А вам легко работается с немецкими артистами? Насколько их экспрессивная манера игры сочетается с вашим фирменным минимализмом?

— Ну, если говорить о «Берлинер ансамбль», корни этого театра уходят в 20-е годы. А 20-е — это формализм. И потом, «Берлинер ансамбль» — это брехтовская эстетика. Она, конечно, весьма отлична от моей, но все же имеет с ней определенное сходство — и идея очуждения, и то, что в эпическом театре Брехта интонация, жест, движение, сценография являются важными составляющими театрального языка. Уж во всяком случае, у моего стиля куда больше родства с брехтовской эстетикой, чем с Бродвеем.

Но при этом нужно признать, что ваши спектакли сейчас куда в большей степени вписываются в театральный мейнстрим, чем это было на заре вашей карьеры. Вы сознательно проделали эволюцию от медитативных ранних опусов к спектаклям вроде «Сонетов Шекспира» в «Берлинер ансамбль», которые можно назвать совершенно блистательными, но все же шоу?

— Ха-ха. Приезжайте посмотреть спектакль, который я сочиняю теперь. К слову, он тоже будет связан с сонетами Шекспира. Но в нем будет царить дух спокойствия и неподвижности. Все будет происходить в специально выстроенном архитектурном пространстве. Ничего общего с теми «Сонетами», о которых вы вспомнили.

Спасибо, обязательно постараюсь приехать. И все-таки: как сочетается ваше существование в рамках западной культуры, заточенной на постоянное изменение и инновативность, с вашей многажды декларированной близостью к восточной философии и театру Но, в основе которого лежат неподвижность, покой, почитание традиции?

— Да, тут и в самом деле есть определенные сложности. Мои работы действительно близки к восточной философии, к дзен-буддизму. В Германии, где я живу сейчас, актеры постоянно спрашивают меня: а как вы интерпретируете вот эту сцену? А в чем смысл вот этого движения? Но мне чужд такой рационалистический способ мышления. Я исхожу из множественности смыслов. Предпочитаю свободные ассоциации. Я не хочу прикреплять смыслы к каким-то образам, мне скорее важны отражения созданных мною образов в сознании зрителей.

Роберт Уилсон в спектакле «Последняя лента Крэппа»© Lesley Leslie-Spinks

Вы говорите о своей близости к дзен-буддизму, терпеть не можете бродвейские шоу, но при этом Леди Гага сообщила, что будет сотрудничать с вами в работе надARTPOP Project. Существует ли в таком случае граница между высоким и низким в искусстве, между артхаусом и масскультом? И где она пролегает?

— Честно говоря, я никогда об этом специально не думал. Но на самом деле это все пересекающиеся прямые. Моцарт был очень популярен в свое время, но значит ли это, что он был частью масскульта? Его музыку просто не определяли в категориях высокого или низкого. Энди Уорхол, напротив, был частью поп-культуры, но при этом он был величайшим художником последней четверти ХХ века и подлинно ренессансным человеком. Он был философом, но это не мешало ему давать интервью журналам о том, как следует одеваться.

Поп-культура делает какие-то важные вещи доступными сразу большому количеству людей. Они лежат на поверхности, но зато они узнаваемы и врезаются в память навсегда. В 60-е годы был такой замечательный драматург Теннесси Уильямс, который отразил дух эпохи. Но когда мы оглядываемся на эту эпоху, мы вспоминаем не его, а Мэрилин Монро. Ей было бы сейчас уже сто лет, но ее до сих пор знают во всем мире — в России, во Вьетнаме, в Бразилии. Она — икона 60-х. И если я сам захочу реконструировать дух той эпохи, я скорее вспомню фотографии девушек из Челси, чем написанные в 60-е пьесы или философские трактаты.

И в русской, и в англоязычной Википедии вас называют «столпом театрального авангарда». А что такое для вас «быть авангардистом»? И как, с вашей точки зрения, изменятся в будущем формы искусства?

— Я думаю, что в будущем останется классика.

Дата добавления: 2015-08-05