V ВОЙНА 32 г. до Р. Х. – 30 г. до Р. Х 10 страница

– Она боится, что, если она заговорит со мной, никто больше не услышит нашего разговора. Это ее способ как-то увековечить ее слова. Она знает, что Прокулей – ученый, писатель, ведет хронику событий.

– Мы, конечно, сможем войти сверху с наступлением темноты?

– Нет, она еще недостаточно устала. Я хочу так измотать ее и утомить, что она потеряет бдительность. Только тогда мы сможем войти.

– В данный момент, Цезарь, твоя главная проблема – я, – сказал Прокулей. – Я очень устал, голова кружится. Я готов сделать для тебя что угодно, но тело мое сдается.

В этот момент прибыл Гай Корнелий Галл. Его красивое лицо было свежим, серые глаза – настороженными. У Октавиана появилась идея.

– Спроси у ее несносного величества, будет ли она говорить с другим, таким же известным писателем, – сказал он. – Скажи ей, что ты плохо себя чувствуешь или что я отозвал тебя, – что-нибудь, все, что угодно!

– Да, я буду говорить с Галлом, – ответил голос, уже не такой сильный спустя двенадцать часов.

Разговор продолжался, пока не взошло солнце, и все утро – двадцать четыре часа. К счастью, небольшой участок перед дверьми был хорошо защищен от летнего солнца. Ее голос совсем ослаб. Теперь он звучал так, словно у нее уже не осталось сил приказывать. Но, имея такую сестру, как Октавия, Октавиан знал, как женщина может сражаться за своих детей.

Наконец, уже к концу дня, Октавиан кивнул:

– Прокулей, смени Галла. Это ее взбодрит. Сосредоточит ее внимание на трубе. Галл, возьми моих двух вольноотпущенников и войди в гробницу через отверстие. Я хочу, чтобы вы это сделали украдкой. Никаких звякающих блоков, скрипов, громкого шепота. Если ей удастся убить себя, вы по самый нос в дерьме с моей помощью.

Корнелий Галл был ловкий, как кошка, тихий и гибкий. Когда все трое встали на стену с отверстием, он по собственной инициативе решил спуститься вниз по веревке. В слабом свете факела он увидел Клеопатру и ее двух компаньонок вокруг переговорной трубы. Царица оживленно жестикулировала, что-то говоря, все ее внимание было сосредоточено на Прокулее. Одна служанка поддерживала ее справа, другая – слева. Галл спустился, как молния. Клеопатра громко вскрикнула и схватила кинжал, лежащий рядом с ней. Но Галл выхватил у нее кинжал и держал ее без всяких усилий, хотя две выбившиеся из сил девушки царапали и били его. Затем к нему присоединились Тирс и Эпафродит, и трех женщин обуздали.

Тридцативосьмилетний мужчина в расцвете сил, Галл оставил женщин на попечение вольноотпущенников, а сам поднял два массивных бронзовых бруса, которыми были закрыты двери, и открыл их. Хлынул поток света. Он даже зажмурился, ослепленный.

К тому времени как женщин вывели на улицу, поддерживая под руки, сам Октавиан исчез. В его планы не входило встречаться с царицей лицом к лицу в ближайшие несколько дней.

Галл отнес царицу на руках в ее покои, двое вольноотпущенников несли Хармиан и Ирас. Старший легат, «новый человек», был потрясен, когда увидел Клеопатру при дневном свете. Одежда колом стояла на ней, пропитанная кровью, голые груди были покрыты глубокими царапинами, волосы спутаны. Виден был кровоточащий скальп.

– У нее есть врач? – спросил он Аполлодора, не знавшего, что ему делать.

– Да, господин.

– Тогда немедленно пошли за ним. Цезарь хочет, чтобы ваша царица была цела и невредима.

– Нам разрешат ухаживать за ней?

– Что сказал Цезарь?

– Я не осмелился спросить.

– Тирс, иди и узнай, – приказал Галл.

Ответ пришел быстро: царице нельзя покидать ее личные покои, но любой, кто ей будет нужен, может войти к ней, и она получит все, что попросит.

Клеопатра лежала на кушетке. Огромные золотистые глаза запали, вид у нее был далеко не царственный.

Галл подошел к ней.

– Клеопатра, ты слышишь меня?

– Да, – прохрипела она.

