Душа нагоняет упущенное

Стоя рядом с Лу, отец озирался, как заблудившийся ребенок; по-видимому, он нервничал, чувствуя неловкость от сознания того, что все эти люди собрались ради него, и втайне надеялся, что среди присутствующих может объявиться еще какой-нибудь юбиляр, чтобы часть общего внимания переключилась на него.

– Где Рут? – спросил отец.

– Хм… – Лу в который раз поискал глазами Рут и, не найдя ее, ответил: – С гостями болтает.

– Ну, хорошо. Вид отсюда замечательный. – Отец кивнул в сторону окна. – Город-то как разросся теперь!

– Да. Я так и думал, что вид тебе понравится, – сказал Лу, радуясь, что сумел угодить хоть этим.

– Ив котором же из них твой офис? – спросил отец, глядя на другой берег Лиффи, где вздымались ввысь, горя огнями в этот поздний час, административные здания.

– Вот тут, прямо напротив, – указал рукой Лу. – На тринадцатом этаже, который зовется четырнадцатым.

Отец искоса окинул его взглядом, видимо, посчитав такое определение несколько странным, и Лу впервые почувствовал, что это действительно может показаться странным и нелепым. Он это понял и рассердился. Ведь раньше он был уверен в обратном.

– Вон то здание, где огни горят, – объяснил Лу уже по-другому. – Там сейчас корпоратив.

Отец кивнул.

– А-а, вот ты где обитаешь. Где все и происходит.

– Да, – горделиво подтвердил Лу. – Я сегодня получил повышение, папа. – Он улыбнулся. – Никому еще не рассказал об этом. Тебе первому. Ты ведь сегодня у нас юбиляр, – добавил он, переводя разговор на другое.

– Повышение? – Кустистые брови отца слегка приподнялись.

– Да.

– Больше работы будет?

– Кабинет будет больше, а значит, и светлее и веселее, – пошутил Лу, но видя, что отец не поддержал шутку, посерьезнел и сам: – Да, конечно, работы будет больше, времени будет больше отнимать.

– Понятно, – сказал отец и замолчал.

Лу почувствовал, как в нем закипает гнев: поздравить его тоже было бы нелишне!

– Значит, ты доволен своей работой? – небрежно спросил отец, все еще не отрывая взгляда от окна, в стекле которого отражалась их вечеринка. – Ведь трудно работать как вол, если ты не доволен и работа не нравится, – продолжал он, – потому, что под конец тогда думаешь: к чему все это было, к чему старания? Правда?

Лу задумался, раздосадованный отсутствием похвал и озадаченный ходом мысли отца.

– Но ты всегда учил меня работать как вол, – сказал он, чувствуя непонятное раздражение. – Ты всегда говорил, как я припоминаю, что нельзя ни на секунду довольствоваться достигнутым, нельзя почивать на лаврах. – Он улыбнулся, но улыбка вышла натянутой и вымученной.

– Да уж, конечно, я не хотел, чтобы ты рос лентяем, – ответил отец и, внезапно обернувшись к Лу, взглянул ему прямо в глаза. – И относилось это не только к работе, но и ко всем сторонам жизни вообще. Любой канатоходец учится ровно идти, одновременно балансируя шестом. А тренироваться им приходится на канате, протянутом на головокружительной высоте, – добавил он.

В последовавшее затем напряженное молчание вторглась женщина-администратор со стулом в руке.

– Простите, для кого стул? – спросила она, оглядывая собравшихся. – Босс сказал, что кто-то здесь заказывал стул.

– Хм… это я заказывал, – сердито бросил Лу. – Но заказывал я не стул, а стулья. Во множественном числе! Для каждого из здесь присутствующих!

– О, но такого количества стульев у нас просто нет, – оправдывалась администратор. – Так кто же сядет на этот стул?

– Мама сядет, – быстро проговорил отец, желая прекратить перепалку. – Пусть это будет она.

– Нет, Фред, мне и так хорошо, – возразила мать. – Это твой день рождения, и на стул сядешь ты.

