Дети современности

Я долго подбирал название для этой главы. Мне хотелось показать, что ее тема тесно связана с темой книги Зигмунта Баумана “Современность и проблемы Холокоста” (Zygmunt Bauman, Modernity and the Holocaust, 1989).

Бауман – представитель третьей волны ученых, занимающихся проблемой концентрационных лагерей времен Второй мировой войны.

Первая волна считала, что концентрационные лагеря были созданы людьми, страдавшими тяжелыми психическими расстройствами. Все, принимавшие в этом участие, от Гитлера до надсмотрщиков, считались людьми с отклонениями, сумасшедшими, злыми или же патологически авторитарными (Adorno et al. 1950), либо, по крайней мере, находившимися под началом у людей подобного рода. Как иначе можно было объяснить весь этот ужас, случившийся в стране Шиллера и Гете?

Вторая волна обвиняла в случившемся не людей с отклонениями, а порочную социальную систему.

Считалось, что зверства были связаны с отклонениями внутри немецкой нации, возможно – с особенностями расстановки политических сил, при которой командные посты заняли люди того типа, который подробно описали ученые первой волны – люди дурные, сумасшедшие или чрезмерно авторитарные. Нормальные люди совершают ненормальные поступки в ненормальной ситуации. Я сам в том же духе писал об охранниках в концентрационных лагерях (Christie, 1951).

Третья волна заняла совершенно иную позицию. Массовое уничтожение людей рассматривается не как исключительное событие, а как проявление, свойственное подобному типу общественного строя. С такой точки зрения Холокост видится как нечто, характерное для такого общества. Уничтожение людей – это не шаг назад, к варварству, а порождение современности. Холокост произошел именно вследствие тех условий, которые были причиной возникновения индустриального общества: разделение труда, бюрократизация, рациональный дух, научно-ориентированный образ мышления, и, в особенности, то, что система ценностей была изъята из некоторых частей общества. Таким образом, Холокост видится как только один из примеров того, что может случиться, если обширные сферы деятельности исключены из сферы оценок по общепринятой шкале, в которую входит обычное представление о порядочности. Начальник лагеря Освенцим вряд ли пригласил бы туда свою любимую тетушку. Один из докторов пригласил свою жену, о чем впоследствии весьма сожалел (Lifton, 1986).

Концентрационные лагеря стали приметой рационализированного общества. Бауман пишет (с.11-12):

…Ни одно из условий существования общества, приведших к появлению Освенцима, не искоренено полностью, не были предприняты действенные меры по предотвращению появлений новых Освенцимов.
…
Я предлагаю рассматривать опыт Холокоста, в настоящее время уже полностью изученный историками, как некую социологическую “лабораторию”. Холокост выявил такие качества нашего общества, которые в нелабораторных условиях просто не проявляются, а посему не могут быть оценены эмпирически. Другими словами, я предлагаю рассматривать Холокост как редчайший, однако важный и достоверный эксперимент, продемонстрировавший возможности современного общества.

Оптимисты, верящие в непрерывный прогресс человечества, найдут в книге Баумана мало для себя утешительного. Существует скрытый альянс между верящими в прогресс и верящими в современное “государство-сад”, которые рассматривают общество как объект, который можно планировать, культивировать, избавлять от сорняков. Бауман резко с этим не согласен. Он придерживается точки зрения Ивана Иллича и его единомышленников, которая сформулирована в недавно вышедшем “Словаре прогресса” (Sachs, 1992). Согласно Бауману, Холокост – это нечто большее, чем ужасы и зверства. Это предупреждение. По сей день это самое четкое указание на то, что индустриализация не подразумевает прогресс, что мы идем по ложному пути, и что лечение не станет действеннее от увеличения дозы.

Бауман предостерегает от стремления “монополизировать” Холокост, представить его как исключительно еврейский феномен. Иван Иллич придерживается того же мнения и заявляет (в устных беседах), что слишком много внимания уделялось именно антисемитизму, а не глубинным корням происшедшего. Из-за этого мы не обращаем внимания на судьбу множества других групп – цыган, гомосексуалистов, коммунистов, также погибших в концентрационных лагерях, уничтоженных в Гулаге.

Основное объяснение Холокоста Бауман видит в нравственной индифферентности, распространенной в современном обществе. Эта индифферентность явилась следствием идеологических определений и доктрин, приведших к тому, что жертвы воспринимались не как человеческие личности, а как материал для экспериментов.

