III победы и поражения 39 Г. До P. X. – 37 Г. До P. X 5 страница

– Может быть, – согласилась она и повернула голову. – О, вот и Антоний!

Он вошел с легкостью и грацией, которые всегда поражали Мецената. Считалось, что крупные, мускулистые мужчины должны двигаться тяжело, неуклюже. Его гладкое лицо осунулось, но не от мимолетного настроения, подумал Меценат. Значит, заключил он, таково его обычное выражение в эти дни. Увидев Мецената, он остановился, словно наткнувшись на препятствие, в глазах промелькнула злость.

– A-а! Ты? – крикнул он, кидаясь в кресло, но за вином не потянулся. – Полагаю, твой приезд был неминуем, хотя я думал, что твой противный хозяин будет продолжать строчить мне умоляющие письма.

– Нет, он понял, что настало время для умоляющего Мецената.

Октавия поднялась.

– Я оставляю вас наедине, – сказала она. Проходя мимо Антония, она потрепала его рыжеватые кудри. – Ведите себя хорошо.

Меценат засмеялся, Антоний промолчал.

– Что нужно Октавиану?

– Что и всегда, Антоний. Военные корабли.

– У меня их нет.

– Gerrae! Пирей напичкан ими. – Меценат отставил в сторону вино, сложил пальцы пирамидкой. – Антоний, ты не можешь все время избегать встречи с Цезарем Октавианом.

– Ха! Это не я не приехал в Брундизий.

– Ты не написал, что приедешь, причем приехал так быстро, что Цезарь Октавиан даже не успел покинуть Рим. И ты не стал ждать, пока он приедет.

– Он и не собирался приезжать. Он просто хотел увидеть, как я сорвусь с места по его команде.

– Нет, он так не поступил бы.

Спор длился несколько часов. За это время они успели вместе пообедать, но у них не было настроения наслаждаться деликатесами, которые приготовили повара Октавии. Меценат наблюдал за своей жертвой, как кот за мышью, дрожа от предвкушения. «Октавия, ты ближе к истине, чем сама сознаешь, – думал он. – „Опустошенный“ – очень подходящее слово для этого нового Антония».

Наконец он ударил себя по коленям – первый признак нетерпения.

– Антоний, признай, что без твоей помощи Цезарь Октавиан не может одолеть Секста Помпея!

Антоний презрительно вздернул губу.

– Конечно, я признаю это.

– Тогда тебе, наверное, приходило в голову, что все деньги, которые тебе нужны, чтобы навести порядок на Востоке и вторгнуться в Парфянское царство, находятся в подвалах Секста?

– Ну да… приходило.

– Если так, то почему ты не хочешь перераспределить богатства правильно, как следует римлянину? Неужели для тебя так важно, что, если с Секстом будет покончено, у Цезаря Октавиана кончатся неприятности? Тебя, Антоний, беспокоят твои неприятности, но они, как и неприятности Цезаря Октавиана, исчезнут, едва лишь будут открыты подвалы Секста. Разве это для тебя не важнее, чем судьба Цезаря Октавиана? Если ты вернешься с Востока с блестяще проведенной кампанией, кто сможет соперничать с тобой?

– Я не доверяю твоему хозяину, Меценат. Он думает, как бы присвоить содержимое подвалов Секста.

– Это могло бы быть так, если бы в подвалах содержалось не так много. Я думаю, ты согласишься, что Цезарь Октавиан хорошо считает и в бухгалтерии разбирается.

Антоний рассмеялся.

– Арифметика всегда была его сильной стороной!

