Ii октавиан на Западе 41 Г. До Р. Х. – 40 Г. До P. X 5 страница

Атия, вся в слезах, принесла Октавии новости о ее судьбе.

– Дорогая моя девочка! – зарыдала она, падая на грудь Октавии. – Мой неблагодарный сын предал тебя! Тебя! Единственного человека в мире, кого я считала застрахованным от его махинаций, от его безразличия!

– Мама, пожалуйста, говори яснее! – сказала Октавия, помогая Атии сесть. – Что сделал мне маленький Гай?

– Он помолвил тебя с Марком Антонием! Жестоким человеком, который бил свою жену! Он чудовище!

Ошеломленная Октавия упала в кресло и уставилась на мать. Антоний? Она должна выйти замуж за Антония? Тепло медленно разлилось по всему телу. Вмиг ее веки опустились, скрывая блеск в глазах от Атии, уставшей плакать и начинающей метать громы и молнии.

– Антоний! – взвизгнула Атия так громко, что сбежались слуги, которых она нетерпеливо отослала обратно. – Антоний грубый мужик, животное… Ох, нет слов, чтобы описать его!

А Октавия в это время думала: «Неужели мне наконец-то повезло и я выйду замуж за того, за кого хочу выйти? Спасибо, спасибо тебе, маленький Гай!»

– Антоний! – взревела Атия с пеной в уголках рта. – Дорогая девочка! Ты должна собрать всю свою волю и сказать «нет»! «Нет» ему и «нет» моему ужасному сыну!

А Октавия думала: «Я так давно безнадежно, с грустью думаю о нем. В прежние дни, когда он бывал в Италии и приходил навестить Марцелла, я находила предлог, чтобы не присутствовать при этом».

– Антоний! – выла Атия, колотя кулаками по ручкам кресла – бам, бам, бам! – Он наделал больше бастардов, чем любой другой мужчина в истории Рима! В нем нет ни одной верной косточки!

А Октавия думала: «Бывало, я сидела и не могла наглядеться на него и молилась богине надежды Спес, чтобы он скорее снова пришел. Но я следила за собой, стараясь не выдать себя. И теперь – это?»

– Антоний! – хныкала Атия, уже обессилевшая, опять со слезами на глазах. – Я могла бы умолять до следующего лета, но мой предатель сын не хочет слушать!

А Октавия думала: «Я буду ему хорошей женой, я буду всем, кем он захочет, чтобы я была, я не стану жаловаться на любовниц или просить сопровождать его, когда он вернется на Восток. Есть так много женщин, более опытных, чем я! Он устанет от меня со временем, я это понимаю. Но ничто никогда не отнимет у меня воспоминаний о моем времени с ним, после того как все кончится. Любовь понимает, и любовь прощает. Я была хорошей женой Марцеллу, и я горевала о нем, как горюет хорошая жена. Но я молю всех римских богов для женщин, чтобы мне было позволено прожить с Марком Антонием до конца моих дней. Ибо он – моя настоящая любовь. После него не может быть никого. Никого…»

– Хватит, мама, – громко сказала она, сияя глазами. – Я сделаю, как говорит мой брат, и выйду замуж за Марка Антония.

– Но Гай не властен над тобой, ты – sui iuris!

Вдруг Атия увидела эти великолепные аквамариновые глаза и запнулась.

– Ecastor! – еле слышно произнесла она. – Ты влюблена в него!

– Если любовь – это желание почувствовать его прикосновение и услышать его одобрение, то да, влюблена, – сказала Октавия. – Ты знаешь, когда это должно случиться?

– По словам Филиппа, Антоний и твой бессердечный брат заключили пакт в Брундизии, что гражданской войны не будет. Вся страна с ума сходит от радости, и эта пара решила сделать спектакль из своего путешествия в Рим по Аппиевой дороге к Теану, потом по Латинской дороге. Очевидно, они не появятся здесь до конца октября. После этого вскоре будет и свадьба. – Лицо матери исказилось. – О, пожалуйста, доченька, дорогая, откажись! Ты – sui iuris, твоя судьба в твоих руках!

