ГЛАВА 6 Новгород 2 страница

Итогом всех этих пересылок и перебранок стало заключение мира между Москвой и Новгородом. Очевидно, «золотые пояса» пошли на определенные уступки. Полагают, что главной темой споров в эти годы было стремление Москвы взять под свой контроль новгородские владения – Волок Дамский и Вологду (115, 141). Со своей стороны Иван III отклонил просьбы псковичей о собственном епископе, сославшись на то, что этот вопрос принадлежит исключительно к компетенции митрополита, который должен сначала все тщательно обдумать, посоветоваться со своими епископами, а также с великим князем.

Однако, огорчив псковичей отказом, Иван III сумел все же сохранить с ними доверительные отношения. В 60-е годы XV века во Пскове постоянно находится московский наместник. Горожане обычно сотрудничают с ним, иногда ссорятся, но в целом уже считают его как бы частью своей политической системы.

Новгородско-псковская распря продолжалась еще года полтора. Для устрашения псковичей новгородцы готовы были воспользоваться даже помощью Ордена. В этой ситуации (и не без совета Москвы) псковичи вынуждены были уступить. В августе 1465 года между Новгородом и Псковом был заключен мир, согласно которому псковичи в полной мере восстанавливали юрисдикцию новгородского владыки. Обрадованный таким исходом дела, архиепископ Иона в воскресенье, 6 октября 1465 года торжественно въехал во Псков (41, 161). Обратно он уехал 24 октября того же года, получив все положенные почести и платежи.

Той же осенью 1465 года из Пскова уехал в Москву великокняжеский наместник князь Иван Александрович Звенигородский. Отъезд его был добровольным. Возможно, князя поторопила грозная опасность: во Пскове начиналась эпидемия чумы. То затихая, то вновь усиливаясь, чума гуляла по городу около двух лет, до конца 1467 года. Беда не приходит одна: вместе с мором во Псков дважды прилетал «красный петух» (41, 162–163).

Зимой 1466/67 года псковичи вновь обратились к Ивану III с просьбой прислать к ним наместника. Деликатный вопрос выбора кандидатуры решили так: псковичи назвали два имени – Иван Васильевич Стрига Оболенский и Федор Юрьевич Шуйский. Оба были известны во Пскове по своей прежней службе. Иван III выбрал второго. В воскресенье 19 апреля 1467 года князь Шуйский торжественно въехал во Псков. (В летописи ошибочно названа другая дата: «апреля в 29, на память святого Иоана прозвитера» (41, 164). Такого святого нет в месяцесловах под 29 апреля. Зато 19 апреля, в воскресенье, праздновался святой Иоанн Палеврит. Это редкое и трудное имя было превращено летописцем в более понятное – «прозвитер», то есть пресвитер.)

Отпуская любимого горожанами воеводу во Псков, Иван III одновременно договорился с псковскими боярами о существенном расширении его прав. Князю Шуйскому разрешено было «на всих 12 пригородах... наместников держяти и судов судити его наместником» (41, 164). Прежде сидевшие на псковском столе князья имели право держать своих наместников только в 7 из 12 псковских «пригородов».

Новый конфликт псковичей с новгородским владыкой Ионой относится уже к 1468–1469 годам. Причиной его стало неисправное исполнение архиепископом своих пастырских обязанностей по отношению к псковскому духовенству. В частности, владыка не следил за исполнением псковскими попами правила, принятого в Русской Церкви со времен митрополита Петра (1308–1326), согласно которому овдовевший священник должен был либо принять монашеский постриг и уйти из мира, либо устраниться от совершения церковной службы. (Церковные каноны воспрещали священнику вступать во второй брак.) Овдовевшие попы, оставаясь в миру и продолжая службу, обычно обзаводились наложницей и имели от нее детей. Иногда, уступая внешне требованию церковного закона, они принимали монашеский постриг, но при этом оставались на своем прежнем приходе и вели мирской образ жизни. Двусмысленное поведение таких священников служило соблазном для прихожан, которые, глядя на них, и сами уклонялись от правильного исполнения своего христианского долга.

