Глава 2. Сознание и образы в Диамате

Война Богов. Главный политический справочник эпохи победившего социализ­ма, «Краткий философский словарь» 1954 года издания, как вы помните, предписы­вал понимать сознание как «высшую форму отражения объективной реальности, свой­ственную человеку» (Краткий филос. словарь / под ред. Розенталя и Юдина).

Чтобы плохо обучаемые дисциплине и порядку философы не нашли в этой «формуле» каких-то лазеек для вольнодумства, далее добавлялось уточнение, ста­вившее точку над i и в обсуждении:

«Сознание человека является функцией "того особенно сложного куска материи, который назывался мозгом человека " (Ленин)» (Там же).

Ленинская часть определения была безупречна, и остановись создатели Слова­ря на ней, никакой Новой России у нас не было бы. Но в действительности словарь завершал не Ленинскую, а Сталинскую эпоху, а Сталин как мыслитель был посла­бее Ленина и допускал высказывания уязвимые. Главное для него и авторов было в том, чтобы последнее слово было за Сталиным. Поэтому статья о сознании заканчи­вается такими словами:

«Новые, прогрессивные идеи, взгляды, теории, отражая интересы передовых, про­грессивных сил общества, помогают борьбе со старым, отживающим, облегчают дви­жение общества вперед. "Без их организующей, мобилизующей и преобразующей рабо­ты невозможно разрешение назревших задач развития материальной жизни общества " (Сталин)» (Там же).

Статья о сознании оказывалась как бы подписанной Сталиным. Даже при всей случайности такой драматургии это значимо. Явно видно, что вся эта концовка — политическая демагогия, не имеющая отношения к филосо-

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 2

фии. Задачей авторов было всего лишь притянуть хоть какие-то высказыва­ния Сталина к философии. Этим и Сталин делался философом, и у филосо­фов отбиралась возможность спорить со Словарем.

Но нельзя просто вставить политическое заявление в Философский сло­варь. Его нужно обосновать и увязать с остальным содержанием. И его увяза­ли прямо с высказыванием Ленина, поставив вслед за ним слова, которые готовили завершающее высказывание Сталина:

«Под общественным сознанием необходимо понимать совокупность обще­ственных идей, теорий, взглядов, отражающих условия материальной жизни об­щества, способ производства материальных благ» (Там же).

Тут идеологи дали маху, надеясь, что имя божье, то есть вождя, при­кроет их философские слабости. Проболтался тут Марксизм и позволил веч­ному врагу выжить.

Это перечисление «форм отражения», с точки зрения психолога, явля­ется ложным, потому что, в сущности, есть разные имена одного и того же. Идеи, теории, взгляды живут как образы. И это так очевидно, что любой более или менее образованный философ не мог не разглядеть за идеями Сталина идей Платона, которые в той же мере идеи, как и эйдосы, то есть — образы.

Конечно, Сталин тут брякнул «идеи» в значении «идейность», но слово вылетело и дало возможность для разночтения. То есть для того, чтобы фило­софы вместо идейности заговорили об образах.

Естественно, официозные издания той эпохи сопротивлялись любому уклонению от основной формулы марксистского сознания. Энциклопеди­ческий словарь 1955 года просто останавливается на «Ленинском определе­нии» и точка. Словарь «Философия от А до Я», завершавший советскую эпоху в 1986 году, добавил к этой формуле много слов, но об образах тоже заговорил лишь между делом. Так что у меня есть основания считать, что понятие о том, что сознание может существовать в образах, не поощрялось официальным Диаматом. Да и странно было бы, если бы поощрялось, если учесть, что Сталин тоже создал, так сказать, свое «золотое определение сознания». Насколько свое, судите сами:

«В противоположность идеализму, утверждающему, что реально существует лишь наше сознание, что материальный мир, бытие и природа существуют лишь в нашем сознании, в наших ощущениях, представлениях, понятиях, — марксис­тский философский материализм исходит из того, что материя, природа, бытие представляют объективную реальность, существующую вне и независимо от сознания, что материя первична, так как она является источником ощущений, представлений, сознания, а сознание вторично, производно, так как оно является отображением материи, достигшей в своем развитии высокой степени совер­шенства, а именно — продукт мозга, а мозг — орган мышления, что нельзя поэтому отделять мышление от материи, не желая впасть в грубую ошибку (Сталин)» (Там же).

Приведя эту цитату, авторы статьи об основном вопросе философии затем заявляют: «Это определение впервые в истории философии дало строго научный и неопровержимый критерий, позволяющий различать материалисти-

Глава 2. Сознание и образы в Диамате

ческую философию от любой разновидности философского идеализма, какими бы ухищрениями последний ни пользовался для прикрытия своей сущности» (Там же).

Определение, конечно, не именно Сталинское, а общее, марксистское. Но это не важно. Важно предостережение, точнее угроза всем, кто собирает­ся идеалистически ухищряться. А как философу говорить об образах или иде­ях, не ощущая, что он встал на зыбкую почву, — ведь его запросто могут заподозрить в Платонизме. А чем это отличается от Идеализма?..

