Часть V 1 страница

ФРЭНСИ

Глава 39

1937

Среда, 4 октября

Лизандра Цин выбралась из кровати, когда часы показывали ровно шесть тридцать утра. Хотя только вчера прах Мандарина был развеян над водами залива Сан-Франциско, и она не переставала скорбеть о дедушке, Лизандра в силу характера не могла себе позволить упустить хотя бы минуту начинающегося дня. Она просыпалась каждый день с ощущением счастья, и судьба обычно ее не подводила, одаряя всевозможными радостями – будь то пятерка по математике, или ночь, проведенная в семье ее подруги Дороти, или просто кусок любимого шоколадного торта, который она получала после ужина. Лизандра от души наслаждалась жизнью и не могла себе представить, что ее можно чем-нибудь омрачить.

Оттого-то смерть дедушки стала для нее сильнейшим ударом. Лаи Цин и Лизандра были чрезвычайно близки, и ей в голову не приходило, что близкие и любимые ею люди могут когда-нибудь умереть.

Но сегодня с утра начался новый день. Ярко светило солнце, и она вновь почувствовала прилив сил и оптимизма. Забежав в ванную комнату, она быстро вымыла лицо и причесала светлые волосы, затем, решив поэкспериментировать, попыталась заплести себе косичку на китайский манер и критически взглянула на свое отражение в зеркале. Увы, лицо осталось тем же, что и всегда: щеки круглые и глаза тоже круглые – в мать. Вздохнув, Лизандра сказала себе, что вряд ли превратится за одну ночь в зрелую красавицу. Со стуком захлопнув дверь и насвистывая, она вприпрыжку побежала по просторному коридору в комнату матери.

Она постучала в дверь, ожидая привычного: «Входи, деточка». С самого нежного возраста, едва научившись ходить, Лизандра, едва проснувшись, убегала от китайской няньки и мчалась в комнату Фрэнси. Там она забиралась к ней в кровать, и они вместе пили чай, заедая его тостами. Фрэнси обходилась тостами с маслом, но Лизандра обыкновенно накладывала сверху половинки консервированных персиков, которые искусно готовила Хэтти и присылала целыми ящиками с ранчо. Потом Фрэнси с Лизандрой, взявшись за руки, шли в отель «Фаирмонт», поплавать в бассейне. Они совершали этот ритуал каждый день, и Фрэнси считала, что бассейн – единственное преимущество «Фаирмонта» перед отелем «Эйсгарт Армз», но Лизандра предпочитала коктейль-бар, декорированный полированным металлом и отделанный зелеными панелями, в гостинице у тети Энни.

Сегодня, однако, ответа из спальни не последовало, и Лизандра была вынуждена войти без приглашения. Тревога ее еще более возросла, когда она увидела, что огромная кровать Фрэнси не разобрана, а синие шитые шторы ещё не поднимали. В спальне матери горела лампа, несмотря на яркое солнечное утро, и небольшой портрет девочки на мольберте, стоявший на ночном столике у кровати, сиял в электрическом свете тусклой позолотой. Лизандра огляделась и снова, позвала мать, но та не отвечала. Тогда она отправилась по комнатам матери с инспекционной проверкой, заходя попеременно то в гардеробную, где в многочисленных шкафах висели платья самых разных фасонов и цветов, то в ванную, заставленную баночками и коробочками с пудрой, лосьонами и кремами. Но Фрэнси нигде не было, и девочка почувствовала страх – вчера она потеряла любимого дедушку, а вот сегодня куда-то делась мама.

Лизандра вышла из материнских апартаментов в галерею и направилась по ней на половину Мандарина. Потоптавшись у двери, она, наконец, решилась и вошла.

