Глава 7. Философия жизни Бергсона

Анри Бергсон (1859—1941) был младше Вильяма Джеймса, о котором я расскажу в следующей главе. Но при этом свою главную работу, посвящен­ную сознанию, — «Непосредственные данные сознания» (Essai sur les donnes immediates de la conscience) — он написал на год раньше, чем Джеймс напи­сал свой главный труд «Принципы психологии». К тому же Бергсон развива­ет философию жизни, и в этом он может считаться родственным Дильтею. Поэтому я ставлю его впереди Джеймса.

Чем особенно интересен Бергсон в рамках рассказа о метафизике и очи­щении, так это тем, что он прямо провозглашал «необходимость создания "позитивной метафизики ", опирающейся на конкретный опыт, но сохраняющей (вопреки позитивизму) сущностные черты именно философского знания. Берг­сон увидел путь к решению этой задачи в "очищении опыта " путем возврата к "непосредственным данным сознания"» (Блауберг. Бергсон, НФЭ). Это уже почти разговор об очищении сознания.

Начинал Бергсон, скорее, как естественник, точнее, математик. И к философии он пришел через математику. Он сам рассказывал о том, как все начиналось для него:

«...На самом деле, метафизика и даже психология привлекали меня гораздо меньше, чем исследования, относящиеся к теории науки, особенно к теории мате­матики; в докторской диссертации я собирался исследовать фундаментальные понятия механики. Так я занялся идей времени. Я не без удивления заметил, что ни в механике, ни даже в физике вовсе нет речи о собственно длительности, а "время ", о котором там говорится, — нечто совсем иное.

Тогда я задался вопросом о том, что такое реальная длительность, и чем она могла бы быть, и почему наша математика не может ее уловить. Так постепенно я перешел с позиций математики, которые вначале разделял, на точку зрения психологии. Из этих размышлений и возник "опыт о непосредственных данных сознания ", где я пытаюсь с помощью абсолютно непосредственной инт­роспекции постичь чистую длительность» (Цит. по: И. Блауберг. Анри Бергсон и философия длительности // Бергсон. Собрание сочинения, с. 10).

Война Богов. Уже это высказывание требует нескольких замечаний. Во-первых, Бергсон был теоретиком Науки, что означает, что цель, которая его вела по жизни, была в том, чтобы создавать и усиливать Науку. До себя ему дела не было, как не было дела и до самопознания.

Глава 7. Философия жизни Бергсона

Во-вторых, он пишет, по крайней мере, свою первую работу еще как математик, решивший пофилософствовать. И даже когда он много лет спус­тя рассказывает об этой работе, он все еще не философ и не психолог по внутреннему состоянию. Вчитайтесь для примера в эту его фразу: «Я не без удивления заметил, что ни в механике, ни даже в физике вовсе нет речи о соб­ственно длительности, а "время ", о котором там говорится, — нечто совсем иное». Эти слова возможны, только если стоишь в месте, принадлежащем Механике или Физике, но не из человека, как это делает психолог.

Если ты начинаешь говорить, стараясь понять человека, а не Науку, то ты почти непроизвольно начинаешь видеть, что все, о чем ты говоришь, — это некие понятия. И здесь нет никакой «собственно длительности». Иллю­зия, что какая-то длительность существует, являются условием существова­ния Науки, в частности Физики или Математики. Благодаря подобным до­пущениям им удается хоть как-то обсчитывать образ мира, предсказывая закономерные события. В сущности, это очень похоже на апорию Зенона про стрелу, неподвижную во время полета. Если разбить весь путь стрелы на точки, то можно рассчитать, когда она окажется в любой из них. Мир ока­зывается предсказуемым и соответствующим придуманным нами законам. Значит, им можно править. Вот только поскольку в точке нельзя двигаться, получается, что стрела не летит, не движется, ведь в каждый миг, соответ­ствующий нашему представлению о мире, она находится в какой-то из то­чек. Научно, значит, безжизненно...