– Кто-нибудь, дайте ей вина! – крикнул он и подождал, пока она не отпила немного вина. – Клеопатра, у меня к тебе послание от Цезаря. Ты свободно можешь ходить по своим апартаментам и есть, что ты хочешь. У тебя будут ножи для фруктов или мяса, ты сможешь видеть, кого захочешь. Но если ты покончишь с собой, твои дети будут немедленно убиты. Это ясно? Ты поняла?

– Да, я поняла. Скажи Цезарю, что я ничего с собой не сделаю. Я должна жить ради моих детей. – Она поднялась на локте, когда вошел бритоголовый египтянин-жрец в сопровождении двух помощников. – Можно мне видеть моих детей?

– Нет, это невозможно.

Она упала на спину, закрыла глаза изящной рукой.

– Но они еще живы?

– Я и Прокулей даем слово, что они живы.

– Если женщины хотят править как монархи, – сказал Октавиан своим четырем компаньонам за поздним обедом, они не должны выходить замуж и рожать детей. Женщина очень редко может перешагнуть через материнскую любовь. Даже Клеопатрой, которая, наверное, убила сотни людей, включая сестру и брата, можно управлять, просто угрожая ее детям. Царь царей способен убить своих детей, но только не царица царей.

– Какова твоя цель, Цезарь? Почему бы не получить выкуп за ее жизнь? – спросил Галл, в уме сочиняя оду. Или все это для того, чтобы она приняла участие в твоем триумфальном параде?

– Последний пленный, кого я хочу видеть на моем параде, – это Клеопатра! Представь, что наши сентиментальные бабушки и мамы на всем пути парада увидят эту бедную, тощую, трогательную маленькую женщину! Она – угроза Риму?! Она – колдунья, соблазнительница, проститутка? Мой дорогой Галл, они будут плакать над ней, а не ненавидеть ее. Ведра слез, реки слез, океаны слез. Нет, она умрет здесь, в Александрии.

– Тогда почему не сейчас? – спросил Прокулей.

– Потому что, Гай, сначала я должен сломить ее. Она должна принять новую форму войны – войны нервов. Я буду играть на ее уязвимости, терзать ее беспокойством о судьбе детей, держать ее на острие ножа.

– Я все еще не понимаю, – хмуро сказал Прокулей.

– Все это имеет отношение к тому, как она умрет. Как бы она ни покончила с собой, весь мир узнает, что это был ее выбор, а не убийство по моему приказу. Я должен выйти из этой истории чистым, римским аристократом, который хорошо относился к ней, предоставлял ей полную свободу во дворце и ни разу не пригрозил ей смертью. Если она примет яд, винить будут меня. Если она заколется, обвинят меня. Если она повесится, я виноват. Ее смерть должна быть настолько египетской, чтобы никто не заподозрил моего участия в ней.

– Ты ее не видел, – сказал Галл, протягивая руку за голубем с хрустящей корочкой, начиненным необычными вкусными специями.

– Нет, и не хочу видеть. Пока. Сначала я должен сломить ее.

– Мне нравится эта страна, – сказал Галл, пробуя языком странную смесь вкусов.

– Приятно это слышать, Галл, потому что я оставлю тебя здесь управлять от моего имени.

– Цезарь! Ты можешь это сделать? – спросил благодарный поэт. – Это будет провинция под контролем сената и народа Рима?

– Нет, этого нельзя допустить. Я не хочу, чтобы какой-нибудь казнокрад проконсул или пропретор был послан сюда с благословения сената, – сказал Октавиан, жуя то, что он счел египетским эквивалентом сельдерея. – Египет будет принадлежать лично мне, как Агриппа в действительности сейчас владеет Сицилией. Небольшая награда за мою победу над Востоком.

– Сенат позволит тебе?

– Будет лучше, если позволит.

Четверо смотрели на него и видели в каком-то ином свете. Это был уже не тот человек, который несколько лет тщетно боролся против Секста Помпея и поставил все на желание своей страны дать клятву служить ему. Это был Цезарь, сын бога, уверенный, что настанет день – и он будет богом и неоспоримым хозяином мира. Твердым, холодным, отстраненным, дальновидным, не влюбленным во власть ради самой власти, неутомимым защитником Рима.

– Так что мы будем делать сейчас? – поинтересовался Эпафродит.

– Ты расположишься в большом коридоре у покоев царицы и будешь записывать всех, кто входит к ней. Никто не должен приводить к ней детей. Пусть она потомится несколько недель.

– Разве тебе не нужно было срочно уехать в Рим? – спросил Галл, мечтающий, чтобы его скорее предоставили самому себе в этой замечательной стране.