И все же потребность в развитии, да и необходимость создавать новые идеи заставили множество ученых той поры — философов и психологов — говорить о том, что сознание не отражает, а отображает действительность. Это была очень естественная замена, поскольку слово отражение хорошо звучит в формуле, но на деле бессмысленно. Отображение же позволяет по­нимать, о чем говоришь. Кстати, если вы заметили, сам Сталин использовал в «золотой формуле» именно его.

Но как еще можно отображать, как не в образах?

Не знаю точно, но подозреваю, что первыми об этом заговорили пси­хологи. Не вообще об образах, конечно, а об образах, как о некой материи, в которой и производится марксистское отражение.

Впрочем, понимание образности сознания нельзя считать заслугой со­ветской Науки. Об этом слишком много говорили до них и помимо них. И я рассказываю об этом лишь для того, чтобы картина была полной. Поэтому заглянем в самый конец советской эпохи. В «Философском словаре от А до Я» 1986 года есть такие слова:

«Именно потому, что человек относится к объектам с пониманием, со зна­нием, способ его отношения к миру и называется сознанием. Без понимания, без знания, которое несет с собой общественно-историческая предметная деятель­ность и человеческая речь, нет и сознания.

Любой чувственный образ предмета, любое ощущение или представление, поскольку являются частью сознания, постольку они обладают определенными значением и смыслом».

Как кажется, это то же самое, что было и в главных определениях, разве что с использованием слова «образ». Но это только на первый взгляд. На самом деле это скрытое отхождение от догмы, своего рода саморазруше­ние Диамата. Я не говорю о бессмысленном звучании определения: сознание есть отношение с сознанием. Нет, гораздо важнее попытка определить со­знание как понимание. И это сразу отсекает огромное количество проявле­ний сознания, потому что превращает сознание в сознательность и в спо­собность сознавать. Дикое определение сознания через сознание в таком случае становится вот таким: Сознание есть способность человека осознавать то, на что направлено его внимание. Внимание здесь у меня появляется как замена непонятного слова «объекты». Раз мы «относимся к объектам с пониманием и сознанием», то что мы при этом делаем? Направляем внимание. Это безус­ловно.

Основное — Море сознания— Слои философии— Слой 2

Объекты не нужны в этом определении, точнее, они нужны лишь как описание условий, в которых производится исследование сознания. Мы как бы говорим себе: а вот если сознание направлено на какие-то объекты, ска­жем, человек относится к ним с пониманием, с сознанием, как сказал бы наш бытовой язык, то как можно описать само сознание и его состояние? И это получается мысленный эксперимент по наблюдению сознания через объекты, к которым имеется отношение.

И что показывают нам объекты с отношением? Что сознание может быть на них как-то направлено, это ощущается именно как сознательное отношение.

При этом сознание явно создает чувственные образы этих «объектов», и они «обладают определенным значением и смыслом». Но верно ли утверж­дать, что все такие образы наделяются значением и смыслом только потому, что «являются частью сознания»?

Думаю, тут составители Словаря затронули слишком сложный вопрос, который не решался их средствами. Ведь мы не знаем, что они понимают под значением и смыслом. Скорее всего, для них это что-то такое же крупное, как и «идея», если производить ее от идейности. Обладает ли обычный чело­век идеями? Если речь идет об идейности, то возможно, и не обладает. Жи­вет себе по привычке, влачит существование. А если идеи — это образы? Тогда, конечно, он идеями обладает.

Вот так же и со смыслом и значением. Если это что-то подобное идей­ности, то можно сказать, что часть образов нашего сознания обладает ими, а часть — нет. К примеру, человек находится в полуобморочном состоянии. Его привезли в больницу. Он лежит с открытыми глазами, все видит, но толком не осознает окружающего, потому что оно не имеет для него ника­кого значения, главное — выжить. И все же, выздоровев, он помнит стены и койки приемного покоя.

Это значит, что сознание образы окружающего мира творит независимо от того, придает ли им значение сам человек. И в таком случае, авторы определения не правы. Они видят сознание как «высший уровень отраже­ния, свойственный лишь историческому существу», и понимают под значе­нием и смыслом лишь нечто такое же «общественно важное».

Но если забыть о привязанности Диамата к большим масштабам и по­глядеть на их слова с точки зрения биологического выживания, то значи­мым и наполненным смыслом оказывается любой образ сознания, потому что сама его способность создавать образы внешнего мира развивается из необходимости в этом мире выжить. А это значимо. Или же я совсем не понимаю, что такое значимость.

Но при таком подходе определение Диамата опять разваливается, пото­му что при нем надо особо оговаривать, что такое смысл и значение. И станет ясно, что эти философы говорят не о человеке и не о значимом для него, а о рычагах воздействия на человека, о том значимом, что надо вне­дрить в его сознание или же нащупать там, затем сделать это смыслом его жизни и использовать для управления. Поскольку эту задачу надо скрывать, —

Глава 3. Новорусский Диамат

хорошо получается только тайное управление, — то и определения Диамата оказываются невнятными из-за недоговоренностей. Вот такие сложности были при работе с классическим Диаматом. Но, может быть, он стал яснее после падения Коммунизма, когда спала угроза наказаний?

Дата добавления: 2015-09-03