Согласно средневековым представлениям, грехи духовных лиц (как и грехи правителей) были тяжкими вдвойне. Они навлекали гнев Божий на весь народ. В 1466–1468 годах псковичам пришлось на себе испытать эту вечную истину. Город и пригороды два года подряд опустошала чума. (В эти годы она свирепствовала и в Новгороде.) Летом 1468 года к ней прибавились небывалые стихийные бедствия. «Того же лета, Божиим попущением, нача находити дожь силен, грех ради наших, как християне ржи пожали, месяца июля, да тако и иде весь месяц без престани и все лето, и месяца августа и сентября и октября, вси четыре месяцы, и наполнишася реки и ручьи и болонья (низины, заливные луга. – Н. Б.), аки весне водою, а у христиан много по полю вершей (несжатого хлеба. – Н. Б.) погнило, а траву водою по рекам и по ручьям отняло, тако же и ржей по селом не засеяли мнози, многих делма тучь дождевных; и бысть христианом нужно (тяжко. – Н. Б.) велми» (41, 165).

Бедствия заставили псковичей с надеждой обратить свои взоры к духовенству. Но и оно своими молитвами не могло остановить беду. И тогда, естественно, возник вопрос о самих священнослужителях: достойны ли они своего сана? достигает ли их молитва Всевышнего?

В этих условиях осенью 1468 года псковское духовенство решило обратить возмущение общества на самую низшую категорию священнослужителей – вдовых попов. В глазах верующих живущие в миру вдовые попы были как бы попами «второго сорта». Очевидно, их услуги стоили дешевле, чем услуги «полноценных» священников. В условиях острой конкуренции внутри духовенства, борьбы за приходы и прихожан такое положение приводило к постоянным конфликтам «вдовых» иереев с обычными. Не находя поддержки у своего епархиального архиерея (новгородского владыки), псковские белые священники и иеромонахи в октябре 1468 года обратились к местному боярству с призывом объявить бойкот вдовым попам и дьяконам, не допускать их к совершению богослужения. В воскресенье 23 октября (?) это предложение было принято вечевым собранием и оформлено в виде особой грамоты, положенной на хранение в «ларь» – хранилище важнейших документов Псковской земли. Двум известным своей принципиальностью священникам поручено было следить за исполнением приговора (41, 165–166).

Между тем новгородский архиепископ Иона получил весть о псковских событиях. Самодеятельность местных ревнителей благочестия была расценена архиереем как покушение на его властные полномочия. В воскресенье 22 января 1469 года владыка торжественно въехал во Псков. Среди прочих вопросов Иона обсуждал с местными властями и историю с грамотой. Он потребовал разодрать злополучный документ. Псковичи, ссылаясь на Номоканон (древнее церковное законодательство), отказались исполнить волю владыки. Тот пригрозил городу отлучением – но и это не устрашило уверенных в своей правоте псковичей. В итоге Иона решил по столь сомнительному поводу не доводить дело до разрыва отношений, но потребовал представить вопрос на рассмотрение митрополита Филиппа. Собрав все положенные пошлины, архиепископ покинул Псков в воскресенье 5 февраля 1469 года.

Кажется, само небо решило засвидетельствовать правоту псковичей в их споре с новгородским владыкой. Строгие меры по отношению к вдовым попам возымели действие. Гнев Божий пошел на убыль и вскоре совсем угас. Весь 1469 год был для Пскова на редкость удачным. «Того же лета дал Бог во Пскове хлеб и все сполу дешево; а со всех сторон мирно и тишина велика» (41, 167). Общую картину благоденствия не смог испортить даже коварный набег немцев на псковскую волость Синее озеро. Перебив десятка три застигнутых врасплох крестьян, рыцари ушли восвояси. Вскоре выяснилось, что немцев навели два местных жителя – Иванко Подкурский и Иванко Торгоша. Оба подрабатывали тем, что «держали перевет к немцом о порубежьных делех» (41, 167). Изменников подвергли мучительной казни: первого «на бревне замучили», второго оставили умирать, подвесив за ноги.

Дело о вдовых попах получило продолжение осенью 1469 года. В октябре во Псков прибыли два посла из Москвы. Первый был отправлен великим князем Иваном Васильевичем, второй – митрополитом Филиппом. Через послов псковичам передана была воля Москвы: во всем повиноваться новгородскому владыке, а грамоту о вдовых попах вынуть из заветного «ларя» и порвать. Скрепя сердце псковичи в пятницу 5 января 1470 года исполнили московский приказ. Псковский летописец с горечью отмечает точный срок, в течение которого продержалось благочестивое нововведение: «А лежала в лари тая грамота положена год да пол третья месяца» (41, 168).

