Ромка Макаров опять дежурит

Между прочим, за последний час я уже несколько раз ловил на себе очень странные взгляды каждой из старух. Но если с подозрительной и суровой Ульяной Степановной все и так ясно – просто шеф службы безопасности! - то и Анастасия Максимовна, и баба Оксана, и даже Софья Григорьевна хоть разок, но уже поглядели на меня по-новому, не то с сомнением, не то с интересом.

Не думаю, что как племяш тетки Генриетты я их особо интересовал. Здесь было что-то другое, и я решил держать ухо востро – от этих бабок любого сюрприза можно ожидать. Не успеешь и пикнуть, одним взглядом околдуют! Хотя на что я им сдался?

Тем не менее баба Оксана на моих глазах тут же в два счета договорилась с Генриеттой, что я у них поживу пару дней в деревне, на свежем воздухе, парном молоке и свежем твороге. Оксана Григорьевна обладала даром убеждения: тетка даже не пикнула, лишь спросила о здоровье и теплой одежде. Я заверил ее в полном порядке. И понял: мои приключения продолжаются!

Поэтому с ходу вызвался дежурить нынче ночью вместе с бабой Оксаной рядом с Анастасией Максимовной. Я ничуть не боялся – хватит уже с меня оборотней, мы ведь не в городе. Очень хотелось расспросить Оксану Григорьевну, как действуют заговоры, да и она, кажется, была не против немножко пооткровенничать.

Тем не менее, загадок в деревне оказалось еще больше. Обезьяноволков и прочих монстров тут, конечно, не расхаживало, и вообще было тихо. Но в Александровке бабки наотрез отказались везти больную сестру в больницу или домой. Выйдя из машины и проверив в кармане ключ, старуха Ульяна велела нам с боевиками осторожно вытаскивать их сестру и нести прямиком в клуб. Когда я попытался возразить - места что ли для больной получше не нашлось, тетка Ульяна заверила меня, что в клубе они обретаются уже давно, тут у них «штаб-квартирхен», и сюда прежде частенько таскались болезные, поскольку комната здесь крепкая и намоленная.

- А в собственном дому защиты Настасье теперь не будет, ни днем, ни ночью. Так что несите ее, хлопцы, а баушки будут за вас думать, как лучше Настасью охранить.

И в тот же миг краем глаза я снова уловил тот самый взгляд, который уже замечал несколько раз сегодня.

Бабка Ульяна смотрела на меня таким острым и пронзительным взором, словно норовила проковырять на мне дыру и заглянуть туда, на самое дно, где, наверное, и полагается обитать у человека душе. Наверное, так бы смотрели мне вслед подозрительные фашисты из старинных патриотических кинофильмов, если бы, идя по улицам, к примеру, Берлина, я вдруг посреди толпы во все горло заорал «Этот день Победы порохом пропа-а-а-х!!!» А потом бы, естественно, все помчались со всех ног крутить мне руки или, в крайнем случае, закладывать в ближайшее районное отделение гестапо.

Бабка же просто отвернулась, делая вид, что разглядывает связку ключей. Ключ-то у нее на самом деле всего один, на длинном шнурке от ботинок. Нечего было на нем рассматривать, ключ как ключ, ничего особенного. А вот чего это бабки, едва я сел в машину, стали так на меня зыркать по очереди, я до сих пор понять не мог.

Один из охранников вытряхнул из рюкзака сложенный надувной матрас с ворсистым покрытием, подсоединил компрессор, и матрас ожил, вздохнул, точно вытягивающийся на постели человек. И тут же превратился в аккуратный и ровный «кирпичик».

Через пару минут мы уже осторожно несли бабу Настю по вестибюлю клуба. Правда, «вестибюль» – это слишком сильно сказано!

Длинные половицы под ногами скрипели и «дышали», когда мы шагали по коридору. Впереди двигалась как флагманский крейсер тетка Ульяна, стремительно сворачивая или огибая колонны, так что мы с носилками едва поспевали за ней.

Именно в те минуты я понял, почему старухи-сестры избрали местом своей «резиденции» этот клуб. От него и впрямь исходила самая настоящая Сила, так что у меня уже дважды пошевелились волосы на макушке. Я не очень-то верю во всякие там дурацкие энергии и прочие тонкие материи. Для меня до сих пор самая большая загадка на свете – откуда в розетке берется электрический ток. Но тут, в старом сельском клубе было такое чувство, что сквозь меня и впрямь пропускают слабый ток.

Здесь, среди этих дощатых полов и лестниц, у низенькой сцены с куцым занавесом облезлого бархата я понял: бабки-заговорщицы безошибочно нашли в своей деревне место, обладавшее мощной энергетикой. И как-то сумели ею воспользоваться.

Я думал, что они создали здесь свою пенсионерскую тусовку, чтобы поддерживать друг друга. Тогда я еще не знал, что Деревенский Клуб четырех старух-заговорщиц был создан для защиты от жестокого и безжалостного врага. Это был их сговор, точнее, заговор, против тех, чьих имен и сущностей я покуда еще не знал.

