Ромка Макаров

Хайра несказанно удивилась бы, узнай она, что на другом конце города Олежка Киселев, ее старый френд по геймингу, в эти минуты ломает голову над загадкой девяти монет и пока что безуспешно пытается понять связь между последними событиями в его реальной жизни и предостережением Пернатого Стража. Существа сугубо виртуального и, быть может, абсолютно Ложного Посланника, посланного кем-то, чтобы его, Киселя, обмануть, имея в мыслях что-то гораздо более худшее.

А еще больше Хайра бы удивилась, знай она, что примерно в это же время в двадцати километрах от нее, в старом сельском клубе ту же самую историю рассказывает ее новому приятелю Ромке Макарову бойкая черноглазая старушка, способная заговорить оборотня и остановить злобного монстра ослепительной молний, создав ее буквально голыми руками. Но эта удивительная и загадочная женщина знала о монетах гораздо больше Малыша, поэтому лучше будет выслушать именно ее.

- К тому времени Змей и с нами схлестнулся, - вздохнула Оксана Григорьевна. – Но причины этого мы покуда не ведали и потому не понимали. А Настасьюшка…

Она обернулась на постель, откуда по-прежнему доносилось трудное, прерывистое дыхание человека, даже во сне томимого недугом.

- Немыслимое дело удумала, касатушка. Замыслила она обмануть всех – и Змея, и нас, сестер дорогих, да и себя, наверное. Потому и забрала все эти монеты у бандита Мишани. Дальше, сказала, я за них ответчица буду, покуда напасть от всех не отведу. И нас убедила, сестриц своих, что не монеты это, а истинное Божье провидение.

С этими словами черноглазая заговорщица вынула из потайного кармана две фотографии вполне приличного качества, видимо, нарочно для меня приготовленные, и выложила их на стол передо мной. На одном фото был запечатлен рассыпавшийся столбик монет. Точь-в-точь как описала их баба Оксана. А на другом сфотографирована одна из монеток крупным планом. Я с интересом разглядывал ее и уже хотел вернуть фотографию бабке, как вдруг…

- Мне теперича чего кажется? – продолжала Оксана Григорьевна, не замечая моих глаз, округлившихся от изумления как те самые, злополучные монеты. - Видя, как монетки эти Змею нужны, для чего уж и не ведаю, решила их Настена как-то против наших врагов употребить. И, стало быть, надумала их от Змея и его Хозяина спасти. И заодно и разобраться до конца, что это за цацки такие. А для этого у Настены уже и план был составлен.

Баба Оксана помолчала немного, а затем прибавила - как отрезала:

- Придумала-то она, может, и хитро, сомнений в том у меня нет. Да только ничего путного у нее из этого не вышло – одна беда получилась и горькое несчастие.

Но я ее уже почти не слышал.

Я во все глаза смотрел на фото крупным планом. В причудливом хитросплетении царапин на аверсе – лицевой стороны монеты я отчетливо различал очертания не то странной головы, не то черепа с широко посаженными отверстиями огромных глазниц.

Черепа существа, немного походившего на лягушку, но странным образом притягивавшего мой взгляд. К тому же я был абсолютно уверен, что прежде никогда в жизни не видел ничего подобного.

- Э, внучек, да ты, кажется, меня не слышишь?

- Очень даже слушаю, Оксана Григорьевна. И что было дальше?

- А мне показалось, тебя фотокарточка больше интересует, нежели мои слова. Так на чем, стало быть, я остановилась?

До того, как заговорщицы получили помещение в клубе села Александровки, этот очаг культуры был буквально усыпан мусором и шелухой от семечек. Хотя молодежи в селе по моим сведениям раз-два и обчелся, и вся она ходит по вечерам в соседнюю Вороновку, Там клуб не чета александровскому – есть крутой дискотечный аппарат и комплект современного клубного света с вращающимися комплектами-«ромашками» и прочими гаджетами световой техники искусства, которые по-разному реагируют на звуковые частоты и даже просто на топанье ногами о пол!

Некоторое время деревенское начальство колебалось, но отказать старухе Ульяне хоть в чем-то нелегко. Помимо большой внутренней силы Ульяна обладала физической мощью и боевыми качествами десантника, и притом она пригрозила заупрямившемуся чиновнику вернуть все его былые хвори обратно и в удвоенном количестве!

После того, как старуха-гренадер красочно описала ему все последствия такого исхода, на бедного чиновника напала такая тоска, что договор был немедленно заключен. И бабки-заговорщицы получили в свое распоряжение большое помещение в дальнем и темном крыле и без того пустующего клуба под кружок фольклора – так официально значилось в бумаге, подписанной в районном отделе культуры. Равнодушная завклубом, приходившая сюда четыре дня в месяц, по дежурству в неделю, вручила бабкам ключи и тут же выкинула их из головы. А сестры с энтузиазмом начали обустраивать свою крепость.

Выбор в пользу клуба был не случаен. Я поначалу не понимал, почему они не избрали для своей крепости жилище одной из бабок, ведь у каждой был свой дом. Оказалось, что во всей округе лишь одно это место обладало Большой Привязанной Силой. Как пояснили старухи, это мощная энергия, которую можно еще и увеличить.

Первым делом бабки произвели в комнате тщательную уборку швабрами и тряпками, а затем очистку мелкими заговорами.

Висевшие по стенам многочисленные портреты мировых светочей науки и русских писателей-классиков разных лет и масштабов дарования старухи решили не снимать. Они считали, что от великих ликов также исходит сила почти что магическая. Тогда пусть висят и глядят, решили бабки. Потом, малость попривыкнув, некоторых личностей с портретов они даже полюбили. В основном, это касалось писателей дореволюционной поры, знакомых всем еще по букварю и школьным учебникам литературы. Бабки считали, что «энти писателя» в Слове знали большой толк, поскольку тоже могли в одночасье заворожить читателя рассказом или размышлением, хитрой мыслью или верно подмеченной приметой жизни.

Так под бдительным присмотром важного Ломоносова, остроносого Гоголя и задумчивого Льва Толстого старухи вычистили помещение до блеска и навели уют, натаскав из дому необходимой утвари, всяких безделушек и расшитых салфеток. После чего решили намолить свою комнату так, чтобы зажженная там свечка чисто звенела.

Три дня и три ночи бабки намаливали помещение, попеременно читая молитвы и заговоры. Теперь было необходимо перейти к следующему этапу их плана - превратить новое место обитания в средоточие силы. А, значит, первым делом следовало надежно укрепить и защитить Деревенский Клуб от Змея.

О Змее старухи говорили скупо и неохотно. Это был их главный страх и тайна. Что-то так и непонятое ими до конца, несмотря на все попытки узнать о своем враге побольше, чтобы защититься от него. Змей был их враг, и я, честно говоря, не желал бы встретиться на узенькой дорожке с человеком, которого боялись такие крутые бабки как эти!

Змей, в миру Петр Величанский, прежде был священником какого-то мудреного культа или секты и оставил его ради некоего великого дела, о котором он никому не мог открыться даже под страхом смерти. Так, во всяком случае, он сказал четырем сестрам, когда впервые пришел к ним, чтобы договориться.

Прежде бабки слышали о нем, как о добром и благонравном человеке. Лично встречаться им не доводилось, но наслышались о нем бабки предостаточно. И однажды он явился в Александровку к Анастасии Максимовне сказать, что имеет ко всем четырем сестрам-заговорщицам Крепкое Слово.

Выглядело это более чем странно. К четырем известным на всю округу ворожеям пришел незнакомец и потребовал немедля прекратить их «богопротивные» дела и покаяться. Змей назвал все старухины заговоры и мелкую ворожбу дьявольской «практикой», свой собственный визит – Божьим промыслом, а собственные возможности – безграничными.

Если же сестры не прекратят смущать Бога и людей черным колдовством и мерзкими нашептываниями, он обещал им жестокую кару. Сестры только что не подняли его на смех, посоветовали всуе не поминать имени Господа и немедля указали на дверь. И тогда на пороге дома Анастасии Максимовны, где и состоялся разговор, бывший священник Змей проклял четырех старух и обещал им страшное наказание за неповиновение и неуважение к Божьему промыслу.

