ГЛАВА 6 Новгород 6 страница

Новгородская драма состояла из трех действий. В первом было много крови, во втором – демагогии, а в третьем – плача. Третье действие – московско-новгородская война 1477–1478 годов – готовилось долго и тщательно. После возвращения Ивана III из Новгорода в Москву 8 февраля 1476 года мы вновь надолго оказываемся как бы перед опущенным занавесом. О том, что происходило в Новгороде в эти полтора года, можно лишь догадываться по косвенным данным. Но, словно пародия на новгородскую драму, на ярко освещенной авансцене разыгрывается бесконечная тяжба псковичей с их новым покровителем и деспотом – великим князем Иваном Васильевичем. Здесь нет ни железа, ни крови. Но зато много сильных слов и театральных жестов.

15 июня 1476 года псковичи отправили в Москву очередных просителей «с грамотою жалобною, а бити челом с плачем великому князю на князя Ярослава Васильевича, чтобы он с своеа вотчины (Пскова. – Н. Б.) его съслал... зане же (потому что. – Н. Б.) он над всем Псковом чинит... насилье велико, тако его наместники по пригородом и по волостем» (41, 203). Подобострастный тон псковского прошения не оставляет сомнения в том, что гордые псковичи уже не видели для себя иной возможности избавиться от распоясавшегося наместника, кроме смиренной жалобы к великому князю. Но где и когда верховная власть отступалась от своих агентов в пользу народа? К тому же вызывающее поведение князя Оболенского, по-видимому, соответствовало тому сценарию, который был написан для него в Москве. Он должен был расширить полномочия московской администрации, увеличить платежи и поборы, а главное – личным примером убедить псковичей в том, что они уже не вправе, как прежде, приглашать и изгонять князей «по своей воле». Во всем, что касалось методов проведения этой воспитательной работы, Оболенский получил от великого князя полную свободу рук. Бедным псковичам оставалось только проклинать тот день и час, когда, прельстившись московской военной помощью, они вступили в сомнительную дружбу с Иваном III.

Псковское посольство вернулось из Москвы ни с чем. Князь Иван Александрович Звенигородский, которого они просили к себе в наместники вместо Ярослава Оболенского, как выяснилось, еще в апреле 1476 года скончался во Владимире. Мало радости принесла и аудиенция у государя. «И князь великой толко нался (обещал. – Н. Б.) посла своего прислати о том, да хочеть с своею вотчиною съ Псковом суд творити своим послом по его засылным грамотам, а не по своим старинам, как его прародители держали свою вотчину Псков» (41, 204). Иначе говоря, Иван обещал прислать для разбора дела своего посла с соответствующими инструкциями. Однако псковичи уже знали на горьком опыте, каково бывает «правосудие» московских послов. И потому, не дожидаясь нового судебного фарса, они 27 августа 1476 года отправили к Ивану новую делегацию. На сей раз псковичи просили прислать им наместником князя Ивана Бабича «по своим старинам, кои нам люб» (41, 204). В этом замечании псковского летописца ясно указана суть дела: великий князь хотел утвердить новый принцип назначения псковского наместника. Издавна им был тот, кого согласятся принять псковичи; отныне это будет тот, кого пришлет им великий князь.

Через несколько дней после отъезда послов во Пскове случилось небывалое происшествие. Затянувшееся празднование Нового года (начинавшегося тогда 1 сентября) едва не привело к большой беде. Вечером 2 сентября на дворе московского наместника Ярослава Оболенского вспыхнула драка между его людьми и псковичами. В запале потасовки изрядно подвыпившие москвичи схватились за ножи. Псковичи ответили камнями и палками. Княжеская челядь взяла верх и погнала псковичей из Детинца. Драка продолжилась на Торгу. На помощь своим подоспел и сам князь Оболенский «пьян же и в пансыри» (41, 204). Теперь москвичи пустили в дело луки и стрелы. Среди псковичей появились не только раненые, но и убитые. Подоспевшим к месту событий псковским боярам едва удалось развести противоборствующие стороны. Памятуя об угрозах москвичей поджечь город и перебить всех его жителей, псковичи всю ночь стояли с оружием на Торгу. Но ничего ужасного в ту ночь так и не произошло.