Именно здесь, в Деревенском Клубе, и должно было состояться исцеление Анастасии Максимовны. Я был уверен, что она просто пала жертвой кого-то из своих коллег по ворожбе. Порча так порча - в конце концов, словечко-то раскрученное, у всех на слуху, почему бы ей и не существовать на белом свете?

Три дня должна была лежать в Деревенском Клубе хворая баба Настя. Ей полагалось «вылежаться» перед обрядом снятия порчи, как популярно объяснили бабки. Кстати, мне до сих пор не было понятно, почему никто из них не отсылал меня домой, ведь «джип» Дегтяря был всегда под рукой. Хотя теперь меня из Александровки пришлось бы тащить разве что силком – какой же нормальный парень откажется от таких приключений? Один обезьяноволк в больнице чего стоил!

А вот Дегтяря заговорщицы спровадили очень даже быстро.

Главный бандит-бизнесмен нашего города уехал в тот же день, как мне показалось, после некоторых колебаний, вроде как беспокоясь о здоровье Анастасии Максимовны. Но, внимательно вслушавшись, - каюсь, дверь в зал была приоткрыта! – я понял, что дело было в самом Дегтяре. Маститый бандит, оказывается, сомневался, стоит ли ему ехать в город, и не остаться ли лучше тут, под защитой четырех старух. Представляете?

Это меня просто повергло в шок: получалось, что не Дегтярь охраняет четырех заговорщиц за их былые услуги, а именно бабки сейчас как-то защищают бандита!

Чудно, подумал я. Но сколько ни чесал в затылке, так ничего оттуда и не выкопал. А между тем меня уже определили на дежурство.

Распорядок, составленный Ульяной Степановной, был крепок, окончателен, утвержден на общем совете и обжалованию не подлежал. Каждую ночь при бабе Насте должны находиться не менее двух человек. Пока один сидит у изголовья, другой обходит клуб и ведет внутреннее патрулирование.

Все это со стороны могло показаться забавным и комичным, но только не мне после знакомства с обезьяноволком!

Начальник же бандитской охраны, оставленный в клубе Мишаней, спокойный и уравновешенный дядька, слушал с невозмутимым видом и даже высказал несколько ценных замечаний, как специалист в такого рода военных операциях. Старухи с предложениями профессионала тоже согласились охотно и с явным удовольствием.

Потом Ульяна с Софьей Андреевной дотемна творили над спящей Анастасией Максимовной неведомые мне обряды и шептали всякие заговоры. Как мне объяснили, в них важную роль играли не только слова, но и интонации. Даже собственные мысли произносившей заговор могли подкрепить словесную формулу, либо напротив ослабить ее, сделать пустой и квелой.

Сегодня была первая ночь до обряда исцеления. У меня уже установились дружеские отношения с младшей из заговорщиц, и баба Оксана рассказала мне немало о своих сестрах и том, как все мы очутились в этой загадочной и странной ситуации. Но об этом рассказ еще впереди.

Часам к трем после полуночи, в самый сон обещал прийти Игорь, начальник охраны Дегтяря. Он должен был сменить одного из нас, предупредила Ульяна, и я отлично понимал, кого. Это меня нисколько не удручало – я все-таки люблю поспать и могу это делать в любое время и в самых неподходящих условиях.

За день в клуб заглянули всего три человека.

Заведующая клубом зашла поздороваться со всеми, а с бабой Софьей так даже расцеловалась. С сердобольным видом она постояла возле спящей Анастасии Максимовны, после чего они вышли из комнаты с Ульяной и несколько минут что-то деловито обсуждали в коридоре. Затем Ульяна вернулась и сделала ободряющий жест, мол, все в порядке. По всей видимости, заведующая клубом выполнила свой долг появиться на работе, и теперь ее можно было ждать в клубе уже после исцеления.

Маленькая седая старушка, похожая на пугливую мышь, принесла Ульяне пару узелков с лечебными травами. Ульяна тоже шепталась с ней, но старушка в ответ только качала головой; очевидно, требуемых снадобий у нее не было.

И еще заявился капитан милиции, которую в деревнях все еще нередко так зовут по старинке. Его старушки дружно звали «участковым», видимо, тоже пользовали своим искусством, и он мне показался весьма покладистым. Наскоро пробормотав пару дежурных фраз о соблюдении в клубе порядка и правил противопожарной и инфекционной безопасности, – это нашим-то бабкам-лекаршам! – капитан ушел, пообещав проведывать во время ночных объездов.

Анастасия Максимовна теперь лежала в забытьи, лишь изредка тихо шептала бессвязные слова. Она почти не ела, только пила отвары. Оксана Григорьевна сказала, что такова реакция бренного тела на бушующую в нем черную горячку порчи, и по всему выходило, это – недобрый знак.

Настала ночь, и мы с бабой Оксаной перекусили чем Бог послал. Сегодня Бог был не чужд горчицы, сала и домашних пирогов с яблочным вареньем и с капустой. Впрочем, здесь, в деревне, все пироги были домашними, а варенье либо из яблок, либо слива с ягодой. Одно слово, средняя полоса!

