ГЛАВА 9 Вятка

Нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы избежать войны, ибо войны не избежишь, а преимущество в войне утратишь.

Никколо Макиавелли

История заселения Вятки – обширной области в бассейне реки Вятки, правого притока Камы – восходит к домонгольскому времени. Славянское население появилось здесь в ходе новгородской колонизации бассейнов Сухоны и Северной Двины. Через Вятку шел прямой путь из Устюга – столицы всего промыслового Севера – на юг, в Среднее Поволжье. Транзитная торговля, а также сбыт собственных продуктов лесных промыслов давали вятчанам неплохие доходы. При этом основой хозяйства было земледелие в обширных речных долинах.

Занимая далекую лесную окраину русского мира, вятчане не были исключены из его политической системы. Однако характер отношений Вятки с Новгородом и Москвой не совсем понятен. В период феодальной войны второй четверти XV века Вятка входила в состав владений галицких князей. Вятчане не раз участвовали в боевых действиях на стороне Юрия Звенигородского и его сыновей. Однако трудно сказать, была ли это служба вассалов своему сеньору или выполнение некоего договора, предусматривавшего оплату за услуги.

После окончания московской усобицы вятчане постепенно переходят под власть Москвы. Первая попытка Василия Темного подчинить Вятку в 1458 году оказалась неудачной. Ходили слухи, что причиной неудачи была продажность московских воевод, принявших «посулы» от осажденных вятчан. Как бы там ни было, но уже на следующий год из Москвы было прислано новое войско, которым командовал князь Иван Юрьевич Патрикеев. Вторым воеводой шел князь С. И. Ряполовский. На стороне москвичей выступили против Вятки и устюжане. Московские воеводы взяли вятские городки Котельнич и Орлов, осадили столицу края – Хлынов. В итоге вятчане покорились Василию Темному «на всей его воле», то есть безусловно и безоговорочно.

Однако когда войска ушли, дух своеволия вновь овладел вятчанами. Местная знать разделилась на «московскую» и «антимосковскую» партии. Опять объявились удальцы, желавшие обогатиться путем лихих набегов на владения великого князя Московского или Великого Новгорода. В марте 1466 года вятчане совершили набег на расположенную по левому берегу Сухоны волость Кокшеньгу, которая являлась частью северных владений Ивана III. При этом вятчане по пути туда незаметно прокрались мимо Устюга, в на обратном пути спаслись от преследования устюжан, вручив крупную взятку местному воеводе Василию Сабурову. Приказ Ивана III поймать грабителей так и не был выполнен (37, 91). В следующем году вятчане вместе с пермяками ходили в далекий набег на земли вогуличей (современные манси) (37, 91).

Геополитическая ситуация в регионе существенно осложнилась с появлением Казанского ханства. Взяв под свой контроль нижнее течение Камы и значительную часть Среднего Поволжья, казанские ханы наложили руку на вятскую торговлю. Превратив в своих вассалов местные угро-финские племена, используя их в качестве боевой силы для войны с русскими, потомки Тохтамыша мечтали распространить свою экспансию и на Вятские земли.

Развернувшаяся уже в конце правления Василия Темного борьба Московского государства с Казанским ханством не могла обойти стороной и далекую Вятку. Москва хотела иметь прочный контроль над Вяткой, которая (помимо ее природных богатств) представляла собой превосходный плацдарм для наступления на Казань с севера. Уже в 60-е годы XV века московские воеводы разрабатывают стратегию одновременного двойного удара по территории ханства: с запада, от Нижнего Новгорода – вдоль Волги и с севера – из Вятской земли.