– Я не двинусь, пока не достигну цели. – Октавиан поднялся. – На улице еще светло. Я хочу увидеть гробницу.

– Очень красиво, – прокомментировал Прокулей, когда они проходили по помещениям, ведущим к комнате с саркофагом Клеопатры. – Но во дворце намного больше красивых вещей. Ты думаешь, она сделала это намеренно, чтобы мы позволили ей сохранить свои украшения для жизни после смерти, в которую они верят?

– Может быть.

Октавиан осмотрел комнату с саркофагом и сам саркофаг из алебастра с искусно нарисованным портретом царицы на крышке.

Из двери в дальнем конце комнаты донесся зловонный запах. Октавиан прошел в комнату с саркофагом для Антония и в ужасе остановился как вкопанный. Что-то напоминающее Антония лежало на длинном столе, его тело было погружено в раствор натриевой соли, лицо еще оставалось на поверхности, потому что мозг Антония надо было вынуть по кусочкам через ноздри, а потом полость черепа заполнить миром, кассией и крошками фимиама.

Октавиана чуть не вырвало. Жрецы-бальзамировщики вскинули головы и вернулись к прерванной работе.

– Антоний, мумифицированный! – поразился он. – Смерть неримлянина, но именно такой смертью он хотел умереть. Я думаю, на эту процедуру уйдет месяца три. Только потом они удалят натрий и завернут его в бинты.

– Клеопатра захочет того же?

– О да.

– И ты разрешишь продолжать этот отвратительный процесс?

– А почему бы и нет? – равнодушно ответил Октавиан и повернулся, чтобы уйти.

– Вот для чего отверстие в стене. Чтобы жрецы могли приходить и уходить. Когда работа будет закончена – с ними обоими, – двери запрут и отверстие заделают, – сказал Галл, показывая дорогу Октавиану.

– Да. Я хочу, чтобы они оба стали мумиями. Таким образом они будут принадлежать Древнему Египту и не станут лемурами, преследующими Рим.

Проходили дни, а Клеопатра отказывалась сотрудничать. На Корнелия Галла снизошло прозрение, почему Октавиан не хочет видеть царицу: он ее боялся. Его безжалостная пропагандистская кампания против царицы зверей победила даже его. Он опасался, что, если встретится с ней лицом к лицу, сила ее колдовства возьмет над ним верх.

На каком-то этапе она начала голодать, но Октавиан прекратил это, пригрозив убить ее детей. Старая хитрость, но она всегда срабатывала. Клеопатра снова стала есть. Безжалостная война нервов и воли продолжалась. Ни одна сторона не хотела сдаваться.

Однако непреклонность Октавиана действовала на Клеопатру сильнее, чем она сознавала. Если бы она смогла отвлечься от этой невыносимой ситуации, она поняла бы, что Октавиан не имел права убивать ее детей, поскольку они были несовершеннолетними. Вероятно, ее ослепляла уверенность, что Цезариону удалось бежать. Но какова бы ни была причина, она продолжала считать, что ее дети в опасности.

Только в конце секстилия, когда сентябрь уже грозил экваториальными штормами, Октавиан отыскал Клеопатру в ее комнатах.

Она с равнодушным видом лежала на ложе. Царапины, синяки и другие следы ее горя по поводу смерти Антония прошли. Когда он вошел, она открыла глаза, посмотрела на него и отвернула голову.

– Уйдите, – коротко приказал Октавиан Хармиан и Ирас.

– Да, уйдите, – подтвердила Клеопатра.

Он подвинул кресло к ложу и сел, оглядываясь по сторонам. По всей комнате стояли несколько бюстов бога Юлия и один великолепный бюст Цезариона. Сходство, схваченное незадолго до его смерти, ибо это был бюст скорее мужчины, чем юноши.

– Как Цезарь, правда? – спросила она, проследив за его взглядом.

– Да, очень похож.

– Лучше хранить его в этой части мира, в безопасности, вдали от Рима, – сказала она самым мелодичным голосом. – Его отец всегда хотел, чтобы его судьбой был Египет. Это я взяла на себя смелость расширить его горизонты, не зная, что у него нет желания править империей. Октавиан, он никогда не будет угрозой для тебя – он счастлив править Египтом как твой царь-клиент. Для тебя нет лучше способа защитить свои интересы в Египте, чем посадить его на оба трона и запретить всем римлянам появляться в стране. Он проследит, чтобы ты имел все, что хочешь: золото, зерно, дань, бумагу, лен. – Она вздохнула и слегка потянулась, почувствовав боль. – Никто в Риме даже не должен знать, что Цезарион существует.