– Но я с радостью соглашусь, мама, что бы ты ни говорила и сколько бы ни умоляла меня. Я знаю, каков Антоний, но это не меняет дела. Любовницы будут всегда, но у него никогда не было жены, которая во всем удовлетворяла бы его. Посмотри на них! – с воодушевлением продолжила Октавия. – Сначала Фадия, неграмотная дочь торговца чем угодно, от рабов до зерна. Конечно, я ни разу ее не видела, но очевидно, она была так же непривлекательна, как и глупа. Она родила ему сына и дочь, во всех отношениях чудесных малышей. В том, что Фадия и ее дети умерли от морового поветрия, вины Антония нет. Затем Антония Гибрида, дочь человека, который пытал своих рабов. Говорят, Антония Гибрида тоже пытала рабов, но Антоний выбил из нее эту привычку. Стоит ли проклинать Антония за то, что он излечил жену от такой ужасной привычки? Я плохо помню ее и ребенка. Бедная девочка была такая жирная и некрасивая, но что еще хуже, немного дурочка.

– Вот что получается, когда женятся близкие родственники, – мрачно сказала Атия. – Антонии-младшей сейчас шестнадцать лет, но она никогда не найдет себе мужа, даже низкого происхождения. – Атия фыркнула. – Женщины дуры! Антония Гибрида впала в депрессию, после того как Антоний развелся с ней. Но она любила его. Ты такой судьбы хочешь, да?

– Любила Антония Гибрида Марка Антония или нет, мама, ясно одно: она не была интересной для него женой. А вот Фульвия была, несмотря на все ее проступки. Ее беду я объясняю тем, что у нее было слишком много денег и она имела статус sui iuris, о котором ты все время твердишь мне. И тем, что первым мужем ее был Публий Клодий, одобрявший ее выходки на Форуме и ее поведение, которое не прощают высокородным женщинам. Но она была неплоха до Филипп, когда она обнаружила, что Антоний пробудет на Востоке несколько лет и не планирует поездок в Рим. Ее вольноотпущенник Маний обрабатывал ее и Луция Антония. Но за это заплатила она, а не Луций.

– Ты стараешься найти оправдания, – вздохнув, сказала Атия.

– Не оправдания, мама. Я просто хочу сказать, что ни одна из жен Антония не была хорошей женой. Я намерена быть идеальной женой, такой, какую одобрил бы Катон Цензор, ужасный старый ханжа. Мужчины берут проституток и любовниц для телесного удовлетворения, которое они не могут получить от своих жен, потому что предполагается, что жены не знают, как доставить мужу плотские удовольствия. Женщины, знающие слишком много о том, как удовлетворить мужчину, вызывают подозрение. Как добродетельная жена, я буду все делать так же и не лучше, чем положено делать добродетельной жене. Но всякий раз при встрече с Антонием я буду образованной, интересной собеседницей, женой, с которой приятно провести время. В конце концов, я выросла в семье политиков, слушала таких людей, как бог Юлий и Цицерон, и я очень хорошо воспитана. И еще я буду замечательной матерью для его детей.

– Ты уже замечательная мать для его детей! – резко прервала ее Атия, с отчаянием выслушав эту тираду. – Полагаю, как только ты выйдешь замуж, ты возьмешь на себя заботу и об этом ужасном мальчишке Гае Курионе? Как он будет тобой вертеть!

– Нет такого ребенка, которого я не смогу укротить, – сказала Октавия.

Атия поднялась, ломая узловатые, скрюченные руки.

– Вот что я скажу тебе, Октавия. Ты не так беззащитна, как я думала. Вероятно, в тебе больше от Фульвии, чем ты сама осознаешь.