Не имея возможности отомстить самому великому князю Московскому, основные владения которого были надежно прикрыты окско-волжскими оборонительными линиями, казанские ханы обрушивают свою ярость на Вятку. Ее собственных сил явно недоставало для борьбы с армией всего Казанского ханства. А держать здесь постоянный контингент великокняжеских войск было практически невозможно. Оказавшись между московским молотом и казанской наковальней, вятчане вынуждены были искать спасения в гибкой дипломатии. В 1468 году, столкнувшись с угрозой нашествия казанцев, они признали над собой власть хана Ибрагима и даже обязались платить татарам дань хлебными припасами (30, 188). Но при этом вятчане не хотели портить отношений и с Москвой. В ходе московско-казанских войн 1468 – 1469 годов Вятка предприняла отчаянную попытку сохранить нейтралитет. Местные власти не препятствовали войскам Ивана III идти из Устюга через Вятскую землю на Каму. Одновременно вятчане пропускали отряды татар, устремлявшиеся в набег на окрестности Устюга. Во время стояния под Казанью войска Ивана Руна вятчане отказались прийти к нему на помощь, ссылаясь на то, что в войне не участвует сам Иван III или хотя бы его братья. Осенью 1469 года в поход на Казань отправился брат Ивана III Юрий. Явились ли на этот раз вятчане на помощь москвичам – неизвестно.

После московско-казанской войны 1468–1469 годов летописи долгое время не упоминают о Вятке. Очевидно, ее до времени оставили в покое. Не проявляли особой активности и сами вятчане. Исключение составляет их дерзкий набег на Сарай весной 1471 года. Однако его политическая подоплека (если таковая вообще имелась) трудно поддается истолкованию.

Другой эпизод, относящийся к Вятке, помещен в Устюжской летописи под 6986 годом (с 1 сентября 1477-го по 31 августа 1478 года): «Того же лета царь Абреим Казанский (казанский хан Ибрагим. – Н. Б.) приходил ратью на Вятку и волости повоевал, а города ни единаго не взял. И пошел было на Устюг. И река Молома была водяна, нельзе ею идти. И шел един день и воротился. И на Устюг весть пришла, что царь идет ратью, и устюжане всю зиму сидели в осаде. Того же лета князь великий Иван Васильевич прислал гонца на Устюг к наместнику к Петру Федоровичи) Челяднину, а велел ставити город новой, а старой розваляти» (37, 48). Хан надеялся прийти к Устюгу по замерзшим рекам. Однако необычно сильная оттепель помешала его планам. Река Молома, правый приток Вятки, оказалась непригодной для продвижения татарской конницы. Не дожидаясь возвращения холодов, татары ушли восвояси.

Перепуганные вестью о приближении татар, устюжане всю зиму 1477/78 года провели в состоянии боевой готовности. Разумеется, дали знать в Москву. Иван III был серьезно встревожен возможностью выхода казанских татар к Устюгу. Для начала он распорядился выстроить в городе новую крепость. Однако гарантией безопасности Устюга и всего стратегически важного района, центром которого он являлся, могло быть только установление надежного контроля московской администрации над Вяткой. События зимы 1477/78 года показали это со всей очевидностью.

В 70-е и первую половину 80-х годов XV века внимание Ивана III было приковано к Волжской Орде, Новгороду и Твери. Казанские отношения оставались относительно спокойными и стабильными. Лишь летом 1482 года великий князь Иван предпринял большой поход на Казань. Впрочем, до битвы дело не дошло. Устрашенные приближением московских боевых сил, в состав которых входила и сильная артиллерия, казанцы поспешили заключить мир. Источники сообщают, что во время этой войны московские воеводы стояли и на Вятке, откуда готовились нанести удар по Казанскому ханству с севера (51, 142).

Во второй половине 80-х годов великий князь вновь вынужден был заняться Казанью. И в связи с этим опять всплыла проблема Вятки. Москву, разумеется, не устраивала та шаткая и двусмысленная позиция, которую заняла местная знать. Здесь в миниатюре повторялась новгородская ситуация. «Антимосковская» партия отстаивала полную самостоятельность Вятки. Бояре, принадлежавшие к этой партии, были организаторами ряда набегов на северные владения великого князя. Особую настороженность Ивана III вызывало сближение части вятских бояр с враждебными Москве казанскими ханами, наметившееся в середине 80-х годов (116, 167).

Князь Иван хотел установить над Вяткой жесткий контроль московской администрации, использовать ее материальный и человеческий потенциал в интересах Москвы. После Пскова, Новгорода и Твери он уже имел большой опыт такого рода операций.