– Тогда подумай вот о чем. Выращено ли зерно на его земле в Сицилии или он захватил флот с зерном из Африки или Сардинии, Секст сам не платит за ту пшеницу, которую продает Риму – и тебе. Это началось еще до Филипп. По самым скромным подсчетам, объем зерна, которое он украл за последние шесть лет, доходит приблизительно до восьмидесяти миллионов модиев. Учитывая несколько жадных адмиралов и остальные расходы – но не такие, какие несут Рим и ты, – Секст получил чистой прибыли в среднем двадцать сестерциев за модий. Это не фантастика! Его цена для Рима в этом году была сорок сестерциев и ни разу не опускалась ниже двадцати пяти. Это значит, что в подвалах Секста должно быть приблизительно тысяча восемьсот миллионов сестерциев. Раздели на двадцать пять тысяч – получится огромная сумма в семьдесят две тысячи талантов! Да за половину этой суммы Цезарь Октавиан сможет накормить Италию, купить землю для расселения ветеранов и снизить налоги! А твоя половина позволит твоим легионерам носить серебряные кольчуги и украшать шлемы страусовыми перьями! Казна Рима никогда не была столь богатой, сколь богатым сейчас является Секст Помпей – даже после того, как его отец удвоил ее содержимое.

Антоний слушал как зачарованный. Настроение его повысилось. Тупица в арифметике еще со школьной скамьи (он и его братья прогуливали большую часть занятий), он все же без труда усвоил урок Мецената. И он знал, что эта оценка состояния Секста должна быть точной. Юпитер, что за cunnus! Почему он не потрудился посчитать сам? Октавиан прав: Секст Помпей обескровил Рим, лишил его процветания. Деньги не исчезли! Деньги у Секста!

– Я понял тебя, – резко проговорил он.

– Тогда весной ты встретишься с Цезарем Октавианом?

– Только не в Брундизии.

– А как насчет Тарента? Ехать дальше, но не так утомительно, как в Путеолы или Остию. И это на Аппиевой дороге, очень удобно потом поехать в Рим.

Это в планы Антония не входило.

– Нет, встреча должна состояться ранней весной и быть короткой. Никакого пререкания или торга. Я должен попасть в Сирию к лету, чтобы приступить к вторжению.

«Да не будет этого, Антоний, – подумал Меценат. – Я возбудил твой аппетит, озвучив суммы, противостоять которым ты, жадина, не сможешь. Ко времени твоего появления в Таренте ты поймешь, какая это огромная туша, и захочешь иметь львиную долю. Ты – Лев, родился в июле. А Цезарь родился на границе знаков – холодная педантичность Девы и равновесие Весов. Твой Марс тоже в созвездии Льва, но Марс Цезаря в гораздо более сильном созвездии Скорпиона. И его Юпитер находится в Морском Козероге вместе с его восходящей звездой. Богатство и успех. Да, я выбрал правильного хозяина. Но ведь у меня проницательность Скорпиона и двойственность Рыб».

– Это приемлемо? – громко крикнул Антоний, явно повторяя вопрос.

Очнувшись от астрологического анализа, Меценат вздрогнул, потом кивнул.

– Да, Тарент, в апрельские ноны.

– Он заглотал наживку, – сообщил Меценат Октавиану, Ливии Друзилле и Агриппе, вернувшись в Рим как раз к Новому году и введению Агриппы в должность старшего консула.

– Я так и знал, – самодовольно заметил Октавиан.

– И давно ты носил эту наживку за пазухой тоги, Цезарь? – спросил Агриппа.

– С самого начала, еще до триумвирата. Просто я прибавлял каждый год к предыдущим.

– Аттик, Оппий и Бальбы согласились дать денег для покупки зерна будущего урожая, – язвительно улыбаясь, сказала Ливия Друзилла. – Пока тебя не было, Меценат, Агриппа взял их с собой, чтобы они увидели Порт Юлия. Наконец-то они начинают верить, что мы нанесем поражение Сексту.

– Ну, они лучше Цезаря умеют складывать цифры, – сказал Меценат. – Теперь они знают, что не потеряют свои деньги.

Инаугурация Агриппы прошла гладко. Вместе с Октавианом он провел ночное бдение, наблюдая за небом, а его идеально белый бык принял молот и нож исполнителей ритуала так спокойно, что наблюдающим сенаторам пришлось подавить в себе дурные предчувствия насчет того, что год с Марком Агриппой – это слишком. Поскольку белый бык Гая Каниния Галла смог уклониться от молота и убежал бы, если бы мощный удар не свалил его с ног, было не похоже, что у Каниния хватит смелости разобраться с этим низкородным парнем.