Лу прикрыл глаза, часто и глубоко дыша. Оказывается, он выложил двенадцать тысяч евро за то, чтобы его родные спорили из-за стула.

– А еще диджей сказал, что из традиционного у него имеется только ирландский гимн. Хотите послушать?

– Что? – вскинулся Лу.

– Обычно он его ставит под конец, но других ирландских песен у него нет, – извиняющимся тоном сказала администраторша. – Так мне распорядиться, чтоб поставили?

– Нет! – отрезал Лу. – Это смешно! Передайте ему, что не надо.

– Отнесите ему вот это, хорошо? – мягко проговорила Марсия, шаря в стоящей под столом возле нее картонной коробке и извлекая оттуда по очереди флажки, мотки серпантина, маскарадные головные уборы. Лу углядел в картонке даже пирог, а также диск, который Марсия и протянула администраторше. Это были любимые песни отца. Передавая диск, Марсия мельком взглянула на Лу.

– Взято на случай, если ты и тут напортачишь, – сказала она и отвернулась.

И это короткое замечание, сделанное таким спокойным голосом, задело его куда сильнее, чем все обидные слова, которые она адресовала ему в тот вечер. Он считал себя хорошим организатором, способным устроить праздник, доставить людям приятное, пустить пыль в глаза. И пока он занимался тем, что доказывал это, его родственники, оказывается, втихую заготавливали запасной вариант на случай, если он сядет в калошу. И загружали картонные коробки.

Внезапно по залу волной пронеслось оживление: из лифта вышел Квентин вместе с Гейбом, про приглашение которого на вечер Лу даже и не знал. Оба они тащили по нескольку стульев.

– Там и еще стулья своей очереди дожидаются! – объявил Квентин, и присутствующие приободрились: на лицах, знакомых Лу с детства, кроме страдания, показались проблески детской радости.

– Лу! – Лицо Гейба при виде Лу осветилось. – Я так рад, что вы здесь. – Поставив стулья нескольким пожилым гостям рядом, он шагнул к Лу, протянув руку так радушно, что тот даже смутился, подумав, уж не Гейб ли здесь хозяин. Гейб наклонился к самому его уху.

– Вы раздвоились? – спросил он.

– Что? Нет. – Лу раздраженно мотнул головой.

– Но в последний раз, когда я вас видел, – с удивлением сказал Гейб, – вы были с Элисон на корпоративе! Я не знал, что вы покинули его.

– Конечно, я уехал. К чему предполагать худшее – что мне пришлось принять эту ужасную таблетку для того, чтоб появиться на дне рождения собственного отца? – сказал он, притворяясь оскорбленным.

Но Гейб в ответ лишь улыбнулся.

– Забавно, как иной раз поворачивается жизнь, правда? – И он игриво ткнул Лу локтем.

– В каком это смысле?

– Ну вот, вы наверху, а через минуту – глянь, вы уже внизу, ведь так? – И выдержав недобрый взгляд Лу, он продолжал: – Я ведь что говорю? Что, когда мы с вами познакомились, я находился внизу и, поглядывая вверх, даже мечтать не смел о том, чтобы здесь очутиться. А теперь – вот он я. Забавно, как все переменилось: я очутился в пентхаусе, и мистер Патерсон дал мне новую работу.

– Что? Что он вам дал?

– Новую работу. – Гейб ощерился и подмигнул. – Так сказать, повышение.

Но прежде чем Лу успел как-то отреагировать, к ним подошла администраторша с подносом.

– Может быть, кто-нибудь хочет закусить? – с улыбкой спросила она.

– Нет, спасибо. Я подожду пастушьего пирога, – улыбнулась ей в ответ мать Лу.

– Это и есть пастуший пирог! – И женщина указала на маленький картофельный комок в миниатюрной формочке.

Последовало минутное молчание, и сердце у Лу заколотилось так, что, казалось, оно вот-вот прорвет тонкий слой кожи и выпрыгнет наружу.

– А будет потом что-нибудь еще из еды? – спросила Марсия.