В 1485 году была ликвидирована независимость Тверского княжества. В 1487 году войска Ивана III осадили и взяли Казань. Там был посажен хан Мухаммед-Эмин, во всем послушный «государю всея Руси». Теперь великий князь мог, не оглядываясь по сторонам, основательно приняться за Вятку. Настал час исполнения грозного пророчества давно уже отошедшего в царство теней митрополита Ионы: еще в начале 50-х годов, разгневанный союзом вятчан с Дмитрием Шемякой и их частыми нападениями на владения Василия Темного, святитель отправил к ним обличительное послание, завершавшееся словами: «А та кровь християнская вам отольется!» (44, 97–98).

Поводом для большого похода на Вятку стало нападение вятчан на Устюг в 1486 году. Устюжский летописец сообщает: «Вятчане пришли ратью на Устюг; у города не были, занеже весть пришла пред ними. И стояли под Осиновцем городком день, и розграбили три волости. А устюжане за ними ходили в погоню и их не дошли» (37, 49).

Скромные результаты первого набега подвигли вятчан на новую попытку. В том же 1486 году «о Троицыне дни (14 мая. – Н. Б.) вятчане же приходили в судех на Устюг изгоном и стали под Осиновцем обедати. А воевода Костя Юрьев шел с ними неволею, и в ту пору разнемогся сын его и захотел соку соснового. И Костя пошел в лес, взем топор, и дошед до леса, и ушел в городок Осиновец. И осиновляне на конех отпустили (воеводу. – Н. Б.) со многими людьми на подводах к Москве. И князь великий их пожаловал.

А вятчане хватились, что воевода утек. И они возмялися, начаша к городу приступати, чаючи в городе. Осиновляне же им правду сказаша, что воевода их на конех с проводники к великому князю побегл. И они на ту ночь побегли к Вятке» (37, 49).

Не знаем, что сделали разъяренные вятчане с сыном сбежавшего от них воеводы. Вероятно, убили. Но в таком случае за эту жизнь им пришлось заплатить сторицей. Узнав обо всем происшедшем от самого Константина Юрьева, князь Иван, должно быть, уже тогда решил при первой возможности навести железной метлой порядок на Вятке.

Опасаясь новых набегов вятчан, Иван III летом 1488 года распорядился разместить в Устюге дополнительные силы – отряды двинян, важан и каргопольцев. Эти войска под началом московских воевод князя Ивана Владимировича Лыко Оболенского и боярина Юрия Ивановича Шестака стояли в городе до наступления осени. Однако новых набегов вятчан не последовало (37, 96).

Летописи второй половины XV века сбивчивы в датах событий вообще и событий, связанных с Вяткой, в частности. Это прискорбное для историков обстоятельство объясняется многими причинами: методикой работы летописца, который обычно датировал растянутое во времени событие моментом его завершения; использованием в летописях нескольких календарных стилей; небрежностью многочисленных редакторов и переписчиков первоначального труда. О набегах вятчан на Устюг, которые Устюжский летописец датирует 6994 годом, Львовская летопись сообщает под 6995 годом (1 сентября 1486 – 31 августа 1487 года) в связи с повествованием о походе Ивана III на Казань весной и летом 1487 года. Вот ее примечательный рассказ: «Тогда же и вятчаня отступиша от великого князя; князь же великый посла на вятчан воеводу своего Юрья Шестака Кутузова со многою силою, и он шед умирися с ними, и възвратишася; тогда же и воевода вятцкой Костянтин прибеже к великому князю к Москве» (27, 352). Вполне вероятно, что казанский правитель Али-хан подталкивал вятчан к нападению на владения Ивана III именно в те моменты, когда московские войска совершали походы на Казань (1485, 1486, 1487 года) (81, 70).

Как бы там ни было, в 1488 году Москва и Вятка, по существу, находились в состоянии войны.

На следующий год Иван III счел возможным приступить к окончательному покорению Вятки. Поздней весной в Москве стали собираться войска для вятского похода. В кратком изложении официальной московской летописи этой акции посвящено всего несколько строк: «Toe же весны июня в 11 посылал князь великыи Иван Васильевич всея Руси рать свою на Вятку, за их неисправление, воевод своих князя Данила Васильевичя Щеня да Григорья Васильевичя Морозова. Они же шед Вятку взяли, лутчих людей вывели, а которых оставили, тех к целованию привели» (38, 164).

