилась она внешне: «Боже мой! Что за перемена! Она и не она. Черты ее, но она бледна, глаза немного будто впали, и нет детской усмешки на губах, нет наивности, беспечности. Над бровями носится не то важная, не то скорбная мысль, глаза говорят много такого, чего не знали, не говорили прежде. Смотрит она не по-прежнему, открыто, светло и покойно; на всем лице лежит облако или печали, или тумана». Чувство к Обломову еще не умерло в душе Ольги.

Встреча со Штольцем, взаимное влечение героев, мысль о том, что именно Штольц может стать для нее опорой и счастьем всей будущей жизни, помогают Ольге не только избавиться от воспоминаний, но и по-новому взглянуть на Обломова, который на фоне Штольца значительно проигрывает в глазах героини. Ум и чувство самосохранения (Ольга постоянно думает и даже говорит Штольцу: «Что со мной будет?») не просто развенчивают в глазах героини ее прежнюю любовь. Она перестала «уважать свое прошедшее, даже стала его стыдиться с тех пор, как стала неразлучна с Штольцем, как он овладел ее жизнью». Она «с ужасом открыла, что ей не только стыдно прошлого своего романа, но и героя...». Она и представить не могла, что скажет Штольц, когда узнает,в кого она была влюблена. Теперь Ольга судит Обломова как её подруга Сонечка. Суд этот беспощаден и язвителен. В глазах Сонечки, а теперь и Ольги, Илья Ильич – «мешок»!

Штольц же видит Обломова иначе. Он знает не только недостатки своего друга, но и его достоинства. На вопрос Ольги о том, как относиться ей к своей прошлой любви, Штольц ответит словами письма Обломова: «Ваше настоящее люблю не есть настоящая любовь, а будущая. Это только бессознательная потребность любить <...> Вы ошиблись (читал Штольц, ударяя на этом слове): пред вами не тот, кого вы ждали, о ком мечтали. Погодите – он придет, и тогда вы очнетесь, вам будет досадно и стыдно за свою ошибку...». Штольц хорошо понимает, что в любви Ольги и Обломова «не хватало содержания», а потому их чувство не могло быть истинной любовью: «несравненного и неповоротливого Илью» любить нельзя, считает Штольц.

Ольга и Штольц воспринимают обретение друг друга как награду за страдания и тяжкую работу души: «Нашел свое, – думал он [Щтольц], глядя влюбленными глазами на деревья, на небо, на озеро, даже на поднимавшийся с воды туман. – Дождался! Сколько лет жажды чувства, терпения, экономии сил души! Как долго я ждал – все награждено: вот оно, последнее счастье человека! <...> Все найдено, нечего искать, некуда идти больше!» «Греза счастья распростерла широкие крылья и плыла медленно, как облако в небе над ее [Ольги] головой...» Ольга отдает Штольцу свое будущее, ничего не опасаясь.

Отношения Ольги и Штольца строятся на строгом понимании жизни, до которого теперь «довоспитывалась» Ольга и которое давно было свойственно Штольцу: «Он не хотел бы порывистой страсти, как не хотел ее и Обломов, только по другим причинам. Но ему хотелось бы, однако, чтоб чувство потекло по ровной колее, вскипев сначала горячо у источника, чтоб черпнуть и упиться в нем, и потом всю жизнь знать, откуда бьет этот ключ счастья...».

Теперь жизни Ольги и Штольца «слились в одно русло; разгула диким страстям быть не могло: все было у них гармония и тишина». Но эта тишина не была похожа на тишину обломовского существования: «Не встречали они равнодушно утра; не могли тупо погрузиться в сумрак теплой, звездной, южной ночи. Их будило вечное движение мысли, вечное раздражение души и потребность думать вдвоем, чувствовать, говорить!..» Штольцу пришлось посвятить Ольгу «даже в свою трудовую, деловую жизнь, потому что в жизни без движения она задыхалась, как без воздуха».

