Глава 3. Тебя нет в этом мире большом И меня уж как будто не стало

"...Тебя нет в этом мире большом
И меня уж как будто не стало.
Ты живешь только в сердце моем,
А оно уже биться устало.
Но пока я живу-жив и ты,
Мой сынок-моя боль и любовь.
Верю я, у последней черты
Обязательно встретимся вновь..."

просторы интернета

Эни. Эни. Имя моей девочки стучало в каждой клетке мозга. Меня ничего больше не интересовало. Даже раздирающая на части боль во всем теле не беспокоила меня. Сейчас она была заглушена страхом. Меня трясло от ужаса, я боялся посмотреть назад и в то же время я желал этого больше всего на свете. Превозмогая рвущее ощущение, я медленно повернулся. Дыхание тут же оборвалось, глаза заливала кровь и пот, я размазывал их по лицу, я был в каком-то вакууме, а потом тишину разорвал вопль. Мой вопль. Я смотрел на месиво крови и загибался от отчаянья. Все было в крови, красная влага пропитала длинные волосы, раскинутые по сидению - единственное, что я смог рассмотреть. Я всегда ненавидел красный цвет: слишком яркий, бьющий по глазам, кричащий, вульгарный. Цвет боли и смерти. Сейчас он меня пугал до дрожи во всем теле. Я карабкался, рвался к ней- своей женщине. Что-то горело внутри меня, оно было сильнее тела. Именно сейчас я понимал, что ничто так не порабощает плоть и все ее позывы, как опасность, угроза жизни как собственной, так и близких тебе людей. Не нужно постов, молитв, наркотиков или алкоголя. Твое тело не властно над твоим духом. Сейчас в эту самую секунду человек подобен бесплотной оболочке. Около меня раздался приглушенный стон. Я повернул голову и увидел мать, она осторожно двигалась и пыталась отцепить ремень, судя по ней, повреждения были несерьезными. Я испытал облегчение, а потом... потом меня захлестнула необъяснимая горечь и злость. Как мать ее, почему? Почему со мной, не признающим ничего святого в этой жизни, кроме собственной семьи, и со старой женщиной все в порядке, а мой сын и жена даже не дышат? Господи! Я рванул ремень безопасности, тело прострелило и вывернуло от резкого движения, но я продолжал возиться с чертовым ремнем и дверцей. Главное, вытащить Анну и сына из этой гребанной машины. Мозг терроризировала навязчивая мысль о том, что сейчас произойдет взрыв. Мне казалось, что я все делаю до раздражения медленно. А нужно скорее, быстрее, ведь все в крови, в чертовой крови! Боже.. Хотелось вопить, рыдать. Нужно что-то еще, но ничего не приходило на ум, просто действовать и никаких мыслей. Я выполз, ноги свело судорогой, задохнулся, боль все же давала о себе знать. С*ка! Но я терпел, к боли я привык. Боль –моя подруга по жизни, впрочем, как и всех людей. Мы рождаемся через боль, самое лучшее, что с нами случается тоже не дается просто так. А может мы и чувствуем радость за счет контраста, который создает боль? В любом случае, мне пришлось убедиться, что все имеет цену, счастье достается нам через страдание. Мое, по крайней мере, досталось мне так, и будь я проклят, если лишусь его, потому что не смог совладать с физическим проявлением боли.

-Вылезай из машины!- прохрипел я матери, когда выполз наружу. Легкие обжег холодный воздух.

Через пару минут, я уже пытался вытащить Анну, я резал руки об стекло. Кровь, везде была кровь. Страх подгонял. Я старался делать все осторожно, но бездыханное тело жены, пропитанное кровью и еще чем-то, доводило меня до безумия. Мать помогала мне. Шок не отпускал, поэтому мы справились за считанные минуты и отползли на приличное расстояние. А потом раздался взрыв. Мать с ужасом взирала на останки нашей машины, и сразу же у нее началась истерика, которая окончательно добила меня.

-Маркус, боже мой, Маркус...-рыдала мать, покрывая поцелуями окровавленное лицо Мэтта.

-Замолчи и позвони в скорую!-рявкнул я.

-Мой телефон там...-кивнула мать в сторону обломков машины, захлебываясь слезами и раскачиваясь с Мэттом на руках. Все внутри задрожало, я сдерживался из последних сил. Я смотрел на Анну, на мать с сыном на руках и не верил, из груди рвался крик. Я лихорадочно шарил по карманам, пытаясь отыскать гребанный телефон. Время текло, а я знал, что время –это все. Знал, что каждая моя заминка может стоить жизни самому дорогому, что есть в моей жизни. Недалеко лежал перевернутый грузовик, я пополз к нему в надежде найти там средство связи. В салоне был мужчина, женщина и девочка лет тринадцати, но мои глаза различали только кровь. Люди копошились, когда я залез внутрь и начал шарить по их телам. Мне было плевать, я не гнушался ничего.

-Пожалуйста.. помогите моей жене и дочери.- просипел мужик. Я продолжал рыться. Он вновь что-то сказал, я с отвращением взглянул на него, оценивая физическое состояние, которое было на порядок лучше моего. Я сжал челюсть изо всех сил, чтобы не врезать этому козлу.

-Пожалуйста, вытащите мою дочь!- прошептала женщина. В этот момент я нашел телефон и набирал номер службы спасения. Я старался не смотреть на этих людей. Но мысли назойливо не давали о них забыть. Если бы я взялся помогать, я бы терял время, и это когда моя жена и сын находятся при смерти?! Надо быть дебилом, чтобы идти против себя, я не был им, а потому я не мог да и не хотел никому сейчас помогать. К тому же все это случилось из-за этого м*дака, скулящего, как баба, но дело сейчас не в мести. Я жесток, но не настолько! Пусть мне говорят что угодно, но плевал я на всех и на вся. На этого мужика, который не смог найти в себе силы, чтобы спасти собственную семью, на эту женщину, которая как мать должна рвать кишки за свое дитя, я знаю, Анна бы в полуобморочном состоянии боролась за нашего сына. Плевал я на их ребенка, когда мой собственный может умереть в эту минуту. Я сам был на издыхании, а потому не мог рисковать. Я не герой и никогда им не был, я всегда был подобен животному, а сейчас, когда инстинкты обострились- и подавно. В биологии такое называют естественным отбором, проще говоря, выживает сильнейший. Почему им можно быть эгоистами, прося меня забыть о собственной семье, чтобы помочь им, а мне нет? Совесть.... Удивительно, оказывается, она у меня появилась. Но сейчас пошла она на хер! Примитивно, гадко, низко, не человечно? Пусть! Муки совести я переживу, а вот без Эни и Мэтта мне не жить?! Пока я объяснял что-то службе спасения, я чувствовал, что последние силы покидают меня, что выдержки не осталось, я откинул телефон и уже ползком приблизился к Анне. Я вдыхал сладкий, отвратительный запах крови, но не испытывал отвращения, наоборот- я впитывал ее в себя, размазывал по нашим лицам, сцеловал с любимого лица, наша кровь смешивалась. Слезы застилали мои глаза, я тряс тело своей жены в каком-то безумном порыве.