– Кроме сладкого пирога? Нет. – Администраторша покачала головой. – Это на весь вечер – подносы с закуской. – И она улыбнулась еще раз, не замечая неодобрительного ропота, волнами прокатившегося по залу.

– А не могли бы вы, – с наигранной бодростью спросил отец Лу, – оставить этот поднос здесь?

– Целый поднос? – Она неуверенно оглянулась на выросшего за ее спиной управляющего, ища поддержки.

– Да, у нас тут голодающие собрались, – сказал Фред и, взяв из ее рук поднос, поставил его на высокий прилавок, так что желающим взять еду надо было встать со стула.

– Ну, ладно. – Проводив глазами поднос, она отступила с пустыми руками.

– Вы что-то сказали о сладком пироге? – спросила Марсия высоким пронзительным голосом. Она была расстроена и возмущена всей этой неразберихой, тем, что все оказалось не так, как задумывалось.

– Да.

– Разрешите мне взглянуть, – сказала она, испуганно косясь на Лу. – На что он похож? С чем он? Нет ли в нем изюма? Папа терпеть не может изюм, – говорила она уже на ходу, следуя за администраторшей в кухню с коробкой, наполненной разнообразными элементами спасительного запасного варианта.

– Так кто же пригласил вас, Гейб? – Лу чувствовал себя обиженным и не желал обсуждать полученное Гейбом повышение, боясь не выдержать и отвесить ему хорошую оплеуху, такую, что он отлетит к противоположной стене.

– Меня пригласила Рут, – отвечал Гейб и потянулся за крохотным пастушьим пирогом.

– О, неужели? Трудно поверить! – усмехнулся Лу.

– Почему же трудно? – Гейб пожал плечами. – Она пригласила меня в тот вечер, когда я ужинал у вас и остался на ночь.

– Как вы можете так это называть? Не говорите так! – по-детски придирчиво поправил его Лу. – На ужин в мой дом вас никто не звал. Просто вы довезли меня, и вас угостили остатками.

Гейб с любопытством взглянул на него:

– Ладно. Пусть так.

– А где, кстати, Рут? Весь вечер ее не видно.

– О, мы проболтали с ней все это время на балконе. Она так нравится мне, – ответил Гейб. Он жевал пирог, и картофельное пюре капало с его подбородка на галстук. Галстук, одолженный ему Лу.

Лу стиснул челюсти.

– Так, значит, она вам нравится? Серьезно? Вам нравится моя жена? Представьте себе, мне тоже она нравится! Ведь мы с вами так дьявольски похожи, не правда ли?

– Лу, – Гейб нервно улыбнулся, – вам, наверное, следует говорить потише.

Лу огляделся, но лишь улыбнулся, увидев, что разговор их привлекает общее внимание. Приобняв Гейба за плечи, он повернулся к нему, и улыбка сошла с его лица.

– Вам не терпится заступить на мое место в жизни, да, Гейб?

Казалось, Гейб опешил, но ответить он не успел, так как дверцы лифтов тут внезапно раскрылись, а из кабин вывалились Альфред и Элисон вместе с целой толпой участников корпоратива; в костюмах Санта-Клауса, с причудливыми шляпами и колпаками на головах, они громогласно возвестили о своем приходе, перекрывая звуки любимых мелодий юбиляра; они дудели в дудки в ухо каждому, кто глядел на них с неодобрением.

Отделившись от группы родственников, Лу молнией кинулся к лифтам, преграждая путь Альфреду.

– Чего это вы все сюда заявились?

– Чтобы тоже поучаствовать, друг мой, – отвечал Альфред, слегка покачиваясь и дуя в дуду чуть ли не в лицо Лу.

– Но тебя же не приглашали! – вскричал Лу.

– Элисон пригласила меня, – со смехом отвечал Альфред. – А тебе ли не знать, как трудно бывает отвертеться от ее приглашения! Правда, я сам не прочь немного поразвлечься. – Он покачнулся и, чуть не упав, рассмеялся. Взгляд его метнулся куда-то за спину Лу, и выражение лица у него стало совсем другим.

