Iv царица зверей 36 Г. До P. X. – 33 Г. До P. X 5 страница

Он озорно улыбнулся, блеснули белые зубы.

– Я признателен за мои позолоченные статуи, поставленные на Форуме, – это говорит о том, что я восстановил порядок на суше и на море. Но больше всего я ценю хорошее руководство. И Рим еще не настолько богат, чтобы позволить себе тратить на статуи деньги из своих доходов. Тратьте разумно, почтенные отцы!

Он сделал несколько шагов, потом повернулся к возвышению и остановился, собираясь произнести заключительную часть своей речи, к облегчению присутствующих оказавшуюся короткой.

– Последнее, но не менее важное, почтенные отцы. До меня дошли слухи о том, что император Марк Антоний одержал большие победы на Востоке, что его лоб венчает лавровый венец и что у него огромные трофеи. Он дошел даже до Фрааспы, что в двухстах милях от Экбатаны, и везде побеждал. Армения и Мидия у его ног, их цари – его вассалы. Поэтому давайте проголосуем за двадцатидневное благодарение в честь его подвигов. Кто согласен, скажите «да»!

Крики «да!» потонули в топоте ног, в аплодисментах. Октавиан сосчитал голоса. Да, все еще около семисот сторонников.

– Я их опередил! – самодовольно сообщил он Ливии Друзилле, вернувшись домой. – Я не дал его сторонникам возможности прокричать с места о подвигах Антония.

– Разве еще никто не знает о поражении Антония? – удивилась она.

– Кажется, не знают. Предложив проголосовать за благодарение, я лишил их возможности поспорить.

– И предотвратил предложение проголосовать за победные игры в его честь и еще за что-нибудь, что станет известно всем, вплоть до неимущих, – сказала она, очень довольная. – Отлично, любовь моя, отлично!

Он притянул ее к себе на ложе и стал целовать ее веки, щеки, ее восхитительный рот.

– Я хотел бы заняться с тобой любовью, – шепнул он ей на ухо.

– В чем же дело? – выдохнула она, беря его за руку.

Обнявшись, они покинули гостиную Ливии Друзиллы и прошли в ее спальню. «Сейчас, пока он этого хочет! Сейчас, сейчас!» – думала она, срывая одежды с себя, с него. Потом она легла на кровать, приняла соблазнительную позу. «Целуй мои груди, целуй мой живот, целуй ниже, покрой всю меня поцелуями, наполни меня своим семенем!»

Через шесть рыночных интервалов Октавиан снова созвал сенат, вооружившись горой свидетельств, которые могли и не понадобиться, но которые он должен был иметь под рукой на всякий случай. На этот раз он начал с объявления, что в казне теперь достаточно денег, чтобы простить одни налоги и уменьшить другие. И объявил, что надлежащее республиканское правление вернется, как только кампания в Иллирии закончится. Триумвиры перестанут быть необходимыми, кандидаты в консулы смогут выдвигать свои кандидатуры без одобрения триумвиров. Сенат будет верховным органом, собрания будут собираться регулярно. Все это было встречено с одобрением и громкими аплодисментами.

– Однако, – и голос его зазвенел, – прежде чем я закончу, я должен обсудить дела на Востоке. То есть дела императора Марка Антония. Во-первых, Рим получал ничтожно малую дань от провинций Марка Антония с тех пор, как он стал триумвиром Востока после Филипп, около шести с половиной лет назад. То, что я, триумвир Рима, Италии и островов, смог снизить одни налоги и отменить другие, – это моя заслуга, без помощи Марка Антония. И прежде чем кто-либо на передних или средних скамьях вскочит, чтобы напомнить мне, что Марк Антоний дал мне сто двадцать кораблей для кампании против Секста Помпея, я должен всем вам сказать, что он потребовал плату от Рима за эти корабли. Да, он выставил счет Риму! Я слышу, как выспрашиваете «сколько?». Сорок восемь тысяч талантов, почтенные отцы! Сумма, составлявшая сорок процентов содержимого подвалов Секста Помпея! Остальные шестьдесят шесть тысяч талантов пошли Риму, не мне. Я повторяю, не мне! Они пошли на уплату огромных общественных долгов и на урегулирование зерновых запасов. Я – слуга Рима, я не хочу быть хозяином Рима! Я могу получить доход, но только если этот доход – освященный веками обычай. Те сто двадцать кораблей стоили по триста шестьдесят шесть талантов за корабль, и Антоний их одолжил, а не дал. Новая квинкверема стоит сто талантов, но мы вынуждены были нанять флот Марка Антония. В казне не было денег, но мы не могли позволить себе отложить нашу кампанию против Секста Помпея еще на год. Поэтому от имени Рима я согласился на это вымогательство, ибо это настоящее вымогательство!

