Герман Мелвилл (Herman Melville) 1819 - 1891

Тайпи (Турее)

Роман (1846)

Летом 1842 г. американское китобойное судно «Долли» после полу­годичного плавания достигает Маркизского архипелага в Полинезии и бросает якорь в бухте острова Нукухива. Здесь один из матросов (впоследствии, перед туземцами, он назовет себя Томом), не желая более выносить капитанского самодурства и жестокости и полагая к тому же, что рейс может чрезмерно затянуться, принимает решение оставить корабль. Но судовое соглашение, которое каждый матрос подписал, нанимаясь на китобоец, фактически отдает его на время плавания во власть капитану. Поэтому просто остаться на берегу не­возможно: необходимо бежать и несколько дней потом скрываться от погони, высылаемой за дезертировавшим моряком все равно как за беглым каторжником, пока поиски не закончатся и судно снова не выйдет в море. Поскольку архипелаг недавно колонизирован францу­зами, да и суда под другими флагами нередко заходят в бухту, Том рассчитывает, что сможет впоследствии поступить на одно из них и таким образом вернуться в цивилизованный мир,

Он собирает сведения об острове и его обитателях, чтобы разрабо­тать план побега. По словам туземцев, живущих в окрестностях бухты, плодородные долины, разделенные горными кряжами, сущест-

вуют и в других частях острова, и населяют их различные племена, ведущие друг с другом нескончаемые войны. Ближайшая из таких долин принадлежит миролюбивому племени хаппер. За ней же лежат владения грозного племени тайпи, чьи воины внушают непреодоли­мый страх всем остальным островитянам. Само их имя ужасно: на местном наречии слово «тайпи» означает «любитель человеческого мяса». И слава, о них идущая, такому имени вполне соответствует. Французы не решаются высадиться в их долине. Туземцы из бухты показывают рубцы от ран, полученных в столкновениях с ними. Бы­тует также легенда об английском судне, на котором кровожадные тайпи подчистую вырезали команду, обманом заманив корабль к своему берегу.

Том понимает, что в самой бухте укрыться ему негде: доста­точно будет капитану посулить туземцам соблазнительные подарки — его тут же отыщут и выдадут. Если же уйти в глубь острова — есть немалый риск стать добычей каннибалов. Но выяснив, что островитя­не селятся лишь глубоко в долинах, поскольку опасаются, в силу по­стоянной вражды, близости иноплеменников, а на возвышенных местах вообще избегают появляться иначе как для того, чтобы спус­титься ради войны или грабежа в долину к соседям, приходит к вы­воду, что, сумев незаметно пробраться в горы, сможет оставаться там достаточно долго, питаясь плодами и фруктами. К тому же и отплы­тие корабля в этом случае не останется незамеченным — с горы ему будет открыт вид на весь залив. Сперва Том не помышляет о спутни­ке, но, наблюдая за другим молодым матросом по прозвищу Тоби, угадывает и в нем желание расстаться с китобойцем и сообщает ему свой план. Они решаются бежать вместе.

Сойдя на берег вместе с другими матросами, Тоби и Том, восполь­зовавшись проливным дождем, скрываются в зарослях. Еще до заката они достигают самого возвышенного места в центре острова. Дейст­вительность, однако, обманывает их ожидания. Нигде поблизости не видно спуска в долины — горный ландшафт, пересеченный обрывами и хребтами, тянется насколько хватает глаз, а среди произрастающих здесь деревьев нет тех пород, чьи плоды могли бы служить пищей. Беглецы распределяют свой скудный хлебный запас и приступают к поискам более благодатного убежища.

Несколько дней они то спускаются в ущелья, то карабкаются на обрывы. Ночуют на камнях, соорудив лиственную кровлю, которая, однако, не спасает от дождя. Хлеб подходит к концу. У Тома начина­ется лихорадка, а воспалившаяся вдобавок нога мешает ему двигаться дальше. Перед ним открывается одна из долин, но, памятуя о тайпи, они не сразу решаются войти в нее. И лишь убедившись, что даль­нейшее лазание по скалам им уже не по силам, направляются туда,

полагаясь на провидение и надеясь, что долина необитаема или насе­лена дружественными хаппарцами.