– Нет, я совсем другая, – улыбнулась Октавия, – хотя я понимаю, что ты хочешь сказать. Но ты забываешь, мама, что я родная сестра маленького Гая, а это значит, что я одна из самых умных женщин в Риме. Ум дал мне уверенность в себе, которой до сих пор никто, от Марцелла до тебя, не замечал во мне. Но маленький Гай очень хорошо понимает, что у меня внутри. Ты думаешь, он не знает, что я чувствую к Антонию? От маленького Гая ничто не ускользнет! И нет ничего, что бы он не мог использовать для роста своей карьеры. Он любит меня, мама. Это должно было сказать тебе все. Маленький Гай заставляет меня выйти замуж, так неужели я буду против? Нет, мама, нет.

Атия вздохнула.

– Ну, раз я здесь, мне хотелось бы познакомиться с содержимым твоей детской, прежде чем оно еще увеличится. Как маленькая Марция?

– Начинает показывать характер. Очень своевольная. Вот ее нельзя будет заставить вступить в нежеланный брак!

– Я слышала, что Скрибония беременна.

– Я тоже слышала. Замечательно! Ее Корнелия хорошая девочка, и я думаю, у этого ребенка тоже будет хороший характер.

– Еще рано для нее знать, кто у нее родится, мальчик или девочка, – живо отреагировала Атия, направляясь с дочерью на звуки детского плача, лепета малышей, спора уже подросших. – Хотя я надеюсь, это будет девочка, ради маленького Гая. Он о себе столь высокого мнения, что не будет рад рождению сына от такой матери. При первой же возможности он разведется с ней.

«Спасибо богам, что детская недалеко! Мы слишком приблизились к опасной теме, – подумала Октавия. – Бедная мама, всегда на периферии жизни маленького Гая, невидимая, неупоминаемая».

К тому времени, как кавалькада подъехала к Риму, Марк Антоний пришел в прекрасное расположение духа. Толпы, стоявшие вдоль дороги, исступленно приветствовали его. Он уже начал сомневаться, не преувеличил ли Октавиан его непопулярность. Подозрение усилилось, когда все сенаторы, в этот момент находившиеся в Риме, вышли в полных регалиях, чтобы приветствовать не Октавиана, а его. Плохо было то, что он не мог быть в этом уверен. Слишком многое свидетельствовало о том, что Италия и Рим радуются ослаблению угрозы гражданской войны. Вероятно, это пакт Брундизия вернул ему всех прежних сторонников. Если бы он месяц назад незаметно вернулся в Италию и Рим, то услышал бы нелестные слова и оскорбления в свой адрес. Учитывая все это, он разрывался между сомнениями и бурной радостью, проклиная Октавиана только шепотом и по привычке.

Перспектива жениться на сестре Октавиана не беспокоила его. Скорее, это добавляло ему хорошего настроения. Хотя по собственной воле его глаза никогда не посмотрели бы на Октавию как на возможную жену, она ему всегда нравилась, он находил ее физически привлекательной и даже завидовал удаче своего друга Марцелла, который женился на ней. От Октавиана Антоний узнал, что она взяла к себе Антилла и Иулла после смерти Фульвии, и это усилило его мнение, что она настолько же хороший человек, насколько плох ее брат. Такое часто случается в семьях – например, он в сравнении с Гаем и Луцием. Телосложением они схожи с Антонием, но у Гая неуклюжая походка, а у Луция лысая голова. Только он унаследовал ум рода Юлиев. Хотя Антоний и был беззаботным сеятелем семени, он любил тех из своих детей, которых знал. Ему пришла в голову блестящая идея относительно Антонии-младшей, которую он по-своему жалел. Вообще по прибытии в Рим дети стали занимать его мысли больше, чем когда-либо, потому что в Риме его ждало письмо от Клеопатры.

Мой дорогой Антоний, я пишу это письмо в иды секстилия, в разгар тихой погоды. Как мне хотелось бы, чтобы ты мог быть здесь и порадоваться со мной и Цезарионом, который посылает тебе любовь и хорошие пожелания. Он быстро растет, а его общение с римлянами (особенно с тобой) было очень полезно для него. Сейчас он читает Полибия, греческого историка, отложив в сторону письма Корнелии, матери Гракхов, в которых нет никаких войн и никаких интересных событий. Разумеется, он знает наизусть книги своего отца.