- Мы отводим твое проклятье, - ответили бесстрашные заговорщицы. – Бог милостив, а ты прикрываешь его именем свои худые мысли. Слова твои, страшные и неразумные, пусть падут в землю, как молнии, и сгорят в ней, и рассыплются пеплом. Мы отводим твое проклятье. Уходи.

- Я уйду, - пообещал Змей. – Но в землю падут не слова, а дела. И вы, глупые и неразумные дочери сатаны, будете тому виной.

И он ушел. А через девять дней в Александровку пришла болезнь.

Когда умерли два ребенка и цветущая женщина тридцати лет, в Александровке пошел слух, что эпидемию наслали бабки-ворожеи. Не со зла, как шептались в избах, меняя страждущим домочадцам повязки от болезненных, кровоточащих и постоянно мокших, как при экземе, язв. Просто что-то у них не сложилось, когда еще лечили бабку Лукерью Агапкину.

Старуха Агапкина заболела в Александровке первой. Наотрез отказавшись от врачей из районной больницы, она, пользуясь приятельскими отношениями с Ульяной Степановной, обратилась к сестрам. К тому времени спина и ноги старухи Агапкиной уже сплошь покрылись кровоточащими язвами.

Трое суток трудились заговорщицы, сменяя друг дружку, и на четвертый день язвы сошли. Но на следующее утро страшная порча охватила все село.

Такой беды тут не было давно. Врачи сбились с ног, госпитализируя жителей, в районе объявили строжайший карантин. Брали пробы воды в местных водоемах, шерстили фермы и частников, а на рынке сбивалась с ног санэпидемиологическая инспекция, наобум закрывая торговые точки и массово арестовывая подозрительные продукты питания.

Сестры так и не узнали, откуда пошел слух, что это именно они заразили полдеревни, пока лечили старуху Агапкину. Но когда умерли двое малолетних детей, один из которых совсем еще грудной младенец, и их мать, на «проклятых ворожей и колдуний» поднялись деревенские женщины.

Оксана Григорьевна рассказала мне, как женщины отправились толпой, или как принято сейчас говорить, «инициативной группой», к главе районной администрации и потребовали принять к «страховидлам-колдуньям» строгие меры и запретить им колдовать и насылать порчу. А не уймутся, так выслать их всех из деревни к черту на рога. Рекомендовалось также провести следствие и «заарестовать вредильниц», пока все село со свету не сжили.

Потом ни одна из этих женщин так и не сумела вспомнить, чего нашло на нее, что стала поносить всегда уважаемых в селе бабок, которые многим прежде помогли избавить от хворобы и себя, и домашнюю скотину. Словно помрачение в один миг сошло на всех.

К бабкам немедля отправился районный чиновник и стал грозить им штрафом и прокуратурой, причем половину его слов старухи вообще не поняли. Однако, выслушав представителя власти, разозлились и прогнали его да еще вдогонку пригрозили трехдневным расстройством желудка, а попросту поносом. Перед лицом такой грозной опасности администрация тут же оставила бабок в покое

Следом за ним и женское население села пришло в себя, и уже на следующий день тетки удивлялись, чего это с ними приключилось, что за морок напал, ведь бабок все знали и любили с детства.

А еще через день старухи-заговорщицы вчетвером прошли через всю деревню центральной улицей и направились в больницу. Их путь лежал в первую палату, где уже который день дневали и ночевали специалисты из ожогового центра и дерматологи, пытаясь облегчить страдания бедных и ничего не понимающих от боли и ужаса больных. На пути старух никто не рискнул встать из медперсонала, санитарки жались по стенкам, и за главврачихой послали, лишь когда бабки уже вошли в палату, как штормовая волна. Первым делом они аккуратно смели в кучу со столов все препараты и медикаменты, оставив лишь вату и бинты, и велели остолбеневшим врачам кипятить воду, да побольше, поскольку расход ее будет немалый.

Главная врачиха ворвалась в палату, пылая от возмущения. Но старухи цыкнули на нее и вернулись к больным, а самая злая, высокая дылда, сердитая как кошка, что-то прошамкала и сверкнула на нее темным недобрым глазом. И в тот же миг какая-то удивительная сила потянула главврачиху назад, обратно в двери.

Последние и захлопнулись прямо у нее перед носом, когда главврачиха едва пришла в себя. А за ее спиной сгрудился в растерянности весь врачебный персонал больницы

К тому моменту, когда в больницу прибыли сотрудники спешно вызванного наряда полиции, старухи-заговорщицы потребовали еще горячей воды. Отряженные в палату с ведрами кипятка двое специалистов-дерматологов вернулись с удивительными вестями.

По их словам, старухи заговаривали воду и заставляли больных парить в ней ноги, стараясь, чтобы вода была погорячее, и постоянно подливая в тазы, чаны и кастрюли тщательно продезинфицированными стальными кюветами крутого кипяточку. Дерматологов старухи поблагодарили, сказали, что позовут, если что, и посоветовали убираться из палаты вон, поскольку Слово у них еще только выстаивается, и без его должной крепости болячки еще не схватились.

Один из врачей все-таки рискнул, сунулся к больным поближе и увидел такое, чего никак ожидать не мог.

- Они твердые, - без конца повторял он в коридоре окружившим его взволнованным коллегам во главе с главврачихой. – Пораженная ткань твердая. Она сохнет, понимаете? Она сохнет на глазах… я сам видел. Значит, влага перестает поступать в пораженные ткани, скоро начнется процесс отторжения пораженных участков. А это уже путь к выздоровлению. Что просто… невозможно! Никак не возможно, коллеги!!

И еще долго качал головой и твердил как попугай:

- Не может быть. Так скоро? Нет, коллеги, решительно не может быть.

Тем временем озадаченные полицейские резонно поинтересовались, что случилось и зачем вызывали. По счастью главврачиха была дамой рассудительной и на своем посту не случайной. Мгновенно оценив ситуацию, она успокоила полицию: все нормально, вызов был ложный. И самолично довела стражей поселкового порядка до дверей своей больницы.

На последний вопрос полиции, почему половина персонала сгрудилась в коридоре, и что происходит сейчас в палатах, женщина, собрав в кулак все свое уязвленное профессиональное достоинство и призвав на помощь извечную мудрость врачей всех времен, сказала то единственное, что только и было возможно в эту минуту – чистую правду.

- Чудо! Кажется, мы имеем дело с чудом, – сказала она и смертельно побледнела. Но тут же справилась с собой и добавила. – И больше ничего, что нарушает общественный порядок!

После чего решительно закрыла двери перед носом пораженных полицейских, в точности как давеча бабки-ворожеи перед ней самой. А потом вернулась к своим подчиненным, и все врачи бросились на помощь четырем усталым старухам, у которых уже заплетались языки, и темнело в глазах.

Спустя два часа все вместе они вышли из палаты, где больные сумели впервые спокойно заснуть, хотя и как-то странно – удивительно крепко и все разом. И направились в следующую, где уже парило из заранее подготовленных емкостей с кипятком, и на стерильном металлическом столе громоздились горы прокипяченной материи и упаковок ваты. Кроме этой палаты оставалось еще две.

Потом, уже посередь ночи, главврачиха проснулась дома, словно от толчка. Она открыла глаза и долго смотрела в окно на темное, беззвездное небо.

Она была умной женщиной и настоящим профессионалом, познавшим и азы, и высоты своей профессии сначала в бригаде «Скорой», а потом – в бесчисленных клиниках, госпиталях и больницах, куда бросала ее не раз нелегкая и прекрасная судьба русского врача, врача от Бога и учителей.

Она понимала, что сегодня ничего не изменилось в ее работе, да и не должно было. Профессия оставалась профессией, и она ни разу не усомнилась в древней и суровой науке излечения людей. Но что-то отныне изменилось в ней самой, и пришло спокойное, мудрое осознание того, что теперь помимо профессии, в ее жизни появилось что-то еще, важное и главное. И оттого у этой измученной, не выспавшейся женщины сейчас было и светло, и немного печально на душе. Словно она, как в детстве, смотрела теперь на большую цветную карту, висящую на уроке географии, и с грустью думала о далеких и удивительных странах, где ей, наверное, уже никогда не побывать.