Хозяева у долины все-таки имеются, и встречи с ними не прихо­дится ждать долго. Вскоре беглецы попадают в туземную деревню, и их толпой окружают ее любопытствующие обитатели. Туземцы, хотя и несколько настороженны, в целом вполне дружелюбны — тем более что Том вовремя преподносит в подарок захваченные с корабля кусок ситца и пачку табака. Том и Тоби уже не сомневаются, что все сложилось удачно и что именно хаппарским гостеприимством они сейчас пользуются. Но тут-то, когда Том при помощи жестов и не­многих известных ему слов местного языка пытается объясниться с туземным вождем, и выясняется, что они находятся среди людоедов тайпи.

Дикари, которых Тоби и Том видят вокруг себя, вовсе не внуша­ют им ужаса, да и разводить огонь, чтобы немедленно поджарить пришельцев, никто здесь вроде бы не спешит. Однако Тому трудно избавиться от подозрения, что за внешней любезностью острови­тяне скрывают какой-нибудь кровожадный замысел, и радушный прием — всего лишь прелюдия к жестокой расправе. Но проходит ночь, еще один день — ничего не происходит; аборигены любопытны по-прежнему, но уже начинают привыкать к присутствию в деревне белых людей. Их поселили в доме знаменитого воина Мархейо, в ус­лужение к Тому назначен молодой туземец Кори-Кори, его не обхо­дит вниманием первая красавица Файавэй, а местный знахарь пытается, правда безуспешно, вылечить ему ногу. С ногой уже на­столько худо, что Том почти не способен ходить. Поэтому он просит Тоби пробраться назад в бухту и попробовать вернуться оттуда за ним на французской шлюпке или хотя бы по суше с нужными лекар­ствами. Тайпи выражают огорчение и прямой протест по поводу того, что один из гостей собирается их покинуть. Однако плачевное состояние Тома убеждает их в необходимости этого. В сопровожде­нии Мархейо Тоби отправляется к границам территории тайпи, и вскоре старый воин возвращается один, а через несколько часов ту­земцы находят Тоби раненым и без чувств: «дружелюбные» хаппарцы напали на него еще до того, как он успел ступить на их землю.

Но люди из бухты, оказывается, и сами посещают эти места. Вско­ре на побережье долины тайпи появляются несколько шлюпок. Во­преки ожиданиям, возбужденные туземцы и не собираются нападать на их команду, но несут на берег плоды для обмена. Сколько Том ни упрашивает Кори-Кори помочь ему добраться туда же, тот отказыва­ется наотрез. Тоби же островитяне почему-то не препятствуют, и он отправляется с ними, чтобы сообщить прибывшим, в каком бедствен­ном положении оказался его товарищ, и попросить помощи. Но

когда к исходу дня туземцы возвращаются в деревню, Тоби среди них нет. На взволнованные расспросы Тома ему объясняют, что его друг ушел с лодками и обещал вернуться через три дня. Однако ни в на­значенный срок, ни позже Тоби не появляется, и Том не знает, кого ему подозревать: самого ли Тоби в низком предательстве или дикарей в том, что они тайком разделались с чужеземцем, Но так или иначе ясно, что отныне он предоставлен собственной судьбе.

Много лет спустя, давно уже вернувшись в Америку, Том встретит Тоби, и тот расскажет ему, что действительно отправился в бухту, по­верив обещанию, что на следующий же день оттуда будет выслана за Томом шлюпка с вооруженными людьми, но был обманом удержан капитаном корабля, которому неотложно требовались матросы, и вы­везен в море.