Я не знаю, в каком месте мира это письмо настигнет тебя, но рано или поздно ты его получишь. То говорят, что ты в Афинах, а через миг уже слышно, что ты в Риме. Не имеет значения. Я пишу это письмо, чтобы поблагодарить тебя за то, что ты дал Цезариону брата и сестру. Да, я родила близнецов! В твоей семье были близнецы? В моей – нет. Конечно, я очень довольна. Одним ударом ты обеспечил престолонаследие и дал Цезариону жену. Неудивительно, что Нил поднялся до уровня изобилия.

«Как хорошо она меня знает, – подумал Антоний. – Понимает, что я не читаю длинных писем, поэтому написала коротко. Ну-ну! Я великолепно выполнил свой долг. Мальчик и девочка. Но для нее они просто приложение к Цезариону. Ее любовь к сыну Цезаря не знает границ».

Он тут же послал ей ответ.

Дорогая Клеопатра, какая потрясающая новость! Не один, а двое маленьких Антониев будут ходить за большим братом Цезарионом почти так же, как мои братья ходили за мной. Я скоро женюсь на сестре Октавиана, Октавии. Хорошая женщина и к тому же красивая. Ты встречалась с ней в Риме? На данный момент это решило наши с ним противоречия и усмирило страну, которая не хотела гражданской войны, как и Октавиан, по утверждению Мецената. Это значит, что я мог бы прийти и уничтожить Октавиана, если бы солдаты не потребовали объявить гражданскую войну вне закона. Мои солдаты не будут драться с его солдатами, а его солдаты отказываются драться с моими. Просто заговор какой-то. А без жаждущих боя солдат генерал бессилен, как евнух в гареме. Кстати, о потенции: мы должны иногда менять партнерш. Если она мне надоест, жди, что я приеду в Александрию, чтобы вновь пожить немного той неповторимой жизнью.

Вот. Этого достаточно. Антоний налил немного растопленного красного воска на нижнюю часть листа фанниевой бумаги и приложил кольцо-печатку: в середине «Геркулес Непобедимый», а по краям «ИМП. М. АНТ. ТРИ.». Он велел изготовить кольцо после тех переговоров на речном острове в Италийской Галлии. Как он мечтал выгравировать «М. АНТ. БОГ АНТ.»! Но этому не бывать, пока жив Октавиан.

Конечно, перед свадьбой Антонию пришлось устроить мальчишник в доме Гортензия. Самодовольство Октавиана так раздражало его, что он не выдержал и нанес удар, приправленный ядом.

– Что ты думаешь о Сальвидиене? – спросил он хозяина дома.

При упоминании этого имени Октавиан принял восторженный вид. «Я и правда готов поверить, что втайне он гомик», – подумал Антоний.

– Самый лучший из хороших людей! – воскликнул Октавиан. – Он отлично справляется в Дальней Галлии. У тебя будут твои пять легионов, как только он сможет обойтись без них. Белловаки доставляют много неприятностей.

– Об этом я знаю все. Какой же ты дурак, Октавиан! – с презрением сказал Антоний. – Сразу после прибытия в Дальнюю Галлию этот самый лучший из хороших людей вступил со мной в переговоры, как бы ему переметнуться на мою сторону в нашей с тобой не-войне.

На лице Октавиана не отразилось ни удивления, ни ужаса. Даже когда его лицо сияло от любви к Сальвидиену, глаза в этом не участвовали. А когда-нибудь они участвовали? Антоний не мог припомнить ни одного такого случая. Глаза Октавиана никогда не выдавали его истинного мнения о чем бы то ни было. Они только наблюдали. Наблюдали за поведением всех вокруг, включая и его самого, словно глаза и ум находились в двадцати шагах от его тела. Как могли два этих ясных глаза быть такими непроницаемыми?

Октавиан заговорил спокойно, даже немного застенчиво.

– Антоний, ты считаешь его поведение изменой?

– Это как посмотреть. Перейти от одного римлянина с хорошей репутацией на сторону другого римлянина с такой же хорошей репутацией – это скорее вероломство, чем измена. Но если подобное поведение нацелено на разжигание гражданской войны между теми двумя равными римлянами, то это определенно измена, – с тайной радостью пояснил Антоний.

