А вас мама в детстве водила в театр?

— Нет, что вы! Я вырос в довольно консервативном штате (Техас. — М.Д.). Там не было театров, не было шанса попасть в оперу или балет, не было галерей или музеев. И только когда мне исполнилось двадцать лет и я приехал в Нью-Йорк, я вообще впервые оказался в театре. Это был бродвейский театр. Он мне сильно не понравился. И до сих пор, надо сказать, не нравится. И оперы тоже очень не нравятся. Но вот когда я впервые увидел балет, он произвел на меня огромное впечатление. А от Джорджа Баланчина я и вовсе пришел в восторг. Именно Баланчин оказал сильнейшее влияние на мои работы — особенно его абстрактные опусы. Я вообще, знаете, люблю формализм в любых его проявлениях. И до сих пор предпочитаю смотреть балеты, нежели ходить в оперу или уж тем более на бродвейские шоу.

В 60—70-е годы в Америке кроме бродвейских шоу, которые вы так не любите, было очень много интересного авангардного театра — Андре Грегори, Ричард Шехнер,LivingTheatre. Но сейчас театральная жизнь США очень провинциализировалась. Ни на одном престижном театральном форуме не найдешь американских спектаклей. Куда все делось? И чем вы это объясняете (если, конечно, вы вообще со мной согласны)?

— Да, в 60-е у нас произошел настоящий взрыв, почти Ренессанс. Все смешалось. Художники делали перформансы, архитекторы снимали фильмы, Джон Кейдж рисовал картины, писал музыку, репетировал театральные и танцевальные представления. Мерс Каннингем ставил свои балеты в спортивных залах. Актеры и танцовщики выступали на улицах и на крышах офисных зданий. Рауль Раушенберг создавал коллажи из мусора. О Living Theatre я уж и не говорю… Все они совершили настоящую революцию в искусстве, порвали с тем, что считалось истеблишментом, и сломали конвенциональные установки относительно того, что такое трехмерное театральное пространство. Я думаю, вы правы — ничего подобного сейчас вокруг не наблюдается. А в драматическом театре стало как-то совсем скучно. И для меня это очень травматично, честно говоря.

Я не так давно смотрел спектакль в Йельском университете, и это было так провинциально… Все — от сценографии до манеры игры. Мне кажется, в этом сказывается ошеломляющее воздействие телевидения. Актеры привыкли говорить фразами из одной строчки. И главное для них, чтобы аудитория их понимала, понимала, понимала. Как ТВ-аудитория, которая должна каждые тридцать секунд понимать, что происходит на экране. Я родом из тех времен, когда было принято бороться с этим медийным отношением к искусству. Я делал спектакли, которые продолжались весь день напролет, а иногда и семь дней кряду, — и, наоборот, снимал видео, которое продолжалось 30 секунд. Мы экспериментировали с продолжительностью, со временем. То, что происходит сейчас, в том числе и в театре высшей школы, всецело ориентированном на телевизионную аудиторию, никаких экспериментов не предполагает. В том же Йеле на сцене больше всего боялись, что публика может потерять нить повествования, заблудиться. Но я-то всегда исходил из другого. Когда человек смотрит представление с семи утра до семи вечера, он неизбежно в какой-то момент заблудится. И это хорошо. Значит, он начнет искать выход. А такие поиски и есть главная задача искусства.

Если я правильно понимаю, ваша переориентация на Европу, в особенности на Германию и на «Берлинер ансамбль», в котором идут сейчас сразу три ваших спектакля, не в последнюю очередь связана с теми процессами, которые вы описали.

— Я бы сказал, в первую очередь связана. В Европе до сих пор осталось довольно много зон, в которых можно экспериментировать. Если мы сравним то, что творится в Чикаго, Далласе, Бостоне, с тем, что происходит в немецких городах — от крупных вроде Гамбурга или Бохума до совсем маленьких вроде Вупперталя, где Пина Бауш создала свой удивительный театр, — то почувствуем гигантскую разницу. В Германии кипит культурная жизнь, причем не только в столицах. Повсеместно. У них есть экспериментальный театр, оркестры, которые играют новую, современную музыку. А в том же Нью-Йорке театр существует в первую очередь для туристов. И он совершенно коммерческий по духу. К тому же американцам абсолютно наплевать на то, что происходит за пределами США. Мы живем очень изолированно, в то время как в Европе идет постоянное перекрестное опыление. Здесь развита фестивальная структура, позволяющая быть в курсе новейших течений в искусстве. И это главная причина, почему я здесь. Мои представления совершенно не нужны Бродвею, но в театральных домах Европы вроде «Пикколо театро» в Милане или того же «Берлинер ансамбль» я вполне могу работать. И хотя мои спектакли весьма далеки от традиционного театра, люди тут приходят их смотреть.

Дата добавления: 2015-08-05