Оставшись в одиночестве, считая свое положение безвыходным, Том впадает в апатию. Но постепенно интерес к жизни возвращается к нему. Наблюдая быт и обычаи туземцев, основанные на системе табу, он приходит к выводу, что мнение, бытующее об островитянах, глубоко ошибочно, зато так называемый цивилизованный человек, с его дьявольским искусством в изобретении орудий убийства, повсе­местно несущий с собою беды и разорение, — по праву может счи­таться самым кровожадным существом на земле. В деревне Тома считают уже настолько своим, что предлагают нанести на лицо обяза­тельную для членов племени татуировку — и ему стоит больших тру­дов отказаться от этого предложения. Относятся к нему с большим почтением. Ради того, чтобы он мог прокатить в челноке по озеру прекрасную Файавэй, на время даже отменяется, путем каких-то об­рядовых ухищрений, строжайшее табу, запрещающее женщинам вступать в лодки. Но мысли об участи Тоби по-прежнему не дают ему покоя. И хотя среди сушеных человеческих голов, случайно най­денных им в доме Мархейо, головы Тоби не обнаруживается, такая находка не добавляет Тому бодрости — тем более что одна из голов, несомненно, принадлежала белому человеку. Туземцы тщательно скрывают от него все, что может свидетельствовать об их канниба­лизме. Однако шила в мешке не утаишь: после стычки с соседями-хаппарцами Том определяет по остаткам пиршества, что воины тайпи съели тела убитых врагов.

Проходят месяц за месяцем. Однажды в деревне появляется не­обычный туземец Марну. Лежащее на нем табу позволяет ему сво­бодно кочевать из долины в долину, от племени к племени. Он способен объясняться на ломаном английском, поскольку часто быва­ет в бухте. Марну недвусмысленно намекает Тому, что рано или позд­но и тот непременно будет съеден — тайпи пока просто дожидаются, чтобы он выздоровел и стал сильным. Том решается бе-

жать. Марну согласен ему содействовать: он будет ждать его с лодкой в соседней долине, но туда Том должен ночью доковылять сам, благо нога его пошла понемногу на поправку. Однако с Тома и ночью не спускают глаз, и обмануть бдительность сторожей не удается.

Через несколько недель деревня опять взбудоражена известием, что на побережье замечены шлюпки, и Том умоляет вождей отпус­тить его на этот раз хотя бы только на берег. Те из туземцев, кто успел за это время сдружиться с Томом и полюбить его, склоняются позволить ему вернуться с лодками в бухту, жрецы же и многие дру­гие заявляют, что делать этого ни в коем случае нельзя. В конце концов ему все-таки разрешают пойти — но только под охраной полусотни воинов. Однако и на берегу между туземцами продолжается спор;

Том, воспользовавшись случаем и при попустительстве старого Мархейо, успевает добраться до шлюпки, высланной, как оказалось, с ав­стралийского барка специально, чтобы попытаться выторговать ему свободу: Марну объявился в бухте и на корабле узнали, что тайпи держат в плену матроса-американца. Туземцы вплавь преследуют шлюпку, но гребцам удается отбить нападение. Барк, готовый немед­ленно выйти в море, уже ждет за мысом.

М. В. Бутов

Белый Бушлат (White Jacket or The world in a man-of-war)

Роман (1849)

В 1843 г. в одной из гаваней Тихого океана молодой матрос — в нем нетрудно узнать героя романа «Тайпи», продолжающего свой путь домой, — поступает на американский фрегат «Неверсинк». Посколь­ку на корабле после многолетнего плавания не находится ни одной лишней матросской куртки, он вынужден собственноручно соорудить ее подобие из холщовой рубахи и всяческого тряпья, и за светлый цвет сымпровизированной одежды получает прозвище Белый Бушлат. На протяжении всего плавания куртка причиняет ему разнообразные неприятности, поскольку выделяет его из массы одетых в темное матросов.

фрегат уже возвращается в Америку, ему предстоит обогнуть мыс Горн и пройти Атлантический океан, но и эта последняя часть плава­ния занимает более года. У Белого Бушлата достаточно времени, чтобы в мельчайших подробностях изучить жизнь военного корабля и

его команды, своеобразные отношения среди пятисот человек, тесня­щихся на весьма ограниченном корабельном пространстве, где все со­вершается на виду, недоступно даже минутное одиночество, и единственное место, которое матрос может считать своим, — подвес­ная койка, растягиваемая только в ночные часы вплотную к другим на одной из нижних палуб.