Проявив смирение в церковном вопросе, псковичи решили воспользоваться моментом и выторговать для себя кое-какие уступки у Новгорода и Москвы. С этой целью псковский посадник Яков Иванович Кротов в воскресенье 7 января 1470 года выехал из Пскова в Новгород и далее – в Москву. Обратно он вернулся уже «в великое говение», то есть во время Великого поста (с 5 марта по 22 апреля 1470 года). Посадник привез из Новгорода псковских купцов и деловых людей, которые были схвачены новгородцами еще полгода назад и томились в «порубе» – местной темнице.

Между тем архиепископ Иона, едва узнав о том, что псковичи уничтожили свою вечевую грамоту, потребовал всех местных вдовых попов к себе в Новгород для «управления». Псковский летописец саркастически описывает это владычное разбирательство, которое свелось к самому бессовестному мздоимству: «И теми часы к нему священници и диакони вдовий начата ездити; и он у них нача имати мзду, в коего по рублю, у коего полтора, а их всех посполу без востягновения нача благословляти, пети и своити им грамоты другыя и ста нова ис тоя мзды за печатми давати, а не по святых отец и святых апостол правилом, како ся сам ко всему Пскову обещал» (41, 169).

Итак, церковная тяжба закончилась к удовлетворению новгородского владыки, но и к попранию церковного благочиния. Много ли приобрел архиепископ Иона своим бесстыдным вымогательством? Рублей 20 или 30... А ведь и жить-то ему оставалось всего каких-нибудь полгода. Но псковичи, конечно, не забыли этой истории, как не забыли они и многих других высокомерных низостей своего «старшего брата». Придет время – и они будут равнодушно наблюдать за агонией Великого Новгорода. И, может быть, именно эти неправедно взятые владыкой 20 или 30 рублей серебром и стали той ценой, за которую продана была древняя новгородская свобода...

В 60-е годы XV века ситуация в новгородско-псковском регионе существенно изменилась в пользу Москвы. Псков из убежища всех врагов Ивана III превратился в его верного союзника. Этот союз стал сильным средством давления на Новгород. Сам Новгород, судя по всему, вынужден был смириться с условиями Яжелбицкого мира, против которых он бунтовал в 1458–1463 годах. Успех был достигнут великим князем без явного применения силы, которое могло бы сплотить новгородцев и встревожить соседние государства.

Хорошо понимавший психологию толпы, Иван III был мастером того, что позднее назовут «манипулированием общественным сознанием». В глазах рядовых новгородцев московский князь прежде всего предстал защитником «старины» и противником псковского церковного сепаратизма. Последнее было очень важно: князь Иван не хотел задевать самолюбие всего Новгорода. Напротив, он надеялся расколоть городскую общину изнутри и привлечь на свою сторону ее основную часть. Горожане должны были увидеть в нем не завоевателя, а защитника, не разрушителя всего и вся, а строителя, призванного перестроить прогнившее изнутри здание Великого Новгорода.

Установившееся зимой 1463/64 года перемирие Новгорода с Москвой оказалось достаточно устойчивым. Весной 1464 года новгородцы с честью встретили у себя на Волхове протеже митрополита Феодосия – грека Иосифа, собиравшего милостыню для спасения храма Гроба Господня. В следующем, 1465 году в Новгороде был принят на кормление какой-то неведомый князь Иван Иванович Белозерский, которого историки считают порученцем Ивана III (54, 105–106). Благодаря перемирию Москва выиграла время для укрепления своей власти в Северо-Восточной Руси и устрашения казанских татар. Однако и на Волхове, и на Боровицком холме понимали, что затишье не будет особенно долгим. Князь Иван должен был в удобный момент нанести новый удар по новгородскому суверенитету. Этого требовала логика борьбы за объединение Руси – борьбы, воспринимавшейся потомками Ивана Калиты как их провиденциальная задача.

Для нового наступления на новгородскую независимость нужен был убедительный повод. Таким поводом стала церковная смута. Но здесь необходимо некоторое отступление...

