Прошлое. 7 ноября 1997 года

7 ноября 1997 года

Эмили вытерлась полотенцем и закрутила его вокруг головы. Когда она распахнула дверь ванной, внутрь ворвался холодный воздух из коридора. Она вздрогнула, старательно отводя взгляд от своего плоского живота, когда проходила мимо зеркала.

Она была одна дома, поэтому прошла в свою спальню голой. Она застелила постель и завернула подушку в куртку Криса, в ту, от которой исходил его запах. Но свои вещи она так и оставила валяться на полу, чтобы ее родители обнаружили что‑то знакомое, когда вернутся домой.

Она села за письменный стол, прикрыв плечи полотенцем. Тут лежали приглашения из нескольких художественных школ – из Род‑Айлендской школы дизайна и из Сорбонны, прямо сверху. Чистый блокнот, в котором она делала домашние задания.

Может, оставить записку?

Она взяла карандаш и прижала грифель к бумаге настолько сильно, что остался след. Что сказать людям, подарившим тебе жизнь, когда ты по собственной воле собираешься от этого подарка отказаться? Вздохнув, Эмили отбросила карандаш. Ничего. Нечего сказать, потому что они станут читать между строк, искать причину твоего ухода и винить во всем только себя.

Потом она полезла в ночной столик за маленькой книжечкой в тканевом переплете и отнесла ее в шкаф. Там, за горой обувных коробок, была дыра, которую несколько лет назад прогрызли белки и куда они с Крисом, когда были маленькими, прятали сокровища.

Она пошарила внутри и обнаружила сложенный лист бумаги. Записка, написанная лимонным соком, невидимые чернила, которые можно разглядеть, только подержав послание над пламенем свечи. Им с Крисом было лет по десять. Они посылали записки в консервной банке по веревке, которую протянули между окнами своих спален, пока она не запуталась в ветвях. Эмили провела пальцем по рваному краю и улыбнулась. «Я иду тебя спасать», – написал Крис. Если она не ошибается, тогда она сидела дома наказанная. Крис приставил к стене подпорку для роз, намереваясь пролезть в окно ванной и освободить ее из заточения, но упал и сломал руку.

Она смяла записку в кулаке. Вот так! Уже не первый раз он спасает ей жизнь, отпуская на свободу.

Эмили заплела «колосок» и легла на кровать. Так она и лежала – голая, с запиской, зажатой в кулаке, – пока не услышала, что по соседству Крис заводит машину.

Когда Крису исполнилось пятнадцать лет, мир переменился. Время стало лететь слишком быстро и одновременно тянуться слишком медленно. Казалось, что никто не понимает, о чем он говорит. И временами у него покалывало в конечностях, а тело приходило в возбуждение. Он вспомнил летний вечер, когда они с Эмили лежали на плоту. Он тогда заснул, не дослушав ее, а проснулся, когда солнце уже висело ниже и припекало слабее. Эмили продолжала болтать. Ничего как будто не изменилось. И в то же время изменилось все.

Сейчас то же самое. Эмили, каждую черточку которой он мог восстановить с закрытыми глазами, неожиданно изменилась до неузнаваемости. Он хотел дать ей время подумать о том, насколько безумна эта идея, но это же время играло против него: кошмар нарастал, как снежный ком, огромный и неповоротливый, и Крис уже не мог стоять у него на пути. Он хотел сохранить ей жизнь – поэтому сделал вид, что поможет ей умереть. С одной стороны, он чувствовал собственную беспомощность в мире, слишком огромном, чтобы он смог его изменить. С другой стороны, его мир сузился до размеров игольного ушка, где осталось место только для него, Эмили и их уговора. Нерешительность его парализовала – со свойственным подросткам максимализмом он верил, что сможет сам справиться с такой неразрешимой задачей, как эта, но в то же время ему хотелось рассказать правду маме на ушко, чтобы она, так сказать, развела тучи руками.

Его руки так сильно дрожали, что порой приходилось на них сесть. Бывали моменты, когда казалось, что он сходит с ума. Он относился к этой проблеме как к очередному соревнованию, которое должен выиграть, тем не менее напоминал себе, что еще никто не умер в конце заплыва.

Он замечал, насколько быстро стало бежать время с тех пор, как Эмили рассказала ему правду. Жаль, что оно не мчится еще быстрее: поскорее бы он вырос, и, как у остальных взрослых, эти дни юности оставили бы лишь смутные воспоминания.

Почему ему кажется, что земля уходит из‑под ног, когда он всего лишь пытается медленно ехать по безопасной территории?

Она села на место пассажира – такое до боли знакомое движение, что Крису пришлось закрыть глаза.