-Эни, пожалуйста, не оставляй меня! Любимая умоляю, не надо, я не смогу, не смогу без тебя...

Очнулся я под шум криков, писка приборов. Люди в масках суетливо мелькали перед моим замутненным взглядом.

-Моя жена и сын..-прохрипел я, но меня не услышали.

-Нужно срочно, ребенок задохнется!

-Не получится....

Слова отдаленно долетали до меня, но я снова отключался. Возможно это по детски, но увидев докторов, я испытал что-то сродни облегчению, а потому провалился в беспамятство. Когда я вновь очнулся уже в какой-то захудалой больнице, мать сидела около меня, она отделалась несколькими переломами, судя по повязкам. Глаза были залиты слезами. Страх обрушился с новой силой, я вскочил с койки, и шатаясь, пошел к двери.

-Маркус, куда ты?- бросилась ко мне мать. Я оттолкнул ее. В палату вошел какой-то врач, он быстрым взглядом оценил ситуацию и приблизился ко мне, но я не дал ему и слово сказать.

-Что с моей женой и сыном?

-Мистер Беркет..

-Они живы?-спросил я, начиная раздражаться, хоть и боялся услышать ответ.

-Пока еще да.-врач отвел глаза, а у меня озноб пробежал по коже. –Мистер Беркет ваш сын он... он в очень тяжелом состоянии, скорее всего, он... не выживет.Надежды никакой..

Я как рыба открывал рот и закрывал. Я смотрел по сторонам, пытаясь зацепиться за что-то, но все ускользало, кроме чудовищной реальности, которая с каждой секундой обрушивалась на меня все яростней, грозя раздавить своей тяжестью.

-А Эни?

- Ваша жена, она потеряла много крови, также сейчас проводят стимуляцию родов, будет потеряна еще кровь. Мы провели предварительную пробу перед переливанием, у вашей жены индивидуальная несовместимость, происходит агглютинация, мы не можем понять- в чем дело...

-Что за агглютинация?-спросил я лишь бы как-то отвлечься.

-Склеивание эритроцитов. В общем, ей не подходят доноры с такой же группой и резусом, но у нее совместимость с вашим сыном. Я проверил. на всякий случай.. Но это невозможно. Они оба так слабы.. и мы потеряем обоих..

Я больше не слушал, я не знал, что от меня хотят. Мне было понятно, что они пытаются снять с себя ответственность, но я не мог оставить все так. Я не мог опустить руки, ничего не сделав.

-Мне нужен телефон, я должен позвонить в Лондон...

-Они не успеют, операция должна быть проведена в ближайший час!

-А мне пох*й! Мать вашу, пусть они просто едут! У них все есть, должно быть, они помогут!- меня трясло от ужаса и я уже ничего не соображал. Я звонил в Лондон, объяснял ситуацию, что-то кричал, потом трубку передали нашему семейному врачу, я советовался с ним. Он пытался мне сказать что-то, долго объяснял. Постепенно до меня дошли его туманные речи. Он предлагал решение, точнее то, что могло дать хоть какую-то надежду на что-то, пока прилетит помощь из Лондона, но это не было выходом. Я слушал и боялся дышать. Мне предлагались жуткие, кощунственные вещи, но больше не было никаких альтернатив, только эта, иначе я потеряю свою семью. Теперь я должен был выбирать между ее членами. Выбор- как гордо звучит эта мерзость! Разве это выбор? Как я могу выбрать между любимой женщиной, матерью своих детей и сыном? Как, черт возьми? Да как можно вообще выбирать между двумя живыми людьми? Я хотел бы оставить все как есть, хотел бы опустить руки и быть в стороне, не причастный ни к чему. Потому что...Такому варварству не было объяснения. Слишком больно, слишком страшно и ужасно, к тому же незаконно. Но я решился, нет, я просто не знал иного пути, у меня его не было.

Мать и доктор смотрели на меня в ожидании. Я постарался взять себя в руки, мои губы тряслись, голос дрожал, но я прошептал:

-Они вряд ли успеют..

Мать затрясла головой и заревела с еще большей силой. Это подстегнуло меня.

-Проведите прямое переливание!

Доктор уставился на меня во все глаза:

-Это невозможно! Это запрещено! Это..

Я так и знал. Мой врач предупреждал меня, что за это никто не захочет браться, но я был настроен решительно. Чего бы мне это не стоило, я заставлю, раз это единственное, что можно сейчас сделать.

-Заткнись! Если это последний шанс, то ты проведешь это гребанное переливание, иначе клянусь, я тебя уничтожу, мне наср*ть честное слово!

Он все еще качал головой. И я надавил на главное:

У тебя есть дети, жена? – я подходил к доктору все ближе, он в ужасе смотрел на меня и бледнел с каждым словом.

-Вам нужно успокоительное...

-Мне нужно, чтобы ты провел переливание, я заплачу сколько угодно! Ты это сделаешь, иначе ты будешь на пару со мной оплакивать...

Доктор часто дышал, он нервно сглотнул и прошептал:

-Оно не дает никаких гарантий, оно опасно для жизни, к тому же это однозначно, что ваша жена вряд ли выживет после переливания, ей оно нужнее. Ваш сын у него сейчас последние минуты возможно, поэтому в переливании не будет никакого смысла! И ваша жена сразу же умрет, если я....

-Ей и проведешь!

После этого в палате воцарилась гробовая тишина. Я словно сам себе вынес приговор. Я не видел перед собой ничего, на меня с ужасом смотрели две пары глаз, я и сам заглядывал внутрь себя с ужасом, я пытался найти объяснение своему решению, но я не находил его. То, что доктор сказал, будто ей это чертово переливание нужнее, что у Мэтти в любом случае нет никаких шансов-это не было для меня ни оправданием, ни объяснением. Где –то там голос разума шептал, что все значительно глубже, все иначе.

-Скажите...доктор, у моего сына будет...хоть какой-то шанс? Есть ли хоть какая-то надежда на то, что он сможет.. что он будет еще жить, когда прибудет помощь из Лондона?

Врач побледнел, но глаз не отвел, а потом тихо сказал:

-Надежда есть всегда...

Но мне стало все ясно, я задохнулся, закусил кулак, чтобы сдержать рвущийся вопль.

-Я проведу операцию, потому что... я просто это сделаю! Это не законно, запрещено, но я сделаю, это хоть что-то...

После этих слов он вышел из палаты. Я повернулся к матери, она больше не рыдала, слезы беззвучно катились по ее щекам. Она медленно подошла ко мне, а потом мою щеку обожгла пощечина. Я не дернулся, смотрел ей в глаза и не отводил. Мне не в чем было каяться, не в чем было меня упрекнуть, разве, что я ни разу не колебался в своем решении. Но эта пощечина означала лишь знание того, что даже если бы у меня был выбор, я выбрал бы Анну. Только ее. Мать это знала, она это читала по моим глазам. А я читал в ее. Ей хотелось заорать мне в лицо -как нужно любить женщину, чтобы пожертвовать ради нее сыном?! Кем нужно быть?!

