Ютеборг. 4 октября – Берлин. 14 октября 1862 г.

«30 сентября король отправился на день рождения своей супруги в Баден‑Баден, а я поехал в первых числах октября навстречу ему до Ютеборга – я искал случая увидеть его величество с намерением как можно быстрее успокоить его насчет заявления, сделанного мною 30 сентября и наделавшего столько шума…»

В Ютеборге, что в сорока километрах от Берлина, Бисмарк, сидя в темноте на опрокинутой тачке и поглядывая на часы с брелоком от Кэтти, ожидал короля на недостроенном вокзале, переполненном ремесленниками и пассажирами третьего класса.

Какое все‑таки воздействие оказывает на нас, мужчин, даже мелкая вещица, напоминающая о возлюбленной! Бисмарк держал маленький агатовый брелок с надписью «Kathi», ощупывал его пальцами, мысленно представлял Кэтти под виадуком Понт‑дю‑Гар и тепло ее губ, и чувствовал, как замирает от этого дыхание, как горячится кровь и как все тело наполняется молодым огнем и силой. Какие сорок семь лет? Кто сказал? Чушь!..

«Подошел поезд, но мне не сразу удалось узнать у неразговорчивых кондукторов, в каком вагоне находится король; он сидел совершенно один в просторном купе первого класса».

Под влиянием свидания с супругой, уже, конечно, застращавшей мужа бедами, которые обрушит на него этот Бисмарк, король был явно в подавленном настроении.

– Ваше величество… – сказал Бисмарк, входя в купе.

– Садитесь, – хмуро распорядился король.

Поезд тронулся, Бисмарк сел напротив короля.

– Ваше величество, позвольте мне изложить…

Но король перебил, показав на стопку газет:

– Эти ваши речи про «железом и кровью»? Я предвижу, чем это кончится. На Оперной площади, прямо перед окнами моего дворца, они отрежут вам голову. Ну, а чуть позднее – и мне.

Не требовалось большой проницательности, чтобы угадать, чьи пророчества цитировал король.

Но Бисмарк спокойно ответил:

– Ваше величество, мы все умрем рано или поздно. Так разве может быть более достойная смерть? Я умру за дело моего короля, а ваше величество запечатлеет своей кровью ваши Божьей милостью королевские права, дарованные вам самим Господом Богом!

И такая уверенная сила и мощь исходила от этого гиганта, что король снова, как две недели назад в Бабельсберге, выпрямился и одернул на себе мундир.

– Н‑да? Гм… Ну, говорите, говорите…

– Ваше величество, как первый офицер Пруссии, вы не можете капитулировать перед социалистами, даже если это сопряжено с опасностью для жизни. Больше того: я считаю, что нам с вами выпала великая миссия рано или поздно соединить всех немцев под вашей властью, под властью Пруссии…

«Поезд набирал ход; и чем долее я говорил в этом духе, тем более оживлялся король, тем больше входил он в роль первого офицера Прусской монархии, борющегося за королевскую власть и Отечество… Да, король, которого обрабатывали в Баден‑Бадене и которого я застал в Ютеборге утомленным, угнетенным и обескураженным, подъезжая к Берлину, пришел в бодрое, можно сказать, боевое настроение».

И Бисмарк не преминул этим воспользоваться.

13 октября он пришел на заседание ландтага и объявил опешившим депутатам:

– Господа депутаты! Прусская монархия еще не исполнила свое предназначение и не готова предстать перед вами в качестве украшения на вашем конституционном полотнище. Только сильное и вполне сложившееся государство может позволить себе такую роскошь, как либеральное правительство. Германия достигнет этого, но пока… Именем короля я объявляю ландтаг временно распущенным!

И мир не рухнул, никакой революции не случилось, а Бисмарк получил передышку в борьбе с парламентом, возможность спокойно заниматься правительственными делами и начать подготовку к осуществлению своей заветной цели.

Кэттин брелок на часах и портсигар с ее оливковой веточкой грели его душу и холостяцкие, до приезда в Берлин Иоганны, сны.

Бисмарк остроумнее, нежели подобает быть немцу, это Гумбольт от дипломатии… Это рослый немец, очень вежливый. На вид он совершенно лишен духовности, но исполнен остроумия. И он слишком хорошо подготовлен, чтобы с ним связываться. Мы еще наглотаемся из‑за него неприятностей…» (Проспер Мериме, Франция).

В то время в Европе Бисмарку не было равных по уму. Короли и императоры не умели думать или не умели действовать, австрийский Франц Иосиф был слишком неопытен, Наполеон слишком изношен, Александр слишком равнодушен, Вильгельм, Виктория, Виктор Эммануил слишком посредственны для того, чтобы вести политику согласно своим внутренним представлениям; Гладсон и Дизраэли еще не в полной силе, Горчаков слишком тщеславен. Только в Пруссии был политический гений… Массивный и тяжелый по своему физическому сложению и по своим настроениям, с куполообразной головой, медленно шагающий вперед, похожий на великих немецких скульпторов, что целый человеческий век ваяли свои многофигурные композиции; укрощая фантазию деловитостью, взвешивая слова и выстраивая поступки, считаясь скорее с величинами, чем с идеями, – таким подошел Бисмарк‑реалист, почти пятидесяти лет от роду, к началу своего творения, к самому его порогу…» (Э. Людвиг. «Бисмарк»).

«Теперь я здесь министр. Если ты хочешь взять на себя труд спаять Скандинавию в единую империю, то я объединю Германию. Тогда мы заключим скандинаво‑германский союз и будем достаточно сильны, чтобы установить господство над всем миром. Религия и культура у нас общие, языки тоже не слишком разнятся. Но скажи своим соотечественникам, что если они не склонны согласиться с моими планами, то я, возможно, буду вынужден их подавить, чтобы не иметь у себя в тылу врага, когда мне придется атаковать другие местности» (Из письма Бисмарка барону Бликсену, датскому премьер‑министру).

Дата добавления: 2015-09-03