Центральной фигурой новгородского правительства был архиепископ, игравший одновременно и роль «премьер-министра», и роль «министра иностранных дел». Избрание кандидатов на этот пост являлось прерогативой новгородской знати. Однако для вступления в должность нареченный владыка должен был лично явиться к митрополиту, который при участии нескольких епископов совершал над ним обряд хиротонии (рукоположения) и возлагал на его голову знаменитый белый клобук – традиционный головной убор новгородских архиепископов.

Такой порядок соблюдался на протяжении всей истории новгородской церкви и символизировал принадлежность Новгорода к общерусской церковной и политической системе. Однако раскол некогда единой Киевской митрополии на две самостоятельные православные митрополии – московскую и литовскую – создавал для кандидатов на новгородскую кафедру возможность выбора. До середины XV столетия новгородцы все же предпочитали отправлять своих будущих владык к тому митрополиту, которого признавали в Северо-Восточной Руси. Да и сам раскол то возникал, то прекращался, и был скорее исключением, нежели правилом. Митрополиты, присланные из Константинополя (Феогност, Киприан, Фотий), умели «сидеть на двух стульях» и пользовались признанием как в Москве, так и в Вильно.

Положение изменилось с появлением в 1439 году униатства как особого направления в христианстве, а также с провозглашением автокефалии Русской Церкви в декабре 1448 года. Отныне «московское происхождение» духовного главы всех православных на Руси становилось очевидным. Благодаря мирным отношениям между Москвой и занимавшим тогда польский и литовский престол королем Казимиром IV, первый московский автокефальный митрополит Иона еще десять лет сохранял власть над православными епархиями на территории великого княжества Литовского и Польши. Однако распад митрополии был предрешен...

В 1458 году король Казимир решил отказаться от признания московского митрополита, учредить самостоятельную Литовскую митрополию и принять посланного из Рима митрополита-униата. Причиной такого решения короля были не только давние домогательства папского престола. Помимо этого, Казимир был встревожен усилением московского влияния в Новгороде после Яжелбицкого мира. Разделение единой Русской митрополии на Литовскую и Московскую создавало возможность для ухода новгородского архиепископа из-под власти московского святителя Ионы и перехода в юрисдикцию митрополита Литовского. Такая перспектива должна была несколько остудить горячие головы в Москве, желавшие немедленно поставить Новгород на колени. И в Москве услышали грозное предупреждение Казимира. Отказавшись от каких-либо военных действий (но не от своих планов покорения Новгорода!), Василий Темный в начале 1460 года едет на Волхов в качестве смиренного паломника. Одновременно он начинает активно сотрудничать с Псковом. Эпицентр событий переносится в область дипломатии...

Согласно воле короля Казимира православное население Литвы и Польши получило нового митрополита. Им стал некий Григорий – ученик и протодьякон известного своей неудачной попыткой ввести унию в Москве митрополита Исидора. Григорий был поставлен на вновь открытую литовскую митрополичью кафедру римским папой Каллистом III. Эта кафедра была учреждена еще в первые годы XIV века. Тогда же появилась и выделившаяся из Литовской митрополии отдельная Галицкая митрополия. Существование этих как бы «мерцающих» кафедр всецело зависело от состояния московско-литовских и московско-польских отношений. В лучшие времена они упразднялись, а во времена конфликтов – вновь выделялись из состава некогда единой Киевской митрополии, престол которой в 1299 году был перенесен во Владимир-на-Клязьме.

В Москве были сильно обеспокоены известием о новой церковной смуте. Великий князь Василий Темный отправил королю Казимиру послание, в котором убеждал его не принимать митрополита из Рима. В свою очередь московский митрополит Иона послал в Литву своих представителей – игумена Троице-Сергиева монастыря Вассиана Рыло и игумена Кирилло-Белозерского монастыря Кассиана – с наказом отклонить литовских православных от сотрудничества с митрополитом-униатом. Оба посланника были людьми бывалыми, имевшими определенный дипломатический опыт. Вассиан однажды уже посещал Литву. Кассиан ездил в качестве московского посла в Константинополь к патриарху (73, 505).