Итак, войско вышло из Москвы в четверг 11 июня. За четыре дня до этого, 7 июня, был праздник Троицы. Очевидно, именно этот срок и был установлен для явки ратников в Москву. В понедельник 8 июня двинулись передовые отряды. А в четверг (любимый день Ивана III) покинул Москву и сам главнокомандующий – князь Даниил Васильевич Щеня. Присмотримся повнимательнее к этому сверкающему доспехами всаднику: перед нами один из лучших полководцев Ивана III...

Даниил Щеня был отпрыском могущественного рода Патрикеевых – потомков осевшего в Москве в начале XV века литовского князя Патрикия Наримонтовича. Желая удержать литовских витязей в Москве, великий князь Василий I выдал свою дочь замуж за сына Патрикия Наримонтовича – Юрия. Внуком Юрия Патрикеевича и был Даниил Васильевич Щеня. В его жилах текла кровь основателей двух династий – Ивана Калиты и Гедимина.

Служа верой и правдой двум «государям всея Руси» – Ивану III и Василию III, Даниил своим мечом добыл для них немало городов и земель. Если бы в ту пору существовали особые медали за взятие городов – он имел бы их за Вязьму, Смоленск, Вятку; если бы тогда существовали боевые ордена – вероятно, он был бы их полным кавалером. По-видимому, он был чужд придворной борьбы и потому благополучно пережил ряд «политических процессов» конца XV – начала XVI века, на которых в числе обвиняемых выступали и его сородичи...

Биография князя Даниила, как, впрочем, и многих других военачальников той эпохи, может быть представлена лишь сохранившимися в источниками скупыми сведениями об их назначениях и походах. Живое лицо человека и даже степень его личного участия в военных операциях чаще всего скрыты за стеной молчания летописей. Князь Даниил впервые появляется в источниках в 1457 году, когда вместе с дядей, И. Ю. Патрикеевым, и старшим братом Иваном Булгаком он пожертвовал сельцо в Московском уезде митрополичьему дому (82, 32). Есть основания думать, что отец Даниила князь В. Ю. Патрикеев умер в молодости. Вероятно, воспитанием племянника занимался его дядя – Иван Юрьевич Патрикеев, один из виднейших московских бояр последней трети XV века.

Даниил Щеня явно не принадлежал к числу временщиков, стремительно возносившихся из безвестности и так же внезапно исчезавших во мраке застенка или «молчательной кельи» дальнего монастыря. Он шел к славе путем медленного и неприметного восхождения по лестнице собственных заслуг и достоинств. И потому мы встречаем его в источниках лишь восемнадцать лет спустя, да и то в скромной роли одного из «бояр» (в широком смысле этого слова) свиты Ивана III, сопровождавшей его во время «мирного» похода на Новгород зимой 1475/76 года (82, 32). После этого он снова надолго уходит в неизвестность. Лишь в 1488 году Даниил вновь появляется на исторической сцене, но опять-таки в качестве второстепенной фигуры. Известно, что в числе других знатных лиц он присутствовал на приеме посла, прибывшего в Москву от императора Священной Римской империи.

Однако не приходится сомневаться, что Даниил уже в молодости отличился на поле сражения. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что в 1489 году в свой первый, отразившийся в источниках поход – на Вятку – Даниил шел уже воеводой Большого полка. Иван III знал цену своим приближенным и мог дать такое ответственное назначение лишь человеку, известному своими полководческими способностями. Вероятно, Даниил в юности принимал участие в походе на Вятку в 1459 году, которым руководил его дядя И. Ю. Патрикеев, и хорошо знал будущий театр военных действий.

Покорение Вятки Иван III предполагал осуществить объединенными силами северных городов и областей, имевших старые счеты с разбойными вятчанами. К участию в походе были привлечены ополченцы из Устюга, Каргополя, Вологды, Белоозера, из Подвинья, с Ваги, из городков и сел в бассейне Вычегды. По требованию Ивана казанский хан Мухаммед-Эмин также послал на Вятскую землю свой отряд. По существу, вятчане были взяты в кольцо. Общая численность войск, посланных на покорение Вятки, достигала 60 – 70 тысяч человек.

