Москва, Лубянка, здание ОГПУ, 1924 год

В окно барабанил дождь. С Лубянки доносился уличный шум. Помощник начальника отделения контрразведывательного отдела ОГПУ Семен Гендин снял трубку местного телефона и набрал номер соседа, заместителя начальника Секретного отдела ОГПУ Якова Агранова.

– Яня, ты бы не мог заглянуть ко мне минут через пять? Ко мне сейчас приведут на допрос одного иностранца, профессора. Меня начальник спецотдела товарищ Бокий попросил им заняться. Я планировал пристегнуть его к делу «Синдиката», но случай оказался куда интереснее. Скорее, он по твоей части. Зайдешь? Хорошо, жду.

Он положил трубку и задумался.

Тем временем по звонку Гендина начальник внутренней тюрьмы распорядился доставить к нему подследственного. Внутренняя тюрьма, или изолятор, была выстроена во дворе главного корпуса. Вооруженные револьверами системы «наган» конвоиры извлекли заключенного из одиночной камеры, провели через двор, затем все стали подниматься по узкой полутемной лестнице. В помещении имелся лифт, но он предназначался для подъема на верхние этажи. Из этого заключенный сделал вывод, что его ведут к кому-то из начальства, ведь начальство никогда не любило забираться высоко. И он не ошибся. Через несколько секунд его довольно грубо втолкнули в кабинет следователя.

Главной деталью кабинета был большой кожаный диван. Он стоял напротив массивного письменного стола, за которым сидел худощавый, коротко стриженный следователь с волевым лицом. Второй, постарше, полноватый, круглолицый, с волнистыми черными волосами, пристроился на подоконнике. В петлицах худощавого темнели три прямоугольные продолговатые шпалы, что соответствовало рангу полковника, круглолицый же носил аж три генеральских ромба. Чины немалые. Оба пили чай из массивных серебряных подстаканников.

Когда задержанного ввели в кабинет, тот, второй, круглолицый, кивком головы отпустил конвойных.

– Присаживайтесь, – указал он на стул, привинченный к полу перед следовательским столом.

Заключенный сел. Это был высокий, совершенно лысый человек с властным выражением лица и горящими глазами. Если бы римский центурион, который в далеком 222–м году от Рождества Христова вырезал в пещере толпу сектантов, каким-то чудом воскрес и увидел заключенного Лубянского следственного изолятора, он наверняка принял бы его за Магистра. Со стороны центуриона это, конечно, было бы ошибкой, ибо никакой человек не может жить так долго.

Несмотря на свою незавидную участь, арестант определенно чувствовал себя хозяином положения. Заглянув в его горящие глаза, оба следователя недоуменно переглянулись и поежились. Им стало не по себе. Круглолицый поперхнулся чаем и закашлялся, ему пришлось отставить свой стакан на подоконник. Наконец, худощавый следователь с тремя шпалами овладел собой и обратился к узнику.

– Назовите ваше имя.

– Меня, добрый человек, зовут Хариман, – отозвался тот. – Йозеф Хариман.

– Два «н» на конце или одно? – уточнил, прокашлявшись, круглолицый.

– А есть разница? – осведомился гость.

– Конечно. Два «н» – немец, одно – еврей.

– А есть разница? – снова спросил арестованный.

Круглолицый и худощавый переглянулись.

– Собственно, это только для анкеты.

– Тогда поставьте два. Пусть будет немец. Никогда еще не был немцем, любопытно побывать в германской шкуре.

– Значит, так и запишем. Когда и с какой целью вы приехали в Советский Союз?

– Я беженец и приехал в вашу страну, чтобы просить политического убежища. Не понимаю, в чем причина моего ареста.

Стриженый записал его слова в протокол и продолжал.

– На родине вас преследовали из-за ваших политических убеждений?

– Скорее религиозных, – уточнил арестант. – Впрочем, сторонники солнечной религии, которую я исповедую, часто призывали к социальным, а часто и революционным преобразованиям. Эхнатон, Дольчино, Кампанелла.