Белый Бушлат зачислен марсовым матросом. Марсовые, чьи вахты проходят на самых верхушках мачт, высоко над палубой — своеоб­разная матросская аристократия. Старший над ними — старшина Джек Чейс, бывалый моряк, человек неординарный, образованный, любитель поэзии и один из немногих на «Неверсинке», кому дове­лось участвовать в настоящих морских сражениях. Чейса любят мат­росы, им восхищаются офицеры и даже в тоне командира, когда тот обращается к нему, чувствуется нотка уважения. Старшина благово­лит Белому Бушлату и не раз приходит ему на помощь в затрудни­тельных положениях. Почти невероятная история, которую узнает Белый Бушлат, свидетельствует о совершенно особенном отношении к Джеку Чейсу на фрегате: когда старшина дезертировал с корабля, чтобы принять участие в гражданской войне перуанцев на той сторо­не, которую считал правой, а потом, по чистой случайности, был об­наружен в одном из портов на перуанском военном шлюпе, его всего лишь водворили обратно на «Неверсинк», и за этим не последовало не только наказания, но даже понижения в должности.

Случай тем более удивительный, что любой матрос на «Неверсин­ке» живет в постоянном ожидании тех или иных наказаний, многие из которых телесные. Плавание американского военного корабля, словно плавание древней галеры, проходит под свист плетей. И если большими плетьми — кошками — порят еще показательно, в при­сутствии всей команды, и назначать такую порку имеет право лишь командир корабля, то линек — кусок троса с узлом на конце — может быть пущен в дело по распоряжению всякого офицера прямо на месте, где матрос замечен пусть даже не в проступке, но хотя бы в обыкновенной нерадивости. За более серьезные преступления — такие, как дезертирство или проявление трусости в боевой обстанов­ке, — полагаются уже особые, поэтапные экзекуции, вроде прогонки сквозь строй эскадры, когда виновного перевозят с корабля на ко­рабль, и на каждом он получает перед строем новую порцию плетей. А в соответствии с морским регламентом раз в месяц команде зачи­тываются выдержки из Свода законов военного времени, действую­щих на флоте и в отсутствие прямой войны; из двадцати преступлений, подсудных военному трибуналу, тринадцать карается смертной казнью, и речь не только о мятежах или покушении на ко­мандира — в петле окажется и матрос, попросту заснувший на вахте.

Белый Бушлат понимает, что не так-то просто удерживать в повино­вении разношерстную корабельную команду, для некоторых членов которой решающим аргументом в пользу поступления на фрегат стала ежедневно выдаваемая на корабле чарка грога. Но все же чрез­мерная жестокость флотских законов и правил кажется ему в боль­шинстве случаев ничем не оправданной, а суровость наказаний не соответствующей совершенным проступкам.

К тому же и офицерство по большей части вовсе не заслуживает того уважения, к подобострастному проявлению которого при всяком слу­чае обязывает матросов регламент. Пьянство, неспособность прини­мать решения, незнание морского дела отличают многих офицеров на «Неверсинке». Но и самый никчемный из них (даже подростки-ка­деты, отправленные в плавание для обучения и используемые на по­бегушках) способен, не задумываясь, потворствуя одной лишь собственной спеси, оскорбить пожилого заслуженного матроса, кото­рому флотский закон категорически запрещает даже возразить на ос­корбление. Из той же спеси командир корабля способен всю ночь продержать команду на палубе без сна, во время бессмысленного со­стязания в скорости с английским или французским фрегатами. Спесь и невежество флагманского хирурга, не пожелавшего прислу­шаться к мнению других корабельных врачей, приводят к смерти ра­неного матроса. Многие бессмысленные, но якобы традиционные установления, за соблюдением которых тщательно следят офицеры, превращают в экзекуцию и обыденную жизнь на «Неверсинке»: днем не положено растягивать койки — и сменившимся с тяжелой ночной вахты матросам негде выспаться; больным из расположенного на нижних палубах лазарета запрещено выходить на воздух — и они вынуждены страдать от духоты и жары. Да и многие церемонии между матросами и офицерами, а также между офицерами старши­ми и младшими бесполезны и даже вредны. Белый Бушлат приходит к выводу, что жестокость командиров, презрение к матросам, излиш­ние строгости распорядка способны лишь склонить команду изме­нить в момент боя и перейти на сторону врага. Ибо если офицеру война сулит быстрый рост в чинах, а впоследствии — почет и доста­ток, то матросу она не приносит даже прибавки к жалованью — ни­чего, кроме смертельной опасности. И поскольку многие из матросов даже не являются американскими гражданами, заставить их честно сражаться может лишь подлинное уважение к своим командирам и чувство долга, не подорванное постоянным унижением. Недаром луч­шие в истории флотоводцы умели обходиться без телесных наказа­ний.

