Нехорошая квартира и террариум Мельпомены

Василиса нервно ходила перед Андреем и прокурором взад–вперед по комнате, не находя себе места.

– Ведь Ада хотела сообщить мне что-то очень важное, а я сказала: «Завтра». Господи, ну почему я такая дура?! Постойте мне же сегодня кто-то звонил в редакцию. И сообщение по электронной почте прислал. Я не поняла, стерла, думала – спам.

– Что там было?

– Сейчас вспомню. Что-то забыть, что-то вернуть и долго жить.

– То есть, если не забудешь и не вернешь, то и жить не будешь? Алеша, это, кажется, по твоей части. Подписи, конечно, не было?

– Нет, но обратный адрес отправителя – «Гудмен».

– «Гудмен»? Добрый человек? – переспросил Успенский. – А это уже интересно.

И обратился к прокурору.

– Ну, Петрович, может, поделишься – что показала твоя проверка? Убийство или самоубийство?

Филатов пожал плечами.

– Так ведь я же только начал. Кстати, надо позвонить.

И он достал трубку своего мобильника.

– Доронина мне, – начальственным тоном произнес прокурор. – Игорь? Это Филатов. Ну, каковы первые результаты? Экспертизу на наркотики провели? Лошадиная доза? Понятно. То есть ни черта не понятно! Ладно, вернусь в отдел, поговорим.

Василиса еле дождалась, пока он закончит разговор. Ее так и распирало внести свою лепту в обсуждение.

– Ада никогда не употребляла наркотики! – выпалила она.

Но Успенский покачал головой.

– Ну, не знаю. У нее все вены на руке исколоты, сам видел.

Василиса замахала руками.

– Вы не понимаете. Она вводила себе какие-то внутривенные препараты, но это не наркотики. У нее были планы. Она бизнес развивала, в театре играть собиралась. С какой стати ей было совершать самоубийство?

Филатов встал и нервно передернул плечами.

– Так, вместо того чтобы прояснить, вы мне все запутали окончательно. Если вам интересно мое мнение, я склоняюсь к версии убийства. Но сначала мне нужно убедить в этом мое руководство. А вас я должен предупредить, что хоть я и не астролог, и не экстрасенс, но предвижу, что будущее расследование находится под угрозой. Как и ваша безопасность.

Глаза Василисы тут же загорелись охотничьим азартом.

– И что же всем нам угрожает? Или кто?

Прокурор строго свел брови.

– Двое энтузиастов–дилетантов, возомнивших себя великими сыщиками. Значит так, братцы, давайте договоримся. Я не составляю гороскопов и не занимаюсь журналистикой, а вы не ведете никаких расследований. Если вдруг мне понадобится помощь, которую вы мне реально сможете оказать, я сам попрошу, не стесняясь, прямым текстом. А до тех пор сделайте так, чтобы я вас не видел. Терпеть не могу, когда в ходе расследования кто-то крутится у меня под ногами. Я нервничать начинаю, могу и силу закона применить. Оформить суток этак десять–пятнадцать. Легко.

Успенский в негодовании воздел руки к потолку.

– Нет, вы только взгляните на него! Сидел тут, коньяк трескал, яйца «кокот» жрал! А теперь: «Пошли на фиг, вы мне больше не нужны». Тюрьмой грозит! Да, настоящий друг, ничего не скажешь.

Василиса только возмущенно фыркнула, забирая у прокурора опустевший поднос. Филатову стало стыдно. Он снова заговорил, но уже совсем другим тоном.

– Ребята, поймите меня правильно, – затянул он. – Прошу прощения за допущенную резкость, но если здесь и в самом деле имело место убийство, то убийца – сущий дьявол. Умный, циничный и жестокий. Такой ни перед чем не остановится, поверьте мнению специалиста.

Но Андрей не согласился:

– Спасибо за заботу, но ты опоздал. Напомню, что Василиса уже получила письмо с угрозами. И тот, кто его отправил, не остановится на пустых запугиваниях.

Прокурор замахал руками.

– Не беспокойтесь, как только будет возбуждено уголовное дело, к Василисе тут же приставят охрану.

Андрей громко рассмеялся.

– Ну да, если успеют. Как будто ты не знаешь, как у нас дела делаются. А до тех пор ей что, в погребе прятаться?