Покои Лаи Цина были декорированы и обставлены в китайском духе, и Фрэнси, которая научилась отлично разбираться в этих делах, лично проследила за их отделкой и украшением. Первая комната – кабинет. Стены и потолок здесь были окрашены в алый цвет и покрыты лаком. Две стены от потолка до пола занимали стеллажи с тяжелыми, переплетенными в кожу конторскими книгами, а у стены, которая находилась ближе к двери, располагался небольшой алтарь из резного черного дерева. На подоконнике стояли горшки с любимыми Мандарином белыми азалиями, а в центре стола красовался кованый железный светильник филигранной работы. Сам же стол был окружен стульями из полированного скользкого дерева с деревянными квадратными спинками, про которые Лизандра Постоянно жаловалась деду, что они не очень удобные.

Лизандра добежала до спальни и заглянула туда, но сверкающая белая комната выглядела пусто и торжественно. В ней стояла низкая китайская кровать со стеганым матрасом, а в камине находилась маленькая китайская жаровня из железа – непременная принадлежность всякого китайского дома. Высокие окна были затянуты плотной рисовой бумагой. Никаких других предметов и украшений в комнате не было.

Девочка побежала назад по галерее, затем спустилась вниз и помчалась через холл, скользя ногами по натертому воском паркету. Распахнув дверь, она ворвалась в гостиную Фрэнси и перевела дух, увидев, что мама спит, свернувшись клубочком в глубоком кресле.

– Ах, – воскликнула Лизандра с облегчением, – наконец-то я тебя нашла.

Фрэнси открыла глаза и с недоумением посмотрела на дочь. Потом обвела затуманенным от сна взором свою маленькую гостиную, заметила потухшие дрова в камине, горящую лампу, забытую на столе, задернутые шторы. Казалось, она впервые за долгое время видит все это, будто вернулась из длительного путешествия. Фрэнси устало помотала головой, освобождаясь от ночных кошмаров. Она вспомнила, что заснула прямо в гостиной, даже не выключив свет, но сны, которые она видела – печальные и иногда страшные, – настолько измучили ее, что она проснулась разбитой и совершенно не отдохнувшей.

– Уже давно пробило шесть, – сообщила ей Лизандра, – а ты все еще спишь и даже не переоделась. Ты что, даже и в спальню не заходила?

Фрэнси обняла дочь и прижала ее к себе. Лизандра все еще оставалась сущим ребенком, особенно когда заплетала себе китайские косички и надевала свитер наизнанку, как, например, сейчас. Девочка постоянно куда-то спешила, и у нее редко хватало терпения привести себя в порядок и одеться как следует.

– А ты зубы чистила? – механически, как всегда она делала утром, спросила Фрэнси дочь, и та сокрушенно покачала головой.

– Я забыла. Я обязательно почищу их после завтрака. – Она кинулась к Фрэнси и по-дружески толкнула ее в бок. – Я не могла найти тебя. Я подумала, что ты, может быть, уехала вместе с дедушкой – далеко-далеко.

Фрэнси похлопала ее по спине.

– Прежде чем уехать, я обязательно тебе об этом скажу. А знаешь, у меня возникла прекрасная мысль. Почему бы нам с тобой не съездить на ранчо? Сегодня ночью я увидела ранчо во сне. Я уже давно мечтала о том, чтобы покататься верхом, мне хотелось поработать на виноградниках и испечь лепешки собственными руками. Мне кажется, что мы можем позволить себе маленький праздник, к тому же Куки и Мауси будут ужасно рады нашему приезду. Если мы выедем прямо сейчас, то часа через два будем на месте.

Лизандра вся засветилась от радости, представив себе своих друзей – собаку, кошку и маленького пони. Она захлопала в ладоши и затанцевала по комнате.

– Я знала, знала, что сегодня произойдет что-то замечательное! – счастливо кричала она.

Наблюдая за радостью девочки, Фрэнси и сама заулыбалась. Лизандра еще совсем ребенок, оттого ее легко сделать счастливой. Но затем она подумала с волнением о будущем дочери – кто знает, что может произойти, когда Лизандра вырастет и осознает, что ее зовут Лизандра Лаи Цин и она является наследницей огромного состояния – целой империи с тысячами рабочих и служащих и многомиллионным счетом в банках. Фрэнси вздохнула – подобную перемену в жизни пережить будет нелегко. Тем более что Лизандра была крайне непоседливой и от души наслаждалась жизнью. Фрэнси, как ни старалась, не могла представить дочь в кресле председателя совета директоров. Однако выбор Мандарина пал именно на Лизандру, а он никогда не ошибался в главном.

