Первый рабочий опыт

Первое время после моего поступления на службу в МГБ 1 августа 1972 года мне приходилось для «акклиматизации» выполнять разные рутинные поручения и продолжить военную подготовку. Она включала обучение на парашютиста, что меня очень радовало. В 1973 году я, как и многие другие, привлекался к обеспечению безопасности на Международном фестивале молодежи и студентов в Берлине, во время которого меня распределили в группу охраны Ясира Арафата. Потом работа стала интересней. Однажды я получил отчет управления «Объекта Висмут». Это было подразделение МГБ, занимавшееся защитой урановых месторождений ГДР. Во время Второй мировой войны Советский Союз с помощью своих агентов, таких как Клаус Фукс, узнал об американо — британском проекте создания атомной бомбы и даже получил важные документы и материалы, касающиеся ее конструкции, в дальнейшем получившие свое дальнейшее развитие благодаря уже их собственным ученым. После американской атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в августе 1945 года Советы приложили все усилия, чтобы как можно скорее догнать американцев. Но у них не хватало исходного материала: урана, пригодного для обогащения. Его новые властители нашли на рудниках в оккупированных территориях Восточной Германии и Чехословакии, в Рудных Горах. Эти рудники мгновенно перешли под советский контроль, после чего начались их интенсивная эксплуатация и расширение, причем никто не обращал внимания на опасность излучения для шахтеров и на вред для окружающей среды. Так как атомная программа была совершенно секретной, добыча урана тоже защищалась чрезвычайными мерами. Наряду с советскими органами госбезопасности этой задачей с 1950 года занималось и восточногерманское МГБ. Секретная служба ГДР была организована по территориальному принципу: изначально она делилась на земельные управления, а после ликвидации земель в 1952 году — на окружные. Висмут был исключением — им занималось собственное управление объекта.

Работавшие там товарищи обратили внимание на одного человека из ФРГ, который собирал камни неподалеку от вскрышных отвалов урановых шахт. Человека этого сопровождал гражданин ГДР, его родственник. Бдительный полицейский заметил обоих, проверил и записал их данные. Его отчет был отправлен в соответствующую службу Штази, откуда он попал к нам в берлинский центр. Дальнейшие проверки показали, что этот западный немец прибыл из Карслруэ и работал там в центре ядерных исследований. Так как этот центр высоких технологий был главным объектом нашего реферата, дело направили к нам в отдел XIII Главного управления разведки, и оно оказалось, наконец, на моем столе.

Исходное досье было тонким, оно включало заявление с просьбой на въезд некоего господина Нистроя в гости к своему родственнику, доклад внимательного полицейского и результаты первой оперативной проверки личности. Я начал с обычного рутинного контроля, включавшего проверку данных на Нистроя в нашей центральной регистратуре. Без этого шага дальнейшая работа была невозможна, ведь могло случиться так, что этим же человеком уже занимался другой сотрудник МГБ, или даже уже завербовал его для себя. Итак, я получил разрешение зарегистрировать его для себя и дал ему псевдоним «Нестор». Любой другой сотрудник Штази, который бы в будущем захотел бы запросить в центральной регистратуре данные на господина Нистроя, не получил бы о нем никакой информации, прежде чем запрос не прошел бы через меня. Уже потом я мог бы сам решить, следует ли мне самому расспросить сотрудника, сделавшего такой запрос, или позволить ему получить нужную информацию. Это было обычной практикой в ГУР. Мы сами не всегда получали полную информацию, какое именно лицо к кому относилось. Например, всех, кто работал одновременно и на разведку советского КГБ, нам никогда не раскрывали. Мы в таком случае просто не получали наш бланк запроса назад и могли лишь догадываться о причинах этого.