К этому времени на скамьях поднялся шум, сидевшие выкрикивали кто оскорбления, кто похвалу. Семьсот сторонников Антония понимали, что должны защищаться, и кричали громче всех. Октавиан с бесстрастным лицом ждал, когда все успокоятся.

– Но получила ли казна эти шестьдесят шесть тысяч талантов? – спросил Попликола. – Нет! Только пятьдесят тысяч были положены в казну! Где остальные шестнадцать тысяч? Может быть, они осели в твоих подвалах, Октавиан?

– Нет, не осели, – мягко ответил Октавиан. – Ими заплатили римским легионам, чтобы предотвратить серьезный мятеж. Тема, которую я намерен обсудить с членами этой палаты в другой раз, ибо это должно прекратиться. Сегодня палата обсуждает правление Марка Антония на Востоке. Это мошенничество, почтенные отцы! Обман! Магистраты Рима ничего не знают о деятельности Антония на Востоке, а казна Рима не получает дань с Востока!

Он замолчал, посмотрел на скамьи сначала справа, потом слева, остановил взгляд на сторонниках Антония, которые стали отводить глаза. «Да, – подумал Октавиан, – они знают. Неужели они думали, что я не узнаю? Неужели они считали, что я был искренен, когда предложил проголосовать за благодарение в честь Антония?»

– Все на Востоке – обман, – громко произнес он, – вплоть до сообщений о победах Марка Антония над парфянами. Не было побед, почтенные отцы. Никаких. Наоборот, Антоний потерпел поражение. До того как он получил свой триумвират, летний дворец царя парфян в Экбатане уже имел семь римских орлов, утраченных, когда Марк Красс и семь легионов были уничтожены при Каррах. Позор для всех истинных римлян! Потеря орла означает потерю легиона в обстоятельствах, когда после сражения поле боя остается в руках неприятеля. Эти семь орлов символизируют позор Рима. Но они были единственными, которыми располагает враг. Да, я говорю это в прошедшем времени. Специально! Ибо за шесть с половиной лет, в течение которых Марк Антоний управлял Востоком, еще четыре наших орла ушли в летний дворец в Экбатане! Их потерял Марк Антоний! Первые два принадлежали двум оставленным в Сирии легионам Гая Кассия, которым Марк Антоний доверил защиту Сирии, пока он бражничал в Афинах после вторжения парфян. Что он обязан был сделать? Остаться в Сирии и выгнать врага! Но он не сделал этого! Он убежал в Афины продолжать свой беспутный образ жизни! Его губернатор Сакса был убит, и другой Сакса, его брат, тоже. Возвратился ли Антоний, чтобы отомстить за них? Нет! Не возвратился! Он управлял тем, что у него осталось, из Афин, и когда парфян выгнали, их победителем был Публий Вентидий, обыкновенный заводчик мулов! Хороший человек, великолепный военачальник, человек, которым Рим может гордиться, гордиться, гордиться! А его начальник в это время бражничал в Афинах, делая краткие вылазки по Адриатике, чтобы досаждать мне, своему коллеге, потому что я не выполнил то, что обозначено в нашем соглашении. Но я выполнил и, когда пришло время, лично приехал туда. То, что я доверил командование в моей кампании Марку Агриппе, было продиктовано соображениями здравого смысла. Он намного лучший военачальник, чем я или, как я подозреваю, Марк Антоний. Я предоставил Марку Агриппе свободу действий, а Антоний связал Вентидия по рукам и ногам. Вентидий должен был сдерживать парфян для своего начальника, пока его начальник не соизволит поднять свою крепкую задницу, будь это пять месяцев или пять лет! К счастью для Рима, Вентидий проигнорировал его приказ и выгнал парфян. Но я думаю, почтенные отцы, что, если бы Вентидий подчинился его приказу, Антоний привел бы легионы к поражению! Вот как сейчас!