- Вот так, стало быть, - вздохнула Оксана Григорьевна. – А через пару месяцев Настена вдруг засобиралась в город к своей Генриеттихе. Тетке твоей, значит. Прямо так и сказала: уезжаю в город жить, сил моих больше не осталось одной тут хозяйство тащить, и в заговоре проку нет, коли не кормит. Не сердитесь, сестрицы, но самая я из вас старшая, и мне уход надобен. И уехала, даже дом бросила, не продала.

- И вы ее отпустили? – удивился я.

- Отпустили, – вздохнула бабка Оксана. – Дуры были, вот и отпустили. И то сказать, в ту пору шибко осерчали мы на Настену. А обида всегда последний советчик.

- Наверное, - согласился я. – Что же натворила Анастасия Максимовна? Уж простите, Оксана Григорьевна, но в вашем пожилом возрасте чего вам делить-то теперь?

- Да чего уж натворила… - замялась бабка Оксана. – Не натворила ничего, а только подумали мы: обманывает она нас, старых дур. Вот и осерчали. А какой резон ей нам врать-то? Это ж ой какое невыгодное дело!

- Врать? Невыгодно? – удивился я.

Раньше я всегда считал, что врать иногда выгоднее, чем говорить правду. Например, стоя у школьной доски, кто из вас признается, что дома не учил?

- Конечно. Я еще дивчиной малой себе сказала, как только начала чего-то понимать в жизни. Надо, говорю себе, Ксюха, меньше врать, потому что это для человека очень выгодно. А врать – без выгоды и пользы для себя.

- А как же другие врут, обманывают и наживаются на этом? А потом живут припеваючи и радуются? – усомнился я.

- А кто тебе сказал, Олежек, что радуются? – в упор спросила бабка, глянув на меня неожиданно тяжелым, буравящим взглядом. Так что я сразу ощутил реальную тяжесть чуть выше солнечного сплетения. – Кто тебе сказал, что живут припеваючи? Они ж наживают себе такой горб, что не смахнуть, не отвертеть – так и придется потом с собой таскать по жизни.

И, видя мою скептическую улыбку, она покачала головой и поманила меня ближе, точно собиралась открыть какую-то важную тайну на ушко. Я подался к ней, и бабка тихо молвила:

- Вот, допустим, ты сам никогда не врешь и тут видишь перед собой человека, который в оборотку - всегда врет. И оттого, что ты не врешь сам, ты на него все время вроде как давление оказываешь. Он-то лжец, и ему постоянно приходится как-то выворачиваться, вспоминать то, что говорил тебе прежде. И постоянно думать: а, ну, как забыл, что врал-то? А, ну, как перепутал кривду с правдой, и все теперь не так, и я перед ним совсем голенький, как на ладошке сижу? Это ж комар получается, чистый комар: дрыгается, мечется всюду, звень, звень, а посмотришь – не жизнь, а сплошное пустое беспокойство!

Я поневоле рассмеялся – так похоже изобразила баба Оксана суетливого комаришку.

- Ну, а ты? Ты ж ничего не боишься, верно? Тебе не надо вранье это, потому что ты просто, без оглядки лепишь ему все, что думаешь. Его это еще больше напрягает и раздражает. И оттого он, лжец энтот, только сильнее беспокоится и раскрывается перед тобой, и уже не соперник он тебе, не враг, а комар супротив тебя. Чистый комар.

Теперь я уже посмотрел на бабку с уважением – она в две минуты объяснила мне, что не следует бояться тех, кто мне врет.

- Неужели обманула вас сестра в чем-то?

- Настена-то? – густые черные брови бабки Оксаны чуть приподнялись. – А как же! Обманула.

И она улыбнулась, лучисто и ласково. А после крякнула, и улыбка тут же сползла с ее с лица, которое тут же помрачнело, точно бабку пронзила острая зубная боль.

- Только не надо было ей того делать, Ромка. Видишь, как теперь все получилось?

Я проснулся неожиданно рано, часов в семь, будто и не спал. Моя раскладушка была из разряда, наверное, самых жестких металлоконструкций на свете, но этого я даже не почувствовал - треволнения минувшей ночи сослужили хорошую службу. Под самое утро, едва осознав, что сон прошел, а вокруг еще темно, я тут же провалился в новый сон. Так всегда: стоит уснуть под утро, и сон окажется таким огромным, будто вмещает в себя целую жизнь. И эту жизнь ты проживаешь в нем, не замечая, что мир вокруг тебя летит со скоростью курьерского поезда, и ты летишь вместе с ним.

Проснувшись, я открыл глаза, вспомнил все, что было - всех этих бабок, заговоры, злые напасти - и улыбнулся. Я понял совершенно отчетливо, что все это мне просто приснилось. По всей видимости, я заснул дома, сидя в кресле у телека, и продрых всю ночь напролет. А под занавес еще и ухитрился просмотреть огромный маразматический сон про каких-то бабок-заговорщиц и прочие сельские чудеса в стиле «кантри».

Я огляделся вокруг и тут же вскочил как ошпаренный. Подо мной тут же предательски сложилась раскладушка, и я оказался на полу, у трех пар ног. Передо мной уже сидели все три сестры, которые мне только что снились. И я совершенно отказывался понимать хоть что-нибудь.

- Ну, вот, а вы боялись, - громко изрекла Ульяна Степановна. Удивительное дело – она была в точности такая же, как и в моем сне, вплоть до платка на плечах, черного, с серебряной вышивкой. Только в голосе сварливой старухи сквозила непонятная веселость. Мне же пока было совсем не до смеха.

- Отошла заговорка-то? – подмигнула мне тетка Ульяна.

Я тупо посмотрел на нее, затем на остальных. Бабки чинно сидели на диванчике, как галки на проводе, и смотрели на меня умильными, блестящими, как и у этих беспокойных птиц, глазами. Под окном, забранным со стороны улицы толстой решеткой, в кровати лежала еще одна бабка, и как я помнил из сна, она числилась там моей дальней родственницей Анастасией Максимовной.

- Где мы? – тихо и обреченно спросил я, вслушиваясь в свой голос, точно звучавший со стороны.

- Все там же, - хмыкнула Ульяна, но ее сразу прервала Софья Андреевна – тоже точно такая же, как и в моем сне!

- Как полагаете, сестрицы, не пора ли нам этому молодому и симпатичному все уже объяснить? – обратилась она к подругам.

Те важно закивали, только лежащая в постели не приняла участие в общем обсуждении – она, судя по дыханию, крепко спала.

- Тогда послушай меня, Роман, - мягко и вкрадчиво сказала баба Софья, и я сразу напрягся, чувствуя, как ее голос проникает в меня как теплый нож в подтаявшее масло. – Мы сейчас тебе кое-чего порасскажем, а потом ты уже сам решай, где правда, а где ложь.

И они мне все рассказали. Видимо, им уже просто ничего не оставалось больше делать, как открыть правду. А начало у этой правды было, на первый взгляд, вполне безобидным.

- После того, как Змей поставил нам условие, тут же постарался напужать нас, - начала баба Оксана. – Своего он добился, но только мы про то сначала не поняли. Настена первой смекнула, что неоткуда взяться в Змее такой силы, чтоб черную язву в деревне столько дней поддерживать. А мы думали, его рук дело. Но болезнь всегда питания требует, а в случае со сглазом - не только со стороны недужного. И додумалась Настена первой, что хозяин есть у Змея, который его и питает. А Змей ему за то верой и правдой служит. Потому на Змея мы едва глянули, как он объявился, сразу поняли: купленный он!

- Купленный? – недоверчиво пробормотал я.

- Именно, - подтвердила Оксана Григорьевна. – Видно же, когда человек не свои слова говорит, обмануть пытается. Значит, не говорит он – наговаривает. И увидеть это легко: глаза у него при этом будто живут своей, отдельной жизнью, и его слова в них не отражаются.

- А что, слова можно увидеть? – улыбнулся я. И, как оказалось, зря.

Баба Оксана переглянулась с Ульяной понимающе, только еще пальцами у висков не покрутили, а Софья Андреевна улыбнулась мне.

- Ты сам как-нибудь у реки или пруда склонись над водой и помолчи немного. Пока вода успокоится от твоего присутствия. А потом начни говорить. Все сам увидишь и поймешь. Только на воду смотри внимательнее.

- А что говорить? – осторожно спросил я бабу Софью.