Он перевел взгляд с бюста на ее лицо.

«О, я и забыла, какие красивые у него глаза! – подумала она. – Серебристо-серые, светящиеся, в окружении таких густых, длинных ресниц. Тогда почему они никогда не выдают его мыслей, как и его лицо? Симпатичное лицо, напоминающее лицо Цезаря, но не угловатое, скулы более сглажены. И в противоположность Цезарю, он сохранит эту копну золотых волос».

– Цезарион мертв. – Он повторил: – Цезарион мертв.

Она ничего не сказала. Их взгляды встретились и словно сцепились. Но его глаза по-прежнему ничего не выражали, зелено-коричневые, словно застоявшийся пруд. Краска мгновенно сошла с ее лица и шеи, красивая кожа стала пепельно-серой.

– Он встретил меня, когда я шел по Александрийской дороге из Мемфиса. Он ехал на верблюде с двумя пожилыми сопровождающими. Голова его была полна идей, он хотел убедить меня пощадить тебя и двойное царство. Такой молодой! Так плохо разбирающийся в людях! Такой уверенный, что может убедить меня! Он сказал мне, что ты отослала его в Индию. И поскольку я уже нашел сокровища Птолемеев – да, госпожа, Цезарь предал тебя и незадолго до своей смерти рассказал мне, как их найти, – мне не пришлось выпытывать их местоположение у Цезариона. Конечно, он не сказал бы мне, как бы жестоко я его ни пытал. Очень храбрый юноша, я это сразу понял. Однако ему нельзя было разрешить жить. Одного Цезаря вполне достаточно. И я – этот Цезарь. Я сам его убил и похоронил у дороги на Мемфис в ничем не помеченной могиле. Его тело завернуто в ковер.

Он порылся в кошельке у пояса и что-то протянул ей.

– Его кольцо.

– Ты убил сына Цезаря?!

– Сожалея об этом, но – да. Он был моим родственником, и я виноват в том, что убил кровного родственника. Но я готов жить с кошмарами.

– Что заставляет тебя говорить мне все это: удовольствие от лицезрения моей боли или политика?

– Конечно политика. Живая ты для меня ужасная помеха, царица зверей. Ты умрешь, но меня ни в коем случае не должны считать причастным к твоей смерти. Трудная задача!

– Ты не хочешь, чтобы я участвовала в твоем триумфальном параде?

– Edepol! Нет! Если бы ты выглядела как амазонка, я бы с удовольствием сделал так, чтобы ты участвовала в нем. Но мне не нужен полумертвый котенок, с которым жестоко обращались.

– А что с другими юношами – Антиллом и Курионом?

– Они умерли вместе с Канидием, Кассием Пармским, Децимом Туруллием. Я пощадил Цинну. Он – ничто.

Слезы хлынули по щекам Клеопатры.

– А что с детьми Антония? – прошептала она.

– С ними все в порядке. Их не тронули. Но они остались без отца, без матери, без старшего брата. Я сказал им, что вы все умерли. Пусть они выплачут все слезы сейчас, пока по возрасту это еще прилично.

Он посмотрел на статую Цезаря, бога Юлия в образе египетского фараона – очень необычно.

– Ты знаешь, это доставляет мне мало радости. Я не хочу причинять тебе так много страданий. Но тем не менее я это делаю. Я – наследник Цезаря. И я намерен править миром вокруг всего Нашего моря. Не как царь и даже не как диктатор, но как простой сенатор, наделенный всеми видами власти плебейских трибунов. И это правильно! Миром должен править римлянин, и только римлянин, человек, который любит не власть, а работу, сможет править миром так, как им нужно править.

– Власть – это привилегия правителя, – сказала Клеопатра, не понимая его.

– Чушь! Власть – это инструмент наподобие денег. Вы, восточные автократы, дураки. Никто из вас не любит работать.

– Ты забираешь Египет.

– Естественно. Но не как провинцию, наполненную римлянами. Я должен правильно распорядиться сокровищами Птолемеев. Со временем народ Египта – в Александрии, Дельте и по берегам Нила – будет думать обо мне так, как думает о тебе. И я буду управлять Египтом лучше тебя. Ты растрачивала эту богатейшую страну на войну и личные амбиции, ты тратила деньги на корабли и солдат, ошибочно веря, что числом можно победить. Побеждает работа. Плюс, сказал бы бог Юлий, организация.