Я не знаю! Единственное, что я знаю, что если ее не будет, не будет смысла в моей жизни. Если ее не станет, я сойду с ума- буду искать ее черты в каждой проходящей женщине, ловить запах и вздрагивать в надежде, почувствовав знакомые духи, я бы замирал, прислушиваясь к шорохам в доме, пытаясь услышать звук ее шагов. Я искал бы ее в другой, но убеждался вновь и вновь, что она единственная для меня. Если бы не было ее, я бы не был собой. Черт возьми, да я разгадал бы секрет бытия, чтобы создать ее! Наверно, все это отразилось на моем лице, потому что всхлипнув, мать кивнула и обняла меня, ее тело затряслось, она разразилась новым потоком слез. Я молчал, хотя мне хотелось рыдать, как она, хотелось реветь во весь голос. Мужчины не плачут. Нам вдалбливали это с детства. Плач для мужчин, как мат для культурных людей. Но сейчас все это не имело ни малейшего значения, сейчас я просто человек, которого разрывает изнутри острейшая боль и страх, только я все равно не мог выдавить из себя ни слезы. Мне казалось, если я заплачу, то признаю, что надежды больше нет, что все кончено. С этой мыслью я не мог смириться. В эту минуту, я как никогда ранее верил, хотел верить во все, что существует в этом мире, только бы у меня была надежда. А еще я хотел подкупить, хотел как наивный, маленький мальчишка просить. Кого? Бога, судьбу, вселенную, природу-все, что угодно.

-Оставь меня одного!

Мать попыталась что-то возразить, но увидев, куда направлен мой взгляд, понимающе кивнула и ушла.

А я прожигал взглядом стену, на которой весела небольшая иконка. Я смотрел в узкое лицо и ненавидел за то, что Бог, в которого так верила моя жена, вновь подверг ее страданиям. Я никогда не обольщался на свой счет, но она...Разве справедливо, что за мои грехи страдают они? Я не понимал, не принимал, но тем не менее медленно опустился на колени перед этим символом Высшего разума, а, на мой взгляд, самого жестокого существа на свете, последнее пристанище, последнее, что мне оставалось. Я зашептал молитву, которую не раз читал в тюрьме, когда меня захватило учение о Боге. Сейчас я стоял на коленях перед этим образом и как создатель этой молитвы, молил о спасении своего ребенка.

- Помилуй меня. Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мной....

Меня разрывало, я хотел умереть. С каждым словом меня скручивало от бессилия, потому что я знал, что меня ждет такой же конец, как и царя Давида. Мое обращение Он проигнорирует. Этот Садист не помилует меня, не простит и не пощадит... Если уж Давид не был достоин, то я тем более. Но я продолжал шептать слова, захлебываться. Тупая боль пробивала висок и грудь. Мне не куда было деться, мне больше не к кому было обратиться, мне надо было во что-то верить, я остался один, мне хотелось умереть, мой мир вновь был разрушен. Почему, за что им, почему не мне? Кто-то скажет: «такова жизнь!» Ни хрена это не жизнь, это издевательство, садистская потеха, скотское развлечение. Я принял «такова жизнь!», когда сидел в тюрьме, когда чуть не убил жену, потому что я сам был виноват во всем. Но сейчас в чем мне обвинить себя? В том, что поехал в эту чертову деревню? В том, что не предусмотрел, не продумал? Это бред, лучше тогда закрыться в доме и не вылезать. Я думал, что в моей жизни никогда больше не случится ничего страшного, что я укрепил ее, огородил толстенными стенами, за которые не сможет прорваться ни одна опасность. Я ошибся, я возгордился и мне решили показать мое место, что я хожу по краю и в любой миг могу сорваться в бездну, стоит только легонечко толкнуть. Вот так просто, и ни что из того, что я заработал или достиг не способно сейчас помочь мне, разве что дает надежду, что врачи прибудут раньше, прельщенные наживой. Я не знаю, сколько я стоял на коленях, сколько умолял бездушный образ. Время перестало для меня существовать. Но потом все закончилось.

Надежда умирает последней. Это так. Когда дверь в палату открылась, на пороге был тот самый врач. Лицо его было мертвенно бледно. Мое сердце пропустило удар, замерло в болезненном понимании, я судорожно втянул воздух.

-Мистер Беркет..

-Не надо!- я оборвал его, я не хотел ничего слышать. Страх сковал все мое существо. Трусливо закрыл глаза, но в душе уже разгорелось пламя адской безысходности, она рвала своими острыми зубами на ошметки.

-Прибыли из Лондона, но ваш..сын он.. умер! Мы не успели...–тихий голос вернул меня в реальность. Я затряс головой, я не верил. Что это значит умер? Нет, этого не может быть, только не с моим мальчиком, ведь еще вчера, еще вчера он бегал на заднем дворе, улыбался и...Нет! Я вновь затряс головой, отрицая все, отбрасывая. Я хотел убить этого врача. Теперь мне становится ясно, почему убивали гонцов, принесших дурную весть. Я готов был уничтожить любого, только бы облегчить то жгучее ощущение, которое обжигало до крови и волдырей.

-Я могу...-я боялся озвучить свою мысль, голос прервался. Но врач понял меня и кивнул мне в сторону двери. В коридоре встретилась мать, вокруг нее суетились медсестры, но мне было все равно. Я шел, не замечая ничего. Возле палаты реанимации я замер, как и мое сердце, но доктор опять кивнул мне в направлении двери. Дрожащей рукой открыл ее и потерял счет времени, потерял себя в реальности.

Он лежал, утонув в белье. Серо-белое лицо, уже слегка синеющие губы, заостренный нос. Я как сомнамбула приближался к нему, упал возле кровати. Ручка была еще тепленькой.

-Сына..сыночка.-ужас скрутил тело, я целовал его, гладил темные волосы. Прижимал его к себе, пытаясь наполнить его холодеющее тельце своим теплом.-Малыш, мой малыш!

Я раскачивался с ним на руках, я не верил. Держал его и не верил. Безысходность разрывала, я терял себя рядом с ним. Мой ребенок не дышит, его сердечко не бьется. Я не понимал. Что это значит? Я не хочу этого понимать, не могу...

-Папа рядом мой мальчик, папа тебя никому не отдаст. –я шептал эти слова, словно молитву сам себе, пытаясь успокоить. Я не хочу осмысливать правду. Не хочу понимать, что моя жизнь рассыпается на крупицы, не хочу понимать, что кровавый песок, в который она превращается, никогда вновь не станет камнем. Внутри было спокойно, неважно, что там ночь и никогда не наступит день. Я был пока спокоен, отрешен, словно на волнах качался и шептал что-то своему сыну, мои слезы капали на его лицо. Но что-то черное поднималось во мне, болезненное, неотвратимое, винтик закручивался с усилием, я знал, что скоро сорвется резьба моего покоя и боль прорвется потоком, она будет душить, рвать, бить, прорываться наружу. Но пока есть только я и мой сын, есть этот момент только для нас двоих.