Вслед за этим (20 декабря 1458 года) Иона направил окружное послание литовскому духовенству с призывом отвергнуть Григория. Однако все усилия москвичей оказались тщетными. Митрополит-униат был признан королем и взял под свою власть всю православную иерархию Юго-Западной и Западной Руси. Новые отчаянные воззвания Ионы к местным иерархам не имели успеха. Сам же святитель уже не мог явиться в Литву по причине глубокой старости, а возможно, и благоразумной осторожности. Известно, что ровно за сто лет перед тем московский митрополит Алексей попытался явочным порядком восстановить утраченную им власть в литовских епархиях, но в итоге оказался пленником великого князя Литовского Ольгерда.

Обосновавшийся в Литве митрополит-униат Григорий оказался столь дерзок и самонадеян, что даже вознамерился после кончины московского митрополита Ионы в марте 1461 года занять его место. Эту идею поддержал король Казимир, направивший в Москву особое посольство для обсуждения церковных разногласий (73, 505). Разумеется, Василий Темный с возмущением отверг такое предложение.

Потерпев неудачу в Литве, московские духовные власти решили укрепить оборону. В конце 1459 года митрополит Иона созвал на собор всех епископов, оставшихся под его юрисдикцией. (Очевидно, открытие собора было приурочено к празднику Зачатия Пресвятой Богородицы – в воскресенье 9 декабря 1459 года.) Им велено было дать письменные клятвенные обязательства не иметь никаких сношений с митрополитом Григорием. В четверг 13 декабря 1459 года собравшиеся на собор владыки приняли обращение к литовским епископам с призывом сохранять верность Ионе.

Однако не все иерархи московской кафедры явились на собор. Как и следовало ожидать, отсутствовали новгородский архиепископ Иона и тверской епископ Моисей. Обоих неоднократно и настойчиво приглашали в Москву, но оба уклонились от явки под каким-то предлогом. Видимо, и новгородский, и тверской владыки хотели оставить за собой «поле для маневра». Угроза перейти под начало литовского митрополита-униата была сильным козырем в той политической игре, которую Новгород и Тверь все еще вели с Москвой. И понапрасну терять этот козырь оба иерарха не хотели. Впрочем, они все же отправили в Москву письменные заверения в своей преданности святителю Ионе.

Система высших властных отношений в Русской Православной Церкви в середине XV века отличалась некоторой неопределенностью. Поставление митрополита Ионы без санкции Константинополя в 1448 году представлялось мерой исключительной, вызванной уклонением константинопольского патриарха в унию. При определенных обстоятельствах решение Москвы вполне могло быть пересмотрено. «Если бы Константинополь не был взят турками и если бы в то же время на место патриархов-униатов снова явились в нем патриархи православные, то более чем вероятно, что прежний порядок поставления наших митрополитов снова восстановился бы на неопределенные времена» (73, 508). Однако после взятия Царьграда «бесерменами» патриарх стал назначаться по воле турецкого султана, который присвоил себе в этом отношении прерогативы византийского императора. Такой патриарх, даже и отрекшийся от Флорентийской унии, казался москвичам «неполноценным». Получая от него свое рукоположение, московский митрополит тем самым как бы косвенно подпадал под власть султана. Для израненного двумя веками татарского ига самолюбия русских это обстоятельство было очень болезненным. Поэтому ни митрополит Феодосии в 1461 году, ни митрополит Филипп в 1464 году не помышляли о путешествии на Босфор. Завоевание Константинополя турками в 1453 году как бы подвело черту под «византийским» периодом в истории Русской Православной Церкви.

Порвав с древней традицией, московские правители опасались «цепной реакции» – вспышки сепаратизма со стороны русских епископов. Дабы избежать этого, они даже обращались к отвергнутому ими Константинопольскому патриархату с просьбой официальным образом признать новый порядок избрания московских митрополитов. Это, конечно, было уже слишком. Возмущенные наглостью русских, греки решительно отказали. Однако здравый смысл и московские подарки сделали свое дело. В патриархии не стали поднимать вселенского скандала по поводу «измены» московитов, и вопрос остался открытым. Греки молчаливо признали московскую автокефалию. Однако любой политический кризис в Северо-Восточной Руси неизбежно угрожал возродить этот тлевший под пеплом молчания вопрос.