– Привет, – как обычно, сказала она.

Крис отъехал от ее дома с таким чувством, словно кто‑то изменил сценарий пьесы, в которой у него была роль, забыв предупредить его об этом.

Не успели они повернуть на Лесную ложбину, как Эмили попросила остановить машину.

– Я хочу на него посмотреть, – сказала она.

В ее голосе слышалось возбуждение, глаза – теперь, когда он их видел, – лихорадочно блестели. Как будто у нее был жар. А может, и в самом деле к ее крови примешалось что‑то еще?

Он полез в карман куртки и вытащил завернутый в замшу пистолет. Эмили протянула руку, не решаясь прикоснуться к нему. Потом провела указательным пальцем по дулу.

– Спасибо, – прошептала она. В ее голосе слышалось облегчение. – А пуля? – внезапно вспомнила она. – Ты не забыл пулю?

Крис похлопал себя по карману.

Эмили взглянула на руку, которой он прикасался к сердцу, потом ему в глаза.

– Хочешь что‑то сказать?

– Нет, – ответил Крис. – Не хочу.

Это Эмили предложила поехать на карусель. Отчасти потому, что знала – в это время года там никого не будет, отчасти потому, что пыталась забрать с собой все самые лучшие воспоминания о мире, который собиралась покинуть. А вдруг воспоминания можно носить в кармане, а потом доставать, намечая свой маршрут в загробном мире?

Ей всегда нравилась карусель. За последние два года, когда Крис летом тут подрабатывал, она частенько ждала его после работы. Они дали имена лошадкам: Тюльпан и Лерой, Сейди и Звездный Свет, Норовистый. Иногда она приходила сюда днем и помогала Крису усаживать тяжелых малышей в резные седла, иногда приезжала на закате, чтобы помочь ему прибрать. Эти минуты она любила больше всего. Было что‑то необъяснимо прекрасное в том, как останавливалась эта махина, как медленно, поскрипывая, двигаются по кругу лошадки и шумит мотор.

Страха она не чувствовала. Теперь, когда она нашла выход, даже мысль о смерти больше не пугала. Она просто хотела, чтобы все закончилось, пока близкие ей люди не начали страдать так же сильно, как страдала она.

Она взглянула на Криса, на серебристую коробочку, в которой находится механизм, приводящий карусель в движение.

– У тебя остались ключи? – спросила она.

Ветер хлестнул ее волосами по щеке. Она сложила руки на груди, пытаясь согреться.

– Да, – ответил Крис. – Хочешь покататься?

– Пожалуйста.

Она забралась на карусель, провела рукой по носам деревянных лошадок. Выбрала одну, с кличкой Делайла, – белую лошадку с серебристой гривой и приклеенными к уздечке «рубинами» и «изумрудами». Крис стоял у серебристого щитка, подняв руку к красной кнопке, которая запускала механизм. Эмили почувствовала, как под ней, громыхнув, стала оживать карусель, как засвистела лента Каллиопы, когда карусель стала набирать скорость. Она тряхнула потрескавшимися кожаными поводьями, подгоняя лошадь, и закрыла глаза.

Вспомнила себя и Криса, как они еще маленькими стоят рядом на большом валуне на заднем дворе, держатся за руки, а потом прыгают вместе на высокую кучу опавших листьев. Вспомнила драгоценные полутона кленов и дубов. Вспомнила, как рвануло вниз руку, которую сжимал Крис, когда сила притяжения потянула их к земле. Но больше всего запоминалась та секунда, когда им обоим показалось, что они умеют летать.

Крис стоял и смотрел на Эмили. Она отбросила голову назад, от ветра у нее порозовели щеки. Из глаз текли слезы, но она улыбалась.

«Вот оно», – понял Крис. Или он даст Эмили то, что она жаждет больше всего, или сделает так, как хочет он сам. Впервые, насколько он помнил, их желания не совпадали.

Разве он может стоять рядом и смотреть, как она умирает? Но опять‑таки, разве он сможет остановить ее, если она так сильно к этому стремится?

Эмили ему доверилась, а он собирается ее предать. И когда в следующий раз она повторит попытку – он был уверен, что следующий раз обязательно наступит, – он узнает о случившемся как о свершившемся факте. Как и все остальные.

Он почувствовал, как на затылке зашевелились волосы. Неужели он в самом деле считает себя героем?

Он попытался отогнать посторонние мысли, как делал это перед соревнованиями, чтобы думать только об одном: самом прямом и быстром пути отсюда туда. Но сейчас это оказалось нелегко. Верного пути не было. Не было никакой гарантии, что они оба добьются своего, не окажутся на том свете.