Следователи снова переглянулись. На столе лежала горка вещей, изъятая у заключенного при аресте. Круглолицый взял со стола массивный перстень и всмотрелся в рисунок его печатки. Искусная гравировка изображала змея, впившегося в собственный хвост. В центре круга сверкал драгоценный глаз.

– Знаете, я тут недавно закончил дело масонов, – сказал круглолицый. – Вы, геноссе Хариманн, случайно не из их компании?

Заключенный усмехнулся.

– Нет, и не имею с ними ничего общего. Моя религия намного древнее буддийской, христианской, мусульманской, а тем более масонской. Начало ей было положено в Египте в эпоху Древнего Царства, а расцвела она в царствование фараона Эхнатона, если это имя вам что-нибудь говорит. После его смерти во всем древнем мире она подвергалась гонениям со стороны эксплуататоров–рабовладельцев. Кое-что изменилось в эпоху правления римского императора Гелиогабала. Затем христианские мракобесы устроили новые преследования. Инквизиция и прочее. Вы это не хуже меня знаете. Что вас конкретно интересует.

– Вы кто, пророк? – вырвалось у круглолицего генерала.

Заключенный одарил его величавой улыбкой.

– Нет, я Магистр. Наставник. Вы можете так меня и называть, добрые люди. Я руковожу духовно–культурно–просветительской школой «Атон». В Советском Союзе уже работает мой ученик товарищ Бартини. Будут и другие.

– И чему же учат в вашей школе? – поинтересовался круглолицый.

– Всему понемногу, – скромно улыбнулся Магистр. – Писать стихи и прозу, изучать тайны природы, конструировать самолеты и ракеты.

– Что же, культпросвет – это хорошо.

Круглолицый выругался, достал бутылку коньяка, налил себе и товарищу. Потом взглянул на Магистра.

– Выпьете?

Тот отрицательно покачал головой.

– Нет, я не пью алкоголя. И не ем мяса. Поэтому хотел бы попросить, чтобы мне в камеру приносили вегетарианскую пищу.

– Неужели у нас в тюрьме мясо дают? – удивился круглолицый.

– Придет время – узнаешь, – тихо пробормотал Магистр.

– И вы считаете, что мы вам поверим? – Круглолицый следователь обернулся к худощавому. – Сеня, тебе не кажется, что гражданин держит нас за фраеров с Привоза?

Тот в ответ ухмыльнулся.

– Нет, Яня, гражданин просто пошутил. Он слышал, что мы сильно устаем на работе, и решил нас немного рассмешить.

Взгляд Магистра снова стал пронзительным, отчего по спинам следователей вновь пробежали мурашки.

– Вы мне не верите, и напрасно, – с грустью сказал он. – А вот товарищ Ленин мне поверил. Знаете, как он меня называл? «Полезным идиотом». Нет, не в глаза, конечно. Но я не обижался. Вы переверните фотографию и почитайте, что там написано.

Перед худощавым следователем и в самом деле лежала фотография вождя мирового пролетариата. Он перевернул ее и прочел на обороте надпись, сделанную знакомым ленинским почерком: «Йозефу Хариману, доброму человеку, на память от Ильича. Просьба всем должностным лицам Советской России оказывать товарищу Хариману всяческую помощь и содействие. Ульянов (Ленин)».

– Чем же вы заслужили такую высокую честь? – поинтересовался худощавый следователь.

Товарищ Хариманн наморщил лоб, вспоминая свои благодеяния.

– Да, для начала я привез голодающим жителям вашего Поволжья пять вагонов хлеба и два вагона вяленой рыбы. Немного, но это было только началом. Главное же то, что я сумел донести до ушей страждущих доброе слово.

– Что за поповские бредни? – Худощавый решил, что над ним просто издеваются. А он к этому не привык.

Круглолицый ухмыльнулся.

– Знаете, я тут из САСШ – Северо–Американских Соединенных Штатов – любопытное сообщение получил. Там один товарищ очень метко выразился: «Добрым словом и пистолетом можно достичь большего, чем просто добрым словом».

Магистр с сочувствием покачал головой.