Время, о котором там говорится, — нечто совсем иное, — говорит Бер­гсон-ученый, не замечая, что это сказано не по-человечески, а научно. По-человечески было бы сказано: нечто совсем иное, чем представляется мне! Представления физиков одни, а я вижу это иначе — вот, что должен бы сказать Бергсон, и тогда вся книга была бы самопознанием. Но он ведь хочет отфилософствовать научный вопрос и поэтому говорит так, будто физики ошибаются, а действительность иная. И он сейчас подарит нам кусочек ис­тины о мире, то есть о действительной длительности.

Как пишет биограф Бергсона: «его несколько обескуражил тот факт, что центральная идея "Непосредственных данных сознания ", идея длительнос­ти, не вызвала в философском мире того интереса, которого он ожидал, считая его основным своим открытием» (Там же, с. 11).

На самом деле никакого открытия о длительности не было, было иссле­дование понятия «длительность», а это уже чистая психология или еще фи­лософия в то метафизическое время. Но именно философы не могли оценить эту работу высоко, поскольку были обучены видеть, когда человек «говорит не о том». Думаю, сведи Бергсон явную цель со скрытой в единство, его приняли бы или оценили, потому что поняли бы, о чем он говорит. Возмож­но, оценили бы все равно отрицательно, потому что естественникам и стре­мящимся быть естественниками философам трудно принять мысль, что ос­новы основ научного мира — Физика, Механика и Математика — это всего лишь способы описания мира. Причем, временные способы, используемые

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

только в определенной культуре и не имеющие внутри себя никаких законов. В лучшем случае, конечно, делающие предположения о закономерностях настоящего мира, но не более.

А при этом они, как и все исследование Бергсона, есть лишь выражение психологии, то есть воплощение тех действительно доступных человеку за­конов, которые скрыты в его сознании. Иными словами, стоит только кому-то из естественников, вроде Бергсона, задуматься о предмете Физики, от­бросив условности и правила поведения научного сообщества, как он проваливается сквозь иллюзорную пленку самогипноза, и оказывается в мире понятий, а не вещей. И значит, настоящее исследование мира должно быть не фантазиями о том, что мерещится нам, когда мы глядим в телескопы или микроскопы, а изучением и очищением собственной познающей способно­сти. Рассказывать об окружающем мире может каждый, но соответствовать действительности будет рассказ того, кто видит. Видит ли Бергсон?

Об этом можно судить по самому началу его «Непосредственных данных

сознания». И первое, что бросается в глаза, когда их читаешь, — это именно то, что он не психолог, а случайно проскочивший дальше допустимого ес­тественник. Он называет первую главу «Об интенсивности психологических состояний» (etats psychologiques), но уже в первой строчке говорит о «состо­яниях сознания» (etats de conscience). А чуть позже замещает их «психическими состояниями». Для него это одно и то же. Он еще только разглядел, что поня­тия — это и есть предмет исследования, и небрежность с ними может разру­шить все здание Науки. Разглядел, но лишь как способ обойти, обогнать тех, кто не разглядел. К себе он это еще не относит. Почитаем начало его работы, в нем есть многое, что позволит понять, как он видел сознание:

«Обычно полагают, что состояния сознания, ощущения, чувства, страсти, усилия способны возрастать и уменьшаться. Кое-кто даже уверяет, что одно ощущение может быть в два, три, четыре раза интенсивнее другого ощущения той же природы. Ниже мы рассмотрим этот тезис психофизиков. Но даже противники психофизики считают вполне уместным утверждение, что одно ощущение интенсивнее другого, а одно усилие больше другого. А тем самым они признают введение количественных различий между чисто внутренними состо­яниями.

Впрочем, здравый смысл разрешает этот вопрос без всякого колебания. Каж­дый говорит, что ему более или менее тепло, более или менее грустно. И это различие "более " и "менее ", даже когда речь идет о субъективных фактах и напряженных явлениях, никого не удивляет. А между тем эта проблема далеко не так ясна и более важна, чем обычно полагают.

В самом деле, когда говорят, что одно число или одно тело больше другого, всем ясно, о чем идет речь. Ибо в обоих случаях подразумеваются, как мы пока­жем ниже, неровные пространства, причем, большим мы называем то из них, которое заключает в себе другое.