Наутро псковичи созвали вече и приняли решение не признавать более Ярослава Оболенского своим князем. Ему велено было покинуть Псков. Однако он отказался подчиниться решению вече, сославшись на то, что исполняет только приказы великого князя.

5 сентября псковичи отправили гонца к Ивану III с извещением обо всем случившемся. Конечно, своего человека со своим объяснением послал в Москву и Оболенский. На сей раз государь не медлил с ответом. Уже через две недели, 20 сентября, во Псков явились московские послы – бояре Иван Товарков и Юрий Шестак, а с ними дьяк по имени Иван. (Отсюда, между прочим, можно представить примерную скорость тогдашних путешествий. В случае спешки конный отряд преодолевал расстояние от Москвы до Пскова – около 700 верст – за 6 или 7 дней. Таким образом, в день проезжали примерно по 100–120 верст. Остается открытым вопрос: существовала ли в это время между Москвой и Псковом татарская система «ямской гоньбы» с постоялыми дворами, где для едущих «по казенной надобности» всегда имелись съестные припасы и свежие лошади?)

Две недели работали во Пскове московские «дознаватели». Во всех вопросах они безусловно принимали сторону Оболенского и даже приказывали псковичам вновь вернуть под стражу тех, кто был арестован им или его наместниками по пригородам, а затем освобожден после низложения князя по решению вече. Однако псковичи отказались признать решения московских порученцев, не выдали своих опальных земляков и вновь собрались ехать с жалобой к самому государю.

При всем том псковичи не хотели обострять ситуацию. Иван Товарков и его люди были отпущены с почетом и дарами. До рубежа их провожала псковская свита. Однако на прощанье москвичи отблагодарили своих провожатых весьма необычным способом. Ни в чем не повинные порученцы были жестоко избиты и ограблены до нитки. Сорвав таким образом досаду на упрямых псковичей, посол-грабитель отбыл восвояси. Псковский летописец скорбно констатировал: «А преже того въ Пскове и за много время таков посол не бывал, ничим же ся ему было не удобрити...» (41, 206).

В этих бесхитростных рассказах потрясенного столичным хамством провинциала – живые черты того сложного и многозначного исторического явления, которое историки называют «образованием единого Русского государства». Уважение к человеческой личности, к ее правам и достоинству было почти не известно средневековой Руси. Повсюду господствовало право сильного. Однако определенные моральные и правовые нормы все же признавались как идеал или же как ориентир, по которому можно было оценивать свои и чужие поступки. В этой области особенно важным было мнение Церкви – блюстительницы традиционной христианской морали.

Ломка старой политической системы («феодальной раздробленности», «удельного строя») и складывание новой («Русского централизованного государства», «единого Русского государства») сопровождались переоценкой ценностей во всех областях жизни. Всякое разрушение – а тем более мучительное разрушение традиционного уклада жизни, – по сути своей аморально. Оно невозможно в рамках общепринятой морали. И потому люди, призванные историей на это поприще, вынуждены освобождать себя и своих помощников от многих нравственных обязательств. Однако муки совести все же дают о себе знать. И потому взамен обычной морали разрушители часто придумывают для себя некую новую, политизированную мораль, согласно которой «цель оправдывает средства».

Все это в полной мере относится и к нашему герою. Как правитель, призванный сокрушить старый мир, Иван III обладал своего рода «профессиональным цинизмом». Он рано выработал в себе невосприимчивость к человеческим страданиям, холодное презрение к толпе. Среди своих приближенных он считал полезным иметь и отъявленных негодяев, которые могли оказаться полезными делу в определенных ситуациях.

Но вернемся к псковской тяжбе, в которой, как в капле воды, отразились методы строительства Московского государства. 18 октября 1476 года, недели через две после отъезда московских «дознавателей», псковичи вновь отправили к Ивану III своих представителей. Надежды на успех этой, едва ли не десятой миссии к государю у них почти не было. Однако и терпеть на княжеском дворе вконец обнаглевшего князя Оболенского им также было невмочь. Через два с половиной месяца, 2 января 1477 года, псковские искатели справедливости наконец вернулись домой «добры здоровы» (41, 207). Последнее, кажется, весьма обрадовало псковичей: от великого князя теперь можно было ожидать всего. Однако отчет послов оказался безрадостным. Не застав Ивана в Москве, они отправились вслед за ним во Владимир, где государь стоял тогда с войсками: «И князь великой держав их тамо три дни, и опять на Москву отела, а посолства не выслушав; и они его на Москве ждали 4 недели» (41, 207). Получив, наконец, долгожданную аудиенцию, псковичи выслушали от Ивана сентенцию, слишком похожую на издевку. «И князь великой ответ им таков починил: коли толко отчина наша Псков тако учинили, что на двор нашего наместника, а своего князя Ярослава Васильевича находили, ино то сама из старины выступила, а не яз князь великой» (41, 207).