Ранчо Де Сото ныне разительно отличалось от того маленького полуразрушенного домика, каким оно было во времена юности Франчески Хэррисон. Старый деревянный дом починили и расширили за счет пристройки двух новых крыльев, которые образовали почти полностью закрытый двор. Неподалеку построили три больших хранилища и красивое, в мавританском стиле, здание винодельни. За ними находились общежития сезонных рабочих и рабочая столовая. Справа от дома расположились новые конюшни, а на небольшом удалении от них – чистенькие, аккуратные коттеджи, где жил со своей женой Зокко, получивший пост управляющего имением, и домоправительница Хэтти. Зокко уже перевалило за семьдесят, и он был такой же коричневый и заскорузлый, как старый дуб. Его дети давно выросли и обзавелись собственными семьями, но он все еще работал от зари до зари, задавая жару нерадивым работникам. Каждый день он по периметру объезжал территорию усадьбы, собственноручно менял подгнившие жерди в заборе и иногда, не успев до ночи вернуться домой, ночевал в чистом поле под открытым небом, как, бывало, делал, когда был молод и силен. Его изуродованные артритом руки по-прежнему крепко сжимали поводья. Жена Зокко, Эсмеральда, готовила еду для работников, трудившихся на винодельне, а в сезон урожая кормила обедом и сезонных рабочих-эмигрантов, большинство из которых составляли мексиканцы.

Хэтти Джереми, кухарка и домоправительница Фрэнси, была большая и красивая негритянка с кожей цвета черного винограда. Энергичная и трудолюбивая, она вечно была занята работой по дому или на кухне, глаза ее при этом смотрели на мир прямо и уверенно – всякий, едва взглянув на нее, мог вполне справедливо утверждать, что женщина она серьезная, но, приглядевшись внимательно и заметив лукавую улыбку, изредка появлявшуюся на ее полных, вишневого цвета губах, имел возможность изменить свое мнение и решить, что она не прочь позубоскалить и повеселиться.

Она-то и поджидала Фрэнси с дочерью, стоя на пороге дома и глядя на приближавшийся автомобиль.

– Наконец-то вы добрались сюда, – приветствовала она хозяйку, сложив руки на монументальной груди. – А я уж думала, что вы про нас и вовсе забыли.

Лизандра выпрыгнула из автомобиля, едва он остановился, и бросилась вверх по ступенькам прямо в широкие объятия Хэтти, за что получила от нее нежный поцелуй.

– Знаешь что, – радостно выпалила девочка, высвобождаясь из рук дородной кухарки, – мама разрешила мне не ходить в школу целых три недели!

– Неужели правда? – только и успела крикнуть Хэтти ей вслед, поскольку Лизандра столь же резво сбежала по ступеням вниз и уже мчалась по направлению к конюшням. – Тогда, юная леди, – прокричала Хэтти ей вдогонку, – ты как раз успела вовремя, чтобы помочь нам убирать виноград и научиться кое-что делать по дому!

Затем она взглянула на Фрэнси и без слов поняла, что стряслось в Сан-Франциско.

– Мне искренне жаль, мисс Фрэнси, что вам пришлось это пережить, – проговорила она, и слезы заструились по ее полным щекам. – Этого следовало ждать, но от того, что вы знаете о скорой смерти близкого вам человека, перенести ее не легче. Я никогда не была прежде знакома с китайцами, но Мандарин всегда вызывал у меня чувство огромного уважения и восхищения. – Она вытерла фартуком слезы и добавила: – И еще, я любила его ко всему прочему, потому что в жизни не встречала более доброго и почтенного человека, чем он. – Она обняла Фрэнси за плечи, притянула к себе поближе и прошептала: – Дело не в том, что на свете нет больше почтенных людей, кроме Мандарина. Просто те мужчины, которые попадались мне, все до одного оказались мелкой швалью.