– У тебя есть доказательства, что Сальвидиена следует судить за измену?

– Целые таланты доказательств.

– И если я попрошу, ты представишь в суде эти доказательства?

– Конечно, – ответил Антоний с деланым удивлением. – Это мой долг перед соратником триумвиром. Если его обвинят, ты лишишься одного очень хорошего генерала, а для меня это станет удачей, верно? Естественно, я имею в виду, если бы была гражданская война. Но я не взял бы его даже легатом, Октавиан. Это ведь ты говорил, что изменников можно использовать, но нельзя любить их и доверять им. Или это говорил твой божественный папочка?

– Кто и что говорил, неважно. Сальвидиен должен уйти.

– Через Стикс или в вечную ссылку?

– Через Стикс. Думаю, после суда в сенате. Не в комиции – слишком людно. В сенате, за закрытыми дверями.

– Хорошая мысль! Но для тебя трудная. Тебе придется послать Агриппу в Дальнюю Галлию – это ведь отныне твоя часть триумвирата. Если бы она была моей, я мог бы послать туда любого из многих, например Поллиона. Теперь я пошлю Поллиона на помощь Цензорину в Македонию, а Вентидия использую, чтобы держать на расстоянии Лабиена и Пакора, пока я не смогу лично разобраться с парфянами, – сказал Антоний, сжимая нож.

– Абсолютно ничто не мешает тебе лично разобраться с ними прямо сейчас, – язвительно заметил Октавиан. – Что, боишься отойти слишком далеко от меня, Италии и Секста Помпея – именно в таком порядке?

– У меня есть веская причина быть около всех вас троих!

– Никаких причин у тебя нет, – резко оборвал его Октавиан. – Я ни при каких обстоятельствах не буду воевать с тобой, но с Секстом Помпеем я буду воевать, как только смогу.

– Наш пакт запрещает это.

– Вот уж нет! Секст Помпей объявлен общественным врагом, записан на таблицах как враг родины, в этом законе есть и твое участие, помнишь? Он не губернатор Сицилии или чего-то еще, он пират. Поскольку я отвечаю за продовольствие в Риме, мой долг поймать его. Он мешает свободному притоку зерна.

Пораженный смелостью Октавиана, Антоний решил закончить их беседу, если это можно так назвать. С иронией пожелав удачи, он направился к Павлу Лепиду, чтобы проверить слух, что брат триумвира Лепида скоро женится на дочери Скрибонии от Корнелия. «Если это правда, он воображает себя хитрым, – подумал Антоний. – Но это нисколько не приблизит его к ее огромному приданому. Октавиан разведется со Скрибонией, как только нанесет поражение Сексту, а это означает, что я должен сделать все, чтобы этот день не наступил никогда. Дать Октавиану одержать большую победу – и вся Италия будет боготворить его. Знает ли этот маленький червяк, что единственная причина, почему я остаюсь так близко от Италии, – желание, чтобы италийцы не забыли имя Марка Антония? Конечно знает».

Октавиан сел рядом с Агриппой.

– У нас опять неприятность, – с сожалением сообщил он. – Антоний только что сказал мне, что наш дорогой Сальвидиен находится в контакте с ним на протяжении уже нескольких месяцев, собираясь перейти на его сторону. – Глаза его стали темно-серыми. – Признаюсь, это было ударом. Я не думал, что Сальвидиен такой дурак.

– Это логичный для него поступок, Цезарь. Он – рыжий из Пицена. Разве таким можно доверять? Ему до смерти хочется быть большой рыбой в большом море.

– Это значит, что мне придется послать тебя управлять Дальней Галлией.

Агриппа был ошеломлен.

– Цезарь, нет!

– А кого еще, кроме тебя? Из этого следует, что сейчас я не могу пойти против Секста Помпея. Удача, как всегда, на стороне Антония.