Рим все еще не смирился, но зима была морозная, Тибр замерз, снег падал и не таял, и постоянно дул ужасный северный ветер. Ничто не вызывало желания наводнять толпами Форум и площади. Это позволило Октавиану выйти из-за стен, хотя Агриппа запретил ему сносить их. В конце концов государственное зерно закупили по сорок сестерциев за модий благодаря займу у плутократов и ужасному закону о процентах, а возросшая активность Агриппы в Порту Юлия означала, что любой человек, согласный оставить Рим и поехать в Кампанию, мог получить работу. Кризис еще не миновал, но ослаб.

Агенты Октавиана стали распускать слух о встрече, которая произойдет в Таренте в апрельские ноны, и о том, что дни Секста сочтены. Вернутся хорошие времена, возвещали они.

На этот раз Октавиан не опоздал. Он и его жена прибыли в Тарент до нон вместе с Меценатом и его шурином Варроном Муреной. Желая превратить встречу в праздник, Октавиан украсил портовый город венками и гирляндами, собрал всех актеров, фокусников, акробатов, музыкантов, уродов и исполнителей других номеров, которых Италия могла произвести. Он построил деревянный театр для постановки пантомим и фарсов, любимых зрелищ простого люда. Великий Марк Антоний приезжает, чтобы помириться с Цезарем, сыном бога! Даже если бы Тарент в прошлом пострадал от рук Антония а он не пострадал, – все обиды были бы забыты. Праздник весны и процветания – вот как это воспринял народ.

Антоний приплыл за день до нон, и весь Тарент выстроился вдоль берега, громко приветствуя его, особенно когда народ увидел, что он привел с собой сто пятьдесят военных кораблей своего афинского флота.

– Замечательные, правда? – спросил Октавиан Агриппу, когда они стояли у входа в гавань, выглядывая флагман, который шел не первым. – Пока я насчитал четыре адмирала, но Антония нет. Он, наверное, где-то сзади. Это штандарт Агенобарба – черный вепрь.

– Подходящие, – ответил Агриппа. Его больше интересовали корабли. – Каждый из них – палубная «пятерка», Цезарь. Бронзовые носы, у многих двойные, много места для артиллерии и пехоты. Ох, чего бы я только не отдал за такой флот!

– Мои агенты уверили меня, что у него еще больше кораблей у островов Тасос, Самофракия и Лесбос. Все еще в хорошем состоянии, но лет через пять они придут в негодность. А вот и Антоний!

Октавиан указал на великолепную галеру с высокой кормой, под которой было большое помещение. Палуба ощетинилась катапультами. На его штандарте был золотой лев на алом фоне, с разинутой пастью, черной гривой и черной кисточкой на хвосте.

– Подходящая, – прокомментировал Октавиан.

Они пошли обратно по направлению к пирсу, куда собирался пристать флагман, которому лоцман в гребной шлюпке показывал дорогу. Они не спешили, легко себе представляя, как это произойдет.

– Агриппа, у тебя должен быть свой штандарт, – сказал Октавиан, глядя на город, раскинувшийся по берегу, на его белые дома, публичные здания, покрашенные в яркие цвета, зонтичные сосны и тополя на площадях, освещенных фонарями и украшенных флагами.

– Думаю, да, – согласился захваченный врасплох Агриппа. – Какой ты рекомендуешь, Цезарь?

– Лазурный фон и слово «ВЕРНОСТЬ» большими алыми буквами, – тут же ответил Октавиан.

– А твой морской штандарт, Цезарь?

– У меня его не будет. Я буду плавать под «SPQR» в лавровом венке.

– А как же адмиралы, такие как Тавр и Корнифиций?

– У них будет «SPQR» Рима, как и у меня. Только у тебя будет личный штандарт, Агриппа. Знак отличия. Это ты одержишь для нас победу над Секстом. Я это нутром чую.