Он замолчал, только чтобы насладиться наступившей тишиной. Восемьсот человек словно онемели. Из них большинство – сторонники Антония – сидели ошеломленные, не зная, сколько известно Октавиану, и с ужасом ожидая исхода. Ни звука протеста, ни единого звука!

– В прошлом мае, – бесстрастно произнес Октавиан, – Антоний вел огромное войско из Караны в Малой Армении на восток. Это был долгий марш. Шестнадцать римских легионов – девяносто шесть тысяч человек – и еще кавалерия и пехота из его провинций – это еще пятьдесят тысяч – остановились в Артаксате, столице Армении, прежде чем отправиться в незнакомую страну. Проводниками у Антония были армяне, которым он доверял. Одна из трагедий моего рассказа, почтенные отцы, в том, что Марк Антоний продемонстрировал ужасную способность доверять не тем людям. Его советники могли протестовать до посинения, но Антоний не слушал мудрых советов. Он доверял там, где доверять было нельзя, начиная с царя Армении и кончая царем Мидии. Оба Артавазда сначала ввели его в заблуждение, а потом остригли, как овцу. Антоний потерял свой обоз, самый большой, какой когда-либо собирал римский командир, а вместе с обозом потерял два сильных легиона, возглавляемых Гаем Оппием Статианом из известной семьи банкиров. Еще два серебряных орла ушли в Экбатану. Итого четыре орла, утраченных Антонием. Теперь одиннадцать орлов украшают летний дворец царя Фраата! Трагедия? Да, конечно. Но более того, почтенные отцы, это катастрофа! Какой иноземный враг будет бояться мощи Рима, если римские войска теряют своих орлов?

На этот раз молчание было прервано тихими рыданиями. Несомненно, все сенаторы уже слышали про это, но большинство не знали подробностей.

Октавиан снова заговорил:

– Без осадных механизмов, похищенных мидийским царем Артаваздом вместе с остальным обозом, Марк Антоний более ста дней бесполезно сидел перед городом Фрааспа, не в состоянии взять его. На его фуражные отряды нападали затаившиеся парфяне во главе с неким Монесом, парфянином, кому Антоний всецело доверял. Пришла осень, и у Антония не осталось другого выхода, кроме как отступить. Пятьсот миль до Артаксаты, преследуемые Монесом и парфянами, которые тысячами убивали отстающих. Это были по большей части вспомогательные войска, неспособные передвигаться с той же скоростью, с какой шли легионы. Но римский губернатор, использующий вспомогательные войска, обязан защищать их так, словно они тоже римляне. А Антоний бросил их ради спасения своих легионов. Возможно, я или Марк Агриппа в подобных обстоятельствах сделали бы то же самое, но я сомневаюсь, чтобы мы потеряли обоз, позволив ему отстать от армии на сотни миль. В конце ноября отступление было завершено и армия разместилась во временном лагере в Каране. Затем Антоний убежал в небольшой сирийский порт Левкокома, оставив Публия Канидия вести войска, отчаянно нуждавшиеся в помощи. На том последнем марше многие погибли от холода, много было случаев отморожения пальцев рук и ног. Из ста сорока пяти тысяч человек больше трети умерли, в большинстве своем это были вспомогательные войска. Честь Рима запятнана, почтенные отцы. Я хочу сказать о потере одного человека, Полемона Понтийского, царя-клиента, назначенного Марком Антонием. Полемон внес большой вклад в победы Публия Вентидия, дав Антонию войска, и даже сам принял участие. Я добавлю, что от имени Рима я решил выделить небольшую часть денег Секста Помпея, чтобы выкупить царя Полемона, который не заслуживает участи умереть пленником парфян. Он будет стоить казне ничтожно малую сумму – всего двадцать талантов.