Про себя Белый Бушлат твердо решает, что ни в каком случае не подвергнет себя порке. И старается исполнять свои обязанности как

можно исправнее. Но однажды, во время парусной тревоги, занимает неправильное место, поскольку офицер не указал ему вовремя, что именно он должен сделать. И хотя Белый Бушлат пытается оправ­даться, объяснив ситуацию, ему не верят и назначают наказание кошками. Он уже готовится броситься на командира и упасть с ним вместе за борт, предпочитая смерть потере достоинства. Но Джек Чейс и капрал морской пехоты выступают в его защиту, и капи­тан — впервые! — отменяет экзекуцию.

В предвкушении возвращения многие матросы любовно отращива­ют особого фасона «морские» бороды, бакенбарды и длинные локо­ны. Распоряжение командира все сбрить и состричь, как полагается по Морскому уставу, едва не приводит к мятежу. Однако лучшему офицеру, прирожденному моряку по прозвищу Шалый Джек, удает­ся успокоить матросов и уговорить их подчиниться. Только старый матрос Ашант так и не соглашается расстаться со своей бородой. Ка­питан отправляет его под плети и в карцер на весь оставшийся срок плавания — но дух старика стоек, и когда, наконец, слышен грохот якорной цепи, Ашант победно кричит, выскочив на верхнюю палубу:

«Дома — и с бородой!»

На последних милях дороги домой самодельная куртка едва не становится саваном своему хозяину. Запутавшись в ее полах, Белый Бушлат срывается в океан, и, отяжелев от воды, куртка тянет его на дно, но он успевает освободиться, разрезав ее ножом. С борта фрега­та белое пятно принимают за акулу — и связка зазубренных гарпу­нов, пронзив злополучный бушлат, быстро увлекает его в глубину.

Белый Бушлат уже не вернется во флот. Да и большинство матро­сов клянется на прощание, что никогда больше нога их не ступит на палубу военного корабля. Но пройдет два-три дня, и многие из них, спустив в порту до гроша свое многолетнее жалованье, снова окажут­ся в плавучих казармах, чтобы еще на годы подвергнуть себя униже­ниям и палочной дисциплине.

М. В. Бутов

Моби Дик, или Белый Кит (Moby Dick or The White Whale)

Роман (1851)

Молодой американец с библейским именем Измаил (в книге Бытия сказано об Измаиле, сыне Авраама: «Он будет между людьми, как дикий осел, руки его на всех и руки всех на него»), наскучив пребы-

ванием на суше и испытывая затруднения в деньгах, принимает ре­шение отправиться в плавание на китобойном судне. В первой поло­вине XIX в. старейший американский китобойный порт Нантакет — уже далеко не самый крупный центр этого промысла, однако Измаил считает важным для себя наняться на судно именно в Нантакете. Ос­тановившись по дороге туда в другом портовом городе, где не в дико­винку встретить на улице дикаря, пополнившего на неведомых островах команду побывавшего там китобойца, где можно увидеть буфетную стойку, изготовленную из громадной китовой челюсти, где даже проповедник в церкви поднимается на кафедру по веревочной лестнице — Измаил слушает страстную проповедь о поглощенном Левиафаном пророке Ионе, пытавшемся избегнуть пути, назначенно­го ему Богом, и знакомится в гостинице с туземцем-гарпунщиком Квикегом. Они становятся закадычными друзьями и решают вместе поступить на корабль.