Еще месяц прошел в томительном ожидании. Наконец, в среду 12 февраля от великого князя примчался гонец. Наместнику велено было возвращаться в Москву «и съ княгинею и съ всем своим двором; а во Пскове ему не оставите никого» (41, 207).

Многострадальные псковичи вновь были повергнуты в растерянность. Это загадочное распоряжение могло сулить им все что угодно. Между тем князь Оболенский стал собираться в дорогу. В первое воскресенье Великого поста (23 февраля) он со всем своим семейством и челядью покинул Псков. Летописец проводил его примечательным напутствием: «не бывал во Пскове ни за много времен толь князь злосерд, каков был он...» (41, 208).

Изгнанный наместник как мог мстил псковичам. Он ехал в обратный путь нарочито медленно, опустошая лежавшие вдоль дороги села и деревни. На рубеже князь велел своим слугам схватить сопровождавших его псковских чиновников (сотских приставов и губных старост, всего 18 человек) и прихватить их с собой в Москву в качестве пленных.

Оставшись без князя, потеряв захваченных разъяренным Оболенским земляков, псковичи вновь спешно снарядили в Москву свое посольство «бить челом о своих старинах». Посольство отправилось в дорогу 9 марта. Полтора месяца город жил в тревожном ожидании. Наконец 23 апреля, на весенний Юрьев день, посланники вернулись с хорошими новостями. Государь встретил их милостиво, принял псковский дар – 100 рублей серебром, велел отпустить захваченных Оболенским псковских приставов и старост. Никакого суда псковичам с изгнанным наместником великий князь чинить не стал. Сам виновник скандала вообще не появлялся тогда во дворце. Касательно всех прочих вопросов государь ответил уклончиво: он-де скоро пришлет во Псков своих послов с необходимыми наказами и полномочиями.

Причина неожиданной милости Ивана III к замордованным московскими администраторами псковичам объяснялась просто: он принял решение о новой войне с Новгородом. И храбрые псковичи должны были принять в грядущей кампании активное участие...

О прямых отношениях Ивана III с новгородцами в 1476 – 1477 годах известно крайне мало. Однако некоторые линии все же прослеживаются.

Едва успев вернуться в Москву (8 февраля 1476 года), великий князь поспешил объявить о том, что все те новгородцы, которые обращались или будут обращаться к нему с жалобами на своих бояр, могут не беспокоиться о своей безопасности: отныне они находятся под защитой великокняжеских приставов. Сформулировав таким образом приглашение к доносам, Иван назначил и срок, когда эти доносы будут рассмотрены, – «стати перед великим князем на Рождество Христово» (41, 205).

В воскресенье 31 марта 1476 года в Москву прибыл новгородский владыка Феофил в сопровождении большой делегации бояр и житьих людей. Цель визита – «бити челом великому князю от всего Великаго Новагорода за поиманых бояр их, сидят которые на Коломне да и в Муроме» (18, 205). Уже на другой день новгородцы были приглашены во дворец. После приема великий князь устроил в их честь знатный пир. Однако все эти почести и знаки гостеприимства не могли скрыть горькой правды: государь наотрез отказался освободить томившихся в его тюрьмах новгородских бояр. Дальнейшее пребывание просителей в Москве становилось бессмысленным унижением. Поняв это, они заспешили домой. 7 апреля, в Вербное воскресенье, великий князь дал гостям прощальный «пир отпускной» (18, 205). На другой день они уже тряслись по изрытому проталинами зимнику, мечтая успеть домой к малиновым звонам Великого дня.