Ядром всех сил, выступивших против вятчан, была московская рать во главе с Даниилом Щеней. В источниках упомянут еще один воевода – Григорий Васильевич Поплева Морозов, командовавший Передовым полком. Это был уже убеленный сединами представитель старого московского боярского рода, имевший значительный опыт не столько как полководец, сколько как наместник и администратор (82, 234). В это время он, очевидно, занимал пост вологодского наместника и потому был поставлен воеводой в поход на Вятку.

Устрашенные многочисленностью великокняжеской рати, вятчане уклонились от сражения «в чистом поле» и затворились в стенах своей главной крепости – Хлынова. Среди осажденных оказалось немало сторонников Москвы. Вскоре они выслали к Даниилу своих послов с дарами и изъявлением покорности великому князю. Однако Щеня потребовал от вятчан не только обычного «крестоцелования» – присяги на верность Ивану III, – но также выдачи «крамольников» из числа местной знати. «И вятчане упросили сроку до завтрея: «А мы то ваше скажем слово всей земли Вятцкои». И думали два дни и воеводам отказали, что им тех трех человек не выдавати» (37, 50). Требование о выдаче «крамольников» весьма примечательно. Оно указывает на то, что покорение Вятки Иван III осуществлял уже не по старому, образца 1458–1459 годов, а по новому, новгородскому сценарию – с полным набором репрессий против своих врагов.

После некоторых раздумий осажденные отказались выдать «мятежников». Тогда Даниил приказал своим воинам готовиться к штурму. «И воеводы велели всей силе приступ готовити и примет (всевозможные приспособления для преодоления крепостных стен. – H. Б.) к городу» (37, 50). Под стенами Хлынова москвичи соорудили особые деревянные «плетни», которые при штурме следовало поджечь. Пламя с них должно было перекинуться на городские стены. Для поджога «плетней» и городских стен воины приготовили факелы из смолы и бересты.

Устрашенные всеми этими приготовлениями, вятчане сдались, выдав на расправу своих занесенных в московский «черный список» земляков. «И воеводы, перековав их, дали за сторожи (под стражу. – Н. Б.) устюжаном, а велели их поставить перед великим князем на Москве и подводы им дали» (37, 50).

Окончание вятской эпопеи летописец относит уже к следующему, 6998 году, который начался, согласно тогдашнему календарю, 1 сентября 1489 года.

«А на Семен день летопроводца лета 6998 (1 сентября, в день святого Симеона Столпника, называемого в народе «Симеоном Летопроводцем». – Н. Б.) воиводы великаго князя Вятку всю розвели, и отпустили их к Москве мимо Устюг и з женами и з детми, а приставы у них были князь Иван Волк Ухтомской с товарыщи. И князь великий велел Ивана Анекиива, Пахомья да Палку Богодаищикова кнутьем бити да и повесити, а иных вятчан пожалова, издавал поместья в Боровску и в Олексине, в Кременце. И писалися вятченя в слуги великому князю» (37, 97).

Тот неизвестный московский книжник, которого мы называем Независимым летописцем, сообщает некоторые дополнительные подробности: «...А вятчан болших людей всех и с женами и с детми изведоша, да и арьских (удмуртских. – Н. Б.) князей, и тако возвратишася; и князь велики вятчан земскых людей в Боровсце да в Кременьсце посади да и земли им подавал, а торговых людей вятчан в Дмитрове посади, а арьских князей князь велики пожаловал отпустил их в свою землю, а коромолников князь велики смертью казнил» (18, 239).

Итак, несчастные Иван Аникеев, Пахомий Лазарев и Палка (Павел?) Богодаищиков после истязания кнутом были повешены на одной из московских площадей. Вывезенные с Вятки «земские люди» (землевладельцы?) обращены в помещиков. Их новые владения (вероятно, весьма небольшие) располагались в самых горячих местах вдоль южной границы – в Боровске, Алексине, Кременце. Вятских купцов расселили в Дмитрове, представлявшем в XV – XVI веках настоящую «северную гавань Москвы» (150, 397). Удмуртских князей, переселять которых было некуда и незачем, Иван III великодушно отпустил по домам, строго наказав никогда более не участвовать в набегах на его владения.

Так, исправляя ошибки природы, Государь составлял свой собственный баланс народонаселения в различных областях. Конечно, для этого требовались суровые меры. Но «государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку...» (117,49).

Дата добавления: 2015-08-05