ПОСЛАНИЯ 12 страница

Декабрь 1977 года (между 9 и 22). Ты дома, сов­сем рядом, и я все еще нуждаюсь в том, чтобы пи­сать тебе. Ты была права, напомнив мне это од­нажды вечером, я тоже в момент самых худших отсутствии говорю тебе «я здесь», и это кажется тебе смехотворным, даже если ты получаешь это смеясь. Ремиссия — это хорошо («отсрочка» че-

[213]

го, на более поздний срок, в ожидании чего? но быть отправленным наконец к себе самому или другому). Я здесь, в нескольких метрах от тебя, я ощущаю каждое твое движение. Я никогда не был таким сильным.

Вернулся к нашим друзьям. Фидо и Фидо показался вдруг очень веселым, и так уже целую неделю. Полностью изменившийся (как ты, спасибо, спасибо, что больше не говоришь мне о «мертвом письме», даже если я знаю, что ты не забыла о нем и все еще хочешь получить его). С. явно двойник п. Его рост в два раза больше, по­смотри, однако он тот же. И тем не менее С. — это часть (инструментальная, метонимия или синекдоха инструмента), перо п. С. меньше, чем п., поскольку сидит, и пользуется этим положе­нием. Все всегда верили, что их было двое, и нельзя быть уверенным, что это мнение оши­бочно. Однако п., — двойник С., ты чувствуешь, что он покрывает его со спины. Посмотри, на­клоненный колосс, как он погружает его между ягодиц другого, пряча его под платьем. Как дви­жением своей руки он бросает вызов всем зако­нам геометрии, оптики, он бросает вызов прав­доподобию, такой же была и его манера выска­зываться и все классическое представление о совокупности, отношение между целым и час­тью, одним и двумя, четой и парой. Снова упо­требляя с пользой ремиссию, я хочу перечитать весь платоновский корпус и прочно устроиться, как в очень утонченном борделе, со своими ис­поведями и ревностью повсюду, со всеми этими тайнами без малейшей вульгарности. Никто ни­когда никого не встретит, наконец я буду один с тобой, мое благородство (я придумываю это слово, как какая-то чертовка), золото моего рож­дения. В корпусе всегда именно Письма возбуж-

[214]

дают меня больше всего после Парменида, самые подозрительные, что касается подлинности. Так как в самом апокрифическом я узнаю моего Пла­тона. Я в VIII письме. Например: «Бог для муд­рых — это закон, для сумасшедших (aphrosin) — это удовольствие (еdопе)». В предыдущей фразе он сказал: «Мера — это покорность Богу (зависи­мость, порабощение, douleia), чрезмерность (ес­ли она обращается, говорит переводчик) людям». Бог, закон по ту сторону принципа удовольствия. Итак, послушай урок переводчика — создателя текста, некоего Суильхэ, в записке: «Логика этих двух последних предложений скорее в мысли Платона, чем в формулировке, которую он дал [???]. Если взять материально [???] две фразы, их заставят выражать полностью противоположное тому, что хотел сказать автор, так как, если верно подчинение Богу, так как для одних Бог — это за­кон, а для других — удовольствие, и одни и дру­гие действуют «в соответствии с мерой», подчи­няясь соответственно своей божественности. Это, естественно, не то, что думает Платон [!]. Та­ким образом, следует предположить некую про­межуточную идею и т. д.!» «Естественно», это слишком очевидно. Я не выскажусь по этому по­воду. Но посмотри на это, это удовольствие, ко­торое они получают, создавая законы, связь, со­вокупляя свои имена, одно божественнее друго­го, я вижу нас между их ног, мы создаем закон для вечности. По мере того как мы вместе стареем, у нас за плечами остаются века, наслаждение то­бой становится все более возвышенным, все бо­лее далеким, оно — по ту сторону удовольствия. Я никогда тебя так не любил, и никогда я не был так уверен в нашем происхождении, так как я зо­ву тебя, как другую, по ту сторону твоего имени, по ту сторону всех имен.

[215]

Декабрь 1977 года (между 9 и 22).