Я сидел так неизвестно сколько, руки мерзли от холодного тела. Слезы высохли, в голове не было мыслей. Я пытался вспомнить, во что я верил, чего боялся. Но все это испарилось, стало былью. Я просто сидел и ничего не понимал. Меня учили не показывать вида, когда больно, когда невыносимо, но у меня не осталось ни сил, ни желания что-то скрывать, у меня не осталось ничего... Хотелось кричать: «Спасите меня, пожалуйста, я горю в этом мире!» Хотелось выдумать другой мир, мир, где нет смерти, где нет боли. Создать новую планету, где нет отчаянных, истерзанных душ. Где ты свободен от всего, что тебя окружает. Где ты от себя свободен, от привычек, от забот, от радости и боли. Я хочу обрезать нить, что пытается меня удержать. Я наивно хочу, как прежде видеть свет в моем маленьком мирке, но я знаю, я больше никогда его не увижу, им был мой сын, он всегда был моим светом.

-Что мне осталось? Где ты Бог? Есть ли ты вообще? Я еще недостаточно наказан по-твоему? Скажешь ли ты мне «Милосердный», что все это не больно, что завтра я не вскроюсь от боли?! Забери чертов ублюдок, забери свое д*рьмо обратно...-я кричал, захлебывался ругательствами. Рыдания топили меня, меня трясло, я вдыхал трупный запах своего сына и выл, как собака. Когда в палату ворвались медработники, я лежал навзничь, уткнувшись в шею своего ребенка. Меня пытались оттащить, вкололи успокоительное. Все плыло передо мной, я день и ночь смотрел в потолок, не желая ничего, кроме смерти. Как же мне пусто в этой тишине... Я словно сошел с ума, пытался понять, что меня держит, но ничего не приходило на ум. Мать рвалась ко мне, но я не пустил, не хотел никого видеть. Так продолжалось несколько дней. Зубы глубоко до крови кусали руки, чтобы не выть, я вгрызался в теплую подушку, а с губ капала пена. Я искал смысл. Я думал о круге Сансары. Все мы страдаем. Рождаемся, чтобы страдать, пройти свой путь, протащить на себе свой крест. Нам больно, но мы тащим, ведь сказано-нам не дается больше, чем мы можем вынести. Мы терпим эксперименты, которые на нас ставит судьба, Бог, вселенная- кто, во что верит. Почему, что заставляет нас терпеть, верить, что в конце тоннеля будет свет? На протяжении сотен тысяч лет колесо жизни крутится, заставляет людей ходить по раскаленным углям. Мы слепо бредем, как в тумане к своим призрачным мечтам и надеждам. Именно они заставляют нас терпеть. Мы обретаем в этом жестоком мире что-то ценное и дорожим этим, терпим ради наших близких. Но стоит ли оно? Стоит! Сейчас я понимаю, как никогда. Сейчас же у меня осталось только одно слово, один человек, чтобы я продолжал жить-Эни! Во мне что-то щелкнуло, словно внутри меня захлопнулась дверь. Я должен собрать себя ради нее, должен быть сильным, когда она придет в себя, когда все узнает. Что же это будет? Как я скажу ей о том, что нашего малыша больше нет? А придет ли она в себя? Страх сковал. Я ведь совершенно ничего не знал. Сколько я скулил, жалел себя?

Эти мысли отрезвляли меня подобно ушату холодной воды, я с невероятной скоростью возвращался в реальность. Она врывалась в мое сознание, как пуля, задевая за живое отчаяньем, но я терпел, принимал ее, мне ничего не оставался. На ватных ногах покинул палату, около меня тут же материализовалась медсестра, предлагая помощь. У меня вырвался истеричный смешок. Чем она могла мне помочь? Я покачал головой и вышел из палаты, медсестра, конечно же, последовала за мной. Наверно, последние дни я вел себя, как псих, и женщина побоялась оставить меня одного. Странная ситуация, трагикомичная. Я шел, а потом замер как вкопанный, когда увидел мать со свертком на руках. Она что-то тихонько напевала и раскачивала сверток. До меня не сразу дошло, что это ребенок, а еще позже до меня дошло от куда он взялся и почему с ним возится моя мать. Все внутри застыло, во рту пересохло, сердце рвануло, кровь застучала в каждой клетке. Я совершенно потерялся, я даже забыл, что у меня должен был родиться ребенок. Ребенок... Я не знал смеяться мне или рыдать навзрыд. Издевательство, самое натуральнейшее издевательство. Жизнь качественно поугарала, поимела меня так, что собрать себя не представляется возможным. Все так просто – потерял одного, получи другого взамен! Я ненавидел этот сверток в данную секунду, просто ненавидел. Медленно подошел, мать замерла и посмотрела на меня. Что-то в моем лице ее испугало, и она прижала к себе ребенка, который тут же запищал. Тонкий голосочек меня будто отрезвил. Наваждение схлынуло.

-Маркус, как ты сынок?- тихо спросила мать, по-прежнему прижимая к себе ребенка.

-А как я могу быть? Никак..- ответил я ломанным голосом. Мать кивнула, смахнула слезы и прошептала:

-Анна жива!

Я кивнул, не чувствуя радости, потому что я слишком высокую цену заплатил за ее жизнь.

-Она родила тебе дочь.- тихо сказала мать и протянула мне сверток.

Я отшатнулся. Я не хотел, не мог, мне казалось это кощунственным, чем-то неправильным. Но мать подошла ко мне и всунула ребенка.

-Ты сам сделал выбор! И никто не повинен в этом, уж тем более ни эта малышка. Возьми себя в руки Маркус, сейчас как никогда ты должен быть сильным!

Сказав это мать отошла. Я осторожно пощупал теплый комок в руках, опустил голову и замер, перестал дышать. Маленькое, розовое личико с ясно-голубыми глазками внимательно смотрело на меня. Я с не меньшим вниманием смотрел на нее. Не знаю, сколько мы изучали друг друга, но потом ее губки скривились, и что-то похожее на улыбку-ухмылку отразилось на лице малютки. В этот миг меня накрыло понимание, что ее я с таким трепетом ждал и хотел. Ей рассказывал о всякой ерунде, прислушивался к каждому ее движению. Ее, эту малышку я уже давно любил. И теперь люблю ее, свою девочку, несмотря на то, что сердце разорвано на куски от горя. Я прижал ее к себе и поцеловал, вдыхал сладкий аромат новорожденного тельца, как все символично- совсем недавно я также сжимал тело сына. Меня затрясло, эмоции переполняли. Возможно ли, умирать от горя и испытывать радость?

-Моя девочка, моя принцесса! Диана, дочурочка моя! –я повторял имя, которое мы хотели дать нашей крошке. Мы много каких хотели, но сейчас почему то именно это казалось верным и подходящим. Я захлебывался бесполезной влагой, но ничего не мог с собой поделать. Я задыхался от рыданий, не переставая при этом шептать- Мэтти прости меня сынок, прости, что не уберег тебя малыш, прости меня....

Мать оставила меня наедине с дочерью. Я тихонько качал ее, упиваясь слезами. Ее теплое тело, звучное дыхание не позволяли мне загибаться от отчаянья, звук ее плача, заставлял жить, крепиться. Он словно шептал:

- Отпусти боль! Плач, не держи! Все когда-нибудь утихнет!