Фрэнси не удержалась от улыбки.

– Иногда я тоже так думаю, Хэтти, – согласилась она. Дело в том, что Хэтти, устроившись работать на ранчо, через некоторое время исчезла и вернулась только через год с новорожденным ребенком на руках. С тех пор она смотрела на мужчин довольно скептически и в отношении них иллюзий не строила.

– Я поступила дурно, мисс Фрэнси, – сказала она тогда прямо. – Теперь я похожа на вас – у меня есть ребенок, но нет мужа. Мне хотелось бы получить ту работу, которую я исполняла раньше, если это, конечно, возможно. Обещаю вам, что мой ребенок не доставит вам хлопот. Он будет вести себя тихо, как мышка.

Лаи Цин оказался рядом и выслушал исповедь негритянки вместе с Фрэнси. Потом он сказал Хэтти, что дети – это не беспокойство, а благословление, и велел построить для нее отдельный коттедж, где бы она могла спокойно воспитывать свое дитя. Мальчик со временем закончил местную начальную школу, затем школу высшей ступени, а теперь сын Хэтти – а звали его Джефферсон, в память о президенте Томасе Джефферсоне, – был первокурсником Калифорнийского университета Беркли. Он хотел избрать своей будущей специальностью медицину, и Хэтти восторженно твердила, что в их семье он первый из всех закончил школу высшей ступени, не говоря уже о колледже. Большинство родственников Хэтти не умели даже читать и писать, и вот теперь ее сын учился в университете и собирался стать врачом. И по этой причине она была готова на все ради Фрэнси и Мандарина. Чего бы они от нее ни потребовали.

– Мисс Энни звонила около часа назад, – сообщила она хозяйке, как только они вошли в дом. Их с чемоданами в руках сопровождал мальчик-слуга Фонг Джо и китайская нянька Лизандры Ао Синг в черной курточке и брючках. Она несла спальный матрас, стеганое одеяло, свой личный чайник и ароматические палочки. Китаянка имела обыкновение зажигать их во славу бога кухни, изображение которого она прикрепляла к печи, хотя Хэтти и ворчала на нее за это.

– Мисс Энни сказала, что вы не сообщили ей о своем отъезде, но она догадалась об этом сама и просила вас перезвонить ей, как только вы приедете.

Маленькая рыжая кошечка Мауси лежала в холле, греясь на солнце, которое попадало на нее из окна, и лениво завиляла хвостом, приветствуя Фрэнси, когда та проходила мимо. Из кухни доносился аппетитный запах.

– На обед мы готовим то, что больше всего любит Лизандра, – кивнула Хэтти в сторону кухонной двери, – запеченную в тесте фасоль, жареного цыпленка и шоколадный торт.

Фрэнси засмеялась и прошла в глубь дома. Она вернулась на ранчо и уже по этой причине чувствовала себя куда лучше, чем в Сан-Франциско. Дверь в ее комнату была гостеприимно открыта, окна – широко распахнуты. Здесь пахло лавандой, полированным деревом и было много тепла, солнца и свежего воздуха. Старенький гардероб, стоявший в углу, хранил в своем пузатом чреве комплект одежды, которую Фрэнси носила, когда приезжала сюда: бриджи для верховой езды, фланелевые ковбойки, несколько теплых свитеров, теплую ковбойскую куртку из толстого сукна и длинные широкие одежды из шелка в китайском стиле, которые она надевала летними вечерами.

Кроме гардероба, обстановку составляли сосновый туалетный столик, удобный старинный стул, а на полу лежал выцветший синий ковер. Старинная кровать из резного дуба, на которой еще спала в свое время мать Фрэнси, была старательно реставрирована усилиями жены Зокко двадцать пять лет назад. Когда-то эта комната принадлежала ее матери, здесь родились ее сын и дочь, поэтому всякий раз возвращаясь на ранчо и приходя сюда, Фрэнси отдавалась во власть воспоминаний. Некоторые из них были прекрасны, некоторые – ужасны. Но именно из таких воспоминаний складывалась ее жизнь.

