Выключили

И тут меня Выключили! Я даже щелчок негромкий слышал. Просто взяли и выключили. Вмиг мое сознание вернулось в серую сумеречную явь и, еще не сознавая беды, я понял, случилось непо­правимое.

Только позже, размышляя, я в полной мере оценил, что случилось. Меня лишили возможности выбраться на свободу, совсем лишили, и придется мне теперь, как всем, отбывать свое пожизненное заключе­ние до конца! Мне даже самые простые сны перестали сниться: так, муть какая-то тягостная текла перед глазами, и все! И никакого сознания, — совсем беспамятство полное наступало теперь по ночам.

Я было к деткам снова прибег, а вижу, глазки у них, которые раньше так и загорались — теперь наоборот тускнеют, едва я про сны речь завожу. "Не снятся нам больше сны, папа", — так мне отвечают.

А чуть погодя, после нескольких неприятных сновидений, видимо, из-за того, что я все же заставил дочку свою опять сны свои рассматривать пристально, ее тоже, так же, как и меня, "выключили". Однако было это проделано другим способом.

Вначале приснилось несколько снов — предупреждающих.

Так. привиделось ей, что стоит она на большой горе, а внизу много людей ходит. И видит она — два человека говорят между собой. Вдруг к ним девочка подходит. Они поворачиваются к ней и кричат: "В Америке!" Когда дочка это услыхала, то вспомнила себя и смотрит на руки. А вместо рук видит этих людей, которые очень сердито смотрят на девочку. Испугалась дочка и проснулась.

И вновь такой же сон приснился, как повторение. Будто стоит на горе. Все покрашено красно-желтым цветом. И вновь внизу очень много людей, но смотрит она только на двух, которые разговаривают между собой, вдруг к ним снова подходит девочка и спрашивает о чем-то. Они к ней поворачиваются и смотрят на девочку страшным взо­ром! Тогда вспоминает себя дочка, что спит она, вспоминает, и глядит на руки, но вместо рук видит в руках тех двух дядей, которые смотрят страшными взглядами, и просыпается опять в этом месте...

После такое приснилось: сидит неизвестно где и видит шар наше­го мира. Шар открывается и из него выходит Земной шар. Земной шар открывается и оттуда выходит Шар Азии, из него Шар Европы, а из Шара Европы и Шар Африки, потом выходит из Шара Африки Шар Израиля. Открывается Шар Израиля и выходит Шар Иерусали­ма. Он открывается и выходит цветной шар, который остается в руках... с тем и пробудилась.

Предпоследний сон был такой. Идет по красной улице. Потом переходит на другую красную улицу и там встречает какого-то темного человека. Вспоминает, что спит, и спрашивает имя. Он отвечает: "Мое имя, как второе слово в игре, которой у тебя никогда не было, но есть. В ту игру играют с тобой и без тебя..." И после этого она сразу же проснулась.

В последнем сне дочку выключили так же, как меня, но другим способом. Снилось ей, то сидит она со мной в салоне. И я прошу ее пойти включить проигрыватель. Она подходит, поднимает крышку, и вдруг подходит к ней тот темный человек. Дочка становится малень­кой, оказывается на пластинке, и темный человек закрывает проигры­ватель, так что она оказывается под крышкой. И тут же просыпается. Когда вновь заснула — больше ничего ей не снилось.

И в ту же ночь сынку приснился такой сон. Будто вся наша семья стоит в кружок, и вдруг пришел огромный башмак и наступил на всех людей на белом свете. Только на нас не наступил и еще нескольких друзей, и немногих людей незнакомых. Башмак был белый...