- Знаешь, Ромка, – объявила после еды баба Оксана. – Что-то душно здесь. Дышать, поверишь ли, трудно – ровно кикимора поблизости завелась, - добавила она, невесело усмехнувшись. – Ты бы открыл форточку, хоть одну. А я пока пройдусь до дверей, воздухом подышу.

- Хорошо, Оксана Григорьевна, не беспокойтесь.

Она в дверях остановилась и шутливо погрозила мне пальцем.

- Ты Настену-то закутай получше, шею ей и спину подоткни. Да и за форточкой смотри, чтоб опять кто-нибудь в гости не полез.

- Типун вам на язычок, баб-Оксан, - засмеялся я и потянулся за очередным куском вкуснейшего яблочного пирога.

Она вышла и плотно притворила двери. Через минуту я услышал, как заговорщица энергичной, но немного шаркающей походкой идет по узкому коридору. За поворотом начинался просторный вестибюль, и ее шаги быстро стихли.

Я открыл форточку и с большим удовольствием обнаружил решетку, которой было забрано окно. Все окна первого этажа были защищены коваными железными прутьями. Наверное, в здании существовала и какая-то сигнализация. Перед началом дежурства я обошел весь клуб с некоторой опаской, внимательно глядя под ноги. Старухи, убежденные сторонницы нетрадиционных методов защиты вверенных им помещений культуры и отдыха, вполне могли наставить вокруг всяких опасных штукенций покруче чем в третьем «Диабло»!

Баба Настя теперь спала, изредка постанывая во сне. Жалко мне ее было, но я ничем не мог помочь. Оставалось уповать на заговорное искусство. К нему и приступила Оксана Григорьевна, после того как надышалась свежим воздухом. А я был бесцеремонно выставлен из комнаты с приказом далеко по клубу не отлучаться, а пока обойти здание и посмотреть, «нет ли кого». Или «чего».

Конечно, это был просто предлог, чтобы избавиться от меня на часок – занятия ведовством, как я уже убедился, требовали покоя, сосредоточенности и одиночества.

Деревня ложится спать рано, и никакие технические новшества и телеувеселения пока не в силах сломить эту древнюю сельскую привычку. Кто рано встает, тому, как известно, Бог подает. Ближайшие к клубу дома были погружены во тьму, только в окне на втором этаже кургузого домишки неподалеку синим фоном мерцал телевизор.

Ночь была очень темная, но окрестности клуба освещал мощный фонарь над крыльцом. Я запер двери на ключ, протянул в них для верности толстый кусок проволоки и отправился в красный уголок.

Это была настоящая изба-читальня. На столах и книжных полках лежали подшивки пожелтевших журналов и кипы газет. Я лениво полистал их, но отчего-то никак не мог сосредоточиться на прочитанном, хотя мне и нравятся старые журналы – как будто сидишь на даче!

Немного томило в голове. Права была баба Оксана, кикимора завелась поблизости, только по имени «Магнитная Буря». Правда, прежде я никогда магнитных бурь не чувствовал. Я уже совсем было решил постоять немного на крыльце, как вдруг тихо и вкрадчиво ожил телефон на столе дежурного.

Вообще-то в этом клубе постоянных дежурных отродясь не водилось, штат, видимо, не подразумевал такой безумной расточительности. Стол у входа предназначался для контролера билетов в кино, на дискотеку или вечер для тех, кому уже особо ничего и не надо. Все оставшееся время стол играл роль подставки для дежурного телефона – единственного грозного оружия клубных сторожей.

Телефон тихо стрекотал. Любой пятиклассник, хоть раз видевший сдвоенные параллельные телефоны, знает этот звук, по себе сужу. Такой мелодичный серебристый звон раздается из телефонного аппарата, когда на параллельном кто-то снял трубку и теперь набирает номер. В самом этом звуке ничего необычного нет. Вот только второй, параллельный телефон, по моим точным сведениям, почерпнутым из инструктажа тетки Ульяны, находился в кабинете заведующей клубом. А это - на втором этаже, почти над самой моей головой.

Кто же сейчас оттуда звонил?

Завклубом в этой глухой ночной час здесь не было и быть не могло, и ее кабинет уж точно заперт на все замки. Кроме нас с бабой Оксаной и больной в клубе вообще никого не может быть!

Я живо представил, как баба Оксана или тем более Анастасия Максимовна, прячась от меня, поднимаются по другой лестнице на второй этаж, вскрывают замки начальственного кабинета и названивают по всей деревне своим старушкам-подружкам и друзьям-дедам. Типа чатятся по-деревенски, во втором часу ночи!

Но у них и ключа от этого кабинета нет, да и быть не может, потому что там непременно хранятся какие-нибудь идиотские материальные ценности!

И, тем не менее, телефон после минутной тишины вновь застрекотал.

Сомнений не оставалось: кто-то сейчас был наверху, в запертом кабинете, где, наверное, ни одного приличного компьютера. И он набирал телефонный номер. Причем делал это демонстративно, будто желая специально привлечь к себе внимание того, кто с замирающим от страха сердцем слушал сейчас внизу.

Тем, который с сердцем, был я.

А наверху, я на это искренне надеялся, не было никого и ничего.