После вечера у Гарри Бак проснулся поздно и с раздражением посмотрел на часы. Было уже десять тридцать, а он едва ли спал более четырех часов. Всю ночь он вертелся, крутился на постели, поминутно смотрел на часы и только где-то после пяти задремал. Он думал о Фрэнси, которую не видел уже семь лет. Но вчера, проезжая мимо ее дома, он заметил свет в окнах, к тому же газеты взахлеб сообщали о смерти Мандарина. Бак знал, как она относилась к нему, и представлял себе, что теперь она сидит у окна, одинокая и всеми забытая. Эта мысль и не давала ему покоя.

Итак, прошло семь долгих лет с момента их последней встречи. Фрэнси все это время вела очень скрытую, уединенную жизнь, а он, наоборот, – чрезвычайно бурную и насыщенную событиями. Истина заключалась в том, что у него просто не стало своей, личной жизни. Они с Марианной продолжали изображать перед всеми счастливую пару «ради счастья детей», как сказала она ему однажды. Но дети своей холодностью и сдержанностью напоминали Брэттлов и пошли целиком в мать. Они ходили в «хорошую» школу и заводили знакомства с детьми из «порядочных семей». Они посещали «приличные» вечеринки и любили своего папу на расстоянии.

Он продолжал удивляться, с какой это стати Марианна настояла на том, чтобы они отправились на прием, который устраивал Гарри Хэррисон. «Его имя до сих пор кое-что значит среди состоятельных людей в Сан-Франциско, – так ответила она на его вопрос вчера вечером. – Он все еще может быть тебе полезен, Бак».

– Не представляю, чем мне может быть полезен Гарри, – бросил он сухо.

Марианна поправила свои безупречно уложенные локоны и сказала:

– Постарайся доверять мне, Бак. Разве я хоть когда-нибудь тебя подводила? – И она улыбнулась фамильной улыбкой Брэттлов, которая всегда так раздражала Бака.

Разбитый и утомленный бессонной ночью, Бак выбрался из постели и позвонил, вызывая прислугу. Когда вошел лакей, он потребовал, чтобы ему принесли кофе и утренние газеты, а сам направился в ванную и встал под ледяной душ. Холодная вода прогнала остатки сна и смыла утомление. Затем он докрасна растерся махровым полотенцем и, набросив на плечи шелковый халат, прошел в гостиную, где его уже поджидал кофе. Бак налил себе чашечку и принялся листать свежий номер «Экзаминер». Его взгляд сразу же натолкнулся на набранный крупным шрифтом заголовок, который гласил: «Самая богатая девочка в мире». Под заголовком были помещены фотография девчушки в цветастом летнем платьице и следующий комментарий:

«Семилетняя Лизандра Лаи Цин наследует многомиллионную финансово-торговую империю после смерти человека, которого она называла своим дедушкой, Мандарина Лаи Цина. Ее матерью является, разумеется, знаменитая Франческа Хэррисон, на которую девочка чрезвычайно похожа».

Далее еще много говорилось о Мандарине и Фрэнси и их прошлом, но Бак не стал читать продолжение. Он смотрел на фотографию Лизандры и думал о Фрэнси, о семи годах, прошедших со дня их разлуки, и знал, что в эту минуту рассматривает потрет своей дочери.

На столе остывал забытый кофе. Бак обхватил голову руками и громко застонал: «Ах, Фрэнси, Фрэнси, почему ты не сказала мне об этом? Ну почему?» Затем он начал размышлять о том, через какие трудности пришлось пройти Фрэнси, не говоря уже о скандале, который вызвало в обществе рождение незаконного ребенка. Потом мысли его переключились на Марианну, спавшую за стеной сном праведницы. Воистину нет справедливости под небом. Он поднял телефонную трубку и попросил его соединить его с Энни Эйсгарт.

