Проблема судьбы.

Печальным фактом является то, что философия, по соб-

ственному и по общему мнению притязающая на ис-

толкование жизни в целом и ее глубин, почти не каса-

ется некоторых могущественных сил жизни. Кто превзошел в

постижении любви Платона и Шопенгауэра, давших к тому же

весьма односторонние ее толкования? Если бы предмет фило-

софского исследования соизмерялся с приходящими от самой

жизни формой и могуществом, то теория и метафизика любви

считались бы, по крайней мере, столь же важными, как теория

познания или метафизика искусства.

Этим странным фактом объясняется то, что мы не зада-

емся вопросом о <переживании>. Что означает это особое

отношение жизни к вещам и событиям, посредством коего

они, так сказать, растворяются в жизни, ассимилируются ею,

тогда как целью его, в отличие от познания, оказывается не

образ и представление, но сами моменты жизненного про-

цесса? Эти проблемы никак не решить средствами одного

психологического анализа. Но то, что подобные душевные

события, как любовь и переживание, наделены действитель-

ным бытием, требует философского толкования - если фи-

лософия вообще хоть в каком-то смысле притязает на <жиз-

ненную мудрость>.

В не меньшем пренебрежении оказалось и понятие судьбы.

Правда, с тем отличием, что тут чье бы то ни было понимание

сразу высвечивает проблематичность объективной - не толь-

ко психологической - структуры нашей жизни. Тут мы сразу

понимаем (как и в случае любви и переживания), насколько не

вписываются в категории <теории> и <практики> жизненные

проблемы (даже если эти категории применяются к чувствам и

эстетическим ценностям). Поэтому мое толкование понятия

судьбы можно расценивать как скромную попытку подойти к

таким жизненным явлениям, которые должны были бы стать

высшим предназначением философии.

Такое пренебрежение со стороны философии не является

чисто случайным, но основывается на отрицательном отноше-

нии важнейших типов философии - идеализма и пантеизма к

понятию судьбы. Идеализм выводит мир из субъекта, духов-

ные формы которого целиком обусловливают познаваемый

образ мира. Вся практическая жизнь ставится в зависимость от

абсолютной ответственности и безграничной свободы субъек-

та. Для всего превосходящего, стоящего над его волей, да и

вообще над понятием субъекта, как это очевидно в случае судь-

бы, в идеализме не находят должного места. Пантеизм, со сво-

ей стороны, растворяет все индивидуальное в единстве бытия,

не принимая во внимание ни в одном пункте особо направлен-

ную на него интенцию проиЬходящего в космосе, а потому им

не затрагивается индивид, который ощущается нами как дру-

гой составной элемент понятия судьбы. Наконец, рационализм

(а какая систематическая философия, будь она стократ волюн-

таристской, не является по Ьути своей рационализмом?) про-

тивостоит моменту непостижимого, неразрешимого, затемнен-

ного во всяком, даже счастливом уделе, пока он вообще вос-

принимается как <судьба>.

Здесь легко распознать предпосылки того, что составляет

внутреннюю структуру понятия судьбы. Прежде всего, эта струк-

тура требует субъекта, который содержит в себе либо пред-

ставляет тенденцию или требование, обладающее значением

само по себе, независимо от всяких <событий>. Без генетичес-

кой связи с этой собственной направленностью субъекта воз-

никают и протекают разного рода события. Они побуждают

субъекта или ему препятствуют, прерывают его движение или

связывают его с чем-то далеким, оттеняют отдельные его сто-

роны или оказывают на него решающее воздействие в целом.

Тем самым чисто причинные процессы обретают смысл в сво-

ей соотнесенности с субъектом, так сказать, задним числом ста-

новятся телеологиями, т.е. судьбами. Поскольку их истоки со-

вершенно случайны для внутренне и осмысленно обусловлен-

ного потока нашей жизни, а свое значение они получают лишь

в некотором отношении, при витальном включении в жизнь -

пусть даже негативном и разрушительном, - то от того, что мы

называем судьбой, неотделим характер <провидения>. Но это

отражает только самую поверхность понятия судьбы. Ведь в

последнем находит выражение и прежде всего присущая чело-

веку способность ассимиляции: идущие своим объективным

путем события в то же самое время составляют определяю-

щие моменты его жизни, получают смысл от его субъективнос-

ти. От нее у них позитивное или негативное предназначение,

хотя сама эта жизнь, с другой стороны, получает от этих собы-

тий свое направление и свой роковой характер. Деятельность

и страдательность жизни, которая лишь соприкасается с миро-

вым процессом, становится фактом в понятии судьбы.