«Это просто помехи», - сказал я себе и с ужасом услышал, как эти слова гулко звучат внутри меня как в пустом колодце. А сердце мое словно оборвалось и быстро опускалось на его дно.

- Это всего лишь помехи, - повторил я вслух. На этот раз уже совсем упавшим голосом, еле шевеля губами и спотыкаясь на каждом слоге. - Что-то пробивает на линии, какой-то входящий звонок. Ведь так иногда бывает?

Но чем больше я говорил сам с собой, чем больше успокаивал себя, стоя в темном вестибюле деревенского клуба, наполовину залитом мутным белесым светом фонаря над крыльцом, тем меньше сам себе верил. А проклятый телефон продолжал тихонько проворачивать внутри себя тихие бубенчики, словно он уже делал это сам собой.

И тогда, чтобы окончательно не свихнуться, собрав в кулак все свое самообладание, я протянул руку и осторожно снял с провалившегося рычага холодную, затаившуюся трубку телефона.

Телефонная трубка молчала.

Она приятно холодила висок, а тишина баюкала нервы. Телефон молчал, и я готов был расцеловать его холодную пластмассу за то, что кто-то невидимый и злобный не расхохотался только что мне прямо в ухо. Что не зарычал, не засвистел, не заулюлюкал, или что в таких случаях положено делать нечистой силе?

В трубке лишь изредка потрескивало, и пискляво пробивался далекий металлический зуммер. И я отчетливо ощутил, что весь закутан в странный паутинный кокон, и только сейчас услышал нож, который с хрустом разрезает мои путы и проясняет мысли. Тогда я еще не знал, что испытал в тот миг первую волну пробуждения. А в следующую минуту все исчезло, я снова стоял возле стола с трубкой в руках и жуткой, невозможной мыслью в моей бедной голове, гудящей как пустой котел.

В трубке стояла тишина, понимаете?

Не короткие гудки «занято» и не длинные – свободной линии, а просто тишина. В мире телефонных проводов могли быть какие угодно помехи – шорохи, скрипы, гудки, чужие голоса и разговоры, вторгающиеся невесть откуда. Но никак не могло быть такой помехи, как обычная, пустая тишина, считал я. И это значило лишь одно: трубка там, наверху, снята!!

Значит, несколько минут назад кто-то или что-то в запертом кабинете клуба сняло трубку, после нескольких попыток набрало номер и теперь замерло, вслушиваясь в меня, в мой страх и бешеный стук моего сердца здесь, на другом конце линии. Я сразу почувствовал, как эта линия связи невероятно коротка!

Она связывала сейчас лишь меня и что-то страшное там, наверху. Я мгновенно похолодел, с ужасом ожидая, что, спустя мгновение, в трубке раздастся чей-нибудь голос. Или низкое, звериное дыхание, или что-то еще, такое же кошмарное.

Душный морок тяжело и плотно окутал меня, не пропуская света, звука, воздуха. Не оставляя даже щелочки для панического бегства обратно - в реальность деревенской ночи. А когда мне показалось, что я услышал отчетливый стук, будто наверху в комнате что-то упало на пол, сердце у меня едва не выскочило из груди!

Другой рукою я медленно разжал побелевшие пальцы, буквально закостеневшие на трубке, одну за другой. А затем осторожно вытащил трубку из онемевшего кулака.

Но мне не хватило духу положить ее обратно на рычаг аппарата. Я просто опустил ее на стол, и она слегка крутнулась на нем, как живая, будто занимая удобное положение. В эти минуты она и впрямь казалась мне живым существом, открытой дверью, из которой сюда может перебраться то, что затаилось наверху. А, быть может, и уже движется ко мне по проводам, течет по трубке, готовится сейчас выскочить и обернуться невесть чем!

Я попятился и бросился со всех ног через вестибюль обратно, к бабкам, под защиту их маленького и бесстрашного Деревенского Клуба. А трубка осталась лежать на столе, и. конечно, усмехалась мне вслед!

Я ворвался в комнату как раз в ту минуту, когда баба Оксана подносила к губам бабы Насти ложку с отваром. Она обернулась на стук дверей и увидела меня – с выпученными глазами, трясущимися губами и подбородком. Наверное, у меня был вид, словно за мной гнался сам черт, что, быть может, в тот миг и не было так уж далеко от истины.

- Ну? – удивилась она, но, оценив мой вид, добавила уже встревоженно. – Случилось чего?

Я в первую секунду не сумел выговорить ни слова и только закивал головой, мелко и судорожно, как дурачок на базаре, которого видел в детстве одним ненастным, дождливым утром.

Оксана Григорьевна покачала головой и велела сесть. Пока я приходил в себя на колченогом стуле, она спокойно влила в рот Анастасии Максимовны несколько ложек отвара из литровой банки, тут же закрыв ее полиэтиленовой крышкой. Все эти детали – и уровень отвара в банке, и прозрачность полиэтилена, и упругость, тугое сопротивление крышки – сейчас впечатывались в мое сознание выпукло и рельефно. Наконец, я обрел дар речи.

- Телефон…. Там, в телефоне!!

Знаете, чем взрослый человек отличается от парня как я, пусть и уже старшеклассника? Спокойствием и рассудительностью.