– Рут? Как поживаешь?

– Альфред.

Скрестив руки, Рут пристально глядела на мужа.

Воцарилось напряженное молчание.

– Ну, нехорошо как-то, – неуверенно произнес Альфред. – Наверное, мне лучше отойти и присоединиться к другим гостям, а вы уж деритесь как хотите, без свидетелей.

И Альфред исчез, оставив Рут и Лу наедине; взгляд Рут пронзал Лу точно кинжал, нацеленный ему в самое сердце. Легче было бы снести ее гнев.

– Рут, – сказал он, – я весь вечер искал тебя.

– Вижу, что наша устроительница Элисон тоже тут как тут, – сказала Рут. Голос ее дрожал, хотя она и старалась быть твердой.

Лу взглянул через плечо и увидел Элисон: длинноногая, в короткой юбке, она извивалась в танце, соблазняя Санта-Клауса.

Рут вопросительно глядела на него.

– Ничего не было, – сказал он. Ему не хотелось ни задираться, ни спорить, хотелось покончить с тем, кем он был прежде. – Ей-богу, готов поклясться, что у меня ничего с ней не было.

– Зато у нее, готова поклясться, с тобой было! – горько усмехнулась Рут.

– Да нет же, клянусь!

– Ничего и никогда? – Она пристально вглядывалась в его лицо, явно ненавидя себя за это, злясь, что вынуждена задавать ему такие вопросы.

Он проглотил комок в горле. Терять ее он не желал, но лгать не желал тоже.

– Целовались. Всего один раз. А больше ничего не было. – И быстро добавил в испуге: – Но теперь я переменился, Рут. Я теперь совсем другой.

Но она больше не слушала, она отвернулась, пряча от него лицо и свои слезы. Она открыла дверь на балкон, и Лу обдало порывом холодного ветра. Балкон был пуст: курильщики перебрались в зал и лакомились крохотными пастушьими пирогами, глотая их один за другим.

– Рут… – Он попытался ухватить ее за руку и потянуть назад, в зал.

– Пусти меня, Лу, ей-богу, я не в том настроении, чтобы говорить сейчас с тобой, – сердито сказала она.

Вслед за нею он вышел на балкон, и они отошли подальше, чтобы их не было видно через стекло. Он подошел к ней вплотную и прижал ее к себе, не выпуская ее из своих объятий, хотя она и не отзывалась на его прикосновения.

– Помоги мне, – шепнул он ей, чуть не плача. – Пожалуйста, Рут, помоги мне все исправить.

Она вздохнула, еще не уняв в себе гнев.

– Да на что ты, черт возьми, надеялся? Мы же тебе все уши прожужжали, втолковывая, как важно устроить этот вечер как следует!

– Да, конечно, я это знаю, – промямлил он. Мысли мельтешили в голове, обгоняя друг друга. – Я старался доказать всем вам, что я в состоянии…

– Прекрати лгать мне, слышишь? – оборвала его Рут. – Меньше всего ты собирался что-то нам доказывать. Тебе надоели бесконечные звонки Марсии и ее старания угодить отцу. Ты был занят и..

– Ну, пожалуйста, не могу я сейчас все это выслушивать, не время сейчас для этого! – Он поморщился, точно каждое ее слово вызывало у него мигрень.

– Как раз время, и будь любезен выслушать. Ты был, видите ли, крайне занят на работе, чтобы позаботиться об отце и вникнуть в планы Марсии. И ты перепоручил все чужому человеку, которому и дела не было до твоего отца с его юбилеем. Вот ей перепоручил! – И она ткнула пальцем в стекло, указывая туда, где под стойкой с фондюшницей отплясывала какой-то сложный акробатический танец Элисон, не тая красных кружев своего нижнего белья от всех, кому угодно было ими любоваться. – Отдал все на откуп этой поблядушке, которую, наверное, трахал, диктуя ей список гостей! – Последние слова она процедила сквозь зубы, презрительно, словно выплюнула.