Так закончилась вся история. В жуткую тоску я впал и удручение. Весь белый свет мне стал не мил. Жизнь вся пришла в негодность, так что стало неясно, как прокормиться, не то что спасения в райских кущах искать... Дорого мне обошлось предательство человеческое. Эх! ду­маю, не спастись мне, не выбраться отсюда живым, только мертвым и вынесут к свободной жизни. А к чему свобода мертвецам? Я сон дочки хорошо понял с темным человеком: это она смерть видела, потому что игра эта, которой у нас не было, но есть, и в которую играют с нами и без нас, называется: Жизнь и Смерть. Вот и намек мне вышел таким способом. Сколько же, думаю, мне еще ждать?

ОТВЕТ

И вот, наверно, чтобы потешить меня иль напугать, мне ответ пришел. Я этому ответу даже обрадовался, потому что может и худой исход, а все же лучше, когда определенность с отбыванием срока.

В ночь на первое апреля 85 года приснилось, будто посадили меня в тюрьму. Из дома забрали. И после смутного суда быстренько очутился в тюрьме. Общее чувство: смирение и ничего нельзя поде­лать. Забрали за что-то вроде антидеятельности какой-то, неизвест­но какой.

В тюрьме, как в банке, или скорее, на почте, бабы сидят за длинной конторкой-прилавком, почта, б.м., тут рядом или справочное напоминает...

Допытываюсь (говорят на иврите бабы), сколько мне сидеть? Сколько? — вопрошаю, а никак не говорят, пока одна баба вдруг заявляет что-то (баб три, кажется).

— 12? — спрашиваю на иврите.

Она удивляется, будто мы о разном говорим, и не о том я спрашиваю.

Даже встает со своего места и подходит ко мне и неожиданно переходит на английский. Я радуюсь, теперь пойму точно. Английский плохой, как говорят израильтяне.

— Три года! — говорит она. (Это была баба крайняя справа.) — А после, мол... — И не знает, как сказать.

— Права? — говорю я, тоже не зная этого слова "поражение" на английском.

— Да, да... — подтверждает баба. — А вот сколько, какой срок — не знаю! Вроде немного. Чуть ли не два ли года, а может, четыре, что-то в этом роде.

Мне вроде наплевать (тоже мне права! избирать, быть избранным). После того (по-английски же) я, соображая свое, спрашиваю, а есть ли у них одиночные камеры? И нельзя ли мне сидеть в одиночке? Она смотрит недоуменно, вроде, пожалуйста, говорит.

— Ты что, в одиночку собираешься? — с любопытством спра­шивает трущийся рядом мужичок, похожий на армянина или на мест­ного израильтянина, но вроде по-русски спрашивает.

— Собираюсь, — отвечаю, и как-то излишне вышло. Прохожу мимо. Отхожу от прилавка и соображаю — тоска сожрет в одиночку, но тут же думаю: хоть и тюрьма, а допишу книгу, закончу, б.м., порисую, если разрешат... В этом месте неточно, расплывчато...

Потом мысли: надо же домой жене сообщить, и Катька дома. Дома никого не было, когда забирали меня. И чувствую, что не связать­ся мне с женой и Катей, не передать им, что я в тюрьме. (Пети нет, только Катя.) А после смекаю, они ж должны знать (иль она, жена), вроде суд был и прочее. И мысль: ничего не надо делать! Сама должна знать.

Кстати, пока спрашивал, — разозлился, глазами блеснул и слы­шу — они между собой, мол, вот такие обреченные вроде, понятно, мол, почему!

А я про себя думаю: нет! Я не такой!

Взял и высчитал и получилось — недолго, совсем недолго ждать. Грустно мне было, конечно, что смерть моя меня отсюда только и выведет. Обидно, что из-за предательства друга и из-за собственной глупости — не удалось мне живым освободиться от пут.

Грустил я и в отчаянии бился крепко, а втайне, чтобы утешить себя, лелеял надежду, что на Самом Деле, вовсе и не погибель меня ждет впереди, а то самое освобождение, о котором мечтал. И нет худа без добра. Так что и предательство к месту было: рановато я сунулся в синий клубящийся парком глаз-отверстие. А не время было мне это делать, и только зря погиб бы в неведомости и безвестности. Вот меня и выключила Главная Управляющая Сила, которая одна и, в сущности, не добрая и не злая, а по мере надобности высокой!