Плач стал громче, многие сенаторы сидели, закрыв лица складкой тоги. Черный день для Рима.

– Я сказал, что армия Антония очень нуждалась в помощи. Но к кому обратился Антоний за помощью? Куда он пошел за помощью? Послал ли он гонца к вам, почтенные отцы? Послал ли он ко мне? Нет! Он послал гонца к египетской Клеопатре! Иноземке, женщине, которая молится богам-зверям, неримлянке! Да, он послал к ней! И пока он ждал, известил ли он сенат и народ Рима о своей катастрофической кампании? Нет, не известил! Он два месяца напивался до бесчувствия, по нескольку раз в день выбегал из палатки и спрашивал: «Она приедет?», как маленький мальчик, зовущий маму: «Я хочу маму!» Вот что на самом деле повторял он снова и снова: «Я хочу маму! Я хочу маму!» Маленький мальчик, триумвир Востока. В конце концов она приехала, почтенные отцы сената. Царица зверей приехала, привезла с собой еду, вино, врачей, целебные травы, бинты, экзотические фрукты, все, чего так много в Египте! И когда солдаты доплелись до Левкокомы, она лечила их. Не от имени Рима, а от имени Египта! А Марк Антоний, пьяный, рыдал, уткнувшись головой ей в колени!

Попликола вскочил с места.

– Это неправда! – крикнул он. – Ты лжешь, Октавиан!

Октавиан снова терпеливо подождал, пока утихнет шум. Слабая улыбка играла на его губах, как солнечный луч на воде. Это было начало, да, определенно, это было начало. Несколько сенаторов, не так горячо преданные Антонию, так рассердились, что отреклись от него. Понадобилось лишь одно слово: «рыдал»!

– У тебя есть предложение? – спросил Квинт Лароний, один из сторонников Октавиана.

– Нет, Лароний, – громко ответил Октавиан. – Я пришел сегодня в курию Гостилия моего божественного отца рассказать все как есть. Я много раз и раньше говорил и повторяю сейчас: я не буду воевать с соотечественником, римлянином! Никакая причина не заставит меня даже подумать о войне против триумвира Марка Антония! Пусть сам распорядится своей судьбой. Пусть он продолжает совершать ошибку за ошибкой, пока эта палата не решит, что, как и Марка Лепида, его надо лишить должности и его провинций! Я не буду это предлагать, почтенные отцы, ни сейчас, ни в будущем. – Он замолчал и принял печальный вид. – Если только Марк Антоний сам не откажется от гражданства и родины. Давайте молиться Квирину и Солу Индигету, чтобы Марк Антоний не сделал этого. Сегодня дебатов не будет. Все свободны.

Он спустился с возвышения и пошел по черно-белому мозаичному полу к большой бронзовой двери в конце курии, где его окружили ликторы и германская охрана. Дверь оставалась открытой – умный ход, – и ни о чем не подозревающие консулы не потребовали, чтобы дверь была закрыта. На улице стояли люди, которые часто посещали Римский Форум. И они все слышали. В течение часа весь Рим узнает, что Марк Антоний совсем не герой.

– Я вижу проблеск надежды, – сказал он Ливии Друзилле, Агриппе и Меценату этим вечером за обедом.

– Надежды? – спросила его жена. – Надежды на что, Цезарь?

– Ты догадался? – обратился он к Меценату.

– Нет, Цезарь. Просвети меня, пожалуйста.

– А ты догадался, Агриппа?

– Возможно.

– Да, ты мог догадаться. Ты был со мной у Филипп, слышал многое, чего я еще никому не говорил.

Октавиан замолчал.

– Пожалуйста, Цезарь! – взмолился Меценат.

