Часть вторая. Долгий парламент собрался третьего ноября 1640 года

Долгий парламент собрался третьего ноября 1640 года. Ровно через неделю граф Страффорд прибыл из Йорка, предчувствуя, что составляющие его деятельные и решительные люди не друзья ему, человеку, не только предавшему интересы народа, но и при любой возможности выступавшему против свобод. Король, чтобы успокоить графа, сказал, что по воле парламента «ни один волос не упадет с его головы». Но на следующий же день мистер Пим в палате торжественно обвинил графа Страффорда в измене. Он был немедленно взят под стражу и низвергнут с высот.

Только двадцать третьего марта предстал граф перед судьями в Вестминстер-Холле и, несмотря на тяжелую болезнь и мучившие его боли, защищал себя так талантливо и величественно, что, вполне возможно, склонил бы их в свою пользу. Однако на тринадцатый день суда Пим предъявил в палате общин копии записей из совета, найденные юным сэром Гарри Вэном в красной бархатной шкатулке, принадлежавшей его отцу (секретарю Вэну, сидевшему в совете за одним столом с графом), с обращенными к королю недвусмысленными словами Страффорда о том, что тот не обязан подчиняться правительству и церемониться с народом, и припиской: «У Вас есть армия в Ирландии, которая поможет Вам покорить это королевство». Было непонятно, что подразумевал Страффорд под «этим королевством» — Англию или Шотландию, но парламент счел, что Англию и что это измена. На том же заседании палаты общин было решено внести билль о лишении его гражданских и имущественных прав за измену, заменявший судебную процедуру, требовавшую доказательства факта измены.

Итак, билль был сразу же внесен, одобрен большинством в палате общин и направлен в палату лордов. Пока было не ясно, пропустит ли его палата лордов и даст ли согласие король, Пим сообщил палате общин о сговоре короля и королевы с армейскими офицерами, которые якобы готовы подтянуть к парламенту войска и взять его под контроль, а также послать сотню солдат в лондонский Тауэр и помочь бежать графу. Заговор с участием армии раскрыл некий Джордж Горинг, сын лорда, носившего ту же фамилию, парень сперва сам участвовал в нем, а потом стал предателем. Король и в самом деле отдал приказ отправить две сотни солдат в Тауэр, и они бы вошли туда, если бы комендант — бравый шотландец по фамилии Бэлфор — не отказался их впустить. История эта сделалась всеобщим достоянием, у здания парламента собралась разгневанная толпа, потребовавшая казни графа Страффорда как одного из главных сподручных короля в его гонениях на народ. Пока люди возмущались, палата лордов утвердила билль, и он был передан королю вместе с еще одним биллем, запрещавшим распускать парламент и прерывать его работу, если он сам не дал на это согласия. Король был бы рад спасти своего преданного слугу хоть он и не был к нему так уж сильно привязан, но не знал, как это сделать, и утвердил оба билля, полагая в душе, что билль против графа Страффорда незаконен и несправедлив. Граф написал королю, что готов отдать за него жизнь. Но разве мог он предполагать, что его высочайший покровитель так легко поймает его на слове, и потому, узнав свой приговор, Страффорд схватился за сердце со словами: «Не верьте государям!»

Но без хитрости и лжи король не мог ни дня прожить, ни листка исписать, и он направил послание лордам, передав его через юного принца Уэльского, попросив их убедить палату общин в том, что: «жизненный путь этого несчастного человека должен естественным образом оборваться в суровой темнице». Письмо заканчивалось припиской: «Но коли сведено ему умереть, то было бы милосерднее наказать его, не дожидаясь субботы». Если участь графа Страффорда не была предрешена, то эти слова, трусливые и подлые, сделали свое дело. Назавтра, а именно двенадцатого мая, графа повели казнить на Тауэр-Хилл. Архиепископ Лод, обожавший кромсать людям уши и раздирать носы, сам томился теперь в Тауэре и согласился благословить графа перед смертью, когда тот проходил под его окном.