В Нантакете они нанимаются на китобоец «Пекод», готовящийся к выходу в трехгодичное кругосветное плавание. Здесь Измаил узнает, что капитан Ахав (Ахав в Библии — нечестивый царь Израиля, уста­новивший культ Ваяла и преследовавший пророков), под началом ко­торого ему предстоит идти в море, в прошлом своем рейсе, единоборствуя с китом, потерял ногу и не выходит с тех пор из уг­рюмой меланхолии, а на корабле, по дороге домой, даже пребывал некоторое время не в своем уме. Но ни этому известию, ни другим странным событиям, заставляющим думать о какой-то тайне, связан­ной с «Пекодом» и его капитаном, Измаил пока еще не придает значения. Встреченного на пристани незнакомца, пустившегося в не­ясные, но грозные пророчества о судьбе китобойца и всех зачисленных в его команду, он принимает за сумасшедшего или мошенника-по­прошайку. И темные человеческие фигуры, ночью, скрытно, подняв­шиеся на «Пекод» и потом словно растворившиеся на корабле, Измаил готов считать плодом собственного воображения.

Лишь спустя несколько дней после отплытия из Нантакета капи­тан Ахав оставляет свою каюту и появляется на палубе. Измаил пора­жен его мрачным обликом и отпечатавшейся на лице неизбывной внутренней болью. В досках палубного настила заблаговременно про­буравлены отверстия, чтобы Ахав мог, укрепив в них костяную ногу, сделанную из полированной челюсти кашалота, хранить равновесие во время качки. Наблюдателям на мачтах отдан приказ особенно зорко высматривать в море белого кита. Капитан болезненно зам­кнут, еще жестче обычного требует беспрекословного и незамедлитель­ного послушания, а собственные речи и поступки резко отказывается объяснить даже своим помощникам, у которых они зачастую вызыва­ют недоумение. «Душа Ахава, — говорит Измаил, — суровой вьюж-

ной зимой его старости спряталась в дуплистый ствол его тела и соса­ла там угрюмо лапу мрака».

Впервые вышедший в море на китобойце Измаил наблюдает осо­бенности промыслового судна, работы и жизни на нем. В коротких главах, из которых и состоит вся книга, содержатся описания орудий, приемов и правил охоты на кашалота и добычи спермацета из его го­ловы. Другие главы, «китоведческие» — от предпосланного книге свода упоминаний о китах в самого разного рода литературе до по­дробных обзоров китового хвоста, фонтана, скелета, наконец, китов из бронзы и камня, даже китов среди звезд, — на протяжении всего романа дополняют повествование и смыкаются с ним, сообщая собы­тиям новое, метафизическое измерение.

Однажды по приказу Ахава собирается команда «Пекода». К мачте прибит золотой эквадорский дублон. Он предназначен тому, кто первым заметит кита-альбиноса, знаменитого среди китобоев и прозванного ими Моби Дик. Этот кашалот, наводящий ужас своими размерами и свирепостью, белизной и необычной хитростью, носит в своей шкуре множество некогда направленных в него гарпунов, но во всех схватках с человеком остается победителем, и сокрушительный отпор, который получали от него люди, многих приучил к мысли, что охота на него грозит страшными бедствиями. Именно Моби Дик лишил Ахава ноги, когда капитан, оказавшись в конце погони среди обломков разбитых китом вельботов, в приступе слепой ненависти бросился на него с одним лишь ножом в руке. Теперь Ахав объяв­ляет, что намерен преследовать этого кита по всем морям обо­их полушарий, пока белая туша не закачается в волнах и не выпустит свой последний, черной крови, фонтан. Напрасно первый помощник Старбек, строгий квакер, возражает ему, что мстить существу, ли­шенному разума, поражающему лишь по слепому инстинкту, — без­умие и богохульство. Во всем, отвечает Ахав, проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного на­чала; и если ты должен разить — рази через эту маску! Белый кит на­вязчиво плывет у него перед глазами как воплощение всякого зла. С восторгом и яростью, обманывая собственный страх, матросы при­соединяются к его проклятиям Моби Дику. Трое гарпунщиков, на­полнив ромом перевернутые наконечники своих гарпунов, пьют за смерть белого кита. И только корабельный юнга, маленький негрите­нок Пип, молит у Бога спасения от этих людей.