Церковный спор вновь обострился в 1470 году. Литовский митрополит-униат Григорий неожиданно объявил о своем разрыве с Римом. Он обратился к патриарху через своего посла с покаянием и прошением принять его под юрисдикцию Константинополя. Патриарх Симеон по каким-то причинам не исполнил пожелания Григория. Однако его преемник патриарх Дионисий безоговорочно пошел навстречу раскаявшемуся униату. Он не только признал Григория вполне православным иерархом, но даже расширил его полномочия. Помимо православных епархий Польши и Литвы, Дионисий передал Григорию власть над теми епархиями, которые доселе находились под властью московского митрополита. Патриарх отправил своих послов в Москву и в Новгород, требуя низложить митрополита Филиппа, а его полномочия передать Григорию. Дело происходило в момент, когда назревало новое столкновение Москвы с Новгородом. Несомненно, именно здесь, в хитросплетениях большой политики, и коренится причина неожиданного превращения митрополита Григория из униата в православного. Такой поворот событий создавал новые возможности для борьбы с неуклонно нараставшей московской экспансией. Наиболее эффективное противодействие этой экспансии – сближение Новгорода с Литвой – должно было получить развитие именно в церковной сфере. Привыкшие гордиться чистотой православия, новгородцы едва ли согласились бы признать своим духовным главой митрополита-униата. Иное дело – вполне православный, признанный столь же православным константинопольским патриархом литовский митрополит...

Иван III более всего опасался открытого вмешательства в московско-новгородский спор польского короля Казимира. Впрочем, король, по-видимому, не имел намерения увеличивать свои владения за счет бескрайних новгородских земель. Легко было предвидеть все трудности и опасности, связанные с таким решением вопроса. Получив Новгород, король вместе с ним получил бы и затяжную войну с крепнущим на глазах Московским княжеством, которое имело много тайных и явных сторонников среди литовских православных князей. Враждебные действия тотчас предприняли бы татары и Орден. Да и в самом Новгороде доброхоты Москвы начали бы поднимать народ против нового сюзерена. На сторону Москвы встал бы и беспокойный сосед Новгорода – Псков.

Наконец, польско-литовское государство просто не имело достаточно сил и средств для прочного освоения всей огромной Новгородской земли. В Кракове и Вильно понимали, что корни новгородского процветания уходят далеко на восток – туда, где их легко может обрубить московская секира. Основным источником новгородского богатства была торговля товарами, происходившими из обширных областей в бассейне Северной Двины и Печоры (мед, воск, меха). Однако в случае перехода Новгорода под власть Литвы московский князь, опираясь на Вологду, Устюг и Вятку, тотчас оккупировал бы эти территории, без которых Новгород, в сущности, ничего не стоил.

Словом, последствия присоединения Новгорода к Литве были слишком непредсказуемыми для однозначного отношения к этой перспективе. Занимая шаткий трон правителя трех народов – поляков, литовцев и русских, – король Казимир не мог пускаться на такие авантюры. К тому же его личная власть была сильно ограничена необходимостью согласовывать все серьезные решения с польской и литовской аристократией.

В Москве, разумеется, учитывали сложное положение, в котором находился король. Однако понимали и то, что соблазн украсить польскую корону таким бриллиантом, как Великий Новгород, был все же очень велик. Столь же велик был и страх перед необычайным усилением Москвы в случае завоевания ею Новгорода. И если перед соблазном Казимир мог устоять, – то страх подталкивал его к использованию любых средств против московской экспансии. В январе 1470 года король приехал в Полоцк, где не был уже 21 год. Полоцкая земля граничила с южными районами Псковской земли. Из Полоцка было рукой подать и до верховья реки Ловать – торной дороги к Новгороду. Внезапное появление короля в этом стратегически важном месте стало своего рода напоминанием о том, что он внимательно следит за событиями в регионе. Пробыв в Полоцке с неделю и приняв псковское посольство, прибывшее для обсуждения пограничных споров, Казимир так же внезапно уехал назад в Литву (41, 169).

В этой сложной ситуации решающую роль должна была сыграть позиция самих новгородцев. Их единодушное стремление перейти под руку короля дало бы сильные аргументы литовским сторонникам военного вмешательства в конфликт. Напротив, враждебное отношение большинства горожан к Литве заставило бы короля воздержаться от войны с Москвой за Новгород.