– Помилуйте, как можно сравнивать? Что такое пистолет против доброго слова? Если вам будет угодно, я могу тут же продемонстрировать силу доброго слова.

– Сделайте одолжение.

Магистр кивнул.

– Хорошо. Пригласите сюда одного из конвойных.

По сигналу следователя в кабинет вошел один из конвоиров и замер по стойке смирно. Магистр жестом пригласил его наклониться. Тот неуверенно посмотрел на круглолицего, как старшего по званию. Чекист одобрительно кивнул.

Конвоир наклонился и Магистр зашептал что-то ему на ухо. Охранник внимательно слушал, а оба следователя неотрывно следили за его лицом. Неожиданно конвоир отскочил назад. Лицо его исказилось судорогой испуга и ярости одновременно. Он в мгновение ока выхватил из кобуры револьвер.

Оба следователя в испуге вскочили на ноги, парализованные страхом. Но конвоир молниеносно засунул ствол «нагана» себе в рот и нажал спусковой крючок. Грохнул выстрел. Тело охранника рухнуло на пол, конвульсивно дергая ногами.

– О, дьявол! Что вы ему сказали?! – воскликнул круглолицый.

Магистр усмехнулся.

– Дьявол – это измышление лживой христианской религии. А ему я просто сказал правду. И он не смог с ней жить.

Худощавый зловеще прищурился.

– Нам вы тоже можете сказать такую правду?

Улыбка Магистра стала еще лучезарнее.

– Могу, если только вы сами захотите.

– Но вы могли приказать ему убить нас?

Магистр снова кивнул.

– Мог. Но зачем? Я убиваю только тех, кто мне не нужен. Вам обоим предстоит исполнить непростую миссию.

– Почему вы так уверены в том, что мы будем с вами сотрудничать?

– С моей помощью вы, – Магистр указал на круглолицего, – станете комиссаром государственной безопасности первого ранга и заместителем наркома внутренних дел.

– А наркомом не стану? – не скрывая сарказма, спросил круглолицый.

– Нет, товарищ Агранов. Я не хочу вам лгать.

– Откуда ты меня знаешь?

– И вас, и товарища Гендина Семена Григорьевича. Вы, товарищ Гендин, можете достичь уровня исполняющего обязанности начальника разведуправления Красной армии. И войдете в состав совета наркомата обороны. Неплохо для сына местечкового зубного врача?

Худощавый даже не удивился. Только спросил:

– Я же работаю в ОГПУ. Каким образом я могу оказаться в военной разведке?

– Неисповедимы пути советских служащих, – вздохнул Магистр. Сегодня здесь, завтра там.

– Чего вы хотите? Свободы? Но мы не можем вас отпустить.

– Этого и не потребуется. Когда будет нужно, я освобожусь сам, без посторонней помощи. Постарайтесь в этот момент оказаться как можно дальше, чтобы не понести ответственности за мое исчезновение.

Но худощавый следователь Гендин не успокаивался:

– Вы сказали, что убиваете тех, кто вам не нужен. Значит, когда мы исполним свое предназначение, вы нас убьете?

Магистр снисходительно усмехнулся.

– Всякий человек смертен, а немного раньше или немного позже. Но я вас успокою. Убью вас не я, это сделают другие.

– Враги?

– Нет, скорее друзья. Так что будьте осторожны. Итак, к делу. Мне нужен Мастер. Мастер слова.

– Писатель, что ли? – круглолицый Агранов не смог скрыть усмешки. – Ну, этого добра у нас как грязи.

– Да, этой грязи у вас много. Но мне нужен Мастер.

Товарищ Гендин подозрительно прищурился.

– А говорил, что не из масонов. Мастер – это же их терминология.

– Ошибаетесь. Когда я говорю «мастер», я имею в виду совсем другое. Творца, демиурга. А не каменщика.

Гендин снова перешел на «вы».

– А зачем вам это надо?

Глаза арестанта сверкнули.

– Затем же, зачем и вам. Вы, большевики, мечтаете раздуть мировой пожар, освободиться от авторитетов, свергнуть Бога, наконец?