– Это пришло мне в голову внезапно, когда я говорил в сенате. Вся моя речь была экспромтом на заданную тему. Конечно, я знал Марка Антония всю мою жизнь, и одно время он даже нравился мне. Он был моей противоположностью – большой, сильный, дружелюбный. Такой человек, каким мое здоровье не позволяло мне стать. Но потом, по-видимому одновременно с моим божественным отцом, я разочаровался в нем. Особенно после того, как Антоний изрубил восемьсот граждан на Римском Форуме и подкупил легионы моего божественного отца. Жестокое разочарование! Он не мог быть наследником. К великому сожалению, он нисколько не сомневался, что будет наследником, поэтому я стал для него ударом на всю его жизнь. Он поставил себе цель покончить со мной. Но все это вам известно, поэтому я перейду к нашим дням.

Он осторожно взял оливку, кинул ее в рот, пожевал и проглотил. Остальные смотрели на него, затаив дыхание.

– В одном месте речи я сравнил Антония с маленьким мальчиком, зовущим свою маму: «Я хочу маму!» И вдруг передо мной встало видение будущего, но смутно, как сквозь тонкую янтарную пластинку. Это будущее зависит от двух вещей. Во-первых, карьера Антония – одни разочарования, от уплывшего наследства до парфянской экспедиции. А он не может перенести разочарование, оно подрывает его влияние, лишает его способности ясно думать, ухудшает его характер, заставляет полагаться целиком на своих приближенных и приводит к длительным запоям.

Октавиан выпрямился на ложе, подняв маленькие некрасивые руки.

– Во-вторых, египетская царица Клеопатра. Все, от его судьбы до моей, вертится вокруг нее. Если он представляет ее в роли своей матери, он будет исполнять каждый ее каприз, приказ, просьбу. Это у него в природе. Может быть, потому, что его настоящая мать – еще одно разочарование. Клеопатра – царственная особа, она родилась царствовать. С момента смерти бога Юлия она лишена совета или помощи. И она уже немного знакома с Антонием – он провел зиму в Александрии, в результате чего она родила ему мальчика и девочку. В последнюю зиму она была с ним в Антиохии и родила ему еще мальчика. При обычных обстоятельствах я бы просто записал ее в список многих царственных особ, которых соблазнил Антоний. Но его поведение в Левкокоме предполагает, что он видит в ней кого-то, без кого он не может обойтись, – свою маму.

– А что именно ты увидел смутно, как сквозь янтарь? – с горящими глазами спросила Ливия Друзилла.

– Обязательство, данное Антонием Клеопатре, неримлянке, которая не удовлетворится сравнительно ничтожными подарками Антония, такими как Кипр, Финикия, Филистия, Киликия Трахея и концессии на бальзам и асфальт. Правда, он исключил сирийский Тир и Сидон, а также киликийскую Селевкию – важные источники реальных денег. Через месяц я вернусь в сенат, чтобы обжаловать эти подарки царице зверей. Вы не считаете, что это имя ей подходит? Отныне я буду соединять ее имя с именем Антония. Буду твердить о том, что она иностранка, что она сделала своим рабом бога Юлия. Буду говорить о ее больших амбициях. О ее планах захвата Рима через своего старшего сына, которого она называет сыном Цезаря, хотя весь мир знает, что он низкорожденный, ребенок от египетского раба, которого она использовала, чтобы удовлетворить свои ненасытные сексуальные аппетиты. Тьфу!

– О Юпитер, Цезарь, это гениально! – воскликнул Меценат, радостно потирая руки. Потом нахмурился. – Но зайдет ли это так далеко? Я не представляю, чтобы Антоний отказался от гражданства или чтобы Клеопатра принуждала его к этому. Он полезен ей как триумвир.

– Я не знаю ответа, Меценат. Будущее слишком смутно. Однако ему не надо на самом деле отказываться от гражданства. Нам только нужно представить все так, чтобы казалось, что он это сделал.

Октавиан спустил ноги с ложа, хлопнул в ладони, подзывая слугу, и подождал, когда тот зашнурует его сандалии.