Филатов пожал плечами.

– В конце концов, отправляйтесь куда-нибудь подальше недельки на две. Отдохните, развейтесь.

Андрей понимал, куда тот клонит. Он давно заметил, что Алексей поставил себе целью поженить их с Василисой.

– Ладно, – устало сказал он Филатову, – вон из моего дома. И не забудь, что ты обещал позвонить, как только что-нибудь узнаешь.

– Разве я так говорил? – удивился тот.

И, так и не дождавшись ответа, засобирался уходить.

– Засиделся я у вас, пора и на работу.

Он потоптался еще немного, а потом действительно ушел. Когда дверь за ним закрылась, Успенский подсел к Василисе.

– Алексей прав в одном, – сказал астролог. – Тебе действительно угрожает опасность. И мы должны все хорошенько продумать.

Это «мы» он произнес так твердо, не допускающим сомнения тоном, что у Василисы даже мельком не возникло желание переспросить – а на фига ему нужны ее проблемы. Вот эту черту, эту абсолютную надежность она и ценила в Успенском больше всего. За это его и любила.

Но сейчас она попыталась возразить:

– Ерунда какая-то. Я же ничего не знаю, это любому дураку ясно!

– А почему тогда тебе звонят, пишут и угрожают? – напомнил Андрей.

Василиса небрежно пожала плечами.

– Не знаю. Скорее всего, проверяют на вшивость. На испуг берут.

Андрей покачал головой.

– Я не шучу. Тот, кто тебе звонил, действительно считает, что Ада тебе что-то сообщила и, хуже того, передала некую очень важную информацию.

Но Василиса не сдавалась.

– Что? Бред какой-то! И почему мне нужно доказывать неизвестно кому, что я не верблюд? С какой стати?

Успенский нахмурился.

– Боюсь, что этот этап мы уже проскочили. Оставим эмоции и перейдем к фактам. Давай предполагать худшее. Допустим, у Ады была секретная компрометирующая информация, из-за которой ее и убили. Теперь убийца ищет эту информацию и считает, что она могла оказаться у тебя. А раз это так, то мы должны найти ее первыми. И займемся мы этими поисками добровольно, «по–хорошему». И будем иметь хоть и небольшой, но выигрыш во времени. Иначе нас заставят искать «по–плохому» и в условиях цейтнота. Если шахматной партии не избежать, то лучше играть белыми.

Василиса возмутилась:

– Но почему мы должны плясать под дудку убийцы?

– Потому что инициатива сейчас у него. Он знает тебя, а мы его не знаем. Только дурацкая кличка – «Гудмен». И, в отличие от нас, он знает, что именно ищет. Нам нужно его опередить и перехватить инициативу. А вот тогда уже ему придется плясать под нашу дудку.

– Легко сказать, – вздохнула Василиса. – И с чего мы начнем?

– Доедаем яйца «кокот» и отправляемся на место преступления, – решительно заявил Андрей. – И побыстрее, пока наш друг прокурор занимается бумажками в своей конторе. А то ведь и правда законопатит в камеру для нашей же пользы.

И взялся за ложку.

* * *

К особняку, где была убита Ада, они приехали на «Пыжике» Василисы. Андрей смог наконец разглядеть здания при дневном свете. Особняк выглядел новеньким, свежевыкрашенным. Соседний кинотеатр смотрелся куда хуже. Он явно нуждался в ремонте. Вывеска над дверью гласила: «Театр Света Варьете». Рядом с вывеской во всю ширь рекламного щита привлекала внимание афиша: «Мастер и Маргарита». Мистерия–мюзикл».

В вестибюле висел большой портрет в траурной рамке с надписью «Ада Винтер» и датами рождения и смерти. Возле портрета Андрей задержался.

– Ты что? – спросила Василиса.

– Да так, профессиональная деформация внимания, – пробормотал он. – Автоматически запоминаю даты рождения и смерти самых разных людей. Я уже говорил, что Ада Винтер родилась восемнадцатого июля тысяча девятьсот семидесятого года?

– И что? – не поняла Василиса.

– В этот день умерла Елена Сергеевна Булгакова. Если угодно – Маргарита. А умерла твоя подруга в один день с Евгенией Ежовой, женой печально известного сталинского наркома внутренних дел.