– Я могу по пути построить верфи между Коссой и Генуей, но после Генуи я пойду по дороге Эмилия Скавра к Плаценции – недостаточно времени, чтобы на всем пути держаться берега. Цезарь, Цезарь, ведь я смогу вернуться домой только через два года, если справлюсь с этой работой!

– Ты должен хорошо выполнить эту работу. Я больше не хочу восстаний среди длинноволосых, и, по-моему, бог Юлий был не прав, когда позволил друидам заниматься своим делом. Кажется, это дело по большей части состоит в том, чтобы сеять недовольство.

– Я согласен. – Лицо Агриппы просветлело. – У меня есть идея, как навести порядок у белгов.

– Какая идея? – полюбопытствовал Октавиан.

– Расселить орды германских убиев на галльском берегу реки Рейн. Каждое племя, от нервиев до треверов, будет слишком занято, пытаясь прогнать германцев на их собственный берег реки, и у них не останется времени на восстание. – Агриппа задумался. – Хотел бы я, как бог Юлий, ступить на землю Германии!

Октавиан рассмеялся.

– Агриппа, если ты хочешь дать урок германским свевам, я уверен, ты его дашь. С другой стороны, убии нам нужны, так почему бы не подарить им хорошую землю? Они лучшие кавалеристы, какие есть у Рима. Все, что я могу сказать, мой самый дорогой друг, – я очень рад, что ты выбрал меня. Я могу перенести потерю сотни Сальвидиенов, но не вынесу потери моего единственного Марка Агриппы.

Агриппа засиял, схватил Октавиана за руку. Сам-то он знал, что бесконечно предан Цезарю, но ему нравилось, когда Октавиан признавал этот факт словом или делом.

– Важнее, кто останется около тебя, пока я буду служить в Дальней Галлии.

– Конечно, Статилий Тавр. Думаю, Сабин. Само собой разумеется, Кальвин. Корнелий Галл – умный и надежный, пока он не сочиняет очередную поэму. Карринат в Испании.

– В основном опирайся на Кальвина, – посоветовал Агриппа.

Как и Скрибония, Октавия не считала правильным надевать на свадьбу огненно-красное и шафрановое. Обладая хорошим вкусом, она выбрала светло-бирюзовый цвет, который особенно шел ей. К изящно задрапированному платью она надела великолепное ожерелье и серьги, подаренные ей Антонием, когда тот заходил в дом покойного Марцелла-младшего навестить ее за день до церемонии.

– О, Антоний, какая красота! – выдохнула она, с изумлением разглядывая гарнитур. Сделанное из массивного золота и богато украшенное безупречной неограненной бирюзой ожерелье плотно прилегало к шее, как узкий воротник. – На камнях нет ни единого пятнышка, которое портило бы их голубизну.

– Я подумал о них, когда вспомнил цвет твоих глаз, – сказал Антоний, довольный ее явным восторгом. – Клеопатра дала их мне для Фульвии.

Октавия не отвела глаз, не позволила хоть чуть померкнуть свету в этих глазах, которыми все восхищались.

– Они действительно великолепны, – подтвердила она и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. – Завтра я их надену.

– Я подозреваю, – небрежно продолжил Антоний, – что камни не отвечали стандартам Клеопатры, касающимся драгоценностей. У нее масса подарков. Так что можно сказать, что она дала мне отбракованное. Но денег она мне не дала, – закончил он с горечью. – Она… ой, извини!

Октавия улыбнулась, как улыбалась маленькому Марцеллу, когда тот озорничал.

– Ты можешь сквернословить, сколько хочешь, Антоний. Я не молодая девица, которую надо оберегать от грубостей.

– Ты согласна выйти за меня замуж? – спросил он, считая, что обязан задать этот вопрос.

– Я люблю тебя всем сердцем уже много лет, – ответила она, не пытаясь скрывать свои чувства.

Какой-то инстинкт подсказал ей, что ему нравится, когда его любят, что это предрасполагает его к ответному чувству, чего она отчаянно хотела.

– Я бы сам ни за что не догадался! – воскликнул он, пораженный.

– Ты и не мог догадаться. Я была женой Марцелла и не нарушала данных клятв. Любовь к тебе была чем-то глубоко личным, никого не касающимся.