В дни своего могущества они единодушно поддерживали короля, и граф как-то написал Лоду о том, как было бы чудесно устроить мистеру Хэмдену публичную порку за отказ платить корабельные деньги. Увы, славные и великие эти деяния канули в прошлое, и граф принял смерть достойно и героически. Комендант предложил усадить Страффорда в экипаж у ворот Тауэра, опасаясь народного гнева, но граф сказал, ему все равно, от чего умереть: от топора или от тумаков. И прошел твердой поступью мимо людей, взор его был гордым, и время от времени он снимал перед ними шляпу. Над толпой повисла страшная тишина. На эшафоте граф произнес заранее подготовленную речь (бумагу нашли на месте казни, когда он был обезглавлен) и удар топора оборвал его жизнь на сорок девятом году от роду.

Назавтра графа повели казнить на Тауэр-Хилл

Парламент сделал и следующие важные шаги, не менее смелые и решительные (чем казнь Страффорда), которые объяснялись тем, что король так непомерно и долго превышал власть. Всех шерифов и чиновников, незаконно собиравших с людей корабельные деньги и другие налоги, стали называть делинквентами, вынесенный Хэмдену приговор отменили, с судей, которые вынесли этот обвинительный приговор, взяли обещание впредь считаться с парламентом, а одного судью арестовали на заседании Высокого суда и отвели прямо оттуда в тюрьму. Лода обвинили в измене, бедолаг, пожертвовавших своими ушами и носами, к всеобщей радости выпустили на свободу, а кроме того, был принят билль об избрании парламента раз в три года, и в нем говорилось, что народ вправе созвать его своей властью, если этого не сделали король и его чиновники. События эти вызвали много шуму и радости, и вся страна пришла в неописуемое волнение. Парламент, конечно, пользовался такими настроениями и подливал масла в огонь, но вам всегда следует помнить, что король целых двенадцать лет нарушал, где только мог, интересы людей. Все это время обсуждался вопрос о том, следует ли сидеть в парламенте епископам, — больше всего против них возражали шотландцы. Англичане тут разделились: некоторые колебались и поддерживали в данном вопросе короля, разочаровавшись в парламенте, необдуманно пообещавшем отменить почти все налоги.

Я убежден, что если бы в этот или любой другой период своей жизни король внушал бы доверие хоть одному пребывающему в здравом рассудке человеку, он бы спас свою жизнь и остался на троне. Но английская армия была распущена, а он снова вступил в сговор с офицерами и выдал себя, подписав сочиненную ими петицию, заклеймившую парламентских лидеров. Когда была распущена и шотландская армия, король за четыре дня домчался до Шотландии — по тем временам неправдоподобно быстро, — чтобы поучаствовать в еще одном заговоре: таком запутанном, что понять, в чем была его суть, невозможно. Одним кажется, что король хотел подкупить парламент Шотландии, и сумел подкупить многих шотландских лордов и влиятельных людей подарками и почестями. Другие полагают, будто ему нужны были доказательства того, что лидеры английского парламента предательски звали на помощь шотландцев. Но зачем бы он ни ездил в Шотландию, ничего хорошего из этого не вышло. По наущению графа Монтроза, негодяя, отбывавшего тюремный срок как заговорщик, король пытался похитить трех шотландских лордов, сумевших сбежать из темницы, Парламентский комитет из Англии, направленный вслед королю для наблюдения за ним, написал отчет об «Инциденте» — так назвали эту историю, — и парламент опять забурлил, и от страха, скорей всего напрасного, обратился к главнокомандующему графу Эссексу с просьбой выделить для него охрану.

Плел ли король заговор и в Ирландии — точно не известно, но вполне возможно, что и он и королева мутили там воду, сохраняя какие-то отчаянные надежды склонить на свою сторону ирландский народ, подбив его на мятеж. Так оно или нет, но ирландцы взбунтовались отчаянно и буйно и при попустительстве своих священников творили такие невообразимые жестокости в отношении многих англичан, не разбирая ни их пола, ни возраста, что лишь клятвы очевидцев заставляют этому верить. Неизвестно, сто или двести тысяч протестантов полегло от этого бунта, очевидно только, что был он едва ли не самым беспощадным и варварским среди всех, что поднимали дикари.

Король прибыл домой из Шотландии полный решимости вступить в великую драку за утраченную власть. Он поверил, что благодаря дарам и благам, которыми он осыпал Шотландию, она встанет на его сторону, к тому же лорд-мэр Лондона дал в его честь восхитительный обед, и ему показалось, будто англичане снова стали к нему благосклонней. Однако лорд-мэр — еще не народ, и король быстро понял, как он ошибся.