Когда «Пекод» впервые встречает кашалотов и вельботы готовятся к спуску на воду, пятеро темнолицых призраков вдруг появляются среди матросов. Это команда вельбота самого Ахава, выходцы с каких-то островов в Южной Азии. Поскольку владельцы «Пекода», полагая, что во время охоты от одноногого капитана уже не может

быть толка, не предусмотрели гребцов для его собственной лодки, он провел их на корабль тайно и до сих пор укрывал в трюме. Их пред­водитель — зловещего вида немолодой парс Федалла.

Хотя всякое промедление в поисках Моби Дика мучительно для Ахава, он не может совсем отказаться от добычи китов. Огибая мыс Доброй Надежды и пересекая Индийский океан, «Пекод» ведет охоту и наполняет бочки спермацетом. Но первое, о чем спрашивает Ахав при встрече с другими судами: не случалось ли тем видеть бело­го кита. И ответом зачастую бывает рассказ о том, как благодаря Моби Дику погиб или был изувечен кто-нибудь из команды. Даже посреди океана не обходится без пророчеств: полубезумный матрос-сектант с пораженного эпидемией корабля заклинает страшиться участи святотатцев, дерзнувших вступить в борьбу с воплощением Бо­жьего гнева. Наконец «Пекод» сходится с английским китобойцем, капитан которого, загарпунив Моби Дика, получил глубокую рану и в результате потерял руку. Ахав спешит подняться к нему на борт и поговорить с человеком, судьба которого столь схожа с его судьбой. Англичанин и не помышляет о том, чтобы мстить кашалоту, но сооб­щает направление, в котором ушел белый кит. Снова Старбек пыта­ется остановить своего капитана — и снова напрасно. По заказу Ахава корабельный кузнец кует гарпун из особо твердой стали, на за­калку которого жертвуют свою кровь трое гарпунщиков. «Пекод» выходит в Тихий океан.

Друг Измаила, гарпунщик Квикег, тяжело заболев от работы в сыром трюме, чувствует приближение смерти и просит плотника из­готовить ему непотопляемый гроб-челн, в котором он мог бы пус­титься по волнам к звездным архипелагам. А когда неожиданно его состояние меняется к лучшему, ненужный до времени гроб решено проконопатить и засмолить, чтобы превратить в большой попла­вок — спасательный буй. Новый буй, как и положено, подвешен на корме «Пекода», немало удивляя своей характерной формой коман­ды встречных судов.

Ночью в вельботе, возле убитого кита, Федалла объявляет капитану, что в этом плавании не суждено тому ни гроба, ни катафалка, но два катафалка должен увидеть Ахав на море, прежде чем умереть:

один — сооруженный нечеловеческими руками, и второй, из древе­сины, произросшей в Америке; что только пенька может причинить Ахаву смерть, и даже в этот последний час сам Федалла отправится впереди него лоцманом. Капитан не верит: при чем тут пенька, ве­ревка? Он слишком стар, ему уже не попасть на виселицу.