– По крайней мере, его корабли нельзя спутать, на их штандартах скрещенные кости.

– Отличительный знак, – подал реплику Октавиан. – О-о, ну какой дурак это придумал? Стыдно!

Это он говорил о красной дорожке, которую какой-то чиновник от дуумвиров протянул во всю длину пирса, – знак царственности, отчего Октавиан пришел в ужас. Но казалось, никто не обратил на это внимания. Это был алый цвет генерала, а не пурпурный цвет царя. И вот – появился Антоний. Он прыгнул с корабля на красную дорожку, как всегда здоровый и бодрый. Октавиан и Агриппа ждали вместе под навесом в глубине пирса. Каниний, младший консул, на шаг позади них, а за ним еще семьсот сенаторов, все люди Марка Антония. Дуумвиры и другие чиновники города вынуждены были довольствоваться местами позади всех.

Конечно, Антоний надел золотые доспехи. Тога плохо сидела на нем, делала его слишком тяжеловесным. Такой же мускулистый, но более стройный Агриппа не заботился о том, как он выглядит, поэтому на нем была тога с пурпурной каймой. Он и Октавиан вышли вперед приветствовать Антония. Октавиан выглядел хрупким и изящным ребенком между этими великолепными воинами. Но доминировал Октавиан, может быть, именно из-за этого, а может быть, благодаря своей красоте, густой шевелюре ярких золотистых волос. В этом южном италийском городе, где греки поселились за несколько столетий до первого вторжения римлян на полуостров, золотистые волосы были редкостью и вызывали восхищение.

«Получилось! – подумал Октавиан. – Мне удалось выманить Антония на землю Италии, и он не покинет ее, пока не даст мне то, что мне нужно и что должен иметь Рим».

Под ливнем лепестков весенних цветов, которыми их осыпали девочки, они прошли к зданиям, отведенным для них, улыбаясь восторженной толпе и приветственно помахивая рукой.

– Вечер и ночь тебе на обустройство, – сказал Октавиан на пороге резиденции Антония. – Ну что, приступим к делу сразу же – я понимаю, ты торопишься, – или уступим народу Тарента и посетим завтра театр? Они ставят пантомиму, сочиненную в Ателле.

– Конечно, это не Софокл, но всем нравится, – ответил Антоний, расслабившись. – Да, почему не посмотреть? Я привез с собой Октавию и детей – она очень хотела увидеть своего маленького брата.

– Я тоже не меньше хотел увидеть ее. Она еще не знакома с моей женой – кстати, я тоже приехал с женой, – сказал Октавиан. – Тогда, может быть, завтра утром – театр, а вечером – банкет? А после этого, конечно, к делам.

Когда Октавиан вошел в свою резиденцию, он увидел хохочущего Мецената.

– Ты не догадаешься! – наконец промолвил Меценат, вытирая выступившие слезы, и снова засмеялся. – Ох, ну просто смех!

– Что? – спросил Октавиан, позволив слуге освободить его от тоги. – И где поэты?

– В этом-то все и дело, Цезарь! Поэты!

Меценату удалось взять себя в руки, но он то и дело всхлипывал, а глаза его смеялись.

– Гораций, Вергилий, соратник Вергилия Плотий Тука, Варий Руф и еще несколько второстепенных светил отправились из Рима неделю назад, чтобы поднять интеллектуальный уровень этого праздника, но… – он подавился, захихикал, но справился с собой, – они поехали в Брундизий! А Брундизий их не отпускает – там хотят устроить свой праздник!

Он опять захохотал.

Октавиан улыбнулся, Агриппа фыркнул, но никто из них не мог оценить ситуацию так, как Меценат, который хорошо знал о рассеянности поэтов.

Когда Антоний узнал об этом, он расхохотался так же громко, как Меценат, и послал курьера в Брундизий с мешком золота для поэтов.

Не ожидая приезда Октавии и детей, Октавиан поместил Антония в дом, недостаточно большой, чтобы шум детской не мешал ему, но Ливия Друзилла нашла выход из положения.