Хорошо работа-лось. Я оставляю эту записку (деньги на холо­дильнике), прежде чем уехать. Я позвоню тебе оттуда (итак, поразмыслив, становится понятно, не так ли, что имя может лишь созваниваться). Поиграй еще с инициалами на песке или снегу:

С/п — это связь. Иначе, связь — это отношение вторичного/первичного по закону принципа удовольствия, закон и бог связи от Binden, а так­же Desmos. С и п (С. ненавидит п.) — это первич­ная связь, связь первичного процесса (не путать пп с ПУ, Принцип Удовольствия) через пв (про­цесс вторичный), такое вот умопомрачительное умозаключение. Теряется всякая нить, все прихо­дит в упадок, когда начинают вот так играть ини­циалами. Наша излюбленная игра, и ты в ней мас­терица, огромный фейерверк, и серьезные люди возвращаются к себе озабоченными, подозри­тельными, размышляющими в ночи с чувством, что их деньги заменили фальшивой монетой, что их деньги уже тогда были всего лишь карточной колодой. И между нами остается только взрыв смеха, когда мы наконец бежим по совсем тем­ному переулку, и ты становишься еще более су­масшедшей, чем я

Декабрь 1977 года (между 9 и 22).

вот зрелище, кото­рое разыгралось передо мною сегодня: мужчины и женщины, все психоаналитики, лежащие на спине, ты их хорошо видишь, умоляющие пожи­лую парочку («С/п, будь так любезен»), чтобы она соизволила явиться на сеанс анализа. Ну, конеч­но же, у них, сегодня! А старая священная пароч-

[216]

ка ничего не хочет слышать, она все несется и несет вздор. Прямо на ходу она отсылает встреч­ное приглашение, ну если в ответ, да, в ответ, вы хотите прийти и поговорить немного у нас, ку­шетки уже готовы, мы устроим это как можно проще, в течение всей ночи будут приходить друзья, а мы все время будем говорить, так и не ложась спать.

Декабрь 1977 года (между 9 и 12).

Мы постоянно оза­бочены датами. На мой взгляд, даже слишком, это очень плохой знак (возрасты, правила, суеве­рие годовщин, все эти арифметики судьбы). Но ни о чем не беспокойся, сейчас с нами не мо­жет случиться ничего, кроме хорошего.

Ты начинаешь втягиваться в игру моими маленькими спекуля­циями о Сп. Я размышляю, размышляю, но в то же время сам являюсь объектом размышлений Сп. Вот уже 25 веков, и, как говорит другой ста­рец о смерти своей дочери, «сеанс продолжает­ся»! Несмотря на своего дядю-фальшивомонет­чика, который проявил немало инициативы в этой области, и мы еще не закончили платить за знание, сам дедушка психоанализа, в свою очередь, подвергся спекуляции Сп. В программе их двойного, бесконечного и взаимного само­анализа — определение священной парочки. Комбинируй, поиграй с такими вариантами: С. производит анализ п. Это его заставляет писать или это ему позволяет писать. С. анализирует п.:

он слушает с отсутствующим видом, и, невиди­мый для другого, он делает заметки (которые, од­нако, не сложатся ни в одну книгу, ни в одно про­изведение или «синграмму»). В промежутках, по-

[217]

скольку они оба имеют официальный статус, действуют на законном основании, зарегистри­рованы в обществе СПП, они производят сеансы один у другого, трансфер взамен на трансфер. И они все опубликовывают.