– Ты видишь здесь связь? – нахмурилась Василиса.

– Определенно. Но какую – пока сказать затрудняюсь. Время покажет.

Они прошли дальше. На уровне второго этажа из кинотеатра в особняк вела надземная галерея. Василиса и Успенский прошли под ней и направились к дверям. Тут их встретила давешняя уборщица–сторожиха. Увидев Андрея, она сразу узнала его и даже обрадовалась.

– А, доктор!

Узнала она и его спутницу, но отнеслась к ней заметно прохладнее. Видимо, опасалась, что Василиса заметит, как сократилось количество бутылок в баре адиного кабинета.

– Кабинет Ады закрыт? – спросила Василиса.

– Закрыт, закрыт, – торопливо закивала уборщица. – И опечатан. Сам следователь рядом сидит, караулит.

Но, когда они поднялись на второй этаж, следователя не увидели. Обнаружили его спустя несколько секунд. Из-за шкафа торчали ноги Доронина.

Он лежал на полу. Дверь в кабинет Ады была распахнута. Внутри царил настоящий погром. Андрей, как врач, занялся телом. Оно оказалось не совсем безжизненным. Судя по всему, следователю нанесли сильный удар по затылку.

Успенский ощупал его голову. Череп был цел, даже кожа не рассечена. Затылок Доронина венчала внушительных размеров шишка. Вероятно, имело место и сотрясение мозга. Когда Андрей ощупывал его голову, тот застонал и попытался сесть.

«Жить будет», – отметил про себя Андрей.

Тем временем Василиса оценивала нанесенный кабинету ущерб.

– Ноутбука нет, телефона тоже! – донесся изнутри ее голос.

Она продолжала поиски.

– Что ты ищешь? – поинтересовался Успенский.

– Ее ключи от квартиры. Я знаю, куда она их обычно прятала. Но что-то не нахожу. А! Вот они, видишь?

Василиса с торжеством продемонстрировала астрологу тяжелую связку ключей с тяжелым брелком. Она убрала ключи в сумку.

Внизу заскрипели ступеньки. По лестнице тяжело поднималась уборщица.

– Вы тут никого не видели? – спросил ее Успенский.

Сначала она отдышалась и только потом ответила.

– Нет, никого. Только Артур Эдуардович прошел.

– Давно?

– С полчаса, а может, меньше.

– Куда он пошел?

– В театр к себе. Куда же еще? По галерее. Да быстро так. И все оглядывался. Я еще подумала – спешит, будто украл чего.

– А в руках у него что-нибудь было?

Та пожала плечами.

– Не разглядела. Темно ведь. Я давно просила лампочки вкрутить.

На время ремонта помещения некоторые окна были закрыты щитами, а редкие лампочки в коридоре и в самом деле давали мало света. Сыщики–любители не стали дослушивать и через галерею поспешили в соседнее здание кинотеатра.

* * *

Зал кинотеатра принципиально отличается от театрального. Кино можно крутить в любом помещении, если натаскать туда стульев или скамеек, повесить простыню и поставить кинопроектор. Конечно, желательно отдельно отгородить кинобудку, но можно и так. Театральный зал сложнее. Ложи, балконы, галерка – все это создает необходимую и неповторимую театральную атмосферу.

Художник, оформлявший зал «Театра Света Варьете», пошел простым, но оригинальным путем. Он нарисовал все: на стенах – ложи, балконы, ярусы галерки и даже сидящую там публику, а на потолке изобразил высокий купол с наядами. В зале еще не закончился ремонт, а на сцене уже шла репетиция.

– Ада говорила, что они ставят «Мастера и Маргариту», – тихо пояснила Успенскому Василиса.

Действом руководил режиссер, гений и гигант Артур Эдуардович Покровский. Его властные жесты и командирский голос свидетельствовали – ему бы не актерами повелевать, а полки и дивизии в сражение бросать. Но, как говорится, что имел, тем и командовал. Он щурил правый глаз, словно ему не хватало монокля. А то был бы вылитый прусский генерал. По берету на голове Успенский сразу узнал в нем типа, который вчера подбросил ему идею поискать дырку в заборе.

Время от времени, не реже трех раз в минуту, гений восклицал:

– Не верю!

А чуть погодя, снова:

– Не верю!

И опять:

– Не верю!