Она ответила почти незамедлительно:

– Бак? Что-нибудь случилось? У тебя есть жалобы?

– Я только что просмотрел утренние газеты, – коротко сообщил он.

– Значит, и мне придется это сделать, дружок. До сих пор у меня не было свободной минуты. А что там такого особенно важного?

– Фотография семилетней Лизандры Лаи Цин.

В трубке некоторое время молчали, потом голос Энни тихо произнес:

– Понятно…

Ему казалось, что он в буквальном смысле слова слышит, как его собеседница лихорадочно размышляет. Наконец она сказала:

– Дайте мне собраться с мыслями, а минут через пять приходите в мою мансарду, и мы вместе позавтракаем.

Энни находилась на ногах с шести часов утра, она уже давно приняла ванну, оделась, совершила обход своих владений и разобрала утреннюю почту. И вот теперь она пудрила нос перед зеркалом в серебряной раме, которое принадлежало жене какого-то аристократа восемнадцатого века. Обыкновенно Энни доставляло большое удовольствие размышлять о том, что она, Энни Эйсгарт с Монтгомери-стрит, владеет такой дорогой и изящной вещью, но сейчас ее мысли заняты другим – она напряженно думала, что сказать Баку о Фрэнси и ее ребенке.

В дверь позвонили, и Энни, набрав в грудь побольше воздуха, отправилась открывать. Впустив Бака в свои апартаменты, она решила, что Вингейт, как старый портвейн, с годами становится все более привлекательным. Но она заметила, что за прошедшие годы он похудел, а его густые темные волосы слегка поредели и в них явственно проступила седина. На красивом, породистом лице можно было с легкостью различить приметы ставшего уже привычным утомления, а в спокойных карих глазах поселилась грусть.

Бак поцеловал Энни в щеку, и она шутливо сказала ему:

– Похоже на то, что хороший завтрак не повредит, Бак Вингейт. Разве ваша женушка больше вас не кормит?

Бак неопределенно пожал плечами, уселся в кресло около тяжелого стола со стеклянной крышкой и стал наблюдать, как хозяйка разливает в стаканы апельсиновый сок из большого хрустального кувшина.

– Лизандра Лаи Цин – моя дочь, не так ли? – вдруг спросил он. Энни внимательно посмотрела на него.

– Вы ставите меня в чрезвычайно неудобное положение, Бак…

– Хорошо, можете не отвечать. Я знаю, что это правда. Только прошу вас сказать мне: почему Фрэнси не хотела, чтобы я об этом узнал. Я бы стал заботиться о них, помогать… Знаете, ведь Фрэнси для меня – это все. – Он посмотрел ей в глаза и добавил тихо: – До сих пор.

Энни снова взглянула на сенатора и поняла, что перед ней глубоко несчастный человек. Она представила себе Фрэнси и Лизандру, с одной стороны, и Марианну Вингейт – с другой. Какая чаша весов перевесит? Энни была женщиной, которая предпочитала говорить все, что думает, поэтому она больше не колебалась. Она рассказала Баку о том, как Марианна пришла к Фрэнси с визитом, после которого Фрэнси решила, что не стоит портить ему карьеру и говорить о своей беременности, поскольку это могло быть воспринято как шантаж.

– Фрэнси честная женщина, – с сердцем произнесла Энни, – и не хотела вас ни к чему принуждать. – Она едва не добавила – «не то, что Марианна», но вовремя сдержалась.

– Она предоставила вам свободу, – просто сказала Энни, – без веревок и пут на ногах. Чтобы вы могли спокойно двигаться к вершинам своего политического Олимпа.

Она налила кофе и села, с сочувствием глядя на Вингейта. Она догадывалась, какие эмоции и чувства разбудила в его душе своим рассказом, и совершенно не удивилась, когда услышала:

– Мне необходимо с ней увидеться, Энни.