Вот и баба Оксана не стала поднимать меня на смех. Вместо этого внимательно выслушала, уточнила, положил ли я трубку на рычаг, и похвалила за самообладание. Потом накинула на плечи платок, зачем-то пошарила в карманах, и через минуту мы уже пробирались по вестибюлю спящего клуба к выходу. Там у дверей все так же темнел стол со злосчастным телефоном.

Когда мы с Оксаной Григорьевной подошли к входным дверям клуба, снаружи их уже осторожно ощупывали нервные лучи света. Свет излучали фары машины ПМГ, стоявшей возле крыльца. В небе было черным-черно, ни звездочки.

Баба Оксана бесстрашно взяла со стола трубку. Несколько секунд слушала, затем поманила меня пальцем.

- Иди, не бойся…

Я подошел, но протянутую трубку, честно признаюсь, взял не сразу. Оттуда шли монотонные короткие гудки. Я немного послушал и покачал головой. И тут же в двери клуба постучали.

- Кто?

- Кто надо! – последовал ответ. – Районная полиция, бабочки. Да открывайте скорее, божьи души!

Против моих ожиданий Оксана Григорьевна вовсе не торопилась отпирать засовы, как поступила бы всякая деревенская старуха, обретающаяся в клубе на птичьих правах, да еще и с больной товаркой. Она минуту размышляла, невзирая на нетерпеливый стук в стекла, после чего произнесла.

- Темно уже, батюшка. Ты лучше завтра поутру приезжай. Тут все спокойно, порядок соблюден. Езжай себе с богом.

- Ты, Григорьевна, совсем умом рехнулась, я гляжу! Виданное ли это дело – оперативную группу в клуб не пускать? Обход у нас, так что отчиняй ворота. Запись сделаем, и вся недолга.

Старуха опять некоторое время раздумывала, после чего сделала мне знак вернуться в вестибюль и, зевая, плаксиво запричитала:

- Мы уж спать ложимся, вовсе раздетые. Может, завтра распишемся?

Видимо, принимая на себя обязанности временных ночевщиков в клубе, старухи обязались нести и хлопоты по его вневедомственной охране.

- Никак нельзя, баба Софья! – не согласились по ту сторону дверей. Я уже догадался, это был тот самый местный участковый, капитан Нефедов. - Тут делов-то на две минуты, а ты меня на крыльце держишь уже полчаса! У тебя совесть есть, божий одуванчик?

Баба Оксана проворчала что-то насчет совести в такой полуночный час и загремела длинными вертикальными штырями – засовами в петлях. Двери отворились, и капитан вошел.

Нефедов остановился возле злополучного телефона, опершись на столешницу с такой силой, что стоящий возле крохотный трельяж угрожающе качнул полутемным зеркалом.

- Хорошо тут у вас, пенсионерия, тепло и сухо! А мы вкруг деревни всю ночь рыщем, - первым делом пожаловался капитан, внимательно оглядывая полутемный вестибюль цепкими, широко посажеными глазами.

- Знать, нужда есть, - усмехнулась бабка. – Небось, начальства над тобой нынче нет, чтобы по ночам заставляло рыскать как волка серого. Или сыскал уже, а, Николай?

Капитан не ответил, а только криво усмехнулся. И посмотрел на Оксану Григорьевну недобро, словно оценивающе. Точно и вправду волк, выбирающий себе в стаде овцу пожирнее.

- Может, и сыскал, - пробормотал он, снова внимательно оглядев вестибюль. – Как ваша больная, кстати? Вы ее все еще тут содержите?

Баба Оксана ничего не ответила, только плотнее запахнула платок. В клубе было прохладно, особенно у входа.

- Так здесь баба Настя, что ли? – повторил Нефедов, упираясь в бабку неподвижным, бычьим глазом. – Ты часом не оглохла, старая?

- Может, и оглохла. Но покамест еще не офигела, - тихо ответила Оксана Григорьевна, делая шажок назад.

- Вот те раз! – расхохотался капитан. Но его лицо при этом осталось совершенно неподвижным, только рот задвигался в разные стороны, как у картонной марионетки. – Ты что ж, мать, ругаешься-то? Креста на тебе нет, вот что!

- Да? – недобро подбоченилась баба Оксана. – А вот на тебе, милок, кое-чего другого тоже как раз не хватает, по-моему.

Я зыркнул глазами на капитана, но ничего необычного в нем не заметил, да и темно было. А тот вдруг осекся на полуслове, словно наткнулся во тьме на невидимую жердину, и осторожно пошарил перед собой руками.

- Что за бредни ты несешь… – подозрительно начал он.

В ту же минуту храбрая бабка выхватила из кармана жакета тонкий столбик синей свечи. Меж ее пальцев неведомо откуда проскочила искорка, и язычок пламени вспыхнул и прилепился к свече.

Клуб мгновенно осветили широкие синеватые круги. Они тут же потянулись к участковому, охватили его и заплясали тусклыми отсветами в зеркале трельяжика, спиной к которому стоял теперь капитан Нефедов.

- Глянь в стекло, - хрипло пробормотала баба Оксана. – Тебя там нет! Чуешь?