Да, утихнет, но никогда не пройдет.

» Глава 4

"...Мне нравится еще, что вы при мне

Спокойно обнимаете другую,

Не прочите мне в адовом огне

Гореть за то, что я не вас целую.

Что имя нежное мое, мой нежный, не

Упоминаете ни днем, ни ночью - всуе...

Что никогда в церковной тишине

Не пропоют над нами: аллилуйя!..."

из стихотворения М.И. Цветаевой.

Толпа непривычно замолчала, когда один из полицейских обратился к журналистам:

-Мы хотели бы попросить вас уважать чувства родных и проявить понимание того, что церемония является частным семейным мероприятием.

Однако журналисты не покинули свои места, ожидая возможных заявлений родственников или самого Маркуса Беркета. Ким очень сомневалась, что Беркет будет сегодня общаться с журналистами, да и не только сегодня. Девушка поежилась от холода и еще какого-то жуткого ощущения. Погода стояла отвратительная, впрочем, в январе Лондон всегда был мрачен. Сейчас город окутывала плотная пелена тумана, то и дело переходящего в дождь со снегом. Грязного цвета тучи медленно проплывали по небу, погружая во мрак кладбище Хайгейт на севере Лондона. Над кладбищем кружил полицейский вертолет. Сегодня Хайгейт был закрыт для обычных посетителей. У ворот кладбища находилось около сотни журналистов, среди них и стояла Ким, зажатая со всех сторон этими прохвостами, которых не останавливало никакое горе. Она с ужасом смотрела на людей, своих так называемых коллег и чувствовала омерзение. В погони за сенсацией они готовы были родную мать продать. Ким вновь поежилась, смотреть, как люди наживаются на чужом несчастье, было невыносимо. Неужели она когда-нибудь превратиться в нечто подобное?! Она приехала сюда, потому что... Она не знала, почему сорвалась сегодня утром и помчалась на похороны Мэтта Беркета. После встречи с четой Беркет на церемонии вручения Золотого мяча она пребывала в растрепанных чувствах. Одно дело составить свое мнение о людях по газетным вырезкам, другое-встретиться с ними и лично оценить. Конечно, за те пять минут, что она провела в компании семьи Беркет, сложно было что-то понять, но этих жалких пяти минут все же хватило, чтобы прочувствовать на себе животный магнитизм Маркуса Беркета. Ее отнюдь невпечатлительную натуру поразил этот хмурый и неприветливый мужчина настолько, что она потеряла дар речи и блеяла рядом с ним, как овечка. А его снисходительная усмешка и смешинки в глазах, говорили о том, что он видит ее неловкость и смущение. Но положение спасла Анна. Ким сумела заметить, несмотря на скованное состояние, обаяние и какую-то силу Анны Беркет, а главное, понять, что эти двое счастливы. Настолько счастливы, что их светящиеся лица выделялись на фоне приторных масок собравшихся лицемеров. Весь вечер Ким украдкой наблюдала за ними. Маркус Беркет все свое внимание дарил жене, он что-то ей шептал, слегка касаясь губами ее шеи. Анна старалась быть невозмутимой, но вскоре не выдержала и шутливо оттолкнула мужа, который тут же притянул ее к себе и, не стесняясь никого, страстно поцеловал. Сцена была такой интимной и возбуждающей, что Ким с горящими щеками отвернулась. Черт, как семнадцатилетняя глупышка, ей-богу! Внутри засосало от какого-то странного ощущения тоски и зависти. Да, самой что не на есть зависти. Ким как никогда прежде почувствовала, насколько она одинока. Настроение опускалось ниже некуда, ее представление о Беркетах делало крутой оборот, поселяя беспокойство в душе и непонятную тяжесть на сердце.

Все последующие дни Ким перечитывала материал, искала в архивах все, что можно было найти о Маркусе. Она хотела стереть с его непроницаемого лица снисходительную усмешку, хотела, чтобы он увидел в ней профессионала. Ей хотелось, чтобы он вообще ее увидел, потому что в Цюрихе он едва заметил, с кем разговаривает, машинально кивая ей в ответ. Ким пугали эти амбициозные, даже скорее тщеславные желания, с привкусом чего-то острого, возбуждающего какой-то детский азарт. Вопрос –почему ей важно мнение Беркета о ней, мучил ее каждую ночь. Днем же она продолжала тщательно готовиться к встрече. Но вскоре все круто изменилось. Несколько дней назад новости о трагической смерти сына Беркетов перевернули ее душу вверх дном. Ким и не подозревала, что за этот небольшой промежуток времени настолько прониклась непростой жизнью знаменитой семьи, что известие повергло ее в шоковое состояние. Ким не понимала, как такое может быть. Это какой-то рок! Она испытывала такую злость. Казалось, только вчера она видела счастливые лица Анны и Маркуса, а теперь...Что же с ними теперь? И самое странное, что ее волновало больше всего состояние Маркуса, который отделался переломом руки и ребер, а не Анны, которая до сих пор не приходила в себя. Именно по этой в высшей степени удивительной причине сегодня утром в душе родился порыв, и Ким, забросив все дела, бросилась на Хейгет. Ей хотелось хотя бы издалека прикоснуться к этой семье, разделить утрату, выпустить то щемящее чувство, что измучило ее за последние дни. Она не понимала себя, но одно она знала точно, причины ее приезда не обоснованы корыстью или страхами редактора, который несколько дней назад заставил ее почувствовать к нему лютую ненависть. Она еще не видела такого расчетливого подхода к делу и слепой ярости от того, что «смерть этого мальчишки смешивает все карты!». Боже! Ким хотелось плюнуть в лицо этому старому козлу, после его циничных слов. Теперь она очень хорошо понимала некоторое презрение Беркета к журналистам, да вообще ко многим людям своего круга и от данного понимания ее отношение к нему становилось все запутаннее. Ким была поражена тем, что она так прониклась его семьей, что их горе стало вдруг ее собственным, несмотря на свое мнение и предубеждения о них. Возбужденная от переполнявших ее эмоций, она проснулась раньше обычного, и едва приведя себя в порядок, поехала на кладбище, чтобы выразить свои соболезнования и просто оказать эту небольшую поддержку.

Порой, она была так наивна и простодушна, что оставалось только укорить себя в глупости, увидев, что вход на кладбище охраняют невооруженные полицейские. Кажется, она совсем забылась. Ясное дело, что Маркус Беркет не допустит никого постороннего на похороны своего сына и не позволит превратить их в базар. Разочарованно вздохнув, Ким в который раз обозвала себя идиоткой, но с места не двинулась, потому что все ее внимание поглотила подъехавшая к воротам западной части кладбища вереница машин с тонированными стеклами. После краткой беседы с полицейскими машины пропустили. Через пару минут подъехал катафалк с гробом Мэтта Беркета, он был изготовлен из красного дерева и декорирован белыми цветами, на территорию кладбища въехали еще несколько автомобилей с тонированными стеклами. Прошел шепоток, что Маркус Беркет приехал один, так как Анна Беркет еще не пришла в себя. Ким скорбела, что женщине не удастся даже попрощаться с сыном. Но от невеселых размышлений ее отвлек высокий мужчина, схвативший ее за плечо. Ким хотела возмутиться, но «шкаф», как мысленно обозвала Ким эту гору мускулов в дорогом костюме, не дал ей и слово сказать.