Пускай не так быстро, но многие в парламенте встали возражать против знаменитого документа, написанного Пимом, Хэмденом и другими, получившего название «Ремонстрация»: там были перечислены все незаконные деяния короля, но из вежливости вина за них полностью возлагалась на его дурных советчиков. Тем не менее, получив эту бумагу, король счел, что у него пока еще достаточно власти, чтобы уволить коменданта Тауэра Бэлфора и поставить на его место одного человека с очень дурной репутацией. Палата общин тут же высказалась против, и король отказался от этого назначения. Между тем, народ все громче роптал на епископов, а дряхлого архиепископа Йоркского чуть не убили по дороге в палату лордов, — толпа набросилась на него и сбила с ног за то, что он сдуру одернул крикуна-мальчишку, вопившего: «Долой епископов!» Тогда, собрав всех оказавшихся в городе епископов, архиепископ предложил им подписать декларацию, в которой говорилось, что их присутствие в парламенте связано с угрозой жизни, а раз они не могут долее исполнять свой долг, то вынуждены считать незаконным все происходящее там в их отсутствие. Епископы попросили короля передать их послание палате лордов, и он послушался. Тогда палата общин, объявив изменниками всю эту компанию епископов, отправила их в Тауэр.

Но король не извлек урока и из этой истории, пошел на поводу у одной умеренной парламентской партии, не согласной с такими крайностями, и третьего января 1642 года совершил поступок, опрометчивей которого не совершал ни один смертный ни до, ни после него.

Действуя по собственному разумению, без советчиков, король направил в палату лордов генерального прокурора с обвинением в измене самых видных и ненавистных ему лидеров парламента: лорда Кимболтона, сэра Артура Хейзелрига, Денцила Холлиса, Джона Пима (прозванного благодаря своему влиянию и внушительному виду Королем Пимом), Джона Хэмдена и Уильяма Строда. Король приказал опечатать бумаги этих людей у них дома. Одновременно он послал своего представителя в палату общин с требованием немедленной выдачи пятерых ее членов. Палата ответила, что это будет сделано лишь после предъявленного по закону обвинения, и разошлась на перерыв.

Назавтра палата общин оповестила лорда-мэра о том, что король покушается на ее привилегии, и значит, все остальные тоже в опасности. И тогда пятеро членов палаты скрываются, и король сам является на заседание в сопровождении стражи и двух-трех сотен дворян и солдат, многие из которых вооружены. Оставив их за дверью, он с племянником входит в палату, снимает шляпу и направляется к креслу спикера. Спикер поднимается, король стоит напротив него, спокойно оглядывается по сторонам и говорит, что пришел за теми пятерыми. Все молчат, и он выкликает имя Джона Пима. Все молчат, и он выкликает имя Денцила Холлиса. Все молчат, и тогда он спрашивает у спикера палаты, где эти пять человек. Спикер, преклонив колени, благородно отвечает, что он слуга этой палаты, и потому глаза его видят, а уста изрекают только то, что она ему приказывает. Король, все более озадаченный, отвечает, что сам отыщет этих людей, потому что они изменники, и уходит, держа в руке шляпу, под нарастающий гул голосов.

Никакими словами не описать лихорадочной суеты, тут же начавшейся за дверями парламента. Пятерых членов палаты для безопасности спрятали на Коулмэн-стрит в Сити и охраняли всю ночь, и весь город бодрствовал с оружием в руках, точно армия. В десять утра король, струхнув, пошел в Гилдхолл, взяв с собой всего полдюжины лордов, и обратился к народу с речью в надежде, что от него не станут скрывать тех, кого он назвал изменниками. На следующий день он издал указ о выдаче пятерки, но парламент и ухом не повел: он стал готовиться к их торжественному возвращению в Вестминстер, ожидавшемуся через пять дней. Король, жалея о своем безрассудстве, из соображений безопасности покинул дворец в Уайтхолле и перебрался с женой и детьми в Хэмптон-Корт.