С. является частью п., ко­торый всего лишь кусочек С., конечно, немалый кусочек и неплохо устроенный, но все-таки кусо­чек, который другой, учитель, и в грош не ставит. Они являются частью один одного, но не совсем. Это наша судьба, любовь моя, и вовсе не нужно ни на что надеяться. Дети ничего не уладят. В С. и п. невозможно провести границу между подсозна­тельной идентификацией и просто включением, вот что хотел сказать, и я заявляю это, Матье Па­рис в XIII в.: п+С, это не равно всему, это не все, это, быть может, пара, или одно я, или два, но не все. Это приводит к разделению. Вот почему они любят друг друга почти так же, как мы (по правде говоря, они одни перед нами), но они не в состо­янии воспринимать друг друга. Вопрос границ: они больше не в состоянии определить, где один начинает, а другой заканчивает. И они посылают друг другу открытки, которых никогда не полу­чат, как дети (расхищения, плагиат в узком смыс­ле, и с самого первого отправления, аборта — они были против, оба, по правде, и это происходит даже после рождения). Я отважусь на неуместное предположение: у них никогда не будет никакого потомства (ничего, ноль, абсолютное недоразу­мение, заблуждение насчет имен, никакого само­го маленького сократо-платонова наследия, ко­торое бы по-настоящему дошло до нас), несмот­ря на то что у всех у них были потомки на этой земле. Вот что нас подстерегает, и это не так уж плохо. Наш холокост на подходе, даже очень близко, я его чувствую.

[218]

Декабрь 1977 года (между 9 и 22).

Если бы у них был совместный ребенок, я хочу сказать, настоящий маленький грек V века, как бы они его назвали? Я записал то, что ты сказала мне утром, чтобы вос­пользоваться этим в одной из моих ближайших публикаций (ты знаешь, что я всегда думаю об этом предисловии к завещанию (legs)?): это не Сократ, но его демон производит сеанс у молодо­го Платона. А тому в этом случае начинают слы­шаться голоса, как это произошло со мной, когда я слышал твой призрак, диктующий тебе злове­щие «определения», он не знает или не хочет, чтобы ты любила и особенно чтобы ты была мо­им солнцем, любовью моей жизни. Я говорю «он», но я убежден, что это «она», твой призрак.

Декабрь 1977 года (между 9 и 22).

У Сократа свои правила, вот почему.

Декабрь 1977 года (между 9 и 22).

Сейчас эта репро­дукция мне противна. Посмотри на них. Я не хочу знать об этом больше. Страх потерять это озаре­ние гения в разных избитых фразах (вспомни, в чем я тебя однажды упрекнул: в том, что ты прибегнула к избитым фразам против нас, попросту говоря, к закону, детям и т. д,). Пусть себе живут, то есть без нас, эти два малыша, которые учат­ся читать и писать. Мы лучше займемся другим, а они от этого только выиграют.

и п. говорит своей ма­тери (у него есть семья, племянницы, все это я расскажу тебе однажды): «Ты знаешь, я думаю, что

[219]

у меня есть крипт». Нет, не грипп, с этим поконче­но, вакцина поступила в продажу, а крипт. Я спра­шиваю себя, что мы сможем с этим поделать. Я смутно чувствую себя виноватым; вообще-то, я не особенно и чувствую себя виноватым, я полагаю, что это абсолютно никогда со мной не случалось, но обвиненным, да, в глубине себя, и это самое худшее, обвиненным, не знаю кем, всегда детьми, ребенком, который похож на меня.

22 декабря 1977 года. Я оставляю эту записку на твоем секретере, чтобы ты поразмыслила над ней в мое отсутствие.

Сейчас мне это кажется подст­роенным, более вероятным, чем когда-либо. По­думать только, что это тоже вызвано оплошнос­тью. С твоей стороны, конечно, ты не хотела больше ничего знать, но я сам, огромная неж­ность руководила мной и заставляла меня боль­ше не предостерегать тебя. Твое желание всегда было моим, и даже каждый из твоих ложных ша­гов был моим. Со времени последней «ремис­сии» я почувствовал неясную метаморфозу в те­бе, и, как всегда, я провожал ее в свое тело, и тог­да сгустились туманы нового спокойствия над еще худшей тревогой, необратимой на этот раз. Я знал все это заранее, это должно было случить­ся — чтобы случиться. И тогда, я умоляю тебя, не предоставляй мне принимать решение одно­му (это будет в первый раз, ты так держишься за свою независимость). Все, что ты решишь, будет хорошо, я одобрю это и приму к сведению, я зай­мусь этим как собственной жизнью, настолько, насколько это возможно.