Главную роль в этом процессе сыграла бюрократизация. Гилберг в своем фундаментальном исследовании “Уничтожение европейских евреев” (Hilberg, 1985, vol. III, p. 10-11) пишет:

Западная бюрократия никогда ранее не сталкивалась с такой пропастью между нравственными установками и административными действиями; бюрократическая машина впервые вынуждена была обратиться к столь радикальным средствам. В некотором смысле задача по уничтожению евреев стала серьезнейшей проверкой немецкой бюрократической системы.

В людях этой системы не было ничего особенного, они были самыми обыкновенными. Гилберг продолжает развивать свою мысль:

Любой полицейский мог стать охранником в гетто. Каждый юрист, служивший в гестапо, считался пригодным возглавить карательный отряд; каждый экономист, работавший в Экономико-административном управлении, был отличной кандидатурой для службы в концентрационном лагере. Другими словами, наличествовавший персонал должен был выполнять все необходимые функции.

К идее массового уничтожения пришли не сразу. Поначалу была цель освободить Германию от евреев. Потом была присоединена Австрия, которую тоже надо было освободить от евреев. Их можно было согнать на восточные территории, но этому противились местные власти. Как один из вариантов рассматривался Мадагаскар; Эйхман целый год пропагандировал эту идею, но морями правила Британия, и Эйхману велено было перейти к плану физического уничтожения:

Остальное было делом различных департаментов. Нужно было все спланировать, выработать нужную технологию, подобрать соответствующее оборудование, рассчитать бюджет, мобилизовать необходимые ресурсы… Выбор был сделан в пользу наиболее рациональных решений, возникавших в меняющихся обстоятельствах “проблем” (Bauman, сс.16-17).

Руководили процессом отнюдь не монстры. Все было организовано Экономико-административным отделом, организовано быстро, четко, по просчитанным универсальным правилам. “Иррациональность” была исключена. Людей, подозреваемых в расположенности к убийствам, старались не привлекать к этой рутинной работе.

Будучи максимально рационализированным, этот процесс находился в полном соответствии с основными правилами, определяющими цивилизаторские процессы, с неуклонным устранением насилия из общественной жизни. Иначе говоря, как проницательно заметил Бауман, насилие было отдано под контроль государства. То, что происходит здесь, также требует забыть о проблемах нравственности. Бауман пишет (курсив его) (сс. 28-29):

Цивилизаторский процесс подразумевает среди прочего выведение практики использования и распространения насилия из сферы нравственных понятий, а также освобождение необходимого количества рационализма из-под влияния этических норм и моральных запретов.

… Условия рационального ведения дел – как, например, разделение дома и работы, личных доходов и общественной казны – являются в то же время мощными факторами, которые не позволяют целенаправленным, рациональным действиям смешиваться с процессами, управляемыми иными (иррациональными в принципе) нормами. Такое разделение делает рациональные действия невосприимчивыми к ограничениям, которые накладывают нравственные понятия, декларирующие взаимопомощь, солидарность, взаимоуважение и прочие нормы поведения, принятые в неделовой среде.

Согласно Бауману, Холокост – это не иррациональный всплеск атавистических тенденций, а закономерное проявление тенденций современных. Я хочу добавить: Холокост был всего лишь продолжением основной тенденции европейской колониальной политики.

Сейчас одна за другой идут столетние годовщины крупнейших европейских побед в Африке. Интеллектуальной основой того, что обернулось невероятными зверствами, были теории, что эволюционируют и выживают достойнейшие. А инструментами выживания достойнейших были ружья, победившие стрелы. Не у Сталина ли Гитлер перенял свои методы? Об этом спорят историки и социологи в Германии. Ерунда, утверждает Линдквист (Lindqvist, 1992, сс. 199-200). Гитлеру это было известно с детства. Атмосфера, в которой жил юный Гитлер, в которой жили все в Европе, была пронизана убеждением, что империализм есть биологическая необходимость, ведущая к неминуемому истреблению низших рас. 4 мая 1898 года Адольфу Гитлеру было 9 лет, и в Алберт-Холле в тот день он не присутствовал. А именно тогда, на гребне побед в Африке, лорд Солсбери, премьер-министр Великобритании, заявил, что все народы можно поделить на умирающие и живые. Да, Гитлера там не было. Но он все равно об этом знал, как знали и все европейцы. Они знали, что совершила Франция в Африке, что совершила Англия, что – присоединившаяся к ним позднее Германия, уже в 1904 году. Умирающие народы нуждались в помощи – иначе они не могли этого пережить.

Так что в истреблении людей нет ничего нового. И нечему тут удивляться. Гитлеровские и сталинские лагеря продолжали традицию. Просто случилось все это в самой Европе. Это означает, что оно приблизилось к нам и в то же время стало более непостижимым.

Дата добавления: 2015-08-09