Камнем преткновения для «литовской» партии в Новгороде и, напротив, – точкой опоры для «московской» партии был вопрос религиозный. Король Казимир держался католической веры, которая имела господствующее положение в польско-литовском государстве. Православные были оттеснены от власти не только в Польше, но и в Литве, и находились на положении людей «второго сорта». Да и само литовское православие, с точки зрения московских и новгородских ревнителей благочестия, выглядело достаточно сомнительно. Митрополит Григорий был учеником униата Исидора и сам более десяти лет пребывал в унии. Новгородский владыка Иона неоднократно клялся не вступать с ним в какие-либо сношения.

Узнав о посольстве от патриарха Дионисия к новгородцам с призывом признать духовную власть митрополита Григория, Иван III и митрополит Филипп немедленно обратились к новгородскому владыке Ионе с призывом не поддаваться на увещания Дионисия и посулы Григория. Что до самой Москвы, то Иван III запретил пускать в свои владения патриарших послов, а самого патриарха объявил «чуждым» русскому православию. При этом упор делался на тезис о «неполноценности» патриарха, поставленного на кафедру по воле турецкого султана, о его неправомочности ставить митрополита на Русь. Такое решение принял и собор епископов, срочно созванный тогда в Москве.

Судя по всему, новгородский владыка Иона, имевший добрые отношения с Москвой, которая активно поддержала его в борьбе с псковским церковным сепаратизмом, и не думал о переходе под власть литовского митрополита. Ситуация изменилась с его кончиной, последовавшей 8 ноября 1470 года (31, 284). (Некоторые летописи называют иную дату – 4 или 5 ноября (41, 171). Однако хронология последующих событий заставляет остановиться на первой дате.) Эта смерть подала новые надежды «литовской» партии в Новгороде.

(Понятно, что деление новгородцев на «московскую» и «литовскую» партии, принятое в литературе, достаточно условно. Ни Москва, ни Литва сами по себе не вызывали у кого-либо на Волхове особых симпатий. Речь шла лишь о различных путях защиты интересов новгородцев. Ситуация осложнялась тем, что население Новгорода было весьма пестрым и в социальном, и в этническом, и в религиозном отношениях. Архиепископ уже по самому своему положению главы боярской республики должен был искать компромиссы между враждующими сторонами.)

Московско-новгородский конфликт 1470/71 года – тугой узел противоречий. Распутать его полностью не представляется возможным из-за сбивчивости и неполноты источников. Однако главные нити событий прослеживаются достаточно ясно.

Еще летом 1470 года стало ясно, что Иван III, управившись с Казанью, разворачивает свою военно-политическую мощь на северо-запад, в сторону Новгорода. Заручившись поддержкой Пскова, он готовится к новому удару по «северной Флоренции»...

Средоточием антимосковских настроений в Новгороде был тогда расположенный на Неревском конце дом посадника Исаака Андреевича Борецкого. Сам хозяин к этому времени уже отошел в лучший мир. Делами заправляла его вдова – властная и энергичная «Марфа-посадница». Под ее рукой находились взрослые сыновья Дмитрий и Федор – такие же непримиримые враги Москвы, как и их мать. Вокруг них сплотилась та часть новгородского боярства, которая понимала, что на сей раз речь идет не о каких-то частых уступках великому князю Московскому, а о самом существовании Новгородской боярской республики.

Не желая покориться надвигавшейся московской диктатуре (равно как и терять свои исконные права и привилегии), сторонники Марфы Борецкой видели единственный выход в том, чтобы обратиться за помощью к другому монарху – королю Казимиру IV.

Враждебный Новгороду московский летописец рассказывает, что, получив в конце 1470 года грамоту Ивана III, в которой тот в весьма высокомерном тоне призывал нареченного владыку Феофила в Москву на поставление, новгородские патриоты «начаша нелепаа, и развращеннаа глаголати и на вече приходящи кричати: «Не хотим за великого князя Московского, ни зватися отчиною его. Волныи есмы люди Велики Новъгород...» (31, 284). (В действительности антимосковские выступления начались несколько раньше – летом или осенью 1470 года, когда владыка Иона был еще жив.) На вечевой площади разгорелись жаркие дебаты, порой заканчивавшиеся кровопролитием. Сторонники Москвы призывали сохранять традиционный пиетет по отношению к великому князю Владимирскому и митрополиту «всея Руси». Однако их голоса тонули в многоголосом реве толпы: «За короля хотим!!!».

Дата добавления: 2015-08-05