-Вы мисс Войт?-тихо, чтобы никто не услышал, пробасил мужчина.

-Да.-недоуменно ответила Ким, выразительно поглядывая на свою руку, которую великан похоже не собирался отпускать.

-Пойдемте, мне сказали вас проводить к машине мистера Беркета.- с этими словами мужчина потянул ее в перекрытую полицейскими сторону. Сама же Ким пребывала в изумление, а потому не возражала. Она не могла поверить, что это происходит с ней. В голове родились сотни вопросов. Когда они подошли к лимузину, Ким вновь недоуменно посмотрела на мужчину. Он посадил в машину,а потом сам сел на водительское место и замер в ожидании. Кладбище Хейгет представляло собой парк, где среди величественных деревьев стояли древние памятники великим или же богатым людям. Ким с волнением озиралась, но она знала, что в этой половине кладбища уже не хоронят.

-А почему мы стоим? –не выдержав, спросила девушка.

Мужчина даже не повернулся и словно робот ответил.

-Когда церемония закончится, мистер Беркет позвонит, и мы его заберем. А пока просил вас подождать.

Ким вновь ощутила себя неразумной глупышкой, которая надеялась, что ей позволят проститься с незнакомым, но запавшим в сердце ребенком. Увы! Разочарованно вздохнув, девушка уставилась в окно и задумалась. Как не пыталась, Ким не могла понять- почему Маркус Беркет пригласил ее. Возможно, он заметил ее в числе зевак, так как она стояла в первом ряду, но все же это вряд ли может быть причиной в виду его отношения к ней в Цюрихе. Все эти мысли раздирали уставший мозг девушки, что она даже не заметила, как машина тронулась. Только, когда они подъехали к высокому склону, с которого спускалось множество людей в черных одеждах, Ким очнулась. Она пыталась разглядеть людей, но из-за тумана и мелкого дождя, это было почти невозможно. Вскоре показался высокий мужчина в окружении двух женщин. Ким поняла, что это Маркус, девушка почувствовала, как в области диафрагмы что –то сжалось в волнительном ожидании. Она нервно наблюдала, как Маркус что-то торопливо объясняет женщинам. Ким удивилась, даже внешне он выглядел иначе, чем все остальные. Он был одет в черную кожаную куртку и черные джинсы, на носу сидели солнцезащитные очки. Хотя конечно, в данную погоду, они были одеты совершенно для другой цели. Сердце Ким сжалось. Ей стало очень страшно. Что она скажет этому мужчине, что она может сказать, когда у человека такое горе?

Маркус попрощался с женщинами и сел в машину, на некоторое время он замер в напряжении, а потом словно о чем –то вспомнил и расслабился. Ким тяжело вздохнула, салон окутал свежий запах дождя и леса.

-Поехали.-приказал Маркус уставшим голосом, а потом раздраженно скинул очки и откинулся на спинку сидения. Создавалось такое ощущение, будто Ким для него не существует, и он один в эту минуту, Ким не смела произнести ни звука. Она жадно впитывала в себя черты этого непостижимого человека и приходила в ужас от того, как он изменился всего за неделю. Лицо словно белое полотно, щеки ввалились, нос заострился. Но самым ужасным зрелищем были глаза. Воспаленные, с красной сеточкой капилляров вокруг радужки, под глазами залегли черные тени, словно он не спал несколько месяцев. В целом это был вид крайне измученного человека. Стало горько и страшно.

-Так и будете молча рассматривать меня, словно в музее?-устало спросил Маркус, Ким вздрогнула.

-Нет. Я.. я просто не знала с чего начать. Я хотела сказать, что...Простите, я... просто не знаю, что сказать!

Черт! Ким мысленно обозвала себя всеми известными ей нелицеприятными названиями. Она не понимала, почему рядом с этим мужчиной так робеет.

Он пустым взглядом посмотрел на нее и иронично покачал головой:

-Удивительно, вы точно журналистику заканчивали?

Ким нервно усмехнулась, но тут же устыдилась, но Маркус видимо не заметил ее непозволительного в такой день жеста, он вновь откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Ким лихорадочно соображала, что можно спросить. Она интуитивно чувствовала, что сейчас нужно отвлечь его, потому что ее пугала его отрешенность и пустой взгляд.

-Почему я здесь? –задала она вопрос, который мучил ее последние несколько часов.

Маркус открыл глаза, но голову не поднял.

-Мне кажется, вам это должно быть известно лучше, чем мне. Работа не дремлет, ведь так? –иронично спросил он.

Ким стало стыдно, даже не понятно почему. Ее задел его тон, но она понимала, что сейчас у этого человека такая горечь внутри, что хочется ее выплеснуть хоть куда, лишь бы куда-нибудь.

-Я спросила, почему вы пригласили меня. Но раз уж вы задали встречный вопрос, то скажу вам, что я здесь не по работе, а...

-Я знаю, что вы здесь не из честолюбия. Если бы это было так, вас бы здесь не было!

-Тогда почему же я здесь?-Ким взволнованно ждала ответа.Маркус же продолжал смотреть в потолок.

-Вы еще такая зеленая мисс...

-Войт! И я не зеленая...

-Угу. –вновь перебил ее Маркус.- Скажите, почему вы взялись за эту работу?

Ким была удивлена, как ловко он уходил от темы, а может быть это его состояние не давало ему сконцентрироваться на чем-то конкретном.

-Я давно хотела стать журналисткой..

-Я имел в виду, почему вы взялись работать над моей биографией. Поначалу я подумал, что вы амбициозны, а потому сможете преодолеть свою неприязнь. Но теперь вижу, что это не про вас. Так в чем причина? Вы же абсолютно не профессиональны!

Худшего оскорбления он не мог ей нанести. Она очень много сил вкладывала в свою работу, она была амбициозна, но лишь до того предела, пока ее внутренние убеждения и моральные устои не сталкивались с карьерными целями. Она не могла идти по головам, наплевав на всех. Возможно, он прав и журналистика это не ее, но как же это обидно слышать и самое странное, это было вдвойне обиднее слышать от него.

-С чего вы взяли, что я смешиваю эти понятия?-выдавила она из себя. Маркус поднялся и посмотрел на нее своими холодными черными глазами, но даже этот холод в его глазах заставил девушку покраснеть. Но Ким не опустила глаз и ничем не выдала своего смятения.

-У вас на лице написано, что я вам отвратителен! –усмехнулся он.

-Это не правда...

-Не врите мисс...

-Войт!

-Угу! –вновь отмахнулся он от ее имени, что стало еще оскорбительнее. Ким не понимала- какого черта она сидит здесь и выслушивает эти завуалированные оскорбления?! Но почему то не могла, да и не хотела дать отпор. Не сейчас, не в этот день!

-У вас все написано на вашем странном лице. Раз уж мы будем работать с вами, то я хочу, чтобы вы запомнили одну вещь- я терпеть не могу, когда люди лицемерят!