Лето и осень 1476 года прошли спокойно и не внесли существенных изменений в московско-новгородские отношения. Однако зимой дело приняло новый оборот. Согласно указу великого князя, новгородские жалобщики могли явиться к нему на Рождество Христово – 25 декабря. Очевидно, они не решились этого сделать, опасаясь мести со стороны врагов Москвы. Тогда Иван III отправил в Новгород своих приставов для вызова и сопровождения истцов. Оправдавший себя метод расправы с неугодными под прикрытием «справедливого суда» и наказания за мнимые или подлинные бесчинства вновь был принят на вооружение. Московские приставы не даром ели свой хлеб. В начале Великого поста (23 февраля 1477 года) они вернулись, приведя с собой целую толпу новгородцев во главе с посадником Захарием Овиновым. Одни из новгородцев выступали как истцы, другие – как ответчики. Столь необычное явление – суд новгородцев вне Новгорода – вызвало у московского летописца изумленное восклицание: «А того не бывало от начала, как и земля их стала и как великие князи учали быти от Рюрика на Киеве и на Володимере, и до сего великого князя Ивана Васильевича, но сей в то приведе их» (18, 205).

Вслед за первой толпой новгородцев в Москву на суд потянулись и другие. «По сем, в то же говение (Великий пост, с 16 февраля по 5 апреля 1477 года. – Н. Б.) приидоша иные посадницы и мнози житьи новугородцы, и поселяне, и черницы, и вдовы и вси преобижени многое множество о обидах искати и отвечивати» (18, 205). Московский летописец рисует почти библейскую картину, когда едва ли не все новгородцы – точно иудеи по зову Моисея – поднялись с насиженных мест и отправилась за многие сотни верст к московскому «царю Соломону» искать справедливости. Конечно, тут не обошлось без сильных преувеличений. Уже один только путь из Новгорода в Москву далеко не каждому был по силам и по карману. К тому же погода тогда не благоприятствовала хождениям. «Того же году зима бысть вельми студена и безснежна» (30, 195).

И все же это небывалое паломничество взыскующих правды в Москву, к своему Государю – не выдумка верноподданных перьев. То было действительно шествие, достойное эпохи крестовых походов. Князь Иван сумел затронуть в душе своего народа некую вечно звенящую струну – тоску по справедливости. «Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы...» (Мф.11: 28). Великий прагматик и великий мечтатель, Иван дал людям надежду на справедливость не только на небе, но и здесь, на земле. И народ, привыкший жить мечтами, поднял его на своих плечах...

«Московская партия» в Новгороде под впечатлением этого массового исхода горожан на суд к великому князю решила предпринять собственные шаги в том же направлении. Московский летописец сообщает: «Toe же зимы, марта, архиепископ Новугородскый Феофил и весь Великый Новгород прислали къ великому князю Ивану Васильевичу и сыну его Ивану послов своих, Назара подвойскаго да Захарию дияка вечного (вечевого. – Н. Б.), бити челом и называти себе их государи; а наперед того, как и земля их стала, того не бывало, никоторого великаго князя государем не называли, но господином» (18, 205).

Предложение новгородцев именовать Ивана III «государем», а не «господином», может показаться пустой формальностью. Однако в системе понятий того времени разница между этими двумя сходными по звучанию словами была столь же существенной, как между словами «отец» и «отчим». За титулом «государь», по существу, скрывалось признание права Ивана распоряжаться в Новгороде по своему усмотрению. Начав свои филологические изыскания с настойчивого требования признать Новгород «вотчиной» московских князей, Иван через несколько лет перешел к их следующему этапу, символом которого стало слово «Государь».

Не знаем, была ли инициатива владыки Феофила добровольной или же он предпринял этот шаг под давлением московских доброхотов. Да и насколько правомерной была эта инициатива вообще? Весьма низкий статус новгородских послов вызывает сомнения относительно их полномочий. В некоторых летописях прямо говорится: «А посылал о том (о «государстве». – Н. Б.) владыка с бояры и с посадникы, а без Великого Новагорода ведома» (38, 159). Иначе говоря, решение было принято в достаточно узком кругу аристократии и не утверждалось на общегородском вече. Однако Иван III живо ухватился за произнесенное новгородцами слово и воспользовался им как поводом для начала новой акции против Новгорода.