Нистрой, разумеется, к данному моменту давно уехал, после проверки он постарался как можно быстрее вернуться на прекрасные берега Рейна. Мои коллеги, скорее всего, не придали бы этому делу большого значения, но ведь зачем‑то в их отдел назначили свежеиспеченного дипломированного физика? У меня сразу появилось подозрение, что Нистрой бродил там не просто ради сбора цветных камешков и не был путешествующим минерологом — любителем. Я предположил, что он, скорее всего, занимался поиском следов радиоактивных веществ. Другая сторона хотела, вероятно, узнать, каково содержание радиоактивного материала в руде, которую СССР добывал в ГДР для своей атомной программы. Поэтому я сразу сел на поезд, ибо разрешения на вождение, как это называлось в ГДР, у меня еще не было. В Ауэ я побеседовал с товарищами из управления «Объект Висмут», которые за прошедшее время уже успели подробно допросить бдительного полицейского. Тут всплыли некоторые детали, в некоторой степени противоречившие моему изначальному подозрению. Это вовсе не было целенаправленным сбором камней. Восточногерманский родственник просто выгуливал свою собаку и хотел ее чем‑то занять. Для этого он поднимал камешки, бросал их и командовал: «Апорт!» Гость с Запада в этом процессе вовсе не участвовал, камни не поднимал и ничего не засовывал в свою сумку, висевшую у него на плече. То есть, всё было совершенно безобидно? По крайней мере, так виделось местным товарищам. Но мне эти события представлялись несколько странными. Профессионал из ядерного научно — исследовательского центра не отправится просто так гулять с собакой в таком месте. Он ведь знал, что такое радиоактивные материалы, и вероятно спрятал пару целлулоидных пленок в кармане пальто, к которому на короткое время подносил камешки, принесенные собакой. В Карлсруэ он отдал бы пленки на проявку и по интенсивности черной свили мог бы сделать вывод об уровне радиоактивности в непосредственной близости урановых шахт и о силе излучения на самой шахте. Из внешне безобидной вскрышной породы, образцы которой даже не требовалось брать с собой, можно было сделать выводы о получении и характеристиках исходного материала для советского ядерного оружия и о том, что на Востоке считалось пригодным для промышленной разработки. Американцы таким путем с помощью своих компьютерных расчетов могли бы оценить, на какое количество атомных бомб хватило бы добытого в Рудных Горах материала. И как раз то, что «Нестор» не клал камни в свою сумку, делало его в моих глазах еще более подозрительным. Я был почти уверен, что его направили сюда специально, все равно — из Пуллаха, Лэнгли или Лондона. Если он приедет сюда в следующий раз, меня следовало информировать в момент его въезда. Тогда я занялся бы им интенсивней.

Разведывательная работа с самого начала возбуждала меня в определенной мере, потому что в мое время она все еще в большой степени включала в себя по сути отношения между людьми. Возможно, сегодня различные технические средства, вроде наблюдения со спутников, контроля Интернета и радиоэлектронных средств связи, дают гораздо больше информации, чем старый добрый шпионаж «агент против агента», но если такой «человеческий шпионаж» правильно организован, правильно подготовлен, обеспечен и хорошо управляется, то он, по моему мнению, намного эффективней. Хорошо внедренный информатор в сети «Аль — Каиды», возможно, смог бы предотвратить теракты 11 сентября 2001 года. А с гигантским потоком самых разных данных всех технических средств наблюдения и контроля, напротив, аналитики справляются все хуже и хуже.

Разведывательная работа в классическом смысле объединяет самым захватывающим образом элементы торговли, то есть — «давать и брать», и оказания психологического влияния. К этому добавляются оценка риска, необходимость хладнокровной работы в случае опасности, а также дезинформация и блеф — радость для каждого игрока в покер. Прошло немного времени, и я уже был уверен, что нашел свое призвание.

Но система ГДР не стала от этого для меня более симпатичной. Скорее, наоборот. Мои коллеги с удовольствием сплетничали, что наш наиглавнейший шеф Эрих Мильке по каждому торжественному поводу по — прежнему провозглашает первый тост за товарища Сталина. Мышление по старым схемам особенно четко проявлялось именно в МГБ, и готовности к реформам я тут не видел ни у кого.

Меня также ошеломило, что система внутреннего контроля и собственной безопасности в начале семидесятых годов была такой слабой. Если кто‑то однажды попадал в аппарат спецслужбы, то внутри него он мог двигаться почти совершенно свободно. Не было детектора лжи для проверки сотрудников, который, возможно, заставил бы меня отказаться от некоторых моих планов. Контроль честности и надежности сотрудника осуществлялся практически лишь при помощи устной оценки его руководителя. При этом основное внимание уделялось социалистической морали. Супружеские измены и сексуальные эскапады сурово наказывались и обычно становились причиной увольнения из МГБ. К счастью о моих склонностях и действиях в этой сфере никто не узнал, я смог хранить все в тайне и чувствовал себя в этом смысле достаточно безопасно. Проверки проводились лишь в случае конкретных подозрений. Если таковых не было, то сотрудник Штази чувствовал себя едва ли не свободней обычного гражданина ГДР «снаружи», повседневную жизнь и политические взгляды которого постоянно контролировали стукачи и информаторы гигантской машины наблюдения и контроля ведомства товарища Мильке.

Постепенно у меня возник вопрос — сначала в подсознании, потом втайне, затем все более осознанно — что было бы, если бы я прямо здесь, в логове льва, стал бы работать на кого‑то еще. Мне казалось, что я достаточно хорошо изучил аппарат и мог бы оценить уровень риска. Кроме того, мне всегда нравились разные авантюры, и риск меня возбуждал. Постепенно эти мысли стали принимать конкретные формы. Если другая сторона могла бы мне гарантировать, что в случае серьезной опасности она меня отсюда каким‑то образом вытащит, этот план казался мне вполне реальным. Теперь нужно было только подождать, пока появится возможность установить контакт.

Дата добавления: 2015-08-18