Становясь путеводителем Ольги в этой новой жизни, Штольц, подобно Обломову, да и самому Гончарову, с изумлением смотрит и не понимает таинственной природы своей прекрасной подруги: «Это дитя, Ольга! – думал он в изумлении. – Она перерастает меня!» «Его едва-едва ставало поспевать за томительною торопливостью ее мысли и воли». «Как мыслитель и как художник, он ткал ей разумное существование, и никогда еще в жизни не бывал он поглощен так глубоко, ни в пору ученья, ни в те тяжелые дни, когда боролся с жизнью, выпутывался из ее изворотов и крепчал, закаливая себя в опытах мужественности, как теперь, нянчась с этой неумолкающей, вулканической работой духа своей подруги».

И все-таки несмотря на такую активную деятельность после трех-четырех лет замужества Ольга стала «замечать за собой и уловила, что ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах счастья». «Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию». «Природа говорила все одно и то же, в ней видела она непрерывное, но однообразное течение жизни без начала, без конца». Всё это приводит Ольгу к унынию и к неразрешимым вопросам. «Что же это?» – с отчаянием спрашивала она, когда вдруг становилась скучна, равнодушна ко всему».

Штольц, внимательно наблюдавший за душевными движениями супруги, чутко уловил симптомы сердечной дисгармонии в Ольге. Он воспринял их как естественный и необходимый этап в духовной эволюции всякого человека, особенно женщины. Он заранее знает ответы на ее вопросы, ему больше, чем Ольге, открыты тайны бытия. Это знание сближает его с автором. Своей пытливой и страстной супруге он разъясняет тайну ее души: «...Если ты совершенно здорова, то, может быть, ты созрела, подошла к той поре, когда остановился рост жизни... когда загадок нет, она открылась вся <...> Твоя грусть, томление <...> скорее признак силы... Поиски живого, раздраженного ума порываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть... временное недовольство жизнью... Это грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне...». Такие вопросы, по мнению Штольца, – «роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний; они не родятся среди жизни обыденной <...> толпы идут и не знают этого тумана сомнений, тоски вопросов... Но кто встретился с ними своевременно, для того они не молот, а милые гости». Они «освежают жизнь», «с большей любовью заставляют опять глядеть на жизнь...» «Это не твоя грусть; это общий недуг человечества». Но Штольц, как бы вместе с автором, и предупреждает Ольгу: «Смотри, чтоб судьба не подслушала твоего ропота <...> не сочла за неблагодарность! Она не любит, когда не ценят ее даров. До сих пор ты еще познавала жизнь, а придется испытывать ее <...> Береги силы».

Разъяснение Штольца понято и принято Ольгой: «Никогда, казалось ей, не любила она его так страстно, как в эту минуту». Предупреждение мужа ей понятно, Ольга вынуждена примириться с непостижимой загадкой бытия, готова принять грядущие испытания судьбы, горе и труд, болезни и возможные потери, которые ждут ее.

Авторское отношение к героям несомненно положительно. Ни разу не позволяет себе автор иронической реплики в их адрес. В финале романа Ольга и Штольц имеют право называться героями идеальными, их семейное счастье безоблачно и прочно, они нашли возможность соединить в своей жизни потребности сердца и разума. В последних главах романа Штольц претендует на роль носителя авторского голоса.

Однако сознательная идеализация героев в конце романа имеет и свою оборотную сторону: читатель, как правило, мало доверяет подобной идеализации. Она противоречит правде жизненной и художественной. Очевидно становится, что «роман» Ольги и Штольца в основном рассудочный, рассказанный, а не показанный, изъятый из быта, уступает «роману» Обломова и Ольги в своей жизненной и художественной правдивости, как разумно созданная рукой мастера красота уступает красоте живого и трепетного первого поэтического чувства.