– Я слышала о доме неподалеку, чей владелец не прочь предоставить его на период переговоров, – сказала она. – Почему бы мне не переехать туда с Октавией и детьми? Если там буду и я, Антоний не сможет пожаловаться на неподобающее обращение с его женой.

Октавиан поцеловал ее руку, улыбнулся, глядя в ее чудесные глаза с прожилками.

– Блестяще, любовь моя! Сделай это сейчас же!

– И если ты не возражаешь, завтра мы не пойдем в театр. Даже триумвирам не полагается, чтобы их жены сидели рядом с ними. Я ничего не слышу с задних рядов, предназначенных для женщин. К тому же не думаю, что Октавия любит фарсы больше, чем я.

– Возьми у Бургунда денег и походи по магазинам в городе. Я знаю, у тебя слабость к хорошей одежде, и ты сумеешь найти, что тебе нравится. Насколько я помню, Октавия тоже любит покупки.

– О нас не беспокойся, – сказала Ливия Друзилла, очень довольная. – Мы можем и не найти что-то из одежды, но это будет возможность получше узнать друг друга.

Октавию очень интересовала Ливия Друзилла. Как и все представители высших слоев общества в Риме, она слышала историю удивительной любви ее брата к жене другого человека, беременной вторым ребенком от мужа, слышала о разводе на религиозной основе, о таинственности, окружающей их любовь. Была ли она взаимна? Существовала ли эта любовь вообще?

Ливия Друзилла, которую Октавия увидела, очень отличалась от той девушки, какой она все еще выглядела, когда выходила замуж за Октавиана. «Нет, это нескромная жена-мышка!» – подумала Октавия, вспоминая то, что слышала о ней. Она увидела элегантно одетую молодую даму, причесанную по последней моде и надевшую украшений именно столько, сколько нужно, причем украшений простых, но из цельного золота. По сравнению с ней Октавия почувствовала себя хорошо, но старомодно одетой – неудивительно после продолжительного пребывания в Афинах, где женщины не вращались в широких кругах. Конечно, жены римлян настаивали на посещении обедов, устраиваемых римлянами, но обеды, устраиваемые греками, были для них недоступны: там присутствовали только мужья. Поэтому центром женской моды был Рим, и Октавия никогда не ощущала этого так остро, как сейчас, глядя на свою новую невестку.

– Очень умная идея поселить нас обеих в одном доме, – сказала Октавия, когда они после переселения сидели, попивая сладкое, разбавленное водой вино и заедая еще теплым, только что из глиняной печи, медовым печеньем – местным деликатесом.

– Это даст нашим мужьям свободу общения, – улыбаясь, ответила Ливия Друзилла. – Думаю, Антоний предпочел бы приехать без тебя.

– Ты абсолютно права, – печально согласилась Октавия. Она вдруг подалась вперед. – Но не будем говорить обо мне! Расскажи мне о себе и…

Она чуть не сказала «о маленьком Гае», но что-то остановило ее, предупредило, что это будет ошибкой. Какой бы ни была Ливия Друзилла, она не была ни сентиментальной, ни изнеженной, это очевидно.

– О тебе и о Гае, – поправилась она. – О вас ходят такие слухи, а я хочу знать правду.

– Мы встретились на развалинах Фрегелл и влюбились, – спокойно сказала Ливия Друзилла. – Это была наша единственная встреча до свадьбы confarreatio. Я была тогда на седьмом месяце, беременна моим вторым сыном Тиберием Клавдием Нероном Друзом, которого Цезарь сразу отослал его отцу, чтобы тот его воспитывал.

– О, бедняжка! – воскликнула Октавия. – Наверное, это разбило тебе сердце.

– Вовсе нет. – Жена Октавиана грациозно откусила от печенья. – Я не люблю своих детей, потому что не люблю их отца.

– Ты не любишь детей?

– А что? Они вырастают в таких же взрослых, каких мы не любим.

– Ты их видела? Особенно твоего второго сына. Как ты зовешь его коротко?