Антоний почувствовал знакомое движение в животе, реакцию тела, которая предупреждала его, что он влюбляется. Фортуна была на его стороне даже в этом. Завтра Октавия будет принадлежать ему. Нет нужды беспокоиться, что она посмотрит на другого мужчину, раз она не смотрела на него семь лет, пока принадлежала Марцеллу-младшему. Не то чтобы он когда-нибудь беспокоился о ком-нибудь из своих жен. Все три были ему верны. Но эта, четвертая, была самой лучшей. Спокойная, холеная, элегантная, из рода Юлиев, республиканская принцесса. Только мертвый не будет очарован ею.

Он наклонил голову и поцеловал ее в губы, вдруг почувствовав, что не просто хочет, а жаждет ее. Она ответила на поцелуй так, что голова закружилась, но прежде, чем это стало опасным, Октавия прервала поцелуй и отошла.

– Завтра, – сказала она. – А теперь иди к своим сыновьям.

Детская была не очень просторная и на первый взгляд казалась переполненной маленькими детьми. Острый глаз воина насчитал шесть ходячих и одного прыгающего в кроватке. Обворожительная светловолосая девочка лет двух лягнула в голень пятилетнего мальчика. Он тут же сильно толкнул ее, и она шлепнулась на попу, так что послышался глухой стук, а уж потом плач.

– Мама, мама!

– Марция, если ты делаешь кому-то больно, будь готова получить сдачу, – сказала Октавия без тени сочувствия. – Перестань реветь, иначе я отшлепаю тебя за то, что ты начинаешь что-то, чего не можешь закончить.

Остальные четверо – трое примерно ровесники маленького мальчика и один чуть моложе светловолосой мегеры – увидели Антония и застыли с открытыми ртами, как и забияка Марция и ее жертва, которого Октавия представила как Марцелла. В пять лет Антилл смутно помнил своего отца, но не был уверен, что этот гигант действительно его отец, пока Октавия не убедила его в этом. Он просто стоял, боясь протянуть руки для объятия. Двухлетний Иулл громко расплакался, когда гигант двинулся к нему. Смеясь, Октавия подняла его и передала Антонию, а тот быстро вызвал у мальчика улыбку. Как только Антилл увидел это, он протянул руки, чтобы и его тоже обняли, и Антоний поднял его, держа на другой руке.

– Красивые малыши, правда? – спросила Октавия. – Когда они вырастут, то станут такие же большие, как ты. Какая-то часть меня ждет не дождется увидеть их в кирасах и птеригах, а другая часть боится этого, ведь тогда они уйдут из-под моей опеки.

Антоний что-то ответил, думая о другом. Марция? Марция? Чья она и почему называет Октавию мамой? Впрочем, Антилл и Иулл тоже называют ее мамой. Ребенок в кроватке, светленькая, как Марция, – это ее собственная дочь Целлина, как ему сказали. Но чья Марция? Она похожа на Юлиев, иначе он бы подумал, что она родственница Филиппа, спасенная от какой-то ужасной судьбы этой женщиной, помешанной на детях. Ибо она действительно помешана на них.

– Пожалуйста, Антоний, позволь мне взять к себе Куриона! – попросила Октавия, глядя на него умоляющими глазами. – Я не могу взять его без твоего разрешения, но он отчаянно нуждается в стабильном положении и присмотре. Ему скоро будет одиннадцать лет, а он совсем дикий.

Антоний очень удивился.

– Октавия, конечно, ты можешь взять его, но зачем тебе обременять себя еще одним ребенком?

– Потому что он несчастен, а ни один мальчик его возраста не должен быть несчастным. Он скучает по маме, игнорирует своего педагога, очень глупого, никчемного человека. Почти всегда он толчется на Форуме, где надоедает всем. Еще год или два – и он начнет красть кошельки.

Антоний усмехнулся.

– Ну, его отец, мой друг, в свое время проделывал и такое. Курион Цензор, отец моего друга, был скупым неумным автократом, и он, бывало, запирал Куриона. Я освобождал его, и мы создавали беспорядок. Возможно, ты – это то, что нужно Куриону.