Я не мог разглядеть, было ли там отражение капитана. Но участковый, как видно, увидел все, что ему было нужно.

Нефедов неожиданно рыкнул, замотал головой, как встряхивающаяся от воды собака, и скосил недобрый глаз на бабу Оксану. Он вправду был сейчас очень похож на злобного волка, который уже примеряется перед прыжком, но пока еще опасается неизвестного, а значит непредсказуемого врага.

Бесстрашная бабка молча смотрела на капитана, губы ее медленно и беззвучно шевелились. Нефедов смотрел на нее с ненавистью, меня же полицейский вовсе не брал в расчет. Мне сразу стало по-мужски обидно. В таких случаях, как говорит отец, настоящий мужчина либо теряет лицо и показывает спину, либо прет на рожон как танк.

Я решил сделать третье – шагнул к бабке и встал рядом. Она просто покосилась в мою сторону; ее губы шевелились все медленнее, казалось, она движет ими с трудом. Что-то между нею и одержимым капитаном явно происходило. И мне пока просто не было времени обдумывать такой странный оптический эффект, как исчезновение в зеркале капитанского отражения. Наверное, это был какой-то фокус со зрением в темноте.

Баба Оксана всплеснула руками, словно разрывая невидимую паутину. При этом она описала горящей свечой вокруг капитана воображаемую окружность и громко, протяжно выкрикнула:

- Слу-у-у-ша-а-ай!!

Нефедов тотчас замер, наклонив голову и медленно поводя ею из стороны в сторону. А Оксана Григорьевна вдруг скорчила гримасу, лицо ее стало несчастным, голос – плаксивым, и тоненьким. И жалостливым бабьим причитанием она неожиданно понесла полную околесицу. Но я-то уже знал – так она выпевала заговорные слова на капитана, как тогда, в лесу.

На море да на Окияне,

На острове да на Буяне,

На полой поляне светит месяц.

Светит ясный месяц

На осинов пень,

В зелен лес да в широкий дол.

Вкруг того пня ходит волк мохнатый,

На его зубах да весь скот рогатый.

А в лес-то волк не заходит,

А в дол-то волк не забродит!

Ты свети, свеча, ясна, горяча,

Быстрая как пуля, вострая как нож.

Напусти страх на зверя, сними обморок,

Чтобы серый волк да меня не брал,

Чтобы вострый коготь шкуры мне не драл.

Слово мое крепко, и горит свеча,

Силой крепче сна, ярка и горяча.

Ты обратно воротись лучше,

Слово мое крепкое –

Слу-у-у-ша-а-ай!!

- Слу-у-у-ша-а-ай!! – нараспев повторила баба Оксана.

Капитан поднял голову, вытянул шею и вдруг завыл, затянул тоскливо, точно громадный волк подхватил бабкин напев.

- У-у-у-у-ыыы….

В следующую минуту в полутьме вестибюля что-то зашевелилось, затрещало тонкими льдинками. Все вокруг натянулось, зазвенело, и в мерном колыхании двух столкнувшихся незримых сил побежали трещинки, струйки, точно кто-то разрывал над нами крепкий бумажный купол потолка. Это в воздухе рассыпался в прах бабы Оксаны заговор.

- Монета, - глухо прорычал Нефедов. – Где монета?

Он издал несколько взлаивающих, зевающих звуков, неестественно свернув голову набок и широко раскрыв рот. Точно огромный волк жаловался на свою жизнь, кося недобрым желтым глазом на равнодушную и зловещую луну, неподвижно висящую над лесом.

Тогда я еще не знал, что стал свидетелем уникального явления – волчьего заговора, вложить который в уста другого, совершенно не приспособленного к животной магии человека, можно, только обладая огромной ведовской силой.

У бабы Оксаны внезапно подломились ноги, и она тихо опустилась на колени, все еще сжимая в руках синюю свечу. Ее пламя тихо гудело и бешено билось, как маленькая танцорша, закутанная в синий плащик.

Нефедов ощерился, фыркнул и медленно пошел прямо на старуху. Честно говоря, даже если бы все было наоборот, как у Гоголя в книжке «Вий», и как раз бабка Оксана пошла бы, распростерши руки, на славного парубка Нефедова, то и это было бы уже достаточно жутко. А тут здоровый мужик со старухой связался, да еще и ее заговор играючи порушил…

И я, повинуясь безотчетному порыву, шагнул вперед и заслонил собой бабку Оксану. Мне стало страшно, что капитан сейчас примется ее убивать прямо на моих глазах.

Нефедов, внешне почти обычный человек, у которого волк теперь сидел в душе, при виде меня остановился и недоверчиво наклонил башку, очевидно, оценивая мои хилые бойцовские качества.

С моей стороны это было чистое гусарство. Я хоть и знаю от нашего школьного тренера по физкультуре несколько приемчиков самообороны без оружия, на курсы которой мне было лениво ходить каждый вторник и пятницу, но не против же такого бугая! Нефедов, конечно, был опытным офицером, натренированным достаточно, чтобы одолеть меня в два счета. Но было стыдно стоять за бабкиной спиной, и о себе я в этот миг вовсе не думал. Просто обреченно ждал, когда он бросится на меня и разорвет на клочки, либо своими силами, либо силой магии, влитой кем-то в его крепкое тело.