Лу мог бы возразить Рут, сказав, что Элисон – высококлассный секретарь, имеющий диплом в области делопроизводства, что, не считая осечки с устройством этого праздника, она работник хороший и квалифицированный. Но защищать честь Элисон было вряд ли уместно, если все ее поведение в офисе и на этом вечере не делало ей чести.

– В общем, ничего между нами не было, клянусь, – сказал он. – Но я понимаю, что все испортил, и очень сожалею об этом. Прости меня. – Слова извинения теперь выговаривались более легко и привычно.

– И ради чего это все было? Ради повышения? Увеличения жалованья, которое тебе не так уж и нужно? Или увеличения количества рабочих часов, что нереально и выше человеческих возможностей? Когда же ты остановишься? Когда решишь, что с тебя хватит? Когда прекратишь карабкаться вверх, а, Лу? Помнишь, как на прошлой неделе ты сказал, что работу ты можешь потерять, в отличие от семьи, которая никуда не денется, не может тебя уволить? Но мне кажется, что сейчас ты подошел к рубежу, когда жизнь способна доказать тебе и обратное.

– Рут… – Он зажмурился, готовый сигануть вниз с балкона, если она скажет, что бросает его. – Пожалуйста, не бросай меня.

– Я не о себе говорю, Лу, а о них.

Он обернулся и увидел, как его родные присоединились к цепочке танцующих – они шли по залу, через каждые несколько шагов вскидывая то одну, то другую ногу.

– Завтра я пойду на яхте с Квентином. Буду участвовать с ним в гонках. – И он покосился, ожидая похвалы.

– Но, по-моему, Гейб вызвался это сделать? – недоуменно проговорила Рут. – Только что в моем присутствии он предложил Квентину свои услуги. И Квентин принял его предложение.

Кровь бросилась в лицо Лу, он покраснел от гнева.

– Нет, уж конечно это сделаю я. – Уж тут-то он постарается!

– Серьезно? И когда ты собираешься это сделать? До того, как пойдешь на каток со мной и детьми, или после? – И она ушла, оставив его в одиночестве проклинать свое неосторожное обещание Люси и свою забывчивость.

Когда Рут открыла дверь на балкон, музыка смолкла, уступив место порывам холодного ветра. Сейчас дверь опять закрылась, и он ощутил за спиной чье-то присутствие. Значит, она не ушла в зал. Она не оставила его.

– Мне очень жаль, что так у меня получилось. Мне хочется все исправить, – устало сказал он. – Я измучился и хочу все исправить. Хочу, чтоб все знали, как я сожалею и как раскаиваюсь. Я сделаю все что угодно, чтобы они это поняли и поверили мне. Прошу тебя, пожалуйста, помоги мне все исправить, – опять повторил он.

Если б Лу обернулся, он тотчас бы увидел, что жена ушла – покинула его, чтоб в укромном уголке выплакаться всласть, оплакать человека, который всего лишь несколькими часами раньше уверял ее в их спальне, что он изменился и что отныне все пойдет по-другому, увидел бы, что, оказывается, когда жена кинулась от него прочь, ее место заступил Гейб, и это к нему обращал Лу на балконе свои признания. Гейб знал, как устал Лу Сафферн, – ведь сколько лет он торопил часы и минуты, торопил мгновения. Мчался без остановки, не замечая жизни вокруг. Внешность, поступки, чувства окружающих давно не имели для него никакого значения. Он и не видел их вовсе. Поначалу им двигала страсть, но, устремившись к своей мечте, он забыл о ней. Он мчался вперед так быстро, что не позволял себе даже передохнуть, его душа не поспевала за ним, не попадала в ритм этого движения.

Но сейчас, дыша холодным декабрьским воздухом, подняв глаза и подставив лицо ветру, когда он почувствовал с благодарностью прикосновение к коже холодных дождевых капель, он понял, что душа наконец-то догнала, настигла его.

Он это почувствовал.

Дата добавления: 2015-08-21