Успенский подошел к нему со спины и доверительно сообщил:

– Знаете, я недавно слышал про одного режиссера, который часто повторял: «Не верю».

– Неужели? – вполоборота вальяжно поинтересовался гений. – И что же?

– Недавно его уволили, а вместо него нашли такого, который верит.

Гений в берете чуть не поперхнулся, но быстро справился с эмоциями. Обидеть художника может каждый урод. Поди разбери, кто он и откуда. Из мэрии, прокуратуры или Министерства культуры. Дешевле утереться.

Декорация на сцене напоминала усеченную пирамиду. На ее вершину вели наклонные мостки, по которым мужики в набедренных повязках и собачьих ошейниках бегали с садово–огородными, почти игрушечными, тачками. Под бодрую ритмичную музыку они доставляли наверх большие черные кубики. На вершине пирамиды актер, без ошейника, но в буденовке, брал кубики и бросал вниз.

Время от времени он вдруг замирал с поднятым кубиком и восклицал:

– Двести замесов! Триста замесов!

Тогда те, с тачками, прекращали работу, вынимали из набедренных повязок крутые яйца и ели их, а недоеденное, вкупе со скорлупой, бросали в зал. После чего возобновляли движение. Периодически по сцене пробегала толстая женщина, посыпанная золотой пудрой. Она издавала пронзительные крики чайки.

– А это кто? – поинтересовалась Василиса.

– Офелия, – не оборачиваясь, сообщил Покровский.

Сказал, как отрезал, так что переспросить – откуда у Булгакова взялась Офелия – никому и в голову не пришло. При этом он недовольно оглянулся, но, увидев Василису, почему-то страшно обрадовался. Будто ему только ее и не хватало.

– О! Тебя-то мне и не хватает! – заорал он, между делом удостоив Андрея испепеляющим взглядом. – Это твой муж?

– Любовник.

Режиссер расплылся в улыбке.

– Покровский. – Он протянул Андрею мягкую влажную ладонь.

– Успенский, – столь же лаконично ответил тот.

– Э, да мы с вами оба из поповичей! – снисходительно заметил режиссер.

Астрологу он внешне напомнил знаменитого артиста Александра Вертинского в роли Его Сиятельства из «Анны на шее». Но если у того аристократизм был врожденным и выглядел органично, у Покровского казался наигранной показной чопорностью самовлюбленного индюка.

Режиссер надеялся услышать должность и звание собеседника, но так и не дождался. На всякий случай он обвел сцену широким жестом оперного солиста.

– И как вам наше действо? Я бы даже сказал – священнодейство.

Успенский подумал, что такого слова в русском языке нет, и гений, вероятно, хотел сказать «священнодействие». Астролог сделал задумчивое и строгое лицо.

– Яйца лучше использовать не вареные, а сырые. И тухлые. Иначе кто-нибудь из зрителей может досидеть до конца спектакля. Знаете, это называется – на сцене «Три сестры», а в зале один дядя Ваня.

Режиссер обиделся, но сделал вид, что не понял.

– А нельзя ли поконструктивнее?

Андрей озадаченно почесал кончик носа.

– По–моему, это не «Мастер и Маргарита», скорее, «Время – вперед».

Покровский презрительно хмыкнул.

– Ну и что? Художник может припадать к разным потокам, лишь бы они были из одного источника.

– Но не стоит валить в одну кучу Булгакова и Катаева, – заметил Успенский. – Источники-то, выходит, разные.

Гений растерялся, впрочем, только на секунду.

– Разве? Ах, ну да, это же Катаев, вот зараза. Да ладно, авторские платить все равно ведь не надо.

Внимание Василисы привлекли два персонажа, появившиеся из ближней кулисы. Один длинный и унылый, другой большой и круглый.

Василиса оценила их появление по достоинству.

– А вот эти двое вполне на месте. Вылитые Фагот–Коровьев и Кот–Бегемот.

Покровский оглянулся в недоумении.

– Кто? Эти двое? Они вообще не актеры. Это рабочие, которые банк ремонтируют. Ну и мне иногда помогают закрепить что-нибудь или с места на место перетащить.

И заорал на них:

– Эй вы, проходимцы, что застыли? Хватайте больше и тащите дальше! Вас уже с актерами путают! Скоро за режиссера принимать начнут. Давай–давай, весело бревнышко взяли.