– Его отец выбрал имя Друз. Нет, я его не видела. Ему сейчас тринадцать месяцев.

– Тебе, конечно, не хватает его?

– Только когда у меня была молочная лихорадка.

– Я… я…

Октавия в нерешительности замолчала. Она знала, что люди говорят о маленьком Гае, будто он – холодная рыба. Ну что ж, он женился тоже на холодной рыбе. Их обоих интересовали не те вещи, которые Октавия считала важными.

– Ты счастлива? – спросила она, пытаясь найти какую-то общую тему.

– Да, очень. Моя жизнь теперь такая интересная. Цезарь – гений, его разносторонний ум восхищает меня! Это такая привилегия – быть его женой и помощницей! Он прислушивается к моим советам.

– Действительно?

– Все время. Мы с нетерпением ждем наших разговоров на ночь.

– Разговоры на ночь?

– Да, он копит все трудные вопросы за день, чтобы обсудить их со мной наедине.

Картины этого странного союза замелькали перед глазами Октавии: двое молодых и очень привлекательных супругов, прижавшись друг к другу в постели, разговаривают! «А они – они… Может быть, после разговора», – заключила она, потом вдруг очнулась, когда Ливия Друзилла засмеялась, словно колокольчики зазвенели.

– После того как мы тщательно обсудим его проблемы, он засыпает, – ласково проговорила она. – Он говорит, что За всю свою жизнь никогда не спал так хорошо. Разве это не чудесно?

«О, да ты все еще ребенок! – подумала Октавия, все поняв. – Рыбка, попавшая в сеть моего брата. Он лепит из тебя то, что ему надо, а супружество не является для него необходимостью. А этот брак, confarreatio, осуществлен ли он? Ты так гордишься этим браком, а на самом деле он накрепко привязывает тебя к нему. Впрочем, даже если брак осуществлен, тебе это тоже ни к чему, бедная рыбка. Каким же проницательным он должен быть, чтобы встретиться с тобой один раз и увидеть то, что вижу я сейчас, – жажду власти, равной только его власти. Ливия Друзилла, Ливия Друзилла! Ты потеряешь твою детскость, но никогда не познаешь настоящего женского счастья, как познала его я, как знаю его сейчас… Первая пара Рима, они являют миру суровое лицо, сражаются бок о бок, чтобы держать под контролем каждого человека, каждую возникающую ситуацию. Конечно, ты одурачила Агриппу, он был сражен тобою, как и мой брат, я думаю».

– А что со Скрибонией? – спросила она, меняя тему.

– Она здорова, но несчастлива, – вздохнув, ответила Ливия Друзилла. – Раз в неделю я навещаю ее теперь, когда в городе стало спокойнее. Трудно выйти на улицу, когда уличные банды буйствуют. Цезарь и у ее дома поставил охрану.

– А Юлия?

Ливия Друзилла сначала не поняла, но потом лицо ее прояснилось.

– О, эта Юлия! Смешно, мне всегда приходит на ум дочь бога Юлия, когда я слышу это имя. Она очень хорошенькая.

– Ей уже два года, значит, она уже ходит и говорит. Она смышленая?

– Я не знаю. Скрибония так трясется над ней.

Внезапно Октавия почувствовала, что к глазам подступает слезы, и поднялась.

– Я очень устала, дорогая моя. Ты не против, если я прилягу? У нас еще будет время увидеть детей. Мы пробудем здесь несколько дней.

– Вероятнее всего, неделю, – уточнила Ливия Друзилла, явно не в восторге от перспективы встречи с племенем ребятишек.

Предсказание Мецената сбылось. Проведя зиму в Афинах и оценив сумму в подвалах Секста Помпея, Антоний захотел получить львиную долю.

– Восемьдесят процентов – мне, – заявил он.

– В обмен на что? – спросил спокойно Октавиан.

– Флот, который я привел в Тарент, и три опытных адмирала – Бибул, Оппий Капитон и Атратин. Шестьдесят кораблей под командованием Оппия, шестьдесят – под командованием Атратина. А Бибул будет командовать всеми.

