Спасительный путь

Неспроста, конечно, к такому я пришел заключению. Я сны вообще смотреть люблю и всегда любил. Еще в детстве даже лунатизмом страдал, как говорили. Хотя я лично вовсе и не страдал, я счастлив был, когда ночью неслышной тенью выскальзывал в такой удиви­тельный, сверкающий, прямо льющийся светом мир! Правда, далеко мне не удавалось уйти, тут же во дворе и останавливала меня мама, возвращала назад. Я бы тогда, конечно, никуда и не дошел, потому что сознания во мне должного не было.

Потом даже это прошло, но сны я не разлюбил, глядел, по-детски радовался, если красивое сновидение перед глазами висло, не понимал, что не радоваться мне надо, а себя вспомнить, сознание свое прочистить и, тихонько ступая, чтобы не сотрясти покровы, искать, искать спасительной дорожки! Поздно, только сейчас я понял вдруг, что через сны путь мой пролегает дальше.

А как сохранить сознание? Не провалиться в дремоту, как в трясину глухую? Дело трудное! Однако сообразил, что именно там все и располагается, чего ищу я. Оттуда идет управление, а значит, там и начальство и главная контора, откуда нами командуют. В самом деле, это мы живому человеку не желаем подчиняться, а появись мертвец во сне, или смутный образ какой, и твердо волю нам объяви — тут же побежим исполнять, с утра!

Чудно устроены мы, право! Нежизненная сила, не от мира сего, враз нас лишает воли. А против силы жизни готовы насмерть противостоять... чуть перста судьбы, что из небытия высовывается, лишимся — тут же заскучаем и любое действие горечью во рту отдавать начинает.

В яви, понятное дело, мы зажаты тысячью повторений, и свиде­телей, куча. Чуть усомнишься — набегут, пальцами начнут тыкать, уговаривать... В яви себя утратить очень трудно. А не утратишь себя — не разглядишь дорожки к спасению — как со мной и вышло. Во сне — наоборот, обрести себя надо, не допустить, чтобы тебя выключали — вот тогда и распахнутся просторы спасительные. Тогда только успе­вай — все сказочные правила прикладывай, ищи волшебницу души своей... Так я рассуждал, однако рассуждением делу не поможешь. Я и напрягался, и книжки читал умные, как себя восстановить и муть сонную из сознания во сне счистить? Даже к науке обратился, интересуюсь, как мне снами управлять? Ученые заинтересовались мною, даже разговор, помню, вышел:

— Когда снится — знаем! Глаза бегают и в голове электричество по-другому играет. Не знаем — что снится! А это ведь главное!

— Конечно, главное! — соглашаюсь я, не раздумывая.— В чело­веке, можно сказать, жизненные поступки через сновидение диктуются. А не проникнуть...

В ответ на мои слова так испытующе на меня уставились, помню, и спрашивают, как бы невзначай:

— А вы откуда знаете про управление?

— Знания у меня особого нет, так, умом дошел, пока искал выход в этой жизни.

— Выход куда?

— Да не Куда, а Откуда, — говорю со смехом.

— Вот оно что,— говорят мне, и неожиданно чувствую я их нехороший ко мне интерес, какую-то даже липучесть на коже ощущаю. Я тогда не понял сразу, только потом, много позже, догадался — кто они такие, на самом деле, эти ученые! Ну да об этом рассказ еще пойдет. А тогда мне просто очень неприятно стало и поспешил я от них уйти, отдалиться...

Что ж, думаю, придется в одиночку, помощи ждать неоткуда... Ну и стал, как умел, каждую ночь упражняться, жуткие усилия прила­гал, а меня все равно, как ни стараюсь, очень даже просто берут и выключают по-прежнему. Я и спрашиваю — кто?! Кто мое дневное сосредоточение снимает с экрана? Так что после гляжу безучастно из залы и не понимаю даже, что это — я, я на холсте верчусь!

Долго я мучился, пристально вглядывался в свои сновидения, себя пытаясь по-дневному ощутить в них, и все безуспешно. А тут еще беда — жизнь подпирает. Чтобы сны рассматривать — время требуется. А вся жизнь, как во всяком тюремном заключении, по расписанию заведена: с 9 до 5. Так что особо поспать не дадут. Ты, может, и про­рвался бы, увидел свое отражение и ясность обрел, а тебя будят! Чего я только ни делал! Менял работы