Но случилось и вовсе неожиданное: Нефедов угрожающе зарычал и попятился.

- Отойди, - прошипел он. – Прочь, смертный!

Ничего себе!

Я, конечно, давно понял, что участковый не в себе, но чтоб до такой степени?! С ним нужно срочно попытаться как-то договориться.

- Э, капитан, - начал я по возможности миролюбиво. При этом не сводил глаз с его наклоненной по-волчьи головы и блестящих исподлобья глаз. Более всего поражало, что этот потаенный, лихорадочный блеск я видел даже в полутьме!

- Ты, дядь, давай успокойся, ага? Совсем что ли очумел!

Нефедов дважды медленно опустил голову, словно кивая – да, мол, слышу, но что тебе в том толку?

Между прочим, коварство – свойство, вполне присущее не только людям, но и зверским натурам. Наверное, поэтому он изогнулся дугой и прыгнул на меня именно в тот момент, когда я скосил глаз на бабу Оксану. С бабкой дело было плохо: из обеих ноздрей у нее текли струйки крови, она медленно покачивалась, как оглушенная, и все время продолжала пялиться на капитана, как тоже завороженная.

Но размышлять об особенностях русского национального колдовства у меня не было времени – в следующую секунду я изловчился и ухватил Нефедова за локти. Он же бешено рвался к бабке. В довершение ко всему Нефедов рычал как зверь и норовил не то откусить мне нос, не то добраться до горла. В схватке с этим боевым капитаном у меня не было никаких шансов!

Изловчившись, я все-таки саданул его куда-то коленом, но не очень-то попал, зато он своими зубищами едва не отхватил мне щеку. Хорошенькое дельце!

Собрав все свое отчаяние в кулаки, я изо всех сил оттолкнул этого зверя от себя. Капитан отлетел, но на ногах устоял. Жутко взревев – в нем уже точно не осталось ничего человеческого! – и, оскалившись, он рванул на себе кожаную куртку. Но стальная молния не поддалась, и крепкая, добротно выделанная кожа выдержала.

Я понял, что это мой единственный шанс. И пока участковый изображал из себя разъяренного Кинг Конга, я подскочил к нему и, отчаянно взвизгнув, изо всех сил вломил капитану кулаком прямо в зубы.

Ни я, ни меня в жизни так еще никогда не били.

Нефедов отпрянул, потерял ориентацию, и я по всем правилам голливудских боевиков ударил его в живот, еле дотянувшись носком. Дальше пошло легче: противник согнулся, и дальше, как говорил тренер, оставался уже только вопрос воспитания – бить ногой по ребрам или воздержаться.

Воспитание у меня, конечно, нормальное, не беспризорник какой-нибудь, хотя временно и живу у тетки. И, тем не менее, я примерился и от души пнул противника под дых. В конце концов, когда борешься за свою жизнь, хочется надежности и уверенности во всем.

Из участкового словно разом воздух выпустили, в приличном смысле конечно. Он осел на пол как груда тряпья, а я, на глаз прикинув его состояние, метнулся к бабке.

Оксана Григорьевна сидела посередь вестибюля на полу, задрав голову. Рот и подбородок у нее были выпачканы в натекшей крови, но в остальном бабка держалась молодцом. Я ее маленько потряс, и она окончательно пришла в себя. Это стало сразу понятно по тому командирскому тону, которым она приказала мне запереть клуб и помочь ей оттранспортировать поверженного капитана Нефедова в нашу штаб-квартиру за поворотом коридора.

Я попытался возразить, опасаясь, что мы как раз и потащим капитана туда, куда он, быть может, с самого начала и прорывался. Но бабка была сама уверенность, и я не стал спорить. Единственное, что я себе позволил в целях безопасности – связал капитану руки его же брючным ремнем. Уж не знаю, какой тройной морской узел я ему накрутил, но теперь мне было гораздо спокойнее.

Полы в клубе были гладкие, участковое тело скользило по нему как по льду, и мы с бабой Оксаной, ухватив Нефедова за лодыжки, поволокли его ногами вперед в наш удивительный укрепрайон, временно превращенный в лазарет.

Почти целый час я потом приходил в себя.

Весь сон давно как рукой сняло, к тому же теперь меня колотил страшный озноб. Шутка ли – я, восьмиклассник, в одиночку справился со взрослым мужчиной!

В глубине души я понимал, что на самом деле Нефедов был здорово ослаблен волчьим заговором бабы Оксаны, иначе я бы просто не удержал его рук и уж тем более не сшиб с ног одним ударом. Но все же, все же, все же…

Я ликовал, я был почти на седьмом небе и больше всего жалел, что моего триумфа сейчас не видит Катя.

Оксане Григорьевне тоже досталось. Мы с нею выпили по большой чашке отвара каких-то хитрых старухиных травок и только тогда немного успокоились.

Все это время Анастасия Максимовна оставалась в забытьи.

Пора было подумать и о капитане. Баба Оксана достала из тумбочки круглое зеркальце, приложила к губам бесчувственного капитана и вздохнула.