– А за двадцать процентов я должен обеспечить еще по меньшей мере триста кораблей плюс пехоту для вторжения на Сицилию.

– Правильно, – сказал Антоний, разглядывая ногти.

– Ты не чувствуешь некоторую диспропорцию?

Усмехнувшись, Антоний подался вперед с едва уловимой угрозой.

– Посмотри на это с другой стороны, Октавиан. Без меня ты не сможешь побить Секста. Поэтому условия буду диктовать я.

– Переговоры с позиции силы. Да, я понимаю. Но я не согласен по двум причинам. Первая: мы будем действовать сообща, чтобы удалить репей под седлом Рима, а не под твоим или моим. Вторая: мне нужно более двадцати процентов, чтобы восстановить ущерб, нанесенный Секстом Риму, и выплатить долги Рима.

– Да мне насрать, что ты хочешь или что тебе нужно! Если я буду участвовать, я получу восемьдесят процентов.

– Значит ли это, что ты будешь присутствовать в Агригенте, когда мы откроем подвалы Секста? – спросил Лепид.

Его приезд явился сюрпризом для Антония и Октавиана. Они были уверены, что третий триумвир и его шестнадцать легионов надежно изолированы в Африке. Откуда он узнал о встрече так быстро, что успел принять в ней участие, Антоний не знал. Но Октавиан подозревал старшего сына Лепида, Марка, который находился в Риме и собирался жениться на первой жене-девственнице Октавиана, Сервилии Ватии. Кто-то проболтался о встрече, и Марк сразу же связался с Лепидом. Если ожидались большие трофеи, Эмилии Лепиды должны получить значительную долю.

– Нет, меня не будет в Агригенте! – огрызнулся Антоний. – Я буду на пути к подавлению парфян.

– Тогда как ты можешь рассчитывать, что деньги Секста будут поделены согласно твоему решению? – спросил Лепид.

– Потому что если это не будет сделано так, как я решил, великий понтифик, ты лишишься своего поста и всего остального. Заинтересован ли я в твоих легионах? Нет, я в них не заинтересован. Единственные легионы, которые что-то стоят, принадлежат мне, а я не вечно буду на Востоке. Восемьдесят процентов.

– Пятьдесят, – сказал Октавиан по-прежнему спокойно. Он посмотрел на Лепида. – А для тебя, великий понтифик, ничего. Твоих услуг не потребуется.

– Чепуха. Конечно, они потребуются, – самодовольно возразил Лепид. – Однако я не жадный. Мне достаточно десяти процентов. Тебе, Антоний, судя по твоим действиям, даже сорока процентов много, но я соглашусь на них, раз ты такой жадный. У Октавиана огромные долги из-за грабежа Секста, поэтому он должен получить пятьдесят процентов.

– Восемьдесят – или я увожу свой флот обратно в Афины.

– Пожалуйста, но тогда ты ничего не получишь, – сказал Октавиан, подавшись вперед, тоже со скрытой угрозой, но у него это получилось лучше, чему Антония. – Пойми меня правильно, Антоний! Секст Помпей в будущем году все равно потерпит крах, дашь ты корабли или нет. Как законный и исполнительный триумвир, я предлагаю тебе шанс иметь свою долю в трофеях после его поражения. Предлагаю. Твоя война на Востоке, если она будет успешной, даст прибыль Риму и казне, поэтому твоя доля поможет финансировать эту войну Другой причины моего предложения нет. Но Лепид тоже имеет свой интерес. Если я использую его легионы и легионы Агриппы, чтобы вторгнуться на очень большой и гористый остров, при условии что у Секста больше не будет флота, Сицилия падет очень быстро и с малыми потерями. Поэтому я согласен уступить нашему великому понтифику десять процентов трофеев. Мне нужно пятьдесят. Тебе остаются сорок. Сорок процентов от семидесяти двух тысяч – это двадцать девять тысяч.

Антоний слушал с возрастающим гневом, но ничего не отвечал.