- Да что душа пожелает, - улыбнулась бабушка Осень. Такой я ее представлял теперь, так и буду называть про себя.

- Надумала Настена в город податься и Змеева Хозяина приструнить, - сказала Ульяна Степановна. Хозяин тот – могучий ирод, вот что я скажу. И зовут его мудрено. Вроде как Черный Гений.

- Гений? – усомнился я. – Странное имя какое-то.

- Ну, может и не гений, а как-то наподобие, не знаю, - неуверенно пробормотала заговорщица. - Я ж говорю, слово какое-то мудреное.

- Ну, ладно, гений так гений, - согласился я. – А дальше-то что?

- Что-то знает о нем Настена, такое страшное, что заранее предчувствовала – обратного пути ей в Александровку уже не будет. И, стало быть, надолго это ей сражение предстоит. Сила великая оказалась у Змеева проклятия: когда он свой грех свершил, дом Настенин перестал ее слушаться и стал учинять ей всякие гадости. Деваться Насте было некуда, а переезжать к кому-нибудь из нас гордость не позволила.

Так вот почему она в город уехала! Я вдруг увидел, как для меня вся эта запутанная история начинает понемногу проясняться и складываться точно разноцветный паззл. Но что будет в итоге, когда соберется вся картинка, я пока и близко не мог представить!

- Не гордость вовсе - гордыня, - поправила бабка Оксана, и даже мудрая Софья Андреевна ее поддержала. Многое было в ее глазах, и читать можно было по глазам Софьи Андреевны как по книге, знай, успевай только листы переворачивать, ресницами взлетать.

- Вот Хозяин, Гений энтот Черный Настену и обеспокоил, - продолжила Ульяна. - Решила тогда она заодно и нас выгородить – одной на себя мужество такое принять. Созвала нас Анастасия Максимовна и попросила внять словам Змея, бросить всем наше ремесло.

- Как это - бросить?

- Отрешиться от знаний, слова заветные позабыть… - пояснила заговорщица.

- Ульяна тогда еще ей сказывала: что ж нам теперича – на рынок податься прикажешь, лесным луком-черемшой да зверобоем-душицей торговать, Настенушка? – замахала рукою Оксана и даже рассмеялась, было, да опомнилась - тот же час прикрыла рот сухой и узкой лодочкой старушечьей ладошки.

- Спорили мы с ней, уговаривали, ругались даже разок, да только стояла Настена на своем: уеду, коли слушать меня не хотите. Погибайте дальше в одиночку, а я в этой лодке теперича уже и не загребаю. Тока забыла наша Анастасия свет Максимовна – как сильно мы уже прикипели друг к дружке, в Деревенском-то Клубе!

При этих словах Ульяна Степановна приосанилась, подбоченилась, только еще перья не встопорщила на загривке. Да и все старухи-товарки тоже согласно закивали. Была тут у них своя гордость, это да!

- Почуяли мы недоброе, и прежде чем отпустить Настену в город, уговорились насчет оповещения. Ежели какая беда стрясется, так что не сможет она и весточку послать. Для этого нужно было лишь конвертик раскрыть, в котором у нее послания для нас уже заранее лежали заготовленные. Едва конвертик открылся – мы уже все и знаем, помощь надобна. Значит, пора собираться в дорожку, Анастасию Максимовну выручать.

- Это как же? А телеграммы?– чуть не взвился я, вспомнив, с чего заварилась вся эта каша. - Вы что, их даже не получили?

- Отчего ж? – усмехнулась Ульяна. – Все три получили. Но к тому времени уже собранные были. Ты нешто думаешь, бабке-заговорщице пустяк – в путь собраться, да еще ежели придется заговаривать?

Я счел благоразумным промолчать, но краем глаза таки поймал взгляд Ульяны. Такой ехидный, что дальше некуда!

- Принялась Анастасия Максимовна осторожно искать Змеева Хозяина. Гения, значить. Знала откуда-то, что поблизости он, в городе вашем обретается. А он, видишь ли, сам ее нашел, хотя причиною тому стал Мишаня.

Заговорщица помолчала, вздохнула украдкой.

- Вляпался он во что-то, Мишаня-то. Супротив Змея пошел, а говорить Настене не хотел. Только мы меж собою сразу решили, что не со Змеем теперь придется дело иметь – с его Хозяином, Гением то есть. Настена Мишке помогла, когда он уже взвыл и прибежал искать кого угодно, лишь бы помогли. Змей же не по самому Мишане ударил, когда тот монеты вернуть отказался. Сестра у него есть родная, у Дегтяря. Вот с ней беда и приключилась, да такая, что еле справилась Настена и после сама насилу ноги унесла. А сил у нее при том ушло столько, будто сама просигналила она Змею и его Хозяину: вот, мол, я, тута, подходи и бери меня голыми руками, потому как ныне я в тягостях. Они и взяли...

Вновь осеклась тетка Ульяна, горестно покачала головой и шмыгнула, елозя в кармане в поисках носового платочка.

- Ударили Змей и Хозяин. Черный Гений, по Настене порчей такой силы, что никому не пожелаешь, даже распоследнему врагу. И самое паршивое, что и не болеет при ней особо человек, так только, лихоманка иной раз пробивает. Но только пропадает у него желание жить дальше. Напрочь. А это, Ромушка, самое последнее дело. Без желания как дальше жить-то прикажешь? То-то и оно…

- И что же делать теперь? – пробормотал я. – Как ее еще лечить, чем?

- В городе Настену на ноги не поставить, - покачала головой Ульяна. – Оттого мы и свезли ее сюда. Тут ведь не лекарства и не порошки власть имеют. Порчу заговор снимает, а для того ему нужна сила гораздо больше, нежели та, что в порчу допрежь вложена. Опять же и место значение имеет, где заговаривать, а лучшего нашего Клуба, - голос суровой воительницы на миг чуть смягчился, - ничего теперь для нас нет. Сила силу ломит, да только прежде чем ломиться, нужно знать предел, которой силе вражьей положен. Вот тут у нас, признаться, с сестрами загвоздочка вышла.

- И то слово, - вмешалась Оксана Григорьевна. – Не надумай Настена в одиночку все вершить, не покинь она сестриц – сейчас бы многое иначе повернулось.

Я представил себе картину: три сестры молча слушают четвертую и с тоской видят, как та непреклонна и уже твердо решила довести все дело сама, несмотря ни на что.

И я неожиданно для себя пробормотал:

- Как-то поступила она, Анастасия-то Максимовна... Холодно как-то… других не спросясь. Не знаю, уж больно круто и сурово это все получилось.

Ульяна остро глянула на меня орлиным глазом и неожиданно просияла, тут же обменявшись с товарками ликующим взглядом.

- Ишь ты… Почуял ведь! Ну, Софьюшка, знать, не ошиблась ты.

И Ульяна вдруг в пояс, без дураков, поклонилась Софье Андреевне. А та лишь мягко улыбнулась суровой сестрице в ответ.

- Ты, Ромка, себя поутру как почувствовал? – спросила меня Софья Андреевна. - Небось, подумалось, сон видел?

- Точно, - удивился я. – А откуда вы знаете?

- Кто удумал, тот сам и вызнает, - улыбнулась баба Софья. – Срок, видать, твой сегодня пришел. Хотя держался ты крепко, Олежка, мы промеж себя только диву давались.

- В смысле? За что я держался? – не понял я.

Старухи дружно покатились со смеху.

- За что, за что?! – весело подмигнула мне Ульяна. Признаться, в таком расположении духа я видел суровую Ульяну Степановну впервые. – Да за себя, почитай, что и держался, держальник этакий!

Я, было, подумал, что речь идет о какой-то озорной деревенской шутке, мне, как городскому жителю, неизвестной. Но дело оказалось посерьезнее и вовсе нешуточное.

Разумеется, у трех сестер и в мыслях не было брать меня из больницы с собой и тащить сюда, в Александровку, под сень Деревенского Клуба. Кто я для них? Племяш тетки Генриетты, седьмая вода на киселе, которого они случайно впервые увидали в городе, да и дело с концом! Вдобавок положение осложняло, что я оказался свидетелем той жути, что случилась ночью в палате, и, выходит, стал невольным соучастником чудных бабкиных дел.