Там, где отсутстует хотя бы один из этих двух элементов,

там нет и <судьбы>, чему доказательством может служить уже

то, что мы не пользуемся понятием <судьба> для описания

животного или Бога, даже когда мы их очеловечиваем. Живот-

ному недостает смысла жизни, той идеальной интенции, кото-

рая утверждает себя сверх полагаемого извне, чисто каузаль-

ного события, но при этом все же способна ощутить определя-

ющее вовлечение этих событий в нашу жизнь. У животного речь

может идти о жизни вообще, которая, конечно, может побуж-

даться и тормозиться в своем саморазвертывании, но она не

сопровождается, в отличие от человеческой жизни, идеей осо-

бого, реализуемого или нет в действительности хода событий.

Наоборот, для божественного существования нет ничего изна-

чально ему чуждого, в себе необходимого события. Напротив,

все события с самого начала объемлются божественной сущ-

ностью или промышляются его волей. Для него нет ни препят-

ствий, ни побудительных мотивов, которые он испытывал бы

изнутри, нуждаясь в преображении их случайности в смысл.

Человеческая жизнь всегда двойственна, в ней противосто-

ят другу другу причинность, простая природность происходя-

щего - и его значение, которое пронизано и одушевлено для

человека смыслом, ценностью, целью. Либо, если посмотреть

под иным углом зрения: с одной стороны, мы преданы косми-

ческим переменам и в них включены, но, с другой стороны, чув-

ствуем и выводим наше индивидуальное существование из его

собственного центра, наделенного ответственностью за себя

самого и как бы замкнутой для всего остального формой. Прак-

тическое воление есть простейший способ перехода одного в

другое; реже замечают то, что самым отчетливым его выраже-

нием является наша судьба, представляющая собой специфи-

ческий синтез тех же самых факторов. Только тут речь идет не

об активности, как в случае воли, но, так сказать, о нашей стра-

дательности в потоке жизни, через которую простейшая фак-

тичность соучаствует во внутренней особенности и микрокос-

мическом смысле.

Когда мы говорим о чем-нибудь как о судьбе, то снимается

та случайность, которая стоит между событием и смыслом на-

шей жизни. Называя это нечто судьбой, мы придаем ему выс-

шее достоинство; иногда это ведет к высокопарным злоупот-

реблениям этим словом. Ибо тут, с одной стороны, предпола-

гается, будто происходящее вовне как бы притягивает нас к

себе, а с другой стороны, будто наша жизнь обладает столь

могущественно захватывающим смыслом, что она способна

втянуть в себя все происходящее. Но уже из данного нами на-

броска структуры этого понятия становится ясно, что судьбою

является как раз не все то, с чем мы сталкиваемся. Бесчислен-

ные события хоть и касаются поверхности нашей фактической

жизни, но не той ее индивидуально осмысленной направленно-

сти, которая выступает как наше подлинное Я. Конечно, между

этими уровнями имеются различные переходы, но можно все

же говорить о некоем пороге судьбы для неких квантов значи-

мости события, которые способны способствовать или препят-

ствовать осуществлению идеи нашей жизни.

Встреча со знакомым на улице остается в области случай-

ного; даже в том случае, если мы встретились с тем, кому как

раз хотели написать, что делает эту случайность <удивитель-

ной>, так как придает ей отпечаток осмысленности. Но без оп-

ределенной связи с телеологией жизни эта встреча все равно

случайна. Тем не менее, если эта встреча станет исходным

пунктом решительных жизненных перемен, то это стечение об-

стоятельств получит имя судьбы, а тем самым подпадет под

новую категорию: событие на периферии нашей жизни станет

принадлежать позитивной или негативной телеологии, единству

смысла индивидуальной жизни.