В четверг 24 апреля 1477 года в Новгород отправились московские послы – бояре Федор Давыдович Хромой и Иван Борисович Тучко Морозов и дьяк Василий Долматов. Первый из послов был хорошо известен новгородцам тем, что вместе с князем Холмским командовал московским войском в битве на реке Шелони в 1471 году. Посылая этого человека в Новгород, Иван III прозрачно намекал горожанам на возможные последствия их своеволия. Второй был с Иваном в Новгороде в 1475 году и считался знатоком «новгородского вопроса» (82, 239).

Цель этого посольства московская летопись определяет так: «...покрепити того, какова хотят государьства их отчина их Великий Новгород» (18, 205). Иными словами, послы должны были уяснить обстановку и даже привести весь Новгород к присяге Ивану III как своему «государю».

В воскресенье 18 мая московские послы прибыли в Новгород. Очевидно, их путешествие оказалось долгим из-за весенней распутицы. Кроме того, послов сопровождала большая свита. Разместившись на Городище, они отправились на вечевую площадь, чтобы объявить всему Новгороду о готовности Ивана III стать «государем». Тут же объявлены были и условия, на которых великий князь принимал это предложение: «...и суду его у вас в Великом Новегороде быти, и по всем улицам сидети князя великого тиунам, и Ярославля вам дворище великим князем очистити (Ярославово дворище – площадь в центре Новгорода, на правом берегу Волхова, в XV столетии занятая под торг и место вечевых собраний. Здесь, по преданию, находился двор князя Ярослава Мудрого. – Н. Б.) ив великых князей суд не вступати» (41, 209). (Летописи этого времени иногда говорят о великих князьях во множественном числе. Дело в том, что старший сын Ивана III, Иван Молодой был официально объявлен соправителем своего отца. Однако вся реальная власть оставалась у Ивана III.)

Московские условия, представленные послами как уступка пожеланиям новгородцев, по существу, означали ликвидацию независимости Новгорода и его собственной административно-политической системы. На вечевой площади вместо знаменитой «степени вечной» – помоста, с которого выступали ораторы, – должен был разместиться двор Ивана III.

Вече взорвалось криками протеста. Новгородцы особенно настаивали на том, что послы, пригласившие великого князя на «государство», не имели соответствующих полномочий и, по существу, действовали как самозванцы и провокаторы – «а без Великого Новагорода ведома тую прелесть чинили» (41, 209).

Послы вернулись к себе на Городище ни с чем. А в самом городе через несколько дней (в субботу 31 мая) вспыхнул мятеж. Сторонники «литовской партии» бросились громить дома бояр, выступавших за подчинение Москве. Особенно досталось тем, кого считали виновниками приглашения Ивана III на «государство». Как всегда, политические страсти сплетались с обычным грабежом и мародерством. Дошло дело и до убийств. Схваченный толпой боярин Василий Никифоров сознался в том, что был в Москве у великого князя и поклялся служить ему верой и правдой. При этом он убеждал своих палачей, что не замышлял никакого зла против Великого Новгорода. Однако все было напрасно. Перебежчика приволокли на вечевую площадь и там забросали камнями. Там же, на вечевой площади, погиб и другой боярин, Василий Ананьин. Его убили топором, а потом в безумной ярости разрубили на части бездыханное тело (41, 209). Не ушел от расправы и Захарий Овинов, для спасения собственной жизни натравивший толпу на Никифорова. Его вместе с братом Кузьмой убили «на владычне дворе», где несчастные, очевидно, надеялись найти убежище. После этих расправ «прочий посадници и бояре, которые служили князю великому, те все разбегошася из Великого Новагорода» (38, 159).

Все эти ужасы и расправы не коснулись московских послов. С ними обращались «с честью». Просидев на Городище 6 недель (с 18 мая по 29 июня), они наконец получили официальный ответ новгородского вече: «Что вам своим господином (господам. – Н. Б.) челом бием; а что государи вас, а то не зовем, а суд вашим наместником на Городище по старине, а что вашему суду великих князей, ни ваших тиуном, а то в нас не быти, ни дворище вам Ярославля не даем; на чем ни есме с тобою на Коростыни мир кончали и крест целовали, по тому хотим с вами и жити доконцанию; а котории тобе так ималися без нашего ведома чинити, то ведаешь ты, как их хощешь казнити, а мы их тако же, где которого поймав хотим казнити; а вам своим господином челом бием, чтобы есте нас держали в старине, по целованию крестному» (41, 209).