– Какие вы, римляне, самоуверенные! Ты убьешь моих детей!

– Вовсе нет! Я собираюсь сделать их римлянами. Когда я поплыву в Рим, они поедут со мной. Их воспитает моя сестра Октавия, самая восхитительная и самая добрая из женщин! Я не мог простить этому болвану Антонию, что он причинил ей боль.

– Уйди, – сказала Клеопатра, отвернувшись от него.

Он хотел было уйти, но она снова заговорила:

– Скажи, Октавиан, можно попросить, чтобы мне прислали фруктов?

– Нет, если они будут отравлены, – резко ответил он. – Я заставлю твоих служанок попробовать их по моему выбору. Малейший намек, что ты умерла от яда, – и меня обвинят. И не строй никаких грандиозных планов! Если ты попытаешься сделать так, чтобы выглядело, будто я тебя убил, я задушу всех троих твоих оставшихся детей. Я говорю серьезно! Если меня будут винить в твоей смерти, какая разница, если я убью и твоих детей? – Он о чем-то подумал и добавил: – Они не очень-то приятные дети.

– Никакого яда, – заверила его Клеопатра. – Я придумала такой способ умереть, что тебя никто не обвинит в моей смерти. Мир поймет, что этот способ я выбрала сама, добровольно. Я умру как фараон Египта, как подобает фараону, и моя смерть будет заслуживать уважения.

– Тогда ты можешь послать за фруктами.

– Еще одно.

– Да?

– Я съем фрукты в гробнице. После моей смерти ты сможешь проверить, от чего я умерла. Но я требую, чтобы ты позволил бальзамировщикам закончить свою работу с Антонием и со мной. Потом пусть гробницу запечатают. Если тебя не будет в Египте, это должен сделать твой заместитель.

– Как ты пожелаешь.

Она смотрела только на бюст Цезариона. Слез больше не было. Время слез закончилось. «Мой красивый, красивый мальчик! До какой же степени ты был сыном своего отца, но как недолго! Ты так умно меня обманул, что я даже не заподозрила о твоих намерениях. Верить Октавиану? Ты был слишком наивен, чтобы понять, какую угрозу представляешь для него. В тебе почти ничего не было от римлянина. А теперь ты лежишь в незаметной могиле, над тобой не высится гробница, нет лодки, чтобы переплыть реку ночи, нет еды, нет питья, нет удобной кровати. Хотя я думаю, что могу простить Октавиану все, кроме ковра. Это его хитрый пинок. Но он не знает, что все равно этот ковер стал тебе саркофагом. Хоть на некоторое время он сохранит твою ка».

– Пошлите за Ха-эмом, – сказала она, когда вошли Хармиан и Ирас.

У него всегда был вид безвозрастного жреца бога Пта, но в эти дни он был немного похож на мумию.

– Мне не надо тебе говорить, что Цезарион мертв.

– Не надо, дочь Ра. В тот день, когда ты допытывалась у меня, что я увидел, я увидел, что он доживет только до восемнадцати лет.

– Они завернули его в ковер и схоронили у дороги на Мемфис, где должны быть признаки стоянки лагеря. Конечно, теперь ты вернешься в храм Пта, сопровождая свои тележки и носилки и нагруженных ослов. Найди его, Ха-эм, и спрячь в мумию быка. Они не будут тебя долго задерживать, если вообще будут. Привези его в Мемфис для тайного захоронения. Мы все равно побьем Октавиана. Когда я буду в царстве мертвых, я должна увидеть моего сына во всей его славе.

– Я сделаю это, – сказал Ха-эм.

Хармиан и Ирас плакали. Клеопатра позволила им выразить горе, потом знаком приказала замолчать.

– Тихо! Время приближается, и мне нужно кое-что еще. Пусть Аполлодор пришлет мне корзину священных фиг. Полную. Вы понимаете?

– Да, царица, – прошептала Ирас.

– В какую одежду тебя одеть? – спросила Хармиан.

– Двойная корона. Мой лучший воротник, пояс и браслеты. Плиссированное белое платье и расшитый бусами плащ, которые я надевала для Цезаря несколько лет назад. Обуви не надо. Покрасьте хной мои руки и ноги. Дайте все это жрецам к тому дню, когда они должны будут положить меня в саркофаг. У них уже есть доспехи моего любимого Антония, те, что были на нем, когда он короновал моих детей.

– А дети? – напомнила Ирас. – Что с ними?