То, что этот своеобразный синтез, эта двойственность про-

исходящего составляет судьбу, никак не отменяется, когда речь

заходит и о чисто внутренней судьбе. Где бы ни происходило

событие, само Я всегда раскалывается на субъект и объект.

Это - всеобщая форма, в которой обычное сознание стано-

вится личностным духом: мы познаем и понимаем самих себя,

мы сами выступаем как предмет для нас самих, подобно всему

остальному миру. А там, где мы являемся объектом познания

для самих себя, там мы выступаем и как предмет пережива-

ния. Как только наше собственное чувство, мышление, воле-

ние подводится под категорию <события>, субъективный поток,

протекающий в центре нашей жизни, сразу же сталкивается с

ними как с содержаниями внешнего ему мира. Мы называем

судьбой эти соприкосновения с тем, что втягивается в замкну-

тую сферу нашей целостной личности. Они уже не просто про-

исходят, оставаясь простыми случайностями для внутреннего

значения этого центрального Я, но каузально возникшее, дей-

ствительное придает нашему существованию смысл. Из него

проистекает и новое значение самих событий - они возвыша-

ют нашу экзистенцию или отклоняют ее от пути, они ее видоиз-

меняют или разрушают. Даже по отношению к себе самим мы

оказываемся страдательными. Будучи поглощаемой централь-

ной активностью нашей жизни и определяемой ею, эта страда-

тельность в то же самое время выступает как нечто полное

смысла, как телеологическое предопределение нашей жизни.

Из этой структуры понятия судьбы проясняется отмеченная

выше <видимость промысла>, из которой выстраиваются причуд-

ливые метафизические учения. Если судьба заключается в оха-

рактеризованном выше отношении между периферийным и цент-

ральным, действующим и страдательным, просто происходящим

и наделенным целесообразным смыслом, то как раз направлен-

ность внутреннего потока жизни будет решать, что должно счи-

таться судьбою и что таковой не является. Именно по этой на-

правленности мы можем осуществлять отбор касающихся нас

событий: роль судьбы играют для нас лишь те из них, которые

вызвали колебания в этом потоке (даже их отклонение или разру-

шение относится к тому, что было ими привнесено).

Подобно тому как в наше познание может войти лишь то,

что соответствует изначальным или приобретенным духовным

нормам, так что познаваемое должно пройти сквозь них и офор-

миться ими, чтобы наши познания могли стать адекватными

нашему духу, - точно так же нашей судьбой способно стать

только то, что приходит в нее из нашей собственной жизни и

может претвориться в судьбу. Не получающие такого смысла

события соответствуют простым чувственным восприятиям,

которые хоть и дают нам какое-то содержание, но остаются нам

непонятными, неспособными оформиться в нас как познание.

Старая загадка: как же устроен мир, если он постигается слу-

чайной структурой нашего духа, - была решена кантовским

пониманием познания. Постигаемый мир является продуктом

познающего духа, ибо в нем мы познаем лишь то, что вложено

самим духом. Точно так же с помощью понятия судьбы стано-

вится понятным то, что казалось промыслом <провидения>, так

как судьба человека и его индивидуальная сущность удивитель-

ным образом соответствуют друг другу. Подобно тому как мир

определяет содержание нашего познания - но лишь потому, что

познание ранее определило, каким может быть для нас мир, -

так и судьба определяет жизнь индивида, но лишь потому, что

этот последний избирал эти события по некоторому сродству,

равно как и тот смысл, в котором они могут сделаться его <судь-

бой>. Если некоторые события становятся судьбой любого чис-

ла индивидов, то это происходит потому, что какие-то важные

жизненные интенции предполагаются у всех людей. Но при этом

следует все-таки сказать: для каждого будет чрезвычайным

происшествием, если его отца убьют, а убийца женится на его

матери; но лишь для Гамлета это стало судьбой. Это опреде-

ляется не тем, что событие затронуло его так же, как оно затро-

нуло бы любого, но определяется сущностью Гамлета.