– Мои люди начнут говорить об этом, – сказал он, протянув руку Ливии Друзилле. – Пойдем, моя дорогая. Посмотрим на новых рыб.

– О, Цезарь, это же чистое золото! – воскликнула она с благоговейным трепетом. – Без единого изъяна!

– Женская особь, и уже с икрой. – Октавиан сжал ее пальцы. – Как мы ее назовем? Что ты предлагаешь?

– Клеопатра. А вон там, этот огромный экземпляр, – Антоний.

Мимо них проплыл карп поменьше, бархатно-черный, похожий на акулу.

– Это Цезарион, – указал на него Октавиан. – Видишь? Он почти незаметен, пока еще ребенок, но опасный.

– А вон тот, – подхватила Ливия Друзилла, показывая на бледно-золотую рыбу, – император Цезарь, сын бога. Самый красивый из всех.

К маю последняя партия войска Антония дошла до Левкокомы и попала в заботливые руки сотни рабов Клеопатры. Не зная о политических подводных течениях в связи с ее присутствием рядом с Антонием, солдаты были весьма благодарны ей. Большинство пострадавших от отморожения спасти не удалось, но несколько человек все же сохранили почерневшие пальцы, а египетская медицина была лучше римской или греческой. Около десяти тысяч легионеров никогда уже не возьмут в руки меч и не выдержат длительного марша. К огромному удивлению Антония, его афинский флот еще в начале мая пришел в Селевкию-Пиэрию и привез сорок восемь тысяч дубовых ящиков (три корабля потонули во время шторма у мыса Тенар). В ящиках была доля Антония из денег Секста Помпея. Антоний почувствовал огромное облегчение, ибо Клеопатра денег не привезла и поклялась, что больше не пожертвует ни одной монеты на бесплодные кампании против парфян. Антоний смог дать своим солдатам-инвалидам большие пенсии и погрузить их на галеры, возвращающиеся в Афины и подлежащие списанию. Их годы служения на море закончились. Неожиданный доход позволил Антонию набрать новую армию, куда вошли и ветераны его первой разочаровывающей попытки.

– Зачем Октавиан сделал это? – спросила Клеопатра.

– Что сделал, любовь моя?

– Послал тебе твою долю денег Секста.

– Потому что вся его карьера построена на его выдающейся доброте. Сенат это приветствует, а ему зачем деньги? Он – триумвир Рима, у него в распоряжении вся казна.

– Должно быть, она заполнена до потолка, – задумчиво произнесла Клеопатра.

– Я тоже так думаю, судя по его сопроводительному письму.

– Которое ты не дал мне прочесть.

– Ты не имеешь права читать его.

– Я не согласна. Кто привез тебе помощь в это ужасное место? Это сделала я, а не Октавиан! Дай мне письмо, Антоний.

– Скажи «пожалуйста».

– Нет, не скажу! Я имею право прочитать его! Дай мне письмо!

Антоний налил в бокал вина и выпил залпом.

– Ты стала слишком требовательной, – сказал он, рыгнув. – Чего ты хочешь? Быть выше меня?

– Возможно, – сказала она, щелкнув пальцами. – Ты у меня в долгу, Антоний, поэтому дай мне письмо.

Усмехнувшись, он дал ей лист фанниевой бумаги. Клеопатра прочла письмо быстро, как делал это Цезарь.

– Тьфу! – плюнула она, свернула лист и швырнула в угол палатки. – Да он полуграмотный, этот Октавиан!

– Довольна, что в письме ничего нет?

– Я и не думала, что в нем что-то есть, но я равная тебе по власти, рангу, богатству. Я – твой полный партнер в нашем восточном предприятии. Мне следует показывать все, и я должна присутствовать на всех твоих советах и совещаниях. Канидий кое-что понимает, но не такие ничтожества, как Титий и Агенобарб.