-Вы противоречите сами себе! То хотите, чтобы я вела себя, как профессионал, то, чтобы показывала свое истинное отношение. Лично я не люблю непостоянных людей!-взорвалась все-таки Ким, Маркус с минуту смотрел на нее изумленно, а потом ухмыльнулся и вновь откинулся на сидение.

Некоторое время они ехали молча. Ким украдкой поглядывала на Маркуса, вблизи он казался совсем молодым и таким безмерно уставшим. Сердце Ким работало, как сумасшедшее, она не знала, что в следующую минуту скажет этот непостоянный и порывистый человек. Она не соврала, ей действительно нравились стабильные, спокойные люди. Но сейчас ураган в обличии Маркуса Беркета манил своей бешеной силой, мрачным обаянием и непоколебимой уверенностью в себе, своих словах и мыслях. Ким казалось, что пред ней мальчишка, который, не раздумывая, может выкинуть все, что душе будет угодно и в тоже время старик, который пережил на своем веку столько, что на множество жизней хватит. Оторвавшись от своих размышлений она, наконец, сказала то, что хотела в первую очередь:

-Я хотела выразить вам свои соболезнования, мне очень..

-О, прекратите! Я только что сбежал от толпы родственников и знакомых, чтобы не слышать всего этого, а теперь вы! Не надо. –тихо сказал он и тяжело вздохнул.-Простите мисс...

-Войт!

-Да, Войт. –Повторил он, а потом досадливо простонал. -Черт!

Ким закусила губу, чтобы не выдать, как полосонуло ее это вырвавшееся «черт!». В этом случайно сорвавшемся ругательстве было столько муки, что стало понятно, каких невероятных усилий требуется этому мужчине, чтобы оставаться спокойным и отрешенным. Ким понимала, что он, как и всякий отец на его месте страдает, но его внешнее спокойствие успокаивало ее и не давало поводов для беспокойства. Теперь же она понимала, что это только видимость, а там глубоко, там... что там? Хотелось понять.

-Жаль, что ваша жена не смогла быть рядом с вами в этот тяжелый миг!-тихо сказала она. Маркус молчал, а потом так же тихо сказал:

-Я почти счастлив, что ее здесь нет, я даже завидую ей! Не представляю, что будет, когда она узнает.

Ким посмотрела на него. Ей стало неловко и радостно от того, что он ответил ей без всякой иронии и насмешки. Сейчас ей открылся настоящий Маркус Беркет и он не вызывал у нее отвращения.

-Я думаю, вам хочется остаться наедине. Вы позвоните мне, как сможете начать работу.-сказала Ким, когда они въехали во двор роскошного особняка на Белгрейв-сквер.

-Мисс Войт я не настолько тактичен, чтобы терпеть вас, если мне захочется побыть одному! Мы начнем работу прямо сейчас!- тоном, не терпящим возражений, сказал он и тут же тихо добавил, будто самому себе. – Иначе один я точно свихнусь.

Ким лишь кивнула и вышла из машины, которая остановилась возле парадного входа. Ей не удалось разглядеть окружающую обстановку, так как она ели поспевала за торопливыми шагами Маркуса, но все же она заметила, что здесь нет вычурности и довольно уютно. Сразу видно, что дом обустраивала женская, любящая рука. Когда они вошли в кабинет, Ким по достоинству оценила шикарное убранство этой мужской обители. Стены были приятного молочного цвета, обитые кое-где для контраста темно-коричневыми, деревянными панелями, панорамное окно на всю стену, дубовая мебель, обшитые кожей диван и стулья. Не смотря на строгость, кабинет тоже был уютным.

-Располагайтесь!- Маркус небрежно махнул в сторону кожаного дивана напротив окна. Сам он быстро скинул куртку и с тяжелым вздохом упал в кресло, закинув ноги на стол. Ким тоже откинулась на спинку дивана, она очень устала от внутреннего напряжения, которое до сих пор не отпускало ее, хотя после его маленькой откровенности ей стало легче. Маркус хоть и вводил ее в ступор своей резкой и прямолинейной манерой разговора, но все же теперь она не остерегалась его так, как несколько часов, да даже минут назад. Что-то поменялось в их отношениях, незначительно, но чувствительно. Ким остро чувствовала эту грань и перемену.

-У меня с собой ничего нет, даже не знаю как работать.- пробормотала девушка, вспомнив про технические моменты.

-Не думаю, что смогу сегодня говорить на тему развода и тюремного заключения!-огорошил он ее этим прямолинейным заявлением. Когда редактор просил ее даже не намекать на данные темы, имелось в виду, что надо как раз именно к ним подвести Беркета так, чтобы он не был возмущен и недоволен. Сказать легче, чем сделать. После встречи в Цюрихе Ким считала эту задачу невыполнимой, а теперь же просто пребывала в шоке от проницательности или умудренности Маркуса.

- Хотя конечно, можно было попробовать. Говорят – клин клином вышибает, может быть и так!-задумчиво произнес он ухмыльнувшись. Ким поняла, о чем он говорит и вновь почувствовала, что будто приблизилась к нему еще на один дюйм. Не каждый мужчина может внешне сохранять абсолютное хладнокровие, но при этом говорить открыто о своих чувствах. Обычно все наоборот. Это поражало. Ким не знала, как реагировать на откровенность этого человека, она боялась, что когда он придет в себя, то просто не захочет больше ее видеть, как это обычно бывает. Хотя в Маркусе Беркете не было ничего обычного, поэтому не стоило применять к нему привычные нормы и правила. Именно это и притягивало, и она тянулась.

-Вы очень проницательны мистер Беркет! Тогда почему же вы согласились?-усмехнулась она.

-Надо быть идиотом, чтобы думать иначе. Жизнь научила меня смотреть на ситуацию трезво, да и на людей тоже. Мир материален, каждый зарабатывает, как может. Раньше я многих осуждал, презирал. Женщины моего круга были вообще для меня обычными шл*хами, одноразовым продуктом.

Ким с изумлением смотрела на него, наверно, ее изумление отразилось, так как он притворился смущенным, при этом глаза заблестели лукавым блеском, что тут же придало его лицу мальчишескую дерзость. Ким почувствовала смятение и радость, видеть безжизненное, потухшее лицо было страшно.

-Молодость! –пояснил он. Ким кивнула.-Так вот, а сейчас же я жалею всех этих людей и женщин, их просто перемолола социальная машина, изуродовала, подсовывая идеалы, развращая через телевиденье, моду, интернет...Поэтому, я был бы дураком, если бы обижался на обычное желание зарабатывать на том, что люди любят больше всего. Вы как журналист должны это знать лучше всех.

Ким не дышала, она с упоением слушала этого мужчину. Как не странно ей нравились его размышления и взгляд на такие жизненные вещи, на людей. Это был взгляд изнутри.

-Я ведь еще совсем зеленая! –выпуталась она, ей было неловко. Казалось, она не дотягивает до того уровня. Мало не столько знаний, сколько жизненного опыта и какого –то здравого цинизма.