Но как может более интенсивное ощущение содержать в себе менее ин­тенсивное?» (Бергсон, т. 1, с. 51).

Глава 7. Философия жизни Бергсона

Сразу поясню: последняя фраза — не вопрос, а риторический вопрос. Иначе говоря, Бергсон не спрашивает, а возмущается тупостью тех, кто не понимает того, что не прав, потому что «это воззрение вовлекает нас в пороч­ный круг» (там же).

При этом сама постановка задачи, как ее здесь осуществил Бергсон, допустима только для естественника. Для психолога все это бред философ­ствующего математика. Начать хотя бы с того, что большее число или тело «заключают в себе» меньшие числа или тела ничуть не лучше, чем интенсив­ные переживания или ощущения содержат в себе менее интенсивные.

Стол не заключает в себе ни стула, ни тех столиков, что поменьше, а число 10 не заключает в себе числа 3. Просто посмотрите на страницу, и вы увидите, что они стоят отдельно и вполне самостоятельны. Значит, речь во­обще не идет о вещах или числах, она идет об их образах или идеях. А еще точнее, о том, что, по предположению Бергсона, образы вещей или чисел поддаются сравнению, которое он почему-то считает количественным, а образы состояний сознания такому сравнению не поддаются.

Все это лишь грязь в самом искусстве рассуждать — сравнение несрав­нимых понятий или, еще точнее, неспособность привести описываемые яв­ления к состоянию, поддающемуся описанию на едином языке. К языку понятий. Математика же весьма и весьма условно применима к вещам. Это очень натянутое допущение, что она к ним вообще относится. Математика и вещи — в разных мирах, причем, математика — в том, где хранятся образы и внутренние состояния.

При этом это основание всего будущего исследования еще и строится с помощью передергиваний. Сначала Бергсон выхватывает из какого-то не­названного недотепы-психофизика утверждение, что «одно ощущение мо­жет быть в два, три, четыре раза интенсивнее другого», а потом превращает это в желанное для себя: «тем самым они признают введение количествен­ных различий между чисто внутренними состояниями».

Не надо нам врать! Психофизики, то есть физиологи, так стремились быть естественниками, что ничего подобного не говорили, не подкрепив свои слова показаниями приборов. Это значит, что тот, кто сказал про эти разы, мерил состояние человека по каким-то показателям, например, по кожному сопротивлению, и говорил, соответственно, не то, что одно внут­реннее состояние превышает другое, а том, что кожное сопротивление при одном состоянии превышает кожное сопротивление при другом.

Если же это было сказано без подтверждения, значит, это сказал не психофизик, а метафизик или обычный человек. Но и тут ложь, потому что сам же Бергсон говорит, что свидетельства всех людей едины в том, что нам дано ощущать свои состояния сознания как более сильные и более слабые. Назвать это ощущение количественным — это игры в математизацию того, что не математизируется. Для меня лично «более сильное» может быть и коли­чественным и неколичественным различием. Допускаю, это возможно и для других людей.

Основное— Море сознания — Слои философии— Слой 7

Натяжкой оказывается и заключительный вопрос. Это Бергсон сказал, что большее заключает в себя меньшее. Это лишь его предположение, что мы оцениваем нечто большим, чем другое, лишь если оно может заключить в себе меньшее. Это предположение еще не доказано. И вдруг как приговор! Но как может более интенсивное ощущение содержать в себе менее интен­сивное?

Да никак! Или как угодно! Душа их ощущает разным способом, кото­рый Бергсон не догадался описать, а значит, и не понял. И это главный признак того, что он лишь шел к психологии как к естественной основе математики, но психологом еще не был. А будь он им, он задал бы совсем не этот надуманный вопрос, нужный лишь чтобы привлечь побольше внима­ния к своей оригинальности.

Будь он психологом, он бы исходил из того наблюдения, которое сам же и сделал: «Каждый говорит, что ему более или менее тепло, более или менее грустно...». Это значит, что у человека как такового есть способность ощущать различия в силе своих ощущений или состояний сознания. Как это возможно? Какова природа этой способности? Вот вопрос.