Октавиан продолжил:

– Однако к тому времени, как мы закончим войну против Секста, он добавит к своему состоянию еще двадцать тысяч талантов – цена урожая этого года. Значит, он будет «сидеть» уже почти на девяноста двух тысячах талантов. Десять процентов от этой суммы – это свыше девяти тысяч талантов. Твои сорок, Антоний, дадут тебе тридцать семь тысяч. Подумай об этом! Огромная плата за малое участие – всего один флот, каким бы хорошим он ни был.

– Восемьдесят, – повторил Антоний, но уже не так решительно.

«На сколько же процентов он готов был согласиться? – подумал Меценат. – Разумеется, не на восемьдесят. Он должен был знать, что столько он никогда не получит. Но конечно, он забыл прибавить еще один урожай к трофеям. Это зависит от того, сколько он уже потратил мысленно. Если он рассчитывал на пятьдесят процентов, по старым цифрам это тридцать шесть тысяч. По новым цифрам, учитывая потерю десяти процентов, он получает даже немного больше».

– Помните: все, что получишь ты, Антоний, и ты, Лепид, будет за счет Рима. Никто из вас не потратит своей доли на сам Рим. Зато все мои пятьдесят процентов пойдут прямо в казну. Я знаю, что генералу полагается десять процентов, но я ничего не возьму. На что я потратил бы их, если бы взял? Мой божественный отец оставил мне состояние больше, чем достаточно для моих нужд. Я купил единственный дом в Риме, который мне был нужен. Он уже обставлен. А больше мне для себя ничего не нужно. Моя доля целиком идет Риму.

– Семьдесят процентов, – сказал Антоний. – Я – старший партнер.

– В чем? Конечно, не в войне с Секстом Помпеем, – возразил Октавиан. – Сорок, Антоний. Соглашайся или не получишь ничего.

Спор продолжался месяц, в конце которого Антоний уже должен был бы приближаться к Сирии. В том, что он остался, целиком были виноваты деньги Секста. Антоний намеревался в результате переговоров получить достаточно, чтобы самым лучшим образом снарядить двадцать легионов, двадцать тысяч кавалерии и несколько сотен единиц артиллерии. И еще огромный обоз, способный вместить провизию и фураж для огромной армии. Октавиан намекает, что он оставит себе эти проценты! Да не оставит он! И Октавиан хорошо это знает. Рим получит лучшую армию, какую он когда-либо выводил на поле сражения. А грабеж в конце кампании! Да все богатства Секста Помпея померкнут перед его трофеями!

Наконец проценты были согласованы: пятьдесят – Октавиану и Риму, сорок – Антонию и Востоку и десять – Лепиду в Африке.

– Есть и другие проблемы, – сказал Октавиан, – которые надо решить сейчас, а не потом.

– О Юпитер! – рявкнул Антоний. – Какие?

– Пакт Путеол или Мизена, назови как хочешь, дал Сексту полномочия проконсула на островах и на Пелопоннесе. Через год он будет консулом. Все это надо немедленно аннулировать. Сенат должен возобновить действие своего декрета, объявившего его врагом родины, лишить Секста очага и воды в радиусе тысячи миль от Рима, отобрать у него провинции и не упоминать его имя в анналах – он не сможет быть консулом никогда.

– Как все это можно сделать немедленно? Сенат собирается в Риме, – возразил Антоний.

– Почему? Когда стоит вопрос о войне? Когда на повестке дня стоит вопрос о войне, сенат обязан собраться даже за померием. Здесь присутствуют более семисот твоих сенаторов, Антоний, которые лижут твою задницу так усердно, что их носы совсем побурели, – едко заметил Октавиан. – Здесь у нас присутствует великий понтифик, ты – авгур, а я жрец и авгур. Препятствий никаких нет, Антоний. Совсем никаких.

– Сенат должен собраться в освященном здании.

– Без сомнения, в Таренте есть такое здание.

– Ты забыл одну вещь, Октавиан, – сказал Лепид.

– Прошу, просвети меня.

Дата добавления: 2015-08-05