– Уедут в Рим, чтобы жить с Октавией. Я ей не завидую.

Хармиан улыбнулась сквозь слезы.

– Но это не относится к Филадельфу! Интересно, он повиновался Октавиану?

– Наверное.

– О, госпожа! – воскликнула растерявшаяся Хармиан. – Это не должно было так кончиться!

– И не кончилось бы так, если бы я не встретила Октавиана. Кровь Гая Юлия Цезаря очень сильная. А теперь оставьте меня.

Клеопатра ходила по комнате, не отрывая глаз от бюста Цезариона.

«В этот момент положено вспоминать всю свою жизнь, – думала она, – но я так не хочу. У меня на уме только Цезарион, его головка с мягкими золотыми волосками у моей груди, когда он большими глотками пил мое молоко. Цезарион, играющий со своим Троянским конем, – он знал имя каждой из тридцати кукол, спрятанных в животе коня. Цезарион, отстаивающий свои права фараона. Цезарион, протягивающий ручки своему отцу. Цезарион, смеющийся с Антонием. Всегда и вечно Цезарион.

Но я рада, что все кончено! Я не могу больше выносить этот поток слез. Ошибки, неприятности, потрясения, борьба. Вдовство. А ради чего? Ради сына, которого я не понимала, и ради двух мужчин, которых я не понимала. Да, жизнь – это юдоль слез. Я так благодарна, что могу умереть так, как хочу».

Корзину с фигами доставили вместе с запиской от Ха-эма, где говорилось, что все сделано так, как она приказала, что Гор будет встречать ее, когда она придет, что сам Пта помог это осуществить.

Клеопатра тщательно вымылась, надела простое платье, прошла с Хармиан и Ирас к своей гробнице. С наступившим рассветом запели птицы, подул мягкий душистый бриз Александрии.

Поцелуй для Ирас. Поцелуй для Хармиан. Клеопатра скинула одежду и осталась обнаженной. Когда она подняла крышку корзины с фигами, они зашевелились. Огромная королевская кобра выползала по стенкам из своей тюрьмы. Вот! Сейчас! Когда ее голова показалась из корзины, Клеопатра обеими руками схватила кобру прямо под капюшоном и положила ее голову себе на грудь. Удар был так силен, что она пошатнулась и выронила змею. Рептилия немедленно уползла и спряталась в темном углу. В конце концов она нашла выход через трубу.

Хармиан и Ирас сидели с ней, пока она не умерла. Это было недолго, но мучительно. Оцепенение, конвульсии, потеря сознания. Когда она умерла, обе женщины стали готовиться к собственной смерти.

Из тени вышли жрецы-бальзамировщики, взяли тело фараона и положили его на голый стол. Нож, которым они сделали разрез в ее боку, был из обсидиана. Через разрез они вытащили печень, желудок, легкие и кишечник. Каждый орган вымыли, свернули и набили мелко нарубленными травами и специями, кроме запрещенного ладана, потом положили в канопу с раствором натрия и канифоли. За мозг они примутся после того, как римский завоеватель нанесет визит.

К тому времени как он пришел с Прокулеем и Корнелием Галлом, она была покрыта натрием, кроме груди и головы. Бальзамировщики знали, что римляне захотят увидеть, как она умерла.

– О боги, посмотрите на размер укусов! – воскликнул Октавиан, показывая на них. Потом обратился к старшему бальзамировщику: – Куда ты положил ее сердце? Я бы хотел посмотреть ее сердце.

– Сердце не удалено, о великий, как и почки, – ответил тот, низко кланяясь.

– Она даже не похожа на человека.

На Октавиана это явно не произвело впечатления, но Прокулей побледнел, извинился и ушел.

– Все высыхают, когда жизнь покидает их, – сказал Галл. – Я знаю, она была миниатюрной женщиной, но сейчас она как ребенок.

– Это варварство!

Октавиан вышел.

Он почувствовал сильное облегчение и был доволен ее решением их дилеммы. Змея! Идеально! Прокулей и Галл видели следы укусов и смогут публично засвидетельствовать способ смерти Клеопатры. «Каким чудовищем должна быть эта змея, – подумал Октавиан. – Хотел бы я увидеть ее, но только с мечом в руке».

Поздним вечером, немного навеселе – это был мучительный месяц, – Октавиан позволил своему камердинеру разобрать постель, чтобы он мог лечь. Там, свернувшись клубком, лежала кобра длиной в семь футов, толщиной с руку человека. Октавиан закричал.

Дата добавления: 2015-08-05