Этого им было совершенно не нужно, да и мою память бабки вовсе не хотели осложнять лишними и вредными деталями. Поэтому еще в палате, оказывается, одна из них – сестры так и не признались мне, кто именно – наложила на меня легкий заговор! Представляете?

Целью его было полностью очистить мою голову от всех воспоминаний минувшей ночи, почти что отформатировать эту область моих мозгов. И потом смешать их с первым же увиденным мною сном. А наводить сны бабки-заговорщицы, по их словам, первые мастерицы.

Поэтому в полном соответствии с действием заговора я должен был проводить Анастасию Максимовну до автобуса, распрощаться с заговорщицами и тотчас отправиться домой, к тетке. Там меня должен был через пару часов сморить сон, что тоже предусматривал бабкин заговор.

В этом сне я вновь бы увидел и пережил нападение мохнатого обезьяноволка, быть может, в еще более живописных и правдоподобных подробностях, после чего мне надлежало проснуться. С первой минуты моего пробуждения все случившееся ночью становилось лишь воспоминаниями последнего сонного часа - просто дурным сном, ночным кошмариком разыгравшегося воображения.

- Клин завсегда клином вышибают, - пояснила мне их тактику Ульяна Степановна. – Разок свой страх переживешь – всю душу себе избороздишь, мучиться потом будешь, вспоминая. А коли дважды самую страшную историю пройдешь – весь свой страх потеряешь. Тем более во сне. Пока сам себя не убедишь, сомнения вовек не покинут. А убедишь – тут же голова чиста, и на сердце легко. Как, значит, от песни веселой.

Поэтому когда я ни с того ни с сего, всем заговорам вопреки, вдруг сам полез в машину, чтобы ехать вместе со всеми в Александровку, бабки поначалу даже не обратили на это внимания, благо хлопотали возле больной. Только ехавшая со мной в «джипе» тетка Ульяна поначалу обернулась и удивленно глянула на меня. Помнится, при этом мне отчего-то показалось, что я совершаю что-то неправильное, даже неприличное, и делать мне в машине Мишани Дегтяря больше нечего. Как незваный гость, заявившийся из провинции к дальним столичным родственникам на целый месяц погостевать-понахлебничать.

Тетка Ульяна ничего мне тогда не сказала, только хмыкнула и вновь окинула меня уже задумчивым взглядом.

Теперь-то я уже знал, что старуха тогда полдороги ломала голову, с чего бы это меня не взял их заговор. Сильно подозреваю, что там же, в кабине «джипа», Ульяна, скорее всего, присовокупила к неудачному заговору еще парочку, чтобы уж наверняка. Я даже высказал это предположение вслух, но Ульяна угрюмо пробурчала, будто и впрямь хотела, не отрицает, но окончательно не надумала и оттого решила пока не «приусугублять».

Эге, да с этими бабками надо было держать ухо востро! И я решительно потребовал рассказать мне всю правду обо мне до конца. Потребовал на свою голову!

Как выяснилось, в своих мрачных предположениях я не ошибся. Все оказалось еще круче.

- Ну, ладно, шепнула чуток, не без этого, - буркнула Ульяна. – Машина-то обратно собиралась, в город, вот и захватили бы тебя, Роман Батькович, заодно. Да потом, в селе уже, и сестриц попросила поспособствовать.

Разумеется, тетка Ульяна тут же сообщила сестрам, что «родню-помощничка» отчего-то не взял их заговор на сон-память.

Те тоже сказали по Слову на меня, но решили при этом соблюсти чистоту эксперимента. Потому никто меня в город теперь не отсылал и даже демонстративно не интересовался, какого рожна я увязался за ними из города. Внешне все сестры по отношению ко мне по-прежнему были приветливы и заботливы.

Однако когда я не уехал и из Александровки, а напротив вызвался помогать заговорщицам дальше и даже подежурить возле больной бабы Насти, сестры собрались без меня и учинили Ульяне обстоятельный допрос. У них возникло подозрение, что ее заговор на меня был наложен неправильно, и каким-то образом внушение обернулось прямо противоположным способом – «отторжение» сменилось «притяганием».

Тут уже взвилась на дыбы Ульяна, возмущенная тем, что сестры усомнились в ее способности наложить простенькое Слово, да еще на «городского» - душу чистую и «на предмет заговорства вовсе даже незамутненную». По всему выходило, что заговоры всех сестер на меня не оказали вовсе никакого действия.

Очень заинтригованные и даже отчасти уязвленные этим сестры решили немного подождать; как знать, может быть, их заговоры на меня еще подействуют.

Именно поэтому сегодня меня с утра не покидало ощущение того, что все случившееся со мной в последние три дня – не более, как дурной, навязчивый, хотя и удивительно реалистичный сон. Заговорные слова как-то иначе повернулись, что ли!

Я не забыл ничего, что было со мною прежде, но, как всякий нормальный человек, не мог понять, что же заставило меня участвовать во всем этом. Что я здесь вообще делал, с этими бабками? Что меня потащило с ними в Александровку? Кто я и что я - для них? А они - для меня?

- Вот телепень! – в сердцах окликнула Ульяна. – Ну, просто жук, чистый жук! Ты, Ромка, разве не понимаешь, что ты для нас отныне – просто клад! На тебя ж Слово не действует!

- Как – не действует? Совсем?

- Угу. С тобой теперича возиться надо, это ж о-го-го как!

При этих словах суровой заговорщицы я на всякий случай поскорей отодвинулся от старухи Ульяны. Мне вовсе не хотелось, чтобы она со мной возилась; только еще подопытным кроликом мне быть и не хватало! Но ко мне тут же с другого фланга приступила Софья Андреевна.

- Не бойся, шутит наша Ульяна. Но только сам рассуди: неужто ты бы на нашем месте не подивился, не озаботился, что есть такой парнишка, на которого Слово не действует? Ведь если поразмыслить, Слово на кого не действует?

- На кого? – машинально повторил я, ничуть не успокоясь.

- Заговорное Слово не властно над безумными, юродивыми и блаженными, - кротко пояснила Софья Андреевна.

Честно говоря, я особой разницы между всеми перечисленными ею категориями сумасшествия не видел. Что рэп, что хип-хоп – все одно «текста» учить надо.

- У них, Ромка, Слово не связано с пониманием. Не осознают они смысла заговора, поскольку воспринимают его лишь на слух, как шум ветра или плеск ручья.

- Сквозь сердце не пропускают, а уж через голову – тем более, - вставила баба Оксана, и Софья кивнула. После чего продолжила.

- Ты ж не безумен, Роман. Рассуждаешь обо всем здраво. А Слово все равно над тобой не властно. И в Анастасии Максимовне чуть ли не поперву Зиму-Зимушку угадал. Уж не сам ли ты ворожей, а?

- Не, я нормальный, - засмеялся я. – А какую такую Зимушку?

- Сам сказал, мол, больно холодно она поступила, Настена-то, - ехидно напомнила Ульяна Степановна. – И в суть ее попал, и в слово ейное.

И тут мне почудилось, что верной оказалась моя догадка насчет времен года. Да и бабки смотрели на меня лукаво, только что не посмеивались. Ну-ка теперь спрошу их прямо, без обиняков!

- А весна тогда кто будет?

Честное слово, подмигнул я при этих словах Оксане Григорьевне, не сдержался. Но в тот же миг помутилось у меня в глазах, подернулось, как осенняя вода под ветром. Словно душа ринулась вниз и замерла в пятках, холодом пробрало по спине, и дыхание перехватило – так остро, пронзительно и нездешне глянула на меня сквозь бабкино обличие молодая и яростная Оксана-Весна.

Звенела вокруг тишина, исчезли все звуки и ощущения. Даже бабки-заговорщицы казались размытыми пятнами, зеленым и золотым. А Весна смотрела на меня, усмехаясь чистыми синюшными глазами, в которых я тонул медленно, бесповоротно, навсегда.

Вернула меня Софья Андреевна. Точно за руку дернула, хотя и не коснулась меня, лишь махнула на сестру Оксану.

- Будет тебе, деука, мороки свои весенние раскидывать! Стара-мудра уж давно, вся из себя женщина как есть существенная, а вот на тебе – все туда же…. Как пень в мае, право слово!