– Экономишь на рабочих сцены? – усмехнулась Василиса. – Да ты, оказывается, скупердяй!

Лицо гения исказила судорога отвращения.

– Я не скупой, я рачительный! Что есть деньги? Низменный вздор! Моя сфера – чистое искусство. Разве тебе понять мои проблемы? Вот я сейчас ищу актера, который был бы похож на Ленина. Знаешь, кого он будет играть?

– Неужели Сталина?

– Нет, не угадала. Николая Второго!

– Действительно, никогда бы в голову не пришло, – согласилась Василиса. – А это у тебя кто – Штирлиц или Кальтенбруннер?

На сцене появился актер в офицерской форме и нацистской фуражке с высоченной тульей.

– Это полковник Лещенко. – Гений нервно оглянулся на Андрея. – Я надеюсь, тут с авторством все в порядке?

Тот кивнул.

– Если вы имеете в виду рассказ «Я убил», то он, вне всяких сомнений, принадлежит перу Булгакова. Только полковник Лещенко в рассказе был петлюровцем, а не гестаповцем.

Покровский в праведном негодовании всплеснул руками.

– Ну, какая разница? Гестаповец, петлюровец, лимоновец – все равно палач, упырь и мцырь. Сейчас выйдет герой и убьет его во время арии.

– А выстрел пению не помешает?

– Нет, в моем мюзикле герой убивает злодея не из револьвера, а с помощью шприца. Как там у Шекспира: «В мой уголок прокрался дядя твой. С проклятым соком белены во фляге. И мне в» Короче, куда-то ввел настой.

Андрей переглянулся с Василисой.

– А можно с этого места подробнее?

Режиссер вальяжно развалился в зрительском кресле. Он находил свою мизансцену необыкновенно удачной и откровенно наслаждался ею.

– У меня все гораздо интереснее, чем у Булгакова. Герой под угрозой револьвера заставляет злодея вколоть себе смертельный яд.

Успенский хотел было переспросить – а с какой стати жертва предпочитает смерть от укола смертельному выстрелу? Но режиссер вдруг вскочил, замахал руками и заорал:

– Все! Антракт! Финиш!

И прикрыл глаза рукой. Актеры, видимо, имевшие большой опыт в общении с гением, мигом побросали тачки и исчезли за кулисами. Режиссер открыл глаза и воззрился на сцену удивленным взглядом.

– Позвольте! Куда все подевались? Я же никого не отпускал!

Ответом ему было молчание. Покровский обернулся к Василисе и Успенскому. Те с трудом сдерживали позывы детского смеха.

Как ни в чем не бывало, он поправил берет и предложил самым будничным тоном:

– Пройдем ко мне.

И повел их в свой кабинет.

Стена кабинета была украшена многочисленными подписями, почти как у Юрия Любимова. Только, в отличие от мэтра с Таганки, здесь стена была временной и представляла собой просто большой лист пластика. К тому же, и сами фамилии, кроме нескольких известных, были Василисе и Успенскому незнакомы. Но судя по тому, что известные имена принадлежали лицам из высшего эшелона власти, то и остальные подписанты, несомненно, принадлежали к числу бонз из административных и выборных органов.

На видном месте висел портрет Михаила Афанасьевича Булгакова, тот самый, с моноклем в правом глазу. Приглядевшись, Андрей заметил, что монокль не нарисованный, а самый что ни на есть настоящий.

Успенский увлекся чтением надписей и разглядыванием раритетов, поэтому едва не упал, когда под ноги ему попало что-то упругое. Оказалось, он наступил на галошу. Настоящую галошу. Черная, резиновая, она валялась чуть ли не посреди кабинета. Галоша была одна, второй Андрей нигде не заметил. Он негромко выругался и отфутболил галошу в угол.

И раздраженно поинтересовался:

– Что тут этот хлам делает?

Покровский обиделся.

– Это не хлам, а антиквариат. Мой счастливый талисман, если угодно.

Успенский не сдержал улыбки.

– А я подумал, что это просто старая галоша.

– Это историческая галоша, – с гордостью произнес режиссер. – Реликвия! Ее когда-то носил сам Булгаков.

Успенский вгляделся в галошу более внимательно.