Впрочем, новгородцы только зря теряли время, ублажая послов и составляя свой осторожный ответ Ивану III. Великий князь давно уже принял решение о новом походе на Новгород и начал его подготовку. Еще 7 июня во Псков приехали московские послы – боярин Иван Зиновьев и великокняжеский дьяк Григорий Иванович Волнин. (Иван Зиновьев был не новичок в псковских делах. Он приезжал сюда послом от великого князя летом 1474 года. Его брат Василий Зиновьев послан был государем поднимать псковичей на Новгород летом 1471 года. По-видимому, великий князь уже наладил среди своих бояр нечто вроде «специализации» в той или иной области.) От имени своего правителя они велели псковичам объявить войну Новгороду. Однако умудренные горьким опытом ведения дел с Иваном III, псковичи не стали начинать столь серьезного дела по одному лишь уведомлению московских послов. Они решили отправить в Москву своих послов для встречи с обоими великими князьями – «а сами от них услышим, как нам о всем том укажуть своими усты» (41, 210). Вероятно, псковичи решили воспользоваться ситуацией и выторговать себе какие-нибудь уступки. Московские послы покинули Псков 15 июня 1477 года. Псковское посольство выехало в Москву 21 июля. Обратно оно возвратилось 27 августа. Легко заметить, что все эти события разворачивались медленно. Обе стороны явно тянули время. Однако такая медлительность была частью разработанного в Москве сценария. Князь Иван знал, что, получив его приказ о начале войны, псковичи немедленно известят об этом Новгород. Действительно, едва узнав о его решении, псковичи отправили посольство в Новгород. Следуя условиям мирного договора, они давали знать соседям обо всем случившемся и предлагали выступить в качестве посредников на переговорах с Москвой. Однако новгородцы высокомерно отказались от услуг псковичей, заявив, что тем прежде следует, как встарь, дать клятву в верности Новгороду.

Все эти повороты событий, несомненно, были заранее просчитаны в Москве. Иван III не случайно раньше времени всполошил псковичей. Повторялся вариант психологического давления на Новгород, оправдавший себя еще в ходе летней кампании 1471 года. Новгородцам было дано время, чтобы, пережив прилив энтузиазма, они успели в полной мере осознать надвигавшуюся на них опасность.

Между тем в Москве уже разворачивалась подготовка к войне. Великий князь обсудил этот вопрос с митрополитом и архиереями, на семейном совете – с участием матери и братьев, с ближними боярами. Желая заручиться поддержкой небесных сил, а также вновь поднять знамя «священной войны» с вероотступниками, Иван III совершает молебны в соборах, ездит на богомолье по московским и подмосковным монастырям. За небесным не забывали и о земном: скорый гонец привез из Твери согласие тамошнего князя Михаила Борисовича принять участие в походе.

Устрашенные новгородцы отправили в Москву своего гонца с просьбой дать «опас» (разрешение на проезд), гарантию безопасности архиепископу Феофилу и новгородским боярам для приезда на переговоры. Однако время переговоров уже прошло. По приказу Ивана III новгородский посланец был задержан московским наместником в Торжке. Ему велено было ждать здесь до тех пор, пока сам великий князь не явится в Торжок.

30 сентября 1477 года Иван III отправил в Новгород «складную грамоту» – извещение о формальном разрыве отношений и начале войны. Тогда же из Москвы начали выходить передовые отряды великокняжеского войска. Его точная численость неизвестна. Однако летописи сообщают, что на войну, помимо обычных боевых сил, призваны были ополченцы со всех городов Северо-Восточной Руси.

В четверг 9 октября государь покинул Москву и направился в Новгород – «за их преступление казнити их войною» (18, 207). В столице князь оставил своего сына и соправителя Ивана Молодого.