Вздрогнув, он сосредоточился на длинной белой шее Эмили, на пульсирующей ямочке. Он не сводил с нее глаз, пока она не исчезла из поля зрения в дальнем конце карусели. А потом, затаив дыхание, ждал, пока она вновь вернется к нему.

Они сидели на скамейке, от бесчисленных покрасок слой на ней был толстым и пузырчатым. Между ног у Криса стояла бутылка виски. Он почувствовал, как рядом дрожит Эмили, и предпочел думать, что она просто замерзла. Нагнувшись, он застегнул ее куртку на все пуговицы.

– Ты же не хочешь заболеть, – попенял он, а потом, задумавшись над сказанным, почувствовал тошноту. – Я люблю тебя, – прошептал он и в это мгновение понял, как поступит.

Когда любишь человека, ставишь его интересы выше собственных.

И неважно, насколько непостижимы эти интересы; неважно, насколько сумасбродны; неважно, что ты чувствуешь, будто сам себя режешь на кусочки.

Он не заметил, что плачет (отчасти из‑за шока, отчасти смирившись с неизбежным), пока не почувствовал солоноватый вкус своих слез на губах Эмили. Так не должно было случиться! Господи, как он может оказаться героем, если спасение Эмили только усугубит ее страдания? Эмили поглаживала его по спине, пытаясь успокоить, а он задавался вопросом: «Кто здесь ради кого?»

Внезапно он испытал потребность быть в ней и с поспешностью, удивившей его самого, принялся расстегивать ей джинсы и стаскивать их. Эмили обхватила его ногами, когда он вошел в нее.

«Возьми меня с собой», – подумал он.

Эмили поправила одежду, щеки ее пылали. Крис все не мог остановиться и продолжал извиняться за то, что не надел презерватив, как будто за это она навечно затаит на него обиду.

– Это уже неважно, – сказала она, заправляя рубашку, а сама подумала: «Если бы ты только знал!»

Он сидел в метре от нее, сложив руки на коленях. Его джинсы все еще были расстегнуты, а в воздухе витал запах секса. Он стал неестественно спокоен.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал… потом? – спросил он.

Об этом они еще не говорили. Если честно, до этой минуты Эмили не была полностью уверена, что Крис не выкинет какой‑нибудь совершенно дурацкий фортель: например, не выбросит пули в кусты, когда станет заряжать пистолет, или не выбьет в последнюю минуту пистолет у нее из рук.

– Не знаю, – ответила она.

Эмили действительно не знала: в мыслях она никогда не заходила так далеко. Строила планы, все организовала, даже обдумала выстрел, но сам факт смерти она себе не представляла.

– Поступай, как знаешь, – сказала она.

Крис провел большим пальцем, который внезапно показался чужим, по узору на деревянном полу карусели.

– Уже время? – сухо спросил он.

– Еще нет, – прошептала она.

Получив отсрочку приговора, Крис застегнул джинсы и посадил ее к себе на колени. Заключил ее в объятия. Она прижалась к нему и подумала: «Прости меня».

Когда он щелкнул, открывая барабан револьвера, руки дрожали. Кольт был шестизарядным. После выстрела гильза оставалась в барабане. Он объяснял все эти детали Эмили, пока рылся в кармане рубашки, как будто подробный рассказ об устройстве пистолета сделает выстрел легче.

– Две пули? – удивилась Эмили.

Крис пожал плечами.

– На всякий случай, – ответил он, надеясь, что она попросит дать объяснение тому, чего он и сам пока понять не мог.

На случай, если одной пули будет мало? На случай если, увидев Эмили мертвой, он не захочет жить?

Потом кольт оказался между ними – живое существо. Эмили взяла его. От тяжести пистолета ее рука дрогнула.

Крис так много хотел сказать! Он хотел попросить, чтобы она открыла ему свою ужасную тайну, хотел умолять ее остановиться. Хотел сказать, что все еще можно изменить, хотя чувствовал, что дело зашло уже слишком далеко, и не верил своим словам. Поэтому просто прижался губами к ее губам, крепко, словно клеймя, но с его губ сорвался всхлип, и он отстранился, не закончив поцелуй, согнулся пополам, словно от удара.

– Я иду на это, потому что люблю тебя, – прошептал он.

Бледное, застывшее лицо Эмили было залито слезами.

– Я иду на это, потому что тоже тебя люблю. – Она схватила его за руку. – Я хочу, чтобы ты меня обнял.

Крис заключил ее в объятия, ее подбородок лег ему на правое плечо. В памяти запечатлелись тяжесть ее тела и биение жизни в нем…

Потом он чуть отстранился, чтобы Эмили смогла прижать пистолет к голове.

Дата добавления: 2015-09-03