Последние главы романа не только рассказывают о семейном счастье Штольца и Ольги, но рисуют картины жизни Обломова на Выборгской стороне. Жизнь эта как бы заменена бытом: бытовыми обстоятельствами и заботами заполнены праздники и будни героев. Мастерство Гончарова-бытописателя обретает здесь полную силу, подобную той, что читатель уже наблюдал в описании Обломовки в «Сне Обломова». И это не случайно. Выборгская сторона в глазах Обломова, Штольца, автора – та же Обломовка. Здесь царят мир и тишина, все дышит «обилием и полнотой хозяйства», в комнатах «светло, чисто и свежо», «подушки белели как снег и горой возвышались чуть не до потолка; одеяла шелковые, стёганые». Писатель с наслаждением, описывает хозяйство и обстановку в доме вдовы Пшеницыной.

Из жизни Ильи Ильича удалилось все враждебное. «Его окружали теперь такие простые, добрые, любящие лица, которые все согласились своим существованием подпереть его жизнь, помогать ему не замечать ее, не чувствовать». «Илья Ильич жил как будто в золотой рамке жизни, в которой, точно в диораме, только менялись обычные фазисы дня и ночи, времен года; других перемен, особенно крупных случайностей, возмущающих со дна жизни весь осадок, часто горький и мутный, не бывало». «Он целые дни, лежа у себя на диване, любовался, как обнаженные локти ее [Агафьи Матвеевны] двигались взад и вперед, вслед за иглой и ниткой. Он не раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как бывало в Обломовке».

Обломов доволен своей жизнью как обретенной мечтой. В его мире царит женщина. Он не нахвалится Агафьей Матвеевной даже перед Штольцем: «Славная женщина! <...> Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне жить без нее: такой хозяйки не найдешь». «А руки-то у нее были белые <...> поцеловать не грех!» В глазах Обломова у Агафьи Матвеевны есть преимущества даже перед Ольгой, которая «споет «Casta diva», а водки сделать не умеет так! И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! Так пекли только, бывало, в Обломовке да вот здесь!» «Агафья Матвеевна выучила бы и Ольгу Сергеевну хозяйничать, право выучила бы», – говорит захмелевший Обломов Штольцу.

Образ жизни в доме Пшеницыной давно знаком Обломову, возникает в его воспоминаниях: «И видится ему большая, темная, освещенная сальной свечкой гостиная в родительском доме, сидящая за круглым столом покойная мать и ее гости: они шьют молча; отец ходит молча. Настоящее и прошлое слились и перемешались.

Грезится ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре.

Слышит он рассказы снов, примет, звон тарелок и стук ножей, жмётся к няне, прислушивается к ее старческому, дребезжащему голосу: “Милитриса Кирбитьевна!” – говорит она, указывая ему на образ хозяйки».

Душа Обломова раскрывается, однако, в разговорах со Штольцем. Три приезда Штольца знаменуют собой как бы стадии «прирастания» героя к Выборгской стороне. В первый приезд Обломов, хотя и «не тот», но душой еще юноша: живо вспыхивает при упоминании имени Ольги, не знает, куда деться от смущения, робко выспрашивает Штольца о ней, готов на коленях просить у нее прощения, до слез радуется ее счастью.

Второй приезд Штольца совпадает со временем, когда Мухояров и Тарантьев обобрали Обломова. Эта ситуация до конца выявляет возможности его натуры. Если раньше главным оправданием для Обломова были следующие соображения: «Работай, да работай, как лошадь! К чему? Я сыт, одет», – то теперь даже и в ситуации, когда он раздет и не сыт, герой уже не способен подняться с дивана. Не будь Агафьи Матвеевны и Штольца, его ждала бы та же участь, что и Захара, – нищенство.