А одиннадцатого мая пятерых членов парламента доставили в Вестминстер с большими почестями и с триумфом. Везли их по воде. Лодок спустили столько, что реки под ними было не видно, и пятерых героев сопровождали барки, битком набитые людьми, готовыми палить из больших пушек и защищать их любой ценой. Шагавшие вдоль берега организованные отряды лондонцев под командованием Скиппона были, в свою очередь, готовы по первому зову броситься на помощь маленькой флотилии. За отрядами валила толпа, без устали понося епископов и папистов и презрительно скандируя у Уайтхолла: «Куда делся король?» И вот, под этот неописуемый гвалт, не умолкавший за стенами парламента, в неописуемой тишине внутри них, мистер Пим встал и поведал палате о том, какой теплый прием оказал им город. Потом палата пригласила шерифов, поблагодарила и попросила отряды Скиппона охранять ее каждый день. Четыре тысячи всадников, прибывших из Бекингемшира, также были готовы встать на защиту парламента. Они привезли обращение к королю, где выражали недовольство обидами, нанесенными мистеру Хэмдену, уроженцу их графства, пользовавшемуся там любовью и уважением.

Во время переезда в Хэмптон-Корт дворяне и солдаты из сторонников короля проводили его до Кингстона-на-Темзе, а на следующий день лорд Дигби, прибыв к ним в королевской карете, запряженной шестеркой лошадей, передал, что король принимает их предложение взять его под защиту. Но это означает идти войной против королевства, решил парламент, и лорд Дигби сбежал за границу. Парламент срочно собрался, чтобы взять на себя командование вооруженными силами страны, упредив попытки короля настроить их против него. Король уже посылал тайком графа Ньюкасла в Гулль, — там находился важный пороховой и оружейный склад, который он хотел взять под охрану. В те времена в каждом графстве в распоряжении отрядов местной милиции имелись собственные пороховые и оружейные склады, и вот теперь парламент принял билль, дававший ему право (принадлежавшее до тех пор королю) назначать лордов-лейтенантов, командующих этими отрядами, а также передавать все форты, крепости и гарнизоны королевства комендантам по своему усмотрению. Кроме того, был принят закон, лишавший епископов права голоса. Этот закон король утвердил, однако право назначать лордов-лейтенантов захотел оставить за собой, хотя и дал согласие принимать в расчет людей, предложенных парламентом. Граф Пемброк спросил, не пойдет ли он временно на уступки, король ответил: «Боже упаси, ни на минуту!», и тут между ним и парламентом вспыхнула война.

Младшая дочь короля обручилась с принцем Оранским. Королева, якобы сопровождавшая ее в страну будущего супруга, благополучно добралась до Голландии и там должна была заложить драгоценности короны и на вырученные деньги завербовать солдат для короля. Лорд Адмиралтейства был болен, и палата общин назначила вместо него на год графа Уорика. Король назвал другого дворянина, палата гнула свое, и граф Уорик стал лордом Адмиралтейства без согласия короля. Парламент отправил в Гулль приказ, предписывавший перевезти оружейный склад в Лондон, но король отправился туда сам, чтобы захватить склад. Горожане не впустили его в город, а комендант не впустил его в замок. Парламент решил, что все законы, одобренные обеими палатами, но не утвержденные королем, будут называться ордонансами и иметь ту же силу, что и утвержденные им. Король был против и велел всем не подчиняться этим ордонансам. Он вместе с большинством членов палаты пэров и многими из палаты общин обосновался в Йорке. Канцлер отвез ему Большую печать, но парламент изготовил новую Большую печать. Королева нагрузила корабль оружием и боеприпасами, а король выпустил денежный заем в интересах государства. Парламент снарядил двадцать пеших полков и двадцать пять конных, и народ охотно помогал ему деньгами, нес серебряную посуду, драгоценные камни и украшения, а замужние женщины не жалели даже обручальных колец. Те из членов парламента, кто мог снарядить отряд или полк в родных краях, одевали его соответственно своему вкусу, в свои цвета, и брали на себя командование. Оливер Кромвель первым среди всех снарядил конный отряд, всецело ему преданный и вооруженный до зубов, и, наверное, в целом свете не было солдат лучше, чем у него.

Знаменитый этот парламент нарушал порой прежний закон и порядок, подстрекал людей на мятеж и поощрял его, деспотично бросал в темницу тех, кто возражал популярным лидерам. Но повторю еще раз, вы всегда должны помнить о двенадцати годах королевского произвола, которые этому предшествовали, и если бы не было этих двенадцати лет, то такие времена не только не могли и не должны были наступить, но никогда бы не наступили.

Дата добавления: 2015-09-03