- Слава Богу, живой. Знать, скоро очухается. А чего это ты на меня так выпялился?

Я действительно с изумлением смотрел на бабку, на зеркало в ее руках и на распростертого на полу капитана Нефедова.

- Испужался, что ль? – усмехнулась бабка, и ее голос потеплел. – Не боись, проходит морок, скоро очухается наш ирой.

- Баба Оксана, - я указал на зеркальце. – Но ведь там… Капитан… Он там был только что!

- В зеркале, что ли? – недоверчиво глянула на меня Оксана Григорьевна, и я кивнул. Она покачала головой и тихонько выругалась.

- Эх, этит-твою-вертит, Ромушка! Ты что ж, всерьез думаешь, что нечисть в зеркалах не отражается?

- А разве нет? – удивился я, в страхе кося глаз на зеркальце. Точно в нем еще жила вся оставшаяся от участкового его дремучая, нечистая сила.

- Да ну! - протянула она. – Старые враки все да россказни. Да сам посуди, как это можно в зеркале не отразиться? Ты ж его видишь, участкового-то?

- Вижу, - тупо кивнул я, вновь глянув на бесчувственное тело.

- Ну, - обрадовалась бабка. – Значит, и зеркало видит. Что ж, оно глупее тебя, выходит?

- Нет, - пробормотал я, все еще не в силах переварить железную логику этой железной бабки. – Не глупее.

- Стало быть, и нечисть в зеркале всегда отразится, хоть нетопырь, хоть оборотень. Если только он, конечно, не дух бесплотный. Эвон, как ты ему приложил-то? Небось, всю руку отшиб...

Я глянул на кулак. Костяшки пальцев в тех местах, где считают число дней в месяцах, были действительно побиты и кое-где слегка кровоточили – зубы у Нефедова были что надо, в любой ужастик взяли бы без всяких проб. Но тут же вспомнил все случившееся в вестибюле, и, как пишут в романах, сомнения ожили во мне с новой силой.

- Погоди, баб-Оксан! А чего ж ты ему крикнула: глянь в стекло! Что его там нет?

- Здрассьте, - иронически протянула Оксана Григорьевна. – А ты сам-то видел отражение Нефедова?

- Нет, - признался я. – Темно было, а в темноте зрение у меня не того…

- То-то и оно, - поучительно заключила бабка. – Я ж его поначалу проверить хотела, Кольку-то. Потому и крикнула. Ну, а дальше все уж ясно было. В зеркале-то он отражался, как и любому полагается!

- Это что ж выходит? – дошло до меня. – Получается, они сами себя не видят? А другие, обычные люди – видят?

- Вот и додумался, слава те, Господи, - кивнула Оксана Григорьевна. – Так и есть. Не видит себя в зеркалах только нечисть, истинная это правда. А почему – не ведаю. Так уж у нее глаза, видать, устроены…

Ничего себе, подумал я. О, сколько нам ошибок трудных… и все такое… предстоит!

- А ты молодцом, - вдруг сказала она и одобрительно заулыбалась. – Виданное ли дело – злого заговора не убоялся! Силен, парень!

- Это что? Который – у-у-у-у? – недоверчиво посмотрел я на бабу Оксану. Та аж руками всплеснула от смеха.

- Ишь ты! Значит, «у-у-у-у», говоришь? Ну, забавник ты, Ромка, право слово. Насмешил!

Я тоже заулыбался в ответ, в то же время с опаскою вспоминая злобный вой капитана.

- Это ж его заговор был, – отсмеявшись, пояснила Оксана Григорьевна. – На ихнем, черном языке. Даже меня оглоушило маленько, а ты, эвон, хоть бы хны! Чудно…

Только через два часа капитан милиции Нефедов стал понемногу приходить в себя.

Поначалу он сделал неуклюжую попытку перевернуться, но его тело было крепко зажато между кроватью и стулом, на котором восседала бесстрашная Оксана Григорьевна. Потом он замотал головой как пьяный, пробормотал что-то и открыл глаза, красные и воспаленные, как от долгой бессонницы. Некоторое время следил за нами, затем попытался вскочить, но стулья и кровать не пустили.

Капитан облизал запекшиеся губы, которым досталось от моего кулака, и к нему понемногу стал возвращаться разум. А вот память о минувшей ночи, судя по его первым словам – вряд ли.

- Где это я? Что это? – очумело повел глазами участковый.

- Что-что? – пробурчала Ульяна Степановна. – Круги своя, вот что!

- Правда? – удивленно воззрился на нее Нефедов. Глаза теперь у него были синие, чистые и ясные, как у добра молодца, а не ночного волка.

- А как же! – кивнула тетка Ульяна. – Крызис у тебя был, Петрович. Как есть чистый крызис.

-А-а-а… - протянул капитан, озадаченно глядя снизу вверх на бабку-заговорщицу и незнакомого пацана, явно городского. Мы же с бабой Оксаной бодро макали сухарики в чай, а подле Нефедова на стуле тоже курился парок из огромной чашки. Чай не пьешь – какая сила?

Дата добавления: 2015-09-03