Усмехнулась Оксана, блеснула напоследок вороньим глазом – а прежде были ведь синими ее глаза! И сникла, погасла, точно завернулась в старушечью шаль. Спрятала под нею молодой огонь, незримо тлеющий в ее странной, волшебной душе.

Я в ту минуту, признаться, даже подумал, а не волшебницы ли и впрямь мои бабки? Или колдуньи лесные, что только притворяются простыми старухами, из плоти и крови?

После всех моих приключений и заговорных обманов показалось и это вполне возможным. Наверное, мой разум все еще был опален, пропитан, подобно терпким болотным ароматам, уходящим мороком заговора на сон-память.

- Что ты теперь об этом думаешь, Ромка? – строго спросила Ульяна Степановна. – Как жить дальше будем?

Если бы тетка Ульяна сказала - «будешь», я бы, может, особо и не раздумывал, что ответить. Но она сказал – «будем», в одном слове разом объединив нас всех. А в устах такой суровой и правильной бабки это дорогого стоило. Я помолчал, а потом пробормотал, больше себе под нос:

- Подумать надо. Вы ж теперь моя родня, получается?

- Получается, - в один голос ответили бабки и дружно кивнули.

- Вот, - сказал я. – А у меня в городе, между прочим, девушка осталась. И еще тетка. И родители в другом городе опять обустраиваются. А через два месяца школа начнется – каникулы будут уже тю-тю!

- Хорошее дело, - вновь хором согласились бабки.

Эге, смекнул я, да они точно заговорщицы – одна за всех, и все за одну!

- Сами посудите, могу ли я надолго с вами тут оставаться. Анастасии Максимовне я помочь точно не умею, в вашем ремесле ни грамма не смыслю. Что же мне тут делать?

- Дело найдется, и с Генриеттой я договорюсь, - веско сказала тетка Ульяна. – Только решиться надо.

- Ну, ладно. Чем смогу – помогу, - развел я руками. – Говорите тогда, чего надо. Вижу ведь – к чему-то вы меня все время подводите. А на что я вам сдался, такой городской?

Надо же, как выговорилось словечко – с такой иронией только в селе сказать и могут. Быстро же я тут перековался в деревенского!

Старухи переглянулись, – не иначе, все у них, чертовок старых, давно уже было сговорено! – и Софья Андреевна, тихий и кроткий ангелочек на пенсии, мне тут же и выдала. По первое число.

Да так, что я ушам своим не поверил!

- Нам, Ромка, защитник требуется. О тебе потому и думали…

Тут уж я конкретно выпал в осадок. Но бабки были серьезны, даже очень, и с тревогой смотрели на меня в три пары пронзительных глаз. Мне показалось, в ту минуту даже дыхание бесчувственной Анастасии Максимовны участилось, стало резким, с присвистом и хрипами. Точно и она взволновалась. И я, дурак, не нашел ничего путного, как подозрительно оглядеть сестер и выдать самый идиотский из всех возможных вариантов ответа.

- А вы, баушки, часом, не прикалываетесь?

ГЛАВА 14.

ВЛАДИМИР СВЕТЛОВ. ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ, или

ЧТО СКРЫВАЛ ДЫМОХОД

Сергей Михайлович взглянул на часы.

До приезда доброго гостя из Москвы оставалось совсем немного. День только начинался, и время привычно текло под аккомпанемент каждодневных забот и текущих дел, торопящих его плотной и, кажется, нескончаемой бегущей строкой. Один из дней, каких много в школе «Просто Чудо», которую Сергей Медынский однажды выстроил сам и, чтобы уж во всем оставаться последовательным, сам и решил возглавить. В прошлом педагог от бога и по призванию, Медынский вырастил замечательную команду своих воспитанников. И когда пришли рыночные времена, они, посоветовавшись, решили никуда не разбегаться, окорочками и косметикой не торговать, «оборонку» не воровать. Друзья затеяли построить свой первый завод. Знали они друг друга как себя самих, доверяли друг другу безоговорочно, как не бывает ни в одной, даже самой могущественной и влиятельной корпорации мира. Это и стало на первых порах, по определению Сергея Михайловича, их главным конкурентным преимуществом перед другими предпринимателями. Поэтому когда его спрашивали, к примеру: можете ли вы за неделю выпустить новый вид какого-нибудь товара, а в следующую неделю доставить ее в любой конец нашей необъятной страны, Медынский после короткого, но обязательного размышления обычно отвечал утвердительно. Потому что девизом их работы уже долгие годы было простое и емкое правило «НАШИ СХЕМЫ РАБОТАЮТ!». Чем, надо сказать, совсем не могло похвастать большинство их конкурентов, у которых основное время работы главным образом сводилось к долгому и зачастую безуспешному поиску очередной причины, по которой опять сорвались очередные поставки и отгрузки.

В скором времени у Сергея Михайловича было уже несколько заводов, которые он так же возвел и оборудовал вместе со своими воспитанниками. Но в отличие от скупавших зарубежные клубы и фешенебельные яхты олигархов, именами которых уже вовсю пестрили газеты, наши «новые россияне», как всегда посоветовавшись, решили построить школу. И пока вся детвора в мире завороженно следила за приключениями знаменитого Гарри Поттера, мечтая хоть месяц поучиться в сказочном Хогвардсе, Сергей Михайлович сотоварищи решили построить необычайную школу «в реале». И такую, чтобы в ней мечтали учиться все российские мальчишки и девчонки!

Такой «российский Хогвардс» и был воздвигнут, со шпилями и башнями, длинными переходами и уютными кают-компаниями, многочисленными залами для общения, тренингов, собраний и концертов. Не случайно в скором времени школа стала сотрудничать с самыми передовыми учеными и практиками страны в создании экспериментальных программ образования наших ребят. И здесь это называлось почти уже забытым в России, но таким важным и значимым словом как «просвещение»!

Как-то само собой сложилось, что новую школу стали называть «Просто Чудо». Не только в их городе, но уже и по всей стране, в школах, детских клубах и, конечно же, в Интернете пошла молва, что если у тебя есть стремление к достижению твоих целей, если ты чувствуешь, что в тебе скрывается и жаждет выхода и скорейшей реализации твое Призвание, то самое лучшее для этого – однажды переступить порог «Чуда». Потому что все ребята знали: там работают не какие-нибудь теоретики-неудачники, что читают в вузах теорию экономического успеха и при этом клянчат у собственных студентов деньги для ремонта своей дачи, а практики, умелые, деятельные, своими руками и головой достигшие в жизни экономической свободы. А значит - и свободы творчества, на всем пространстве нашей обширной географии!

Теперь эти люди хотели научить свободно чувствовать себя в окружающей жизни как можно больше мальчишек и девчонок. Заметим, что это благородное стремление «Просто Чуда» помочь ребятам стать творческими и успешными людьми (сотни выпускников школы уже начали реализовывать свои уникальные проекты в самых разных уголках России) скоро было замечено и на самом высоком уровне. А с некоторых пор работу школы негласно поддерживали и курировали определенные весьма серьезные службы, призванные обеспечивать безопасность страны, в особенности ее стратегических объектов. И у их представителей уже состоялся с Медынским первый и очень интересный разговор.

Но в тот день Сергей Михайлович ждал своего московского гостя. Когда же дверь наконец распахнулась, на пороге стоял молодой человек с веселыми серо-голубыми глазами, джинсах и в стильной, словно бы слегка «жеваной» рубашке в светло-синюю клетку, в полном соответствии с требованиями нынешней моды.

- Владимир Светлов по вашему приказанию прибыл, - отрекомендовался молодой человек. И тихо добавил. - Приехал, как вы и просили, Сергей Михайлович.

Медынский с радостью обнял гостя.

- Как же ты вырос там, в этой вашей Москве! – первым делом заметил он.

- Так и она же не маленькая, наша столица, - развел руками тот, не преминув слегка нажать на «нашу». – Ничего не поделаешь, приходится соответствовать

- Сколько же лет ты у нас не был, Володя?

- Лет пятнадцать уже. Вы тут такое понастроили, гляжу - буквально сказка наяву, чудо какое-то.

- В точку попал. «Просто Чудо» – так мы и называемся. Вот теперь начинаем новый, очень интересный проект, так что нужны молодые, неординарно мыслящие люди. Поэтому и решили обратиться к тебе. Ты, ведь как-никак потомок старинного, знаменитого учительского рода Светловых. Тут, наверное, полгорода твоим прадедом и дедом воспитано.