– Она поехала на ранчо с Лизандрой. Уехали они рано, так что, по-видимому, уже добрались до места. – Энни допила залпом кофе и поднялась. – На столе – телефон. А я пойду посмотрю, как мои служащие управляются со своими обязанностями. – У двери она обернулась и ободряюще улыбнулась Баку: – Что касается меня, то я обозвала мисс Хэррисон круглой идиоткой, когда узнала, что она изволила вас прогнать. – После этих слов Энни торопливо вышла из комнаты, оставив Бака в одиночестве.

Номер телефона ранчо Де Сото отпечатался у Бака в мозгу. Он набрал его, услышал гудок и представил себе, как Фрэнси торопится к аппарату, едва ли не бегом пересекая пространство от своей спальни до холла, где стоял телефон.

– Алло, – голос на той стороне провода был юным и певучим и принадлежал явно не Фрэнси.

– Алло, – осторожно ответил Бак. – Прошу прощения, мисс Франческа Хэррисон уже приехала?

– Да, конечно. Я сейчас ее позову…

В трубке послышался щелчок – по-видимому, ее положили на стол, и Бак услышал, как тот же певучий голос прокричал: «Мама, тебя просят к телефону», – а отдаленный голос, который он узнал бы из тысячи других, спросил: «Кто это меня спрашивает?» – «Какой-то мужчина», – ответил певучий голос. Бак понял, что он принадлежит Лизандре, его дочери, и улыбнулся. И в самом деле, ситуация получилась забавная. Его собственная дочь называла его «какой-то мужчина». Впрочем, как раз Лизандра была виновата в этом меньше всех.

– Слушаю вас, – отчетливо прозвучал в трубке голос Фрэнси.

У Бака екнуло сердце, как всегда, когда он видел ее или слышал ее голос.

– Фрэнси, это Бак, – тихо сказал он.

Фрэнси оперлась рукой о столешницу, чтобы не упасть, – неожиданно у нее закружилась голова. Мгновенно она перенеслась на семь лет назад, и вся вселенная съежилась до размеров телефонной трубки, откуда доносился любимый голос.

– Ты мог бы и не называть своего имени, – заметила она, – я бы узнала тебя и так.

– Столько времени прошло…

Фрэнси опустилась на маленький стульчик, стоявший рядом с телефонным столиком.

– Почему ты решил мне позвонить, Бак? Помнится, мы договаривались о другом…

– Это ты поставила мне условия. Не я. Я лично не имел возможности договориться с тобой о чем-либо.

Фрэнси промолчала. И Бак, воспользовавшись паузой, быстро сказал:

– Я разговаривал с Энни, и она посоветовала позвонить сюда. Я сейчас нахожусь у нее в квартире. Сегодня утром я увидел фотографию Лизандры в «Экзаминер». Я знаю, что это фотография моей дочери.

Фрэнси вздохнула:

– О Лизандре тебе сообщила Энни?

– Ей не пришлось. Я догадался сам.

– Она чудесная девочка, Бак, – сказала Фрэнси, прижимая руку к груди, чтобы успокоить разбушевавшееся сердце. – Она ничего не знает о тебе, и мне бы не хотелось, чтобы она узнала.

Бак понял, что Фрэнси не изменила своего решения, но не хотел сдаваться:

– Фрэнси, прошу тебя, не торопись с выводами. Мы должны поговорить. Пожалуйста! Нам есть что обсудить. Нам просто необходимо увидеться.

Фрэнси подумала о прошедших годах, о Лизандре, которую она любила больше жизни, о том, что по-прежнему любит Бака и не сможет говорить с ним спокойно, хотя он имеет на это полное право. Особенно сейчас, когда он узнал о существовании дочери.

– Фрэнси, я должен уезжать завтра утром. Весь день у меня сегодня различные заседания и собрания, но я отменю их и приеду на ранчо…

– Нет, – Фрэнси не хотела, чтобы Бак видел Лизандру. Для нее было бы слишком больно смотреть на них с Баком вдвоем. – Я не хочу, чтобы ты отменял что-либо ради меня. Я сама буду в Сан-Франциско сегодня вечером. Где мы встретимся?