Летописи вновь, как и в описании похода 1475–1476 годов, прекрасно информированы о деталях: маршрутах отдельных отрядов, именах воевод, точных датах событий. Очевидно, перед нами не просто результат путевых записок кого-то из участников похода. За этой наблюдательностью угадывается нечто большее: кажется, в Москве уже действовало некое военное ведомство (зародыш будущего Разрядного приказа), следившее за службой каждого из представителей московской знати.

Основная часть армии, во главе которой находился сам Иван III, двигалась от Москвы на Волок Дамский, далее через Лотошино и Микулин (нынешнее село Микулино Городище) к Торжку. Между тем у новгородцев стали сдавать нервы. Они лихорадочно искали путей к примирению. В Торжок, где уже сидел под стражей первый новгородский посол, прибыл второй. Но и его постигла участь первого.

В воскресенье 19 октября Иван III торжественно въехал в Торжок. Здесь к нему явились новгородские бояре Лука и Иван Клементьевы «и били челом великому князю в службу» (18, 207). С этого времени число перебежчиков, спешивших изъявить свою готовность служить Государю, все возрастало и возрастало. На каждом стане ему «били челом» новые представители новгородской знати.

2 ноября, находясь на стане Турны, Иван III получил неприятное известие от послов, прибывших из Пскова. 10 октября там вспыхнул страшный пожар, испепеливший большую часть города. (Пожар, конечно, мог быть и случайностью. Но не исключено и то, что «красный петух» был подпущен умышленно, с целью сорвать участие псковичей в походе на Новгород.) Псковские послы, величая Ивана «государем», извещали о том, что его приказание исполнено и Новгороду официальным образом объявлена война. Вместе с тем они сообщали, что «нынеча по нашим грехом весь город Псков выгорел» (31, 312). В этом известии ясно звучал намек: в таких тяжелых обстоятельствах псковичам невозможно идти на войну.

Однако князь Иван сделал вид, что не понял псковских намеков. Вместо снисхождения государь дал им нового воеводу – князя Василия Васильевича Бледного Шуйского. Он отличался от своего полного тезки и дальнего родственника, сидевшего в Новгороде давнего врага Москвы князя Василия Васильевича Гребенки Шуйского, не только прозвищем. Главное достоинство Бледного состояло в том, что он происходил из той ветви Шуйских, которая давно уже примирилась с Москвой. Родной дядя Бледного, Федор Юрьевич Шуйский, был по поручению Ивана III псковским князем-наместником в 1467–1471 годах, а двоюродный брат, Василий Федорович Шуйский (сын Федора Юрьевича), водил на Новгород псковскую рать в 1471 году.

В воскресенье 23 ноября Василий Бледный Шуйский прибыл во Псков. Его приняли здесь с честью не только в качестве великокняжеского наместника, но почти как полноправного князя-наемника прежних времен и даже заставили целовать крест «на всех псковьских послинах и старинах» (41, 212). На все эти псковские ностальгические затеи насмешливо поглядывал находившийся при Василии Шуйском в роли своего рода «комиссара» московский воевода Василий Дятел. Время от времени он поторапливал псковичей: пора было приниматься за главное дело, ради которого и дал Иван III псковичам этого наместника, – войну против Новгорода.

Во вторник 2 декабря 1477 года Шуйский повел псковское войско на Новгород. И маршрут движения псковичей, и место их базового лагеря близ Новгорода (на устье Шелони) определял сам Иван III, указания которого приносили скорые гонцы.

Порядок наступления на Новгород, конкретные задачи каждого из полков были определены Иваном III на совещании с воеводами 19 ноября на стане Палины. Общая диспозиция оставалась традиционной для русского средневекового военного искусства: Большой полк – в центре, справа от него – полк правой руки, слева – полк левой руки, впереди – Передовой полк. Самая трудная и ответственная задача всей кампании возлагалась на Передовой полк. Его номинальным командующим был поставлен брат государя, 25-летний Андрей Меньшой. Подлинными же предводителями этого полка стали лучшие московские воеводы, прославившиеся разгромом новгородцев на Шелони, – князь Данила Дмитриевич Холмский и боярин Федор Давыдович Хромой. К ним прибавился Иван Васильевич Стрига Оболенский. Каждый из воевод имел под началом отряд ополченцев из городов. Холмский командовал костромичами, Федор Давыдович – коломничами, Стрига Оболенский – владимирцами.

Дата добавления: 2015-08-05