Теперь, когда наступит вот-вот это подходящее время — меня допустят, вновь подсоединят к великому источнику, и тогда не с гро­хотом, а в тишине, как птица беззвучно скользну я в спасительную бездну, за которой начинается другая жизнь. Кто, мол, ведает, как и что в грядущем обернется? — говорил я себе и другим, и готовился мысленно к свободной жизни. На всякий Случай.

— Чего говорить, мы до конца утешения ищем в собственных толкованьях, — закончил рассказчик свое удивительное повествование.

— Ну, что же теперь, вновь ты ищешь близости с нашей жизнью? — поинтересовался я. — Как я понял, если правильно с тем, что вокруг, соединиться — тоже счастье можно испытать...

— Поздно мне с нашей жизнью близости искать, тем более любовной. Мне эта жизнь никогда взаимностью не отвечала, а и я к ней любви не испытывал... — улыбнулся грустно рассказчик. — Я теперь со смертью ищу, скорей, близости, может, тут повезет.

А с теперешней Жизнью мечтаю по-хорошему хотя бы расстаться, так чтоб без обид. Тут не до близости. Хочу вот деток немного под­толкнуть вперед, чтобы хоть у них наметилось движение в правильную сторону. Кто знает, может, удастся им вновь снами завладеть и себя в них припомнить по-настоящему. Что отцу не удалось, может, сыну с дочкой удастся завершить, и выскользнут они к настоящей жизни еще до конца своего пожизненного заключения. И жену мою, свою мать старенькую к тому времени выведут осторожно за пределы горького чувства. Пусть хоть и поздно, а вздохнет наконец и порадуется. Ну, а мне теперь, видать, иной близости, чем со смертью, не отпущено теми, кто всю жизнь за моими подкопами присматривал. Что ж, может, тут, наконец, хоть счастье выйдет снова, а там, кто знает? Могут и еще один жизненный срок добавить...

— Со смертью, положим, мы все соединимся "счастливо",— пошутил кто-то из посторонних, кто в это время нашу беседу уловил.

— Не говорите! — живо откликнулся рассказчик. — Очень раз­ные у людей со смертью отношения. Я думаю, даже разнообразней, чем с Жизнью. И очень отличается нежная с ней близость с поцелуем, скажем, от грубого насилия над нами, когда придет темный ужас и употребит тебя недвусмысленно... Я предпочитаю поцелуй, и чтоб в виде красивой женщины, пусть и в строгом уборе ко мне явилась на любовную встречу. Та, которая обещает покой. Поцелуй у Смерти очень особенный, и спасение во всякий миг может прийти, даже в са­мый последний.

ЭПИЛОГ

В точно означенный срок рассказчик, с чьих слов составлены эти записки, от нас ушел. Ушел туда, куда живыми немногие проникали, и откуда никто еще не возвращался. Не вышло ему прижизненного освобождения, до конца свой отбыл срок. Сказать, чтобы он помер — вряд ли так можно сказать, потому что для одних он, конечно, помер, а другие так его, вообще живым не считали. Разве так живут люди, как он? — восклицали. Были немногие, кто за мертвого его не считал, в их памяти, при помощи чувств он продолжал жить безбедно, в интимной близости, о которой тут неуместно распространяться.

Если считать за жизнь наше физическое телесное присутствие, то можно считать, что он помер, потому что физически он в прежней своей жизни больше не появлялся. Хотя и поговаривали, что это он лишь здесь не желает находиться, а в других, благоприятней, местах иногда возникает, и были люди, которые его сами, мол, видели... Но, как говорится, с глаз долой — из сердца прочь! Чего толковать о недостоверном.

Дата добавления: 2015-08-05