Бак быстро все обдумал.

– Приходи в «Эйсгарт», в мансарду Энни в восемь часов. – И еще, Фрэнси, – спасибо тебе…

Она положила трубку дрожащей рукой. Лизандра с любопытством разглядывала мать. Она еще не видела ее такой взволнованной.

– Кто это был, мамочка? Кто-нибудь гадкий, да? Ты стала такая печальная.

Фрэнси озадаченно посмотрела на дочь, потом отрицательно покачала головой и улыбнулась.

– Нет, доченька. Он вовсе не гадкий. Просто… просто старый друг – вот и все.

– Старый друг? А почему же я его не знаю?

Лизандра наклонила голову слегка набок и вопросительно взирала на мать в ожидании ответа. Точно так же всегда поступала и сама Фрэнси. Она поняла, что Лизандра ее бессознательно копирует, и расхохоталась.

– Потому что, дорогая, тебе только семь лет, а старые друзья твоей мамы гораздо старше.

Неожиданно для себя самой Фрэнси обхватила Лизандру за плечи и закружилась с ней по комнате, совсем как маленькая. Однако, быстро опомнившись, она отпустила дочь, взяла корзину с цветами и, отнеся ее на кухню, стала вынимать цветок за цветком, подрезать и ставить в вазу – как будто ничего не случилось. Но все это время она ощущала трепет в груди от предстоящего свидания с Баком.

Гарри проснулся поздно, все еще продолжая злиться на Марианну. Усевшись за стол и приступив к привычно обильному завтраку, он сердито спрашивал себя о причинах ее подчеркнуто высокомерного отношения к нему. Интересно, за кого она себя принимает? Подумаешь, первая леди Америки! А как она кривлялась, закатывала глаза и морщила носик, когда он завел разговор об инвестициях в его нефтяные скважины. Ей, видите ли, необходимо точно знать, когда она сможет вернуть свои денежки. А откуда он, черт побери, может это знать? Ведь он же не Господь Бог!

Впрочем, принявшись за жареные почки и яичницу, он на время позабыл о делах, придя к выводу, что его отношения с Марианной с самого начала строились на неверной основе. Он позволил ей захватить первенство, как будто она – босс, а он всего-навсего наемный служащий. Богиня из рода Брэттлов смотрела на него как на прах под колесами ее золоченой колесницы. Настала пора преподать Марианне хороший урок.

Он позвонил ей сразу после завтрака. Было полдвенадцатого, а Марианна все еще зевала и потягивалась, и голос ее звучал недовольно.

– С чего это вы решили позвонить, Гарри? Мы ведь виделись с вами несколько часов назад на вашем скучнейшем приеме. Какие-то киношники… Мне стоило большого труда объяснить Баку, с какой стати мы вообще к вам приехали.

Гарри выругался про себя и решил не вступать с ней в ненужные пререкания. От четы Вингейтов требовалось одно только присутствие, чтобы Гарри, беседуя с Зевом Абрамсом, мог при случае намекнуть, что сам Бак Вингейт с женой уже кое-что вложили в бурение. И никто бы в этом не усомнился – ведь сенатор только что сидел со всеми за одним столом и любезно разговаривал с Гарри и его гостями.

– Нам нужно поговорить, Марианна, – бархатным голосом заявил Гарри.

Марианна откинулась на подушки и даже застонала от его назойливости.

– Боже мой, Гарри, о чем нам с вами разговаривать? Учтите, у меня мало времени – я чрезвычайно занята.

– Но, надеюсь, не настолько, чтобы отказаться от встречи со мной?

Марианна отодвинула трубку от уха и несколько секунд с брезгливым выражением на лице разглядывала ее как назойливое насекомое. Однако когда она снова заговорила, в голосе ее звучала искренняя благожелательность.

– А вы не могли бы мне рассказать все по телефону?

– Нет. Я должен встретиться с вами лично. Сегодня вечером в восемь часов у меня дома, – Гарри начал терять терпение.

Дата добавления: 2015-08-13