Медынский сделал паузу, внимательно взглянул на гостя.

- Кстати, а ты давно бывал в Исетском? Там, наверное, старый дом совсем разваливается. Обидно, понимаешь.

- Вот и побываю, - улыбнулся молодой человек. - А что за характер работы, когда начинать будем?

- Она уже началась, просто нужны еще помощники, - заверил его Сергей Михайлович. - А ты пока оглядись, поработай немного. Должность мы тебе уже определили – заместитель директора по детским проектам. Знаю, справишься. Потому и даю всего неделю тебе на стажировку.

- А откуда все-таки такое название, «Просто Чудо»? Время нынче вроде совсем не чудесное, Интернет всюду, вай-фай... Кстати, у вас он есть?

Медынский улыбнулся.

- Есть, конечно. А название – в полном соответствии и с характером нашей работы, да и с ее сутью, пожалуй.

Он пожал плечами.

- Вот, к примеру, думаешь, в ноябре 41 года под Москвой зима резко навалилась, и морозы стояли сорокаградусные – все это случайность? Нет, брат, это загадка, одна из многих, которыми полнится и наше прошлое, и настоящее, да и на будущий век, полагаю, их еще хватит. Вот с такими загадками мы здесь и работаем, свет ты мой Владимир. С тайнами и загадками нашего сознания. Только не по «гаррипоттеровски», без всяких там волшебных палочек. Помнишь, как еж говорил зайцу в одном старинном мультике? «Палочка-выручалочка – во-от она где!».

Медынский со значением похлопал себя по лбу.

- Ну, это всем известно. Ясно ведь, что интеллект надо развивать. Нам еще на курсе педагогики в университете про это говорили.

- А может, не только интеллект? Для нас, здешних педагогов, например, в слове «чудо» самый главный - первый слог. С этого зачастую все начинается.

Сергей Михайлович открыто, не таясь, взглянул на часы и саркастически покачал головой.

- Ну, вот, уже опаздываю. Так что подумай над этим на досуге, Володь. А пока размещайся в школе, мест для проживания у нас хватает, я обо всем уже распорядился.

Несколько последующих дней Медынский отсутствовал. Педагоги говорили, возил в Москву какие-то важные документы по новому проекту. Среди детей и учителей тут же прошел шепоток, что их школе поручена апробация какой-то новой пилотной программы, участников которой будут набирать не только из числа учащихся «Просто Чуда», но и ребят из других школ, и будто бы - по каким-то особым, таинственным критериям.

Между тем Светлов был удивлен и буквально очарован повседневной жизнью своей новой школы. Он впервые попал в учебное заведение, где все занимаются айкидо, о котором он знал разве что это не совсем борьба в его дилетантском представлении, а, прежде всего, эффективный способ избежать нежелательного конфликта, уйти от любого нападения.

Занимались тут и конным спортом, и опять Светлову пока что было непонятно, чего в этом больше – спортивного преодоления себя или нежной любви к этим огромным теплым созданиям, фыркающим и вечно облизывающим шершавыми губами твою ладонь в поисках яблока или кусочка сахара. Были здесь и свои собственные производства – школьная типография, багетная мастерская, фотостудия и большая теплица, где ребята выращивали наряду со свежей зеленью разные диковинные растения и плоды субтропических деревьев. Малыши из младших классов обожали живой уголок при теплице, просиживая часами возле черепах, хомяков, попугаев и рыбок. Это были их питомцы, о них заботились, их лечили. А для лошадей на школьной конюшне существовала даже пенсия! Ее назначали, когда лошадь много лет трудилась, и по достижении преклонного по лошадиным понятиям возраста ее уже просто кормили, выгуливали и всячески заботились. Совсем как почтительные дети о своих престарелых родителях!

Предложение Сергея Михайловича поработать в его необыкновенной школе в краях, неразрывно связанных с лучшими годами его детства, Владимир Светлов принял с радостью и крепнувшей в нем день ото дня уверенностью, что все это – не просто так. Эта внутренняя убежденность молодого человека возникла в тот момент, когда он понял: вот шанс не просто кардинально изменить свою жизнь, но и содержание, саму суть любимой работы. Школа «Просто Чудо» могла и должна была стать полигоном для его новых идей и теоретических разработок, для которых в Москве пока что не было возможностей, знакомств, а самое главное – практики, столь необходимой всяком педагогу, не чуждому новаций и постоянно работающему с прикидкой на многие годы вперед.

И еще здесь было Исетское.

Родители Володи родились в Москве в первое послевоенное десятилетие после того, как перед самой войной в столицу был спешно вызван их дед, Михаил Иванович Светлов. Он работал в каком-то военном институте, и потому родители мало что могли рассказать сыну о роде его деятельности – все подобные учреждение в России, да и во всем мире всегда порядком засекречены. Но иногда дед вырывался в свое «родовое поместьице», как он в шутку величал большой двухэтажный деревянный дом, доставшийся их семье в наследство от прадеда. Единственно, что знал о работе деда маленький Володя из уст матери – то, что Михаил Иванович, или как он предпочитал звать себя на деревенский манер – Михайла пошел по стопам своего отца. Получалось, что Иван Ильич, их прадед, тоже занимался чем-то сугубо секретным, но что могло быть секретного в военном деле времен, когда даже танков-то толком не было, не говоря уже об автоматах, маленький Володя не понимал. А сам дед о своем отце и их общем Деле – так он его величал, точно с большой буквы писано – будучи наедине с внуком, предпочитал отшучиваться или отмалчиваться. Да Володя пока маленький был особо и не интересовался, а когда повзрослел, его целиком и полностью захватила собственная Профессия – для него она тоже всегда была только с Большой Буквы.

Так род Светловых обосновался в Москве. Володя рос, получил хорошее образование под красиво и солидно звучащим названием «паблик рилейшнс», что в переводе значило «работа по связям с общественностью». Кроме того, Володе всегда очень нравилось возиться со школьниками, готовить с ними туристические и краеведческие походы, тщательно составляя карты маршрутов, определяя количество продуктов на каждого человека, а потом, уже на местности соединять свои представления с реальностью, которая всегда оказывалась значительно богаче его фантазии. Тогда уже он понял, сколь важна практика при любом, даже самом блестящем теоретическом обосновании. А еще он обожал ставить с детьми сказки, разыгрывать спектакли и показывать их в узком семейном кругу, благо еще он неплохо пел и играл на гитаре, так что с музыкальным оформлением у него всегда был полный порядок.

И теперь его ждал дом, словно оставшийся в далеком детстве и теперь неожиданно всплывающий из прошлого, точно некогда затопленный парусный корвет поднимался с морского дна, суля несметные сокровища. Например, его детские книжки, разрисованные цветными карандашами, и любимые оловянные солдатики, не говоря уже о заветных машинках, с которыми было так весело и увлекательно копаться в песочнице возле их большого и уютного дома!

Дорога в Исетское после долгого отсутствия показалась Владимиру не близкой. Сейчас на Исеть людей приезжало мало, не то, что во время войны, когда было решено сплавлять по этой реке лес, и понадобились люди. Отправлять бревна поначалу хотели молевым сплавом, иными словами просто бросая их в реку. Но силы течения реки на тяжелые деревья не хватило, и многие бревна так и застряли на поворотах, собрались в завалы, местами буквально перегородившие фарватер. Оттого-то, наверное, и ушла из Исети любящая быстрину речная форель, которой так славилась река в прежние годы.

Володя ехал на рейсовом автобусе и любовался бескрайними зелеными просторами. Окна машины были открыты, и даже в салоне чувствовалось, как напоен воздух медовым липовым настоем середины июня.

Самое время для пчелиной страды, подумал Володя, и ему тут же почудилось, что он ощутил на языке густую медвяную сладость. Может, это и есть вкус настоящей жизни, улыбнулся он своим мыслям, рассеяно прислушиваясь к разговорам в автобусе.

Пассажиры по большей части негромко обсуждали свои огородные заботы, прогноз погоды и связанные с ними напрямую виды на посадки овощей. Местные жители с ленивым интересом поглядывали на столичного пассажира, заметно выделявшегося на их фоне своей пестрой футболкой и спортивной сумкой с фирменным кожаным «лейблом».