В любом случае нужно, чтобы ты уехала, сейчас все формальности соблюде-

[220]

ны, после каникул ты все еще будешь хозяйкой своего решения. И еще, это более чем когда-ли­бо подходящий момент, чтобы сказать об этом, я следую за тобой, я все еще живу в тебе и для тебя. Рождество (это самый благоприятный период) даст тебе еще достаточно времени, чтобы дать вызреть задуманному. Даже если случится худ­шее, я никогда не был бы так счастлив (с траги­ческим письмом, к которому я добавляю это сло­во, весь этот криминальный стиль, открытку с по­сещением богородицей святой Елизаветы). Во время этих каникул я размышляю над маленьки­ми прямоугольными кусочками Титуса. Это, я покажу, все еще происходит между С. и п., наша огромная и невозможная парадигма (в ней за­ключено как бы предвидение всего, мы включе­ны в это, как прочие предметы на столе предска­зательницы. Он знает все, даже все то, что долж­но случиться с нами хорошего или плохого, с самого твоего возвращения. Он знает все и го­ворит себе это. И между тем и другим для «меня», очевидно, никогда не было другого выбора, дру­гого места, кроме движения туда и обратно без перерыва, без переключателя, между двумя фор­мами смерти. От одной смерти к другой, я как ку­рьер, который приносит весть, хорошую или плохую. Он предупреждает о другой смерти, ви­дя, как близится одна или другая. Слишком про­ницательный и почти незрячий, он пробирается от одной стены к другой, нащупывая место амб­разуры в камнях и цементе укрепления. Туда бы­ло помещено послание. Тогда он отправляется в другой замок-крепость, а там другая амбразура, и, никого не встретив, он кладет туда послание, пришедшее от другого. Он не должен и не может расшифровать его по дороге, это всего лишь почтальон. Он пытается догадаться, но тщет-

[221]

но. Для этого следовало бы остановить свой бег.

Это слишком прозрачная фраза: ты знаешь, что такое для меня дети.

9 января 197 8 года.

Я бы предпочел, чтобы ты не провожала меня в клинику, но без этого было нельзя. Когда ты вновь уехала, накануне, я разо­злился на тебя до смерти. Ты оставила меня при­нимать решение одного. Вдруг я умру в этой клинике, один, и никто не будет предупрежден? Когда я очнулся (санитарка держала меня за ру­ку, все было белым), однако я, не понимаю отче­го, ощутил примирение с тобой. Ты почувство­вала это, я надеюсь, когда вернулась проведать меня. Я не мог ничего сказать. Я не выношу твое­го одиночества, вот и все. Оно вызывает у меня головокружение, оно притягивает меня как ре­бенка.

Я никогда так не желал того, чего не мог же­лать — этого крика между нами.

И надо же, чтобы это случилось именно со мной, такое может слу­читься только со мной.

Не датировано (предположительно между 9 ян­варя и Пасхой 1978 года).

Я очень скоро вернулся (я забыл ключи — и моя чековая книжка все еще в твоей сумке). Продолжение короткого диалога, произошедшего между нами вчера вечером и не приведшего ни к чему: как и для нас, проблема ребенка встала перед ними в одну секунду, в ту самую секунду, когда они смирились со своей го-

[222]

мосексуальностью, и отнюдь не перед этим мо­ментом истины.

Но да, моя бесценная, почти все мои промахи подсчитаны, и вы меня на это не купите.

Без даты (возможно, тот же период).

С детьми не счи­таются (ни контракта, ни обмена, ни подсчета, ничего). И даже если что-нибудь из этого и суще­ствует, оно не подает о себе ни знака, ни символа. Ни тем более денежного перевода (а если оно и существует, то надо бы принести в жертву поч­ту, autodafe), и больше некому будет спрашивать, некому командовать. Прежде всего я говорю о ре­бенке в себе.