– О, благодарю тебя!

Под хор протестующих голосов Октавия закрыла дверь детской. По-видимому, обычно она проводила в детской больше времени, и все дети, даже Антилл и Иулл, винили гиганта в том, что она так рано ушла.

– А кто такая Марция? – спросил Антоний.

– Моя сводная сестра. Меня мама родила в восемнадцать лет, а Марцию – в сорок четыре.

– Ты хочешь сказать, что она дочь Атии от Филиппа-младшего?

– Да, конечно. Она появилась у меня, когда мама не смогла за ней присматривать. У нее распухли и ужасно болели суставы.

– Но Октавиан ни разу не упоминал о ее существовании! Я знаю, он делает вид, что его мать умерла, но его сводная сестра! О боги, это нелепо!

– Фактически у нас две сводные сестры. Не забывай, что у нашего отца была дочь от первого брака. Теперь ей за сорок.

– Да, но…

Антоний затряс головой, как боксер, получивший серию хороших ударов.

– Ладно, Антоний, ты же знаешь моего брата! Хотя я очень люблю его, но прекрасно вижу его недостатки. Он слишком чувствителен к своему статусу и считает, что это недостойно – иметь сводную сестру на двадцать лет младше его. К тому же он чувствует, что Рим не будет воспринимать его серьезно, если его юность будет подчеркнута маленькой сестрой, о которой все будут знать. Плохо еще и то, что Марция была зачата так скоро после смерти нашего бедного отчима. Рим давно простил маме ее ошибку, но Цезарь никогда не простит. Кроме того, Марция появилась у меня, еще не умея ходить, и люди потеряли счет. – Она хихикнула. – Те, кто знакомятся с членами моей детской, считают, что она моя дочь, потому что она похожа на меня.

– Ты так любишь детей?

– Любовь – слишком слабое слово, слишком затасканное и неправильное. За ребенка я отдала бы жизнь.

– Чей бы он ни был?

– Именно. Я всегда верила, что дети – это возможность для людей сделать что-то героическое со своими жизнями, попытаться увидеть, что все их собственные ошибки исправлены, а не повторены.

На следующее утро слуги покойного Марцелла-младшего отвели детей в мраморный дворец Помпея Великого на Каринах, а те дети, которым пришлось остаться в доме Марцелла-младшего, плакали, потому что не хотели расставаться с госпожой Октавией. Дом этот принадлежал маленькому Марцеллу, но он смог бы поселиться там только через несколько лет. Антоний, душеприказчик покойного, решил пока не выставлять дом для найма. Его секретарь Луцилий был строгим надзирателем и сторожем. Он не даст дому прийти в упадок.

С наступлением сумерек Антоний перенес свою новую жену через порог дворца Помпея, видевшего, как Помпей перенес через этот же порог Юлию, и здесь их ждали шесть лет счастья, закончившиеся с ее смертью во время родов. «Пусть моя судьба не будет такой», – подумала Октавия, удивившись, с какой легкостью муж поднял ее на руки, а потом опустил, чтобы взять в руки огонь и воду. Он пронес ее руки над огнем и окунул в воду, тем самым утвердив ее как хозяйку дома. Около сотни слуг наблюдали, вздыхали, о чем-то шептались, тихо аплодируя. Репутация госпожи Октавии как самой доброй и самой понимающей женщины опередила ее. Старшие из них, особенно управляющий Эгон, мечтали, чтобы дом снова расцвел, как при Юлии. Фульвия была требовательной, но не интересовалась домашними делами.

От внимания Октавии не ускользнуло, что ее брат доволен и любезен, но она не понимала почему. Да, он надеялся заделать брешь, организовав этот брак, но что он получит от этого, если брак потерпит крах, как думали все присутствующие на церемонии? Но страшнее всего было предчувствие Октавии, что Цезарь рассчитывает на крах ее брака. Она поклялась, что если крах и наступит, то не по ее вине!

Дата добавления: 2015-08-05