Бергсон не был психологом, но он был удивительно талантливым чело­веком. И даже не задавая обязательных для психологического исследования вопросов явно, он точно чувствует их и на деле занимается дальше поиском ответов на вопрос о том, что такое понятие, и о том, как мы можем сравни­вать состояния сознания. Это удивительно. И поэтому я не могу просто отло­жить его работу в сторону, как построенную на изначальной ошибке, и хочу все-таки рассмотреть, из какого понятия сознания он исходил. Или хотя бы понять, чем он может быть полезен.

Однако это не просто. Бергсон постоянно использует выражение «со­знание» во всех возможных бытовых значениях и не определяет его, как не определяет и что такое «непосредственные данные сознания». За этой пута­ницей стоит культура того сообщества, членом которого он был. Я ее назы­ваю простонаучным пониманием. Для того, чтобы понять Бергсона, прихо­дится делать отвлечение от того, что он говорит. Так сказать, отодвигать в сторону мешанину из слов и математических формул и задаваться вопросом: о чем это он?

А он, в сущности, о простой вещи, вполне общепринятой сейчас. Наши понятия развиваются от простых к более сложным. При этом понятия рожда­ются и рождаются двумя способами. Первые прямо из простейших впечатле­ний, а другие — из этих понятий. Соответственно, простые понятия и опи­сываются в нашем сознании языком впечатлений, то есть, говоря обычно, как видим, так и называем. Так, к примеру, чтобы описать не дерево, а понятие «дерево», нам не нужно никаких иных образов, кроме тех же самых, которые впечатались в сознание при виде множества разных деревь­ев. Понятие «дерево» описывается только на языке дерева.

Понятие «дорога» описывается на языке дорог, «земля» на языке земли, как видят их наши глаза. А вот понятие «пространство» уже чуть-чуть слож­нее. Чтобы его описать, придется совместить «землю» с «дорогой», то есть

Глава 8. Поток сознания Джеймса

ввести некую меру земли в виде количества шагов или деревьев, которые умещаются в описываемом пространстве. Однако, как это кажется Бергсону, мера или количество очень естественно присущи пространству. А вот когда дело доходит до времени, все становится неестественным.

То, что понятие «время» является более поздним в нашем сознании, чем понятие «пространство», сейчас является общим местом всей антропо­логии. К сожалению, я не знаю, было ли оно описано до Бергсона. Иначе говоря, открывал ли он что-то новое или это был велосипед. Но для этого открытия не надо было иметь семи пядей во лбу. Русскому человеку доста­точно приглядеться к таким привычным языковым выражениям: Встречаем­ся около семи. Он придет где-то в два. В районе половины первого... Все эти способы описывать время заимствованы из языка пространства.

Из подобных наблюдений над языком времени антропологи делают вывод, что ко времени, когда человеческое сознание впервые осознало, что существует время, уже существовал подробный язык пространства. И чело­век применил его, чтобы описывать свои ощущения от времени. Это может означать две вещи: либо понятие «время» отражает то, что время подобно пространству, либо, используя готовый язык пространства, мы исказили понятие «время».

Бергсон стоит на второй точке зрения. Поскольку он описывает не наши понятия и их развитие, для него все они — не движение и рост человеческо­го разума, а все более глубокие искажения действительности. «Действитель­ная действительность» искажается привнесением в ее описание понятия «ко­личества движения» или «количества деревьев», которыми мы меряем пройденное расстояние. «Действительное качество» искажается «количеством» и так далее.

Что ж, в каком-то смысле он прав. Но если говорить о сознании, то в нем нет ничего «действительного» в физическом смысле, кроме самого сознания. А сознание способно накапливать свое содержание. И накапливает­ся оно в виде развивающихся одно из другого понятий. Вот что такое сознание Бергсона, если ограничиваться самым поверхностным рассказом. А на под­робный рассказ о нем у меня нет ни действительного времени, ни действи­тельного желания.

Дата добавления: 2015-09-03