- Что-то гости зачастили к нам в Исетское, - сказала тетка Люба, обращая свои слова отчасти Светлову, отчасти своим соседкам. - Вчера тоже приехал тут один, нездешний, и с виду очень странный. Весь в черном да еще и в очках. Во сне привидится эдакий грач – ей-богу не проснешься. Спросила его, к кому он в Исетском-то едет? А он говорит, я, мол, путешествую по памятным местам. Какие такие тут памятные места у нас в Исетском, спрашивается? Я такого здесь и знать не знаю. Вот разве только дом Светловых?

Услышав свою фамилию, Володя от неожиданности вздрогнул и с удивлением взглянул окружающих. Словно его вызвали отвечать к доске, а он опять не готов, вроде как конспект позабыл дома, на белом рояле. Тетка Люба некоторое время приглядывалась к молодому человеку, после чего вдруг охнула:

- Гляньте, никак Володенька Светлов из Москвы домой вернулся? Вот радость-то!

То, что Володя здорово похож на своего деда Михайлу Иваныча, родители ему говорили не раз. Но чтобы так запросто, в автобусе его сразу признали в лицо – такое с ним случилось впервые!

Он широко улыбнулся и согласно кивнул.

- Точно так. Вот еду проведать усадьбу деда. Раньше все никак не мог выбраться.

«Родители – дипломаты, у них тоже служба и дисциплина. Работают там, куда направят», - привычно подумал Владимир, но вслух, понятное дело, говорить не стал. И так его инкогнито раскрыто, значит, теперь не оберешься разговоров с дедовскими земляками, о жизни которых он не имел ни малейшего понятия.

Меж тем автобус, подпрыгнув на ухабине, весело подкатил к автостанции. Вернее, это была совсем не станция, а просто массивный помост для бидонов с молоком, которые отгружали на машины молокозавода для продажи. Пассажиры, прощаясь с Володей, дружно расспрашивали – надолго ли, где он живет теперь, сдержанно приглашали в гости.

- В доме-то у Светловых уже давно никто не живет.

- Труба печная обрушилась, а без печки у нас только летом и гостить.

- Ой, а я вчера, кажется, видела там огонек, в прихожей, - испуганно пролепетала Надя, семиклассница, судя по ее разговорам в дороге, приехавшая на лето из города с мамой ухаживать за родственниками. - Или, может, показалось?

Дом показался Володе построенным обстоятельно, неспешно, с любовью и знанием плотницкого дела. Он вошел во двор, и в тот же миг на него нахлынуло теплой волной что-то доброе и забытое – то ли душистый, горьковатый запах окружавшей дом невысокой травы вперемешку с одуванчиками, то ли и вправду воспоминания о поистине счастливых днях, проведенных здесь когда-то в детстве.

Кажется, дом принял его. Здесь была спокойная, очень мягкая энергетика; Володя давно уже не чувствовал себя нигде так уютно и покойно. Дома, в Москве, он жил в постоянном тонусе, напряженный ритм жизни огромного столичного мегаполиса захватывал его, заставлял жить в постоянном движении. Здесь же хотелось отдохнуть, посидеть вечером у окна с чашкой дымящегося ароматного чая и прислушаться к медленному течению времени, которое скупо и экономно отсчитывали часы-ходики – вот они, запыленный циферблат с острыми руками-стрелками на стене в старомодных выцветших обоях.

Встреча с родительским, родным, пусть даже и порядком забытым, всегда трогательна. Светлов с наслаждением вдыхал запахи старого дома, прислушивался к звукам, доносящимся из-за окон. Все вокруг здесь по-прежнему жило своей особой, мудрой и размеренной жизнью, которая не раз вспоминалась Володе в его нынешней взрослой жизни. Странно, но все прежние, городские мысли, с которыми он отправился из Москвы на родину деда и прадеда, вовсе не улетучились. Они просто будто растворились в покое и красоте небольшой деревеньки на берегу лесной Исети, речки, собранной из сотен родников окружавшей деревню тайги. Растворились и остались навсегда в самом воздухе этой деревни под сводами высоких корабельных сосен и величавых, раскидистых, поистине таежных елей.

Володя вспоминал детство, бродя по опустевшим комнатам, и заодно прикидывал, в какой из них удобней можно будет устроиться на ночлег. Завтра автобусом ему нужно еще засветло вернуться в «Просто Чудо».

В коридоре под одной из лестниц боковым зрением он неожиданно почувствовал на себе пристальный, чужой взгляд. Ощущение в пустом доме было, прямо скажем, не из приятных. Володя осторожно обернулся.

С портрета в углу стены на него смотрели глаза пожилого человека. Кажется, это был его прадед, Иван Ильич. Картина была написана явно местным к тому же не слишком одаренным, художником в слегка аляповатом, чуть ли не лубочном стиле. Глаза прадеда казались посажеными на лице как-то несимметрично, неестественно. Оттого в лице человека отчетливо проступало что-то птичье.

Володя вгляделся в эти по-орлиному острые глаза и смутился – столь глубока была печаль, которую они излучали.

- Вот так чудо, - пробормотал Светлов. Встреча с прадедом лицом к лицу, спустя целое столетие. Но отчего же так печальны его глаза?

Казалось, они знают что-то такое, что очень важно знать и ему, Владимиру Светлову. Но многие годы, долгие десятилетия глаза человека на портрете вынуждены скрывать это, оставаясь на стене всеми забытого старого деревянного дома, не имея никаких шансов быть увиденными кем-нибудь из посетителей. И вот, он, Владимир Светлов, почти случайно оказывается здесь и также ненароком видит этот портрет прадеда. Вот так встреча!

Вдруг он с удивлением заметил, что выражение глаз на портрете слегка изменилось. Конечно, это была всего лишь игра теней и света, но все же!

Теперь на него смотрели очень серьезные, тревожные глаза. Что их беспокоит? Как будто они знали нечто, что может сегодня всерьез угрожать нашему усталому, суетному, но зато настолько продвинутому в техническом плане миру, погрузившемуся в цифровые технологии, словно ребенок в ящик с новыми и яркими игрушками?

Неужели где-то в стране или на планете опять появилась смертельная опасность, способная коснуться всех и каждого уже в самое ближайшее время? Глаза будто говорили, что это действительно так. В их взгляде отчетливо читалось: угроза столь велика, что мороз пробежал по спине Светлова. Вот так встреча с прадедом!

«А это можно остановить? Мы справимся?» - неустанно вопрошал внутри Володи встревоженный внутренний голос.

- Чудеса, - прошептал он, облизнув разом пересохшие горячие губы. – Но только какие-то уж слишком мрачные!

И вдруг в сознании Светлова слово «чудо» вдруг охватило ослепительным, неведомым светом, и первый слог стал расти, шириться, разгораться все ярче. А потом он отделился и разом вспыхнул, так что в глазах молодого человека полыхнуло изнутри обжигающим и слепящим внутренним огнем.

«Но, чу! - сказал Сусанин, оборачиваясь отряду польских воинов, уходящих следом за ним все дальше в непролазные костромские болота» - то ли вспомнилась, то ли родилась в его сознании странная фраза. В ней словно был ключ, отгадка какой-то старинной, может быть, даже древней головоломки. И у этой задачи могло быть единственно верное решение!

«Чу!» - это значит будь тише, смолкни, прислушайся» – вновь пронеслось в Володином сознании, но на сей раз уже быстрее молнии.

А потом произошло то, чего Светлов никак не ожидал и не мог потом объяснить себе многие годы. И это уже не была игра светотеней

Портрет словно улыбнулся. Улыбнулся ему по-настоящему. Как живой.

Вечером он решил разобраться с печкой, чтобы разжечь огонь. Труба к счастью вовсе не обрушилась, просто кто-то заложил чем-то дымоход.

- Кому только могло это прийти в голову? - ворчал Светлов, упорно орудуя рукой в узкой отдушине возле печного шибера. Дотянуться не удавалось. Холодный ночной ветерок с реки заставил утроить усилия, и не без помощи кочерги вскоре в его руках оказался плотный сверток из холщевой ткани. Интересно, что бы это значило?!

Дата добавления: 2015-09-03