Аналогии между формами переживания и познания позво-

ляют нам сделать еще один шаг. Сколь бы решающим ни было

значение энергии синтеза в Я, формирующей познаваемый мир

из чувственного материала, - уже тот факт, что этот материал

дан, что его содержание не конструируется одним лишь духом,

оставляет нечто темное и неразрешимое в этом мире. То же

самое сохраняется и в судьбе. Уже внешний по своему источ-

нику характер случайного события изымает из личностной те-

леологии тот смысл, который в нее вкладывается как форма

судьбы. В привнесенном из иного порядка содержании сохра-

няется инородное ядро или остаток, который не принадлежит

нашей судьбе. Об этом мы предпочитаем не задумываться, пока

субъективная нежелательность происходящего, так сказать,

оставленность на произвол судьбы, не напоминает нам об этом.

Во всем том, что мы называем судьбой, как нам благопри-

ятствующей, так и нас сокрушающей, есть нечто непостижимое

для нашего ума, - хотя и воспринятое нашими жизненными

интенциями, но ими до конца не ассимилируемое. В структуре

нашей судьбы этому соответствует тревожное чувство, говоря-

щее нам, что при всей необходимости нашей жизни она все же

случайна. Полную противоположность этому чувству и его пре-

одоление предлагает нам только искусство в форме трагедии.

Она дает нам почувствовать, что случайное по самому глубо-

кому своему основанию и есть необходимое. Конечно, траги-

ческий герой оказывается между жерновами внешних обстоя-

тельств и своих собственных побуждений; но это происходит

как раз потому, что ему самым фундаментальным образом при-

сущи эти побуждения, - иначе его гибель вызывала бы пере-

живание не трагедии, но просто траура. В снятии этого ужаса

случайности необходимостью заключается <примирение> тра-

гедии; поэтому она всегда является <трагедией судеб>. Ведь

значение понятия судьбы - то, что просто объективно собы-

тийное преображается в осмысленность индивидуальной теле-

ологии жизни - в своей чистоте предстает в трагедии, которой

нет в нашей эмпирической судьбе, поскольку в ней никогда

нельзя целиком избавиться от событийного начала причинно

обусловленному и отчуяоденному от смысла существу.

Если судьба заключается в отношении между двумя жиз-

ненными категориями - где по одну сторону стоит отсутствие

судьбы у Бога, а по другую лишенность ее у животного, - то

пространство человеческой экзистенции приближается то к

одному, то к другому пределу. Быть ниже или выше судьбы для

человека всегда окрашивается тем, что подлинно человечес-

ким, его подлинной определенностью является судьба.

Ниже судьбы означает: отсутствие собственных жизненных

интенций, усвоение одних лишь событий, когда вообще не ста-

вится задачи их преодоления. Это значит, что сам человек де-

лается просто событием, а вещи остаются в своем свободном

от смысла потоке - даже там, где они нас затрагивают.

Выше судьбы стоит тот, чьи жизненные интенций столь не-

уклонно и неукротимо определяются изнутри, что перед жиз-

нью не ставят проблем ни перемены вещей, ни собственное

существование; всесильное течение смысла здесь без всякого

сопротивления вовлекает в себя события, словно они его вооб-

ще не затрагивают. Тот, кто стоит выше судьбы, - это совсем

не герой трагедии. Последний всем своим бытием испытывает

как раз антагонистическую ярость внешней действительности,

но так, что само это насильственное принуждение объемлется

его жизненной телеологией, а единство смысла его жизни об-

разуется пронизывающим Дуализмом действительности и смыс-

ла. У того, кто стоит выше судьбы, единство смысла вообще не

получает черт дуализма. В отличие от Бога, он не свободен

заранее ставить события в ряд своей абсолютной целесооб-

разности. Просто поток жизни его столь силен, что всякое ему

препятствие отбрасывается как ничтожная величина.

Хотя-понятие судьбы в данном истолковании представляет-

ся подлинным уделом человека, хотя ни в одной эмпирической

жизни нет даже приблизительной реализации того, что ниже или

выше судьбы, - человек все же захвачен этими крайностями.

Ибо они также принадлежат его сущности, выразимой лишь с

помощью противоречий в понятиях: он должен выходить за соб-

ственные пределы. Границы жизни находятся повсюду, и это

образует самый центр и особенность нашего существования;

но жизнь преодолевает и эти границы, и в этом, наверное, зак-

лючается самый широкий смысл жизни: все превосходящее

собственные границы заключает их в самом себе.

Дата добавления: 2015-08-05