И опять эта «ремиссия», конечно послед­няя, я верю в это. Ты снова отдаляешься, я не пла­чу, я только становлюсь все более хмурым, моя поступь становится все тяжелее, а я — все серьез­нее и нравлюсь себе все меньше и меньше. Ты не просто отправляешь меня, ты отправляешь меня ко мне, как выделяют яд, который без промедле­ния достигает сердца, направляешь мне мое «от­ражение», которое я вряд ли смогу тебе простить. Я стараюсь держаться беззаботным, походить на того, которого, как тебе казалось, ты любила, ста­раюсь заставить себя смеяться. Мне больше нече­го сказать от моего имени. Я только рисую наш символ, эти переплетенные линии жизни, в это я вкладываю всю неторопливость и всю старатель­ность мира.

В день, когда я больше не смогу тебе пи­сать, я пошлю тебе это на обратной стороне поч­товой открытки, ты узнаешь все, что я хочу тебе сказать, и то, что я совсем рядом. А сейчас побол­таем, мой друг. Вообще, мы подписываемся сим-

[223]

волами в конце каждого нашего послания. Чтобы начинить это послание (знайте же, это по поводу начиненного послания, такое послание пред­ставляет собой строфы, в большинстве своем са­тирические, их поют по случаю праздников Осла, Сумасшедших и т. д. Они подражают, в шутов­ской манере, священным посланиям, тем, кото­рые произносят во время мессы), знайте же, что он, если это действительно он, «Плато», помещал свой символ в начале письма, чтобы гарантиро­вать его подлинность. Но, как он говорит об этом в письме, подлинность которого полностью не установлена, это Тринадцатое может послужить зацепкой: «Arkhe soi tes epistoles esto kai ama sumbolon oti par emou estin». Вот великий мастер го­ловоломок, он пишет тебе: это действительно я, вот моя подпись, ты можешь узнать ее, она под­линная, и для большей достоверности она идет на первом месте, вверху слева, я подчеркиваю, а не внизу справа, пусть начало этого письма бу­дет для тебя одновременно и символом того, что оно действительно от меня. Погоди-ка, это еще более извращенно и явно предназначено Сеарлю и компании, всей их аксиоме от серьезного/к не серьезному. И далее, в этом же письме, Плато уточняет: «По поводу символа, который отличает от других мои письма, которые я пишу серьезно, spoude, ты помнишь, я думаю [oimai men se memnesthai, если бы он был в этом уверен, он бы не напоминал тебе об этом, и автор подделки не действовал бы по-другому], каким он был. Поду­май, однако, об этом и обрати на это свое внима­ние. Они действительно многочисленны, те, кто просят меня написать им, и очень трудно отка­зать им открыто. Мои серьезные письма начина­ются словом «Бог», theos, а те, что менее серьез­ны, — словами «боги», theoi. Он не говорит, дья-

[224]

вол, «несерьезные», он говорит «те, что менее се­рьезны», etton. Ты можешь сбиться с ног в поис­ках доказательств, как если бы я тебе говорил, вот, это говорю я, и я говорю тебе, только тебе, каж­дый раз, когда я пишу «ты», это значит я допод­линно обращаюсь к тебе, словом наполненным и истинным. Когда я говорю «вы», когда я исполь­зую множественное число, это значит, что я об­ращаюсь к тебе менее серьезно, что мое письмо не по-настоящему тебе адресовано, что оно не предназначено достичь своего назначения, так как ты и есть мое единственное предназначение. Когда я делаю вид, будто бы хочу донять тебя или обратиться к другим будто бы к тебе, это значит, что меня доняли самого. Ты знаешь, до какой сте­пени меня донимают, я не могу не ответить, хотя бы кратко.

В той же эпистоле он много говорит о деньгах, о том, что он отправляет детям, о мирте, который он «сохранял * и который испортился, о приданом, которое он должен был дать своим племянницам, собирающимся замуж, о том, во что ему обойдется могила для матери, если она умрет: «не больше десяти мин» *. Ну, это для за­травки. Подробнее просмотри еще раз Письмо III (315,316).

Я прощаюсь с тобой, но не покидаю, иди.

Не датировано (предположительно тот же пе­риод).

но это зависит только от тебя, чтобы это оказа­лась ты.

И потом, эта записка принадлежит тебе, я

Дата добавления: 2015-08-05