Все явственнее признаки приближения к Моби Дику. В свирепый шторм огонь Святого Эльма разгорается на острие выкованного для белого кита гарпуна. Той же ночью Старбек, уверенный, что Ахав

ведет корабль к неминуемой гибели, стоит у дверей капитанской каюты с мушкетом в руках и все же не совершает убийства, предпо­чтя подчиниться судьбе. Буря перемагничивает компасы, теперь они направляют корабль прочь из этих вод, но вовремя заметивший это Ахав делает новые стрелки из парусных игл. Матрос срывается с мачты и исчезает в волнах. «Пекод» встречает «Рахиль», преследовав­шую Моби Дика только накануне. Капитан «Рахили» умоляет Ахава присоединиться к поискам потерянного во время вчерашней охоты вельбота, в котором был и его двенадцатилетний сын, но получает резкий отказ. Отныне Ахав сам поднимается на мачту: его подтягива­ют в сплетенной из тросов корзине. Но стоит ему оказаться наверху, как морской ястреб срывает с него шляпу и уносит в море. Снова корабль — и на нем тоже хоронят погубленных белым китом матро­сов.

Золотой дублон верен своему хозяину: белый горб появляется из воды на глазах у самого капитана. Три дня длится погоня, трижды вельботы приближаются к киту. Перекусив вельбот Ахава надвое, Моби Дик закладывает круги вокруг отброшенного в сторону капита­на, не позволяя другим лодкам прийти ему на помощь, пока подо­шедший «Пекод» не оттесняет кашалота от его жертвы. Едва оказавшись в лодке, Ахав снова требует свой гарпун — кит, однако, уже плывет прочь, и приходится возвращаться на корабль. Темнеет, и на «Пекоде» теряют кита из виду. Всю ночь китобоец следует за Моби Диком и на рассвете настигает опять. Но, запутав лини от вон­зившихся в него гарпунов, кит разбивает два вельбота друг о друга, а лодку Ахава атакует, поднырнув и ударив из-под воды в днище. Ко­рабль подбирает терпящих бедствие людей, и в суматохе не сразу за­мечено, что парса среди них нет. Вспомнив его обещание, Ахав не может скрыть страха, но продолжает преследование. Все, что сверша­ется здесь, предрешено, говорит он.

На третий день лодки в окружении акульей стаи опять устремля­ются к замеченному на горизонте фонтану, над «Пекодом» вновь по­является морской ястреб — теперь он уносит в когтях вырванный судовой вымпел; на мачту послан матрос, чтобы заменить его. Разъ­яренный болью, которую причиняют ему полученные накануне раны, кит тут же бросается на вельботы, и только капитанская лодка, среди гребцов которой находится теперь и Измаил, остается на плаву. А когда лодка поворачивается боком, то гребцам предстает растерзан­ный труп Федаллы, прикрученного к спине Моби Дика петлями обернувшегося вокруг гигантского туловища линя. Это — катафалк первый. Моби Дик не ищет встречи с Ахавом, по-прежнему пытается уйти, но вельбот капитана не отстает. Тогда, развернувшись навстречу «Пекоду», уже поднявшему людей из воды, и разгадав в нем источ-

ник всех своих гонений, кашалот таранит корабль. Получив пробои­ну, «Пекод» начинает погружаться, и наблюдающий из лодки Ахав понимает, что перед ним — катафалк второй. Уже не спастись. Он направляет в кита последний гарпун. Пеньковый линь, взметнувшись петлей от резкого рывка подбитого кита, обвивает Ахава и уносит в пучину. Вельбот со всеми гребцами попадает в огромную воронку на месте уже затонувшего корабля, в которой скрывается до последней щепки все, что некогда было «Пекодом». Но когда волны уже смы­каются над головой стоящего на мачте матроса, рука его поднимает­ся и все-таки укрепляет флаг. И это последнее, что видно над водой.

Выпавшего из вельбота и оставшегося за кормой Измаила тоже тащит к воронке, но когда он достигает ее, она уже превращается в гладкий пенный омут, из глубины которого неожиданно вырывается на поверхность спасательный буй — гроб. На этом гробе, нетрону­тый акулами, Измаил сутки держится в открытом море, пока чужой корабль не подбирает его: то была неутешная «Рахиль», которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только еще одного сироту.

«И спасся только я один, чтобы возвестить тебе...»

М. В. Бутов

Дата добавления: 2015-08-13