– Насчет Тития я согласен, но Агенобарб? Он далеко не ничтожество. Хватит, Клеопатра, перестань быть такой колючей. Покажи моим коллегам ту свою сторону, с какой только я тебя знаю, – добрую, любящую, внимательную.

Ее маленькая ножка, одетая в золоченую сандалию, застучала по земляному полу палатки. Лицо посуровело.

– Я так устала здесь, в Левкокоме, вот в чем дело, – сказала она, закусив губу. – Почему мы не можем поехать в Антиохию, где есть дома, которые не скрипят и не стонут при порывах ветра?

Антоний удивленно посмотрел на нее.

– Да нет никакой причины, – сказал он. – Поехали в Антиохию. Канидий справится здесь со всем, подготовит войска. – Он вздохнул. – Я смогу повести их к Фрааспе только в следующем году. Этот предатель, дворняжка Монес! Клянусь, я снесу ему голову!

– Если ты получишь его голову, ты будешь меньше пить?

– Может быть, – ответил он и поставил бокал, словно в нем была раскаленная лава. – Неужели ты не понимаешь? – крикнул он, задрожав. – Я потерял свою удачу! Если она вообще когда-нибудь была у меня. Да, удача была со мной у Филипп. Но только у Филипп, как мне теперь кажется. До того и после – вообще никакой удачи. Вот почему я должен продолжить поход против парфян. Монес отнял у меня удачу и мои два орла. Четыре, если считать два, украденных Пакором. Я должен их вернуть – мою удачу и моих орлов.

«Одно и то же, одно и то же, – думала она. – Вечно только о потерянной удаче и о триумфе у Филипп. Пьяные всегда говорят „по кругу“. Тема разговора одна и та же, словно в ней заключена жемчужина мудрости и надежда справиться с любым несчастьем или злом в мире. Два месяца в Левкокоме слушать Антония, бубнящего одно и то же, как собака кружится на месте, ловя свой хвост. Может быть, когда мы приедем в другое место, его состояние улучшится. Хотя он не может определить, что именно гложет его, я называю это глубокой депрессией. Настроение у него вялое, он очень много спит, словно не хочет просыпаться и смотреть на свою жизнь, даже если в этой жизни присутствую я. Вероятно, он считает, что должен был покончить с собой в ту ночь, когда ожидал мятежа? Римляне странные, они считают делом чести упасть на собственный меч. Для них жизнь не является бесценным даром, в ней есть определенная грань, за которой они теряют свое dignitas. И они не боятся умереть, как большинство народов, включая египтян. Поэтому я должна вырвать с корнем депрессию Антония, иначе она его задушит. Нужно вернуть ему это его dignitas. Он мне нужен, он мне нужен! Мне нужен прежний Антоний! Способный победить Октавиана и посадить моего сына на трон Рима, который пустует уже пятьсот лет, ожидая Цезариона. О, как я скучаю по Цезариону! Если мы приедем в Антиохию, я смогу уговорить Антония поехать в Александрию. Оказавшись там, он придет в себя».

Но Антиохия таила сюрпризы, и ни один из них не был приятным. Антоний нашел горы писем от Попликолы из Рима, на каждом стояла дата отправления, так что он смог прочитать их по порядку.

Письма содержали подробное красочное описание кампании Октавиана против Секста Помпея, хотя в них проглядывала досада Попликолы на то, что его исключили из участия в этой, как он назвал, очень гладкой операции. И Октавиан не спрятался в италийском подобии болот, даже во время тяжелого боя, после того как он наконец сошел на берег у Тавромения. Всем, кто хотел слушать, он радостно сообщал, что с тех пор, как он женился, хрипы у него прошли. «Ха! – подумал Антоний. – Две холодные рыбы хорошо плавают вместе».

Его привело в ярость известие о судьбе Лепида. По условиям их пакта, он имел право голоса при таком решении, как изгнание Лепида и лишение его должностей и провинций. Но Октавиан не позаботился о том, чтобы написать ему, оправдываясь тем, что Антоний в Мидии. Тридцать легионов! Как Лепиду удалось набрать еще пятнадцать легионов в этом медвежьем углу, провинции Африка? А сенат, включая сторонников Антония, проголосовал за изгнание бедного Лепида Даже из самого Рима! Он томится на своей вилле в Цирцеях.