-Это еще знали в древнем Риме. Народ хочет зрелищ и крови. Начало моей семейной жизни удовлетворяет это желание на все сто. –невесело улыбнулся Маркус, впервые за все время. –Но сейчас мне бы не хотелось об этом. Да, я собственно и не знаю, о чем бы мне хотелось поговорить. Просто какой-то порыв....

Он встал и налил два бокала бренди, не спрашивая, пьет ли она его или нет. Но Ким не обратила внимание на эту вольность, просто приняла бокал и одним махом выпила его содержимое. Ей очень хотелось снять напряжение. Маркус же задумчиво смотрел на противоположную стену, бокал немного дрожал в его руке, Ким тоже посмотрела в том направлении и замерла. На полке стояла фотография Мэтта, мальчик был сфотографирован совсем недавно. Он был в футбольной форме и держал в руках кубок, счастливая улыбка озаряла лицо ребенка. У Ким внутри все похолодело и болезненно сжалось. Если ей так, то какого ему?!

-Он такой счастливый!-сдавлено произнесла Ким, чтобы хоть как -то разрядить обстановку.

-Да!-тяжело вздохнул Маркус и выпил бренди. –Когда я был в его возрасте, счастье мне только снилось.

Лицо его помрачнело, а губы сжались. Ким напряженно наблюдала за этой резкой сменой эмоций на лице Маркуса.

-Мать отдала меня на футбол сразу после смерти отца. Мне нравилось тренироваться, нравился бешеный азарт, но я стал тем, кем я есть, не потому что мне он нравился, а именно в тот момент, когда мне перестало это нравиться. Нас в семье было трое, мать пахала на двух работах, денег катастрофически не хватало. Все, что было накоплено, ушло на лечение отца. Я всегда ненавидел средний класс людей, знаете почему?

-Почему же?

-По мне это гоголевские мертвые души. Они как бы между тем и другим и в то же время не то и не другое. Как бы вам проще сказать- бедные они стремятся к богатству, а богатые пытаются его удержать. Средний класс же это такое болото, которое не чувствует ни нужды, ни стремления. Дети среднего класса особенно гадливы. Я никогда не имел друзей, ни потому что я такой особенный или обособленный. Нет! –Маркус горько усмехнулся. –Просто никто не хотел иметь в друзьях «бедолагу и оборванца Беркета», как часто меня называли. Ну, знаете, все носили на тренировку кеды Найк, Адидас, у всех была форма с их именами и новенькие щитки. А мне мать покупала дешевенькие кеды, вместо формы я носил обычные шорты и футболку. А щитки были главным предметом для глумления. Они были мне великоватые и вечно сползали, из-за чего я часто отвлекался и то пропускал мячи, то еще что-то. Команда у этих ребят была сплоченная, а потому мне часто доставалось в случае проигрыша, поэтому домой я часто ели приползал.

Ким сглотнула подступившие слезы. Маркус заметил и поморщился.

-Я рассказываю вам это не для того, чтобы давить на жалость!

Ким замотала головой.

-Я не испытываю жалости, хотя нет! Я жалею вас, когда вы были ребенком и счастлива, что вам удалось добиться таких высот, и вы утерли нос всем этим зверенышам.

-А знаете в чем смысл мисс Войт? –это был риторический вопрос, поэтому Ким ничего не ответила, а лишь внимательно посмотрела в черные глаза этого мужчины, представляя его маленьким забитым мальчуганом в стареньких кедах и больших щитках на худеньких ногах. Почему-то она не могла этого себе представить. Но именно теперь ей стало ясно от куда в нем жестокость. Не зря же говорят, будто детская память – самая сильная, и всю жизнь человек будет вести себя именно так, как был научен в детские годы.

-Смысл в том мисс Войт, что не было бы этих зверенышей и их глумления, ничего бы из меня не получилось, я был бы посредственностью. Они же всколыхнули во мне такое желание доказать что я лучший, что порой, мне казалось, если ничего не получится, то лучше удавиться. Но к чему я все это, а к тому, что недавно я стал свидетелем того, как мой сын измывался точно также над одним мальчонкой. В ту минуту я просто озверел, я не мог поверить, что воспитал нечто подобное тому, что всегда презирал. Я был так разочарован, прежде всего, в себе, что где-то упустил и не заметил эти уродские замашки. Последнее, что я помню о сыне это именно то, как я его отчитываю.-голос Маркуса сорвался, мужчина отвернулся, а Ким замерла. Безграничное горе, горечь, обреченность и безысходность прорвались, и девушка не могла сдержать слез. Она зажимала рот кулаком, чтобы он не услышал ее всхлипы. Но Маркус продолжал.

-А сейчас его нет! И честное слово плевать, плевать, кем бы он стал, каким бы человеком вырос, лишь бы только жил!

Ким не знала, что сказать. Да и она понимала, что ему не нужны ее слова утешения. Он просто хотел выговориться, просто хотел, чтобы его услышали. И она слушала, чувствуя, как какое-то чувство не подвластное ей расползается внутри нее по отношению к этому мужчине. Но в той бури, что горела у нее в груди, сложно было понять, что это. Понимание ли, сожаление, сострадание или что?

Она встала с дивана и подошла к напряженному мужчине, он стоял к ней спиной, а потом резко обернулся. Глаза его блестели, Ким смотрела в них, не отрываясь, а по ее щекам текли слезы, словно ее слезы- это его непролитые, она плакала вместо него. Маркус протянул ей салфетку и тихо прошептал, обдавая ее запахом бренди:

-Не пишите об этом!

-Даже если напишу, мне никто не поверит!- так же тихо ответила она, чтобы хоть как-то подбодрить его и себя. У нее получилось, его губы разжались и сложились в подобии улыбки.

-Спасибо! Я позвоню вам Ким, когда мы сможем вновь встретиться!

После он быстро вышел из кабинета. Ким только сейчас обнаружила, что все это время не дышала, а потому звучно вдохнула. Он назвал ее по имени, и возникло такое ощущение, словно перевернулась вся ее жизнь. Такого она еще не испытывала, и это очень пугало, до ужаса и паники. В кабинет вошла высокая женщина и сказала:

-Мистер Беркет сказал, что вы уезжаете. –женщина окинула ее недовольным и оценивающим взглядом. Ким вызывающе приподняла бровь, это только Маркус Беркет вводил ее в состояние коматоза, но у остальных этот номер не пройдет. Женщина стушевалась и поспешила проводить гостью. –Вас ждет шофер мистера Беркета, он вас отвезет.

-Передайте мистеру Беркету, что я очень благодарна.

-Хорошо! –буркнула Кэтрин, ей не нравилась эта разноглазая девица.

Кэтрин чувствовала, что она еще не раз здесь появится. Неизвестно, что сейчас будет между хозяевами, смерть ребенка- горе, которое может дать такую страшную трещину, что унесет с собой весь свет прежней жизни, всю радость и всю любовь, которая их соединяла: ведь сын и был воплощением и осуществлением этой любви. А эта девушка еще под руку подвернется их вспыльчивому хозяину и... все! Ой, не к добру! По глазам ее видела Кэтрин, что горят они возбужденно и с какой-то надеждой. Не к добру все это, не к добру!

Дата добавления: 2015-08-13