– Разумеется.

– Ну вот, и я хочу того же. Как не раз говорил мне товарищ Ленин, общность целей порождает порой странные союзы. А сейчас я хотел бы остаться один, – нахально заявил Магистр.

Круглолицый Агранов не стал возражать и нажал кнопку вызова. Вошел конвоир, которому повезло больше, чем его напарнику.

– Уведите арестованного, – распорядился Агранов. – И приберите здесь. – Он брезгливо ткнул пальцев в сторону распростертого на полу мертвого тела второго караульного.

Перед тем как выйти из кабинета, Магистр взглянул на кучку вещей, лежавших на столе следователя.

– Это все, что у меня изъяли при аресте? А как же яйца Фаберже? Полагаю, они все еще хранятся у вас, в вашем сейфе?

Худощавый следователь Гендин вздрогнул и покраснел. Магистр с усмешкой покинул кабинет.

Гендин запоздало крикнул вслед вышедшему за арестантом конвоиру:

– Если он попытается с тобой заговорить, стреляй на поражение!

И обернулся к Агранову.

– Ну что, Яня, хочется стать заместителем наркома? Тогда придется искать Мастера.

Агранов почесал затылок.

– Я думаю подключить к делу агента Лилит. Ты ее знаешь под кличкой Змея. Она третий год работает в Одессе, мы сделаем ей перевод в Москву. Писатели – это как раз ее профиль. И распорядись доставлять этому колдуну еду из столовой наркомата иностранных дел. Там есть вегетарианские блюда.

Он направился к выходу, но в дверях задержался.

– А яйца Фаберже, Сеня, придется этому обормоту вернуть.

Но Гендин ехидно возразил:

– Вот хрена ему, а не яйца. Я справку составлю, что их уже передали в фонды Эрмитажа. Пусть Ленину жалуется. В мавзолей.

Он замолчал, понимая, что ляпнул лишнее. И поторопился сменить тему:

– Знаешь, я думаю, а не подключить ли к этой теме в качестве эксперта Барченко? Он только что вернулся из экспедиции на Кольский полуостров. Искал там прародину белой расы и источники тайной энергии. Типичный буржуазный идеализм и мистицизм. Контрой за версту воняет. Я его арестовать хотел, но, раз такое дело, с арестом можно повременить.

Но, все еще чувствуя замешательство, он задал товарищу вроде бы ничего не значащий вопрос:

– А сколько лет твоей Лилит?

Вместо того чтобы сразу ответить на столь простой вопрос, Агранов неожиданно задумался.

– Не знаю, – ответил он, наконец.

Гендин удивился самым искренним образом.

– Как это не знаешь? У тебя что, ее личного дела нет?

Агранов издал нервный звук, похожий на смешок.

– Дело-то есть, только. – Он поежился. – Помнишь анекдот про одесского долгожителя Рабиновича?

– Это который: «Когда в Одессу пришла советская власть, начался жуткий бардак и мне приписали сто лет»?

– Именно. Так вот, у нее – все с точностью до наоборот. Иногда мне кажется, что ей двадцать лет, а иногда – сто двадцать. Я ее знаю почти десять лет, и за это время она совершенно не изменилась. Даже, наоборот, помолодела.

– А мне непонятно, как эта баба с лицом ведьмы крутит мужиками, будто она первая красавица на Привозе?

Агранов кивнул.

– Знаешь, до поры до времени она была самой простой невзрачной девчонкой. Пройдешь мимо и не заметишь. Но однажды с ней случилось что-то непонятное. С одной стороны посмотришь – страшная, как ведьма. А с другой – глаз не оторвешь. Прикажет в пропасть прыгнуть – прыгнешь. Что за сила такая? Будто бес в нее вселился.

– А может, она душу дьяволу продала?

Агранов сделал пальцами в воздухе неопределенный жест.

– Все может быть. Как говорится, марксизм случайностей не отрицает.

Гендин внимательно посмотрел на друга, но так и не понял, шутит тот или говорит всерьез.

Дата добавления: 2015-08-05