– Если эта вещица действительно из эпохи Булгакова, то ее следует называть не галоша, а калоша. Тогда именно так говорили. Вот только я не знал, что классик имел обыкновение ходить обутым на одну ногу.

– Галошу, или, как вы совершенно справедливо выражаетесь, калошу, он то ли потерял, то ли ее у него украли, – снисходительно поведал гений.

– Но почему только одну?

– Сие суть загадка, сокрытая мраком времен, – величественно произнес Покровский.

Но весь эффект испортила Василиса.

– Врет он все. На помойке подобрал, – сказала она.

Тем временем Покровский со старой галоши, точнее, калоши переключился на гостью. При этом он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Похоже, совсем не умел просить.

– Видишь ли, – промямлил он, – в связи со смертью Ады я лишился спонсора и главной героини в одном лице. Ты не могла бы мне помочь?

Василиса пожала плечами.

– Откуда у бедной журналистки деньги?

Но, к ее удивлению, Покровский отрицательно замотал головой.

– Ты не поняла. Спонсора я нашел без проблем. Они ко мне очередь занимают. Мне нужна главная героиня, Маргарита. Не возьмешься сыграть? А то спектакль уже готов, сдача на носу, а тут такое.

Нельзя сказать, что Василиса была озадачена таким предложением. Она была просто ошарашена, поэтому не сразу нашла что ответить.

– Смеешься? В этой самодеятельности?

Гений просиял.

– Именно! Ты нашла верное слово: самодеятельность. Это слово сродни понятию самодержавие. Я сам делаю свой спектакль. Тебе и играть-то ничего не придется. Актер – ничто. Марионетка, собака. Нет, искусство делает сам режиссер. Если, конечно, он – мастер.

Василиса усмехнулась.

– Или Карабас–Барабас. Так ты и меня заставишь с тачкой бегать? А текст когда учить?

Покровский замахал руками, как птеродактиль крыльями.

– Нет, у Маргариты нет текста. А тот, что есть, идет через динамик как бы от автора. У Адки времени не было текст учить. Ты ведь знаешь, новаторство – это мой творческий стиль. Конек. У меня Маргарита весь спектакль стоит на балконе.

Маэстро не кривил душой. Декорация с балконом осталась у него от прошлой постановки, «Ромео и Джульетты». Там у него героиня действительно весь спектакль простояла на балконе. Там и умерла, свесившись через перила.

– Но что-то она делает? – усомнилась журналистка.

Покровский поднял на нее преданные собачьи глаза.

– Почти ничего. Цветочки в руке держит. Желтые.

Тут он замялся. От Василисы его нерешительность не ускользнула.

– Что еще? Договаривай.

– Ну, понимаешь, в первом акте она стоит в пальто. И по ходу действия одежды на ней становится все меньше. К моменту бала у Воланда ее не остается совсем.

Василиса расхохоталась.

– Перебьешься. Раздеваться догола я не собираюсь. Ты меня знаешь.

– Знаю, – с грустью вздохнул маэстро. – Ладно, что-нибудь придумаем. В конце концов, прикроешься белым покрывалом. Интересная мысль. То ли подвенечная фата, то ли саван. Пускай критики голову поломают. Все равно это быдло ни хрена не понимает в искусстве.

И он ехидно захихикал.

Смеялся он, впрочем, недолго. Дверь его кабинета распахнулась и внутрь влетела не то шаровая молния, не то разъяренная рыжая фурия. Она выглядела привлекательной, пока не раскрыла рот.

– Арт! Чем эта мымра тебя купила? – заорала она с порога. – Ты обещал, что Маргаритой буду я!

Выкрикнув что-то нечленораздельное, Покровский сгреб фурию в охапку и в обнимку с ней вылетел в коридор. Василиса и Успенский стояли, оглушенные ее появлением. Андрей переступил с ноги на ногу и выругался. Ему под ноги снова попала калоша. Он подобрал ее. На черной потускневшей резине отчетливо виднелось клеймо с надписью «Резинотрест».

– Черт ее знает, – сказал он, – может быть, она и вправду принадлежала Булга.

И снова почувствовал, как затылок сдавливает ставшая привычной тяжесть, и опустился на край дивана.

«Что-то часто мультики стали сниться», – успел он отметить, перед тем как провалился во мрак.

Дата добавления: 2015-08-05