При появлении Штольца Обломов хочет сделать вид, что он по-прежнему благополучен, но случайно проговаривается о долге. Сознаться в том, что он подписал под давлением Мухоярова и Тарантьева заёмное письмо, обнажить собственную беспомощность герою стыдно. Штольц не может от него ничего добиться. Зато после нескольких рюмок смородиновой водки Обломов открывает свою душу перед Штольцем в похвалах Агафье Матвеевне. На вопрос Штольца: «...В каких ты отношениях к ней...?» – герой краснеет, смущается, а затем говорит: «Любишь что ли, хочешь ты сказать? Помилуй!» – перебил Обломов с «принужденным» смехом. Этот-то «принужденный смех» и обнажает истинный смысл его отношения к хозяйке. Если принять во внимание упрек героя Штольцу: «Андрей! Разве ты знал меня безнравственным человеком?» – можно не сомневаться в том, что он давно любит Агафью Матвеевну и в тайне признался себе в этом. Сила привязанности и чистота помыслов Обломова заставляют его жениться на этой простой женщине, невзирая на то, что она ему «неровня». Воспоминания об Ольге ему приносят теперь лишь жгучую боль, «они касаются засохших ран...».

Третий приезд Штольца происходит тогда, когда Обломов уже пережил удар, он на пороге смерти и чувствует это. Отношение его к другу вполне выражается в одном восклицании: «”Ах!” – произнес он в ответ продолжительно, излив в этом ах всю силу долго таившейся в душе грусти и радости и никогда, может быть, со времени разлуки не изливавшейся ни на кого и ни на что». Герой теперь, подобно Агафье Матвеевне, немногословен.

Ответы Обломова на вопросы Штольца однозначны: «Что говорить тебе, Андрей? Ты знаешь меня и не спрашивай больше! – печально сказал Обломов <...> Теперь уже я и не съеду!..» Решение его окончательно: «...Не делай напрасных попыток, не уговаривай меня: я останусь здесь… Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать – будет смерть <...> Оставь меня совсем... забудь». Уезжая от друга, Штольц знает, что оставляет его умирать.

В конце романа, выражая свое отношение к героям, Гончаров с Ольгой и Штольцем связывает оптимистическое начало, тему горения жизни, с Обломовым – тему сна, смерти, могилы, гроба, трагическую интонацию. Она появляется еще в конце третьей части, в тот момент, когда Обломов выносит сам себе приговор, отвечая на вопрос Ольги о проклятии: «Обломовщина!» Он в этот момент берет руку героини, «хотел поцеловать, но не мог, только прижал крепко к губам, и горячие слезы закапали ей на пальцы». Читатель остро ощущает личную невиновность героя в том, что происходит с ним и заставляет его страдать. Для Гончарова ясно, что с его героем гибнет в этой жизни то лучшее, что несут в нее люди его круга, и только они. Штольц точно определяет эти качества в разговоре с Ольгой: «Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты еще любишь его? <...> За то, что в нем дороже всякого ума: честное, верное сердце! Это его природное золото; он невредимо пронес его сквозь жизнь. Он падал от толчков, охлаждался, заснул наконец убитый, разочарованный, потеряв силу жить, но не потерял честности и верности. Ни одной фальшивой ноты не издало его сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдёт навыворот – никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно... Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе! Его сердце не подкупишь ничем; на него всюду и везде можно положиться <...> Многих людей я знал с высокими качествами, но никогда не встречал сердца чище, светлее и проще; многих любил я, но никого так прямо и горячо, как Обломова. Узнав раз, его разлюбить нельзя». Разумные, любящие, деятельные, верные Обломову Штольц и Ольга не имеют этих достоинств. С Обломовым и Обломовкой уходит из жизни России целая эпоха, целый жизненный уклад, и неуверенность автора романа в том, будет ли новое лучше или хотя бы не хуже старого, рождает горькое сожаление о том хорошем, что было в прошлом.

С болью, но не без оптимизма прощается с прошлым Штольц: «Прощай, старая Обломовка! <...> Ты отжила свой век!» Именно Штольц смягчает остроту трагического чувства, связанного с Обломовым в романе. Он видит не только беду Обломова, но знает и то, что в собственной гибели он виноват сам: он не хотел признать труд целью жизни, не умел ценить самой жизни как великого дара природы, не был верен своему человеческому предназначению: «У тебя были крылья, да ты отвязал их».