От Лепида тоже пришло письмо, полное извинений и жалости к себе. Его жена, сестра Брута Юния-младшая (Юния-старшая вышла замуж за Сервилия Ватию), не всегда была верна ему и осложняла ему жизнь теперь, когда она не могла убежать от него. Стоны, стоны, одни стоны. Антоний устал от жалоб Лепида и разорвал письмо, не прочитав и половины. Возможно, Октавиан отчасти был прав, и определенно этот маленький червячок умно поступил с войском Лепида. Как хорошо он сделал, этот молодой красавчик!

Версия инцидента с Лепидом, изложенная Октавианом, несколько отличалась, хотя он тоже мог сказать кое-что о зачислении вражеских легионов в римские, как сделал Лепид с легионами Секста Помпея.

Я думаю, пора сенату и народу Рима понять, что дни, когда с вражеским войском обходились снисходительно, прошли. Снисходительность не может помочь, а только обостряет положение, особенно если легионеры должны терпеть присутствие людей, с которыми они дрались всего лишь несколько дней назад, зная, что этим презренным людям дадут землю при увольнении, словно они никогда не обнажали мечей против Рима. Я изменил это. С солдатами Секста Помпея, моряками и гребцами, обошлись сурово, – говорилось в письме Октавиана. – Не в обычае Рима брать пленных, но и не в обычае освобождать побежденных врагов, словно они римляне. В легионах и экипажах Секста Помпея были римляне. Они были изгоями. При других обстоятельствах я мог бы продать их в рабство, но на этот раз я решил, что они послужат примером.

Сам Секст Помпей убежал вместе с Либоном и двумя убийцами моего божественного отца, Децимом Туруллием и Кассием Пармским. Они убежали на восток, таким образом став твоей проблемой, не моей. Ходят слухи, что они нашли убежище в Митиленах.

Это было не все, что хотел сказать Октавиан. Он продолжал вежливо, но уверенно и сильно. Это был новый Октавиан, победитель, обладающий великолепной удачей и сознающий это. Такое письмо Антоний не мог разорвать и выбросить.

Ты, наверное, уже получил свою долю из денег Секста Помпея с моим сопроводительным письмом. В заключение я хочу сказать тебе, что эта огромная сумма денег в монетах Республики аннулирует мое обязательство послать тебе двадцать тысяч солдат. Конечно, ты можешь приехать в Италию и навербовать их, но у меня нет ни времени, ни желания делать за тебя грязную работу. Я только отобрал две тысячи самых лучших солдат, желающих служить у тебя на Востоке, и скоро пришлю их морем в Афины. Как я сам убедился, семьдесят из твоих военных галер уже сгнили и обросли ракушками. Я подарю тебе семьдесят новых «пятерок» из моего собственного флота, а также несколько единиц отличной артиллерии и осадных машин, чтобы возместить то, что ты потерял в Мидии. За кампанию против Секста Помпея триумфов не было, поскольку он римлянин. Однако я высоко ценю заслуги Марка Агриппы, который показал себя блестящим адмиралом и сухопутным военачальником. Луций Корнифиций, младший консул в этом году, тоже показал себя храбрым и умным командиром, как и Сабин, Статилий Тавр и Мессала Корвин. На Сицилии сейчас мир, она теперь навсегда отдана Марку Агриппе, единственному, у кого остался в распоряжении латифундий прежних размеров. Тавр уехал управлять провинцией Африка. Я плыл с ним до Утики и наблюдал начало его срока. Могу уверить тебя, что он не превысит своих полномочий. На самом деле никто не превысит своих полномочий, ни консулы, ни преторы, ни губернаторы, ни младшие магистраты. И я предупредил легионы Рима, чтобы больше не ждали больших премий. В дальнейшем они будут сражаться за Рим, а не за конкретного человека.

Дата добавления: 2015-08-05