Приглушает трагическую ноту в романе и то, что герой сам смирился со своей смертью. Сознавая, что так жить нельзя («Ах, Андрей, все я чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете!»), он не делает никаких усилий, чтобы предупредить удары судьбы. О близкой беде она напоминает ему одышкой, ячменями, отеками на ногах. Более того, он радуется, что ему удается «дешево отделываться от жизни, выторговать у ней и застраховать себе невозмутимый покой.

Он торжествовал внутренне, что ушел от ее докучливых, мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей <...> Он, не испытав наслаждений, добываемых в борьбе, мысленно отказался от них и чувствовал покой в душе только в забытом уголке, чуждом движения, борьбы и жизни». Обломов вырабатывает даже свою жизненную философию, которая оправдывает его безделье. Он решил, что «жизнь его не только сложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия.

Другим, думал он, выпадало на долю выражать ее тревожные стороны, двигать создающими и разрушающими силами: у всякого свое назначение!» Философия героя примиряет его со смертью. По словам автора, «он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу». Смерть свою он предчувствует и боится ее, но принимает кротко, как последний и отрадный сон.

Трагическая нота в романе связана не только с образом Обломова, но и с образами Агафьи Матвеевны, Захара. Их нерассуждающая и самоотверженная преданность герою как преданность верных слуг барину – тоже явление, уходящее в прошлое. И в этом уходящем есть что-то, чему нет замены в будущем, в новой, расчетливой жизни.

Агафья Матвеевна в романе не просто прислуга при своём барине, объект «барской любви», но и женщина, жена, мать. Свет обломовского нестыдливого сердца, его голубиной нежности коснулся и ее. В лучах этого света она «жила и чувствовала, что жила полно, как прежде никогда не жила, но только высказать этого, как и прежде, никогда не могла, или, лучше, ей в голову об этом не приходило. Она только молила бога, чтоб он продлил веку Илье Ильичу и чтоб избавил его от всякой «скорби, гнева и нужды», а себя, детей своих и весь дом предавала на волю божию. Зато лицо ее постоянно высказывало одно и то же счастье, полное, удовлетворенное и без желаний, следовательно, редкое и при всякой другой натуре невозможное». Без всякого эгоистического помысла она служит Обломову при жизни, а после его смерти «проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше уходила в себя, в свою печаль и замыкалась от всех»

С любовью к Обломову в ней просыпается человек, знающий себе цену, умеющий защитить свое человеческое достоинство посреди грубости, тупоумия и грязного быта в доме братца. Она «иногда даже смотрит на братца и на жену его как будто с гордостью, с сожалением». В финале романа Гончаров связывает с Агафьей Матвеевной тему человеческой души, смысла жизни, которые раньше упорно обходил, говоря об этой героине: «Она поняла, что проиграла и просияла ее жизнь, что бог вложил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда... Навсегда, правда; но зато навсегда осмыслилась и жизнь ее: Теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно. Она так полно и много любила: любила Обломова – как любовника, как мужа и как барина, только рассказать никогда она этого, как прежде, не могла никому. Да никто и не понял бы ее вокруг. Где бы она нашла язык? <...> Только Илья Ильич понял бы ее, но она ему никогда не высказывала, потому что не понимала тогда сама и не умела.

С летами она понимала свое прошедшее все больше и яснее и таила все глубже, становилась все молчаливее, сосредоточеннее. На всю жизнь ее разлились лучи, тихий свет от пролетевших, как одно мгновение, семи лет, и нечего было ей желать больше, некуда идти».

Безмолвное чувство Агафьи Матвеевны понятно людям, любившим Обломова, – Ольге, Штольцу. Слезы сострадания и жалости появляются на глазах читателя при чтении сцены их свидания в конце главы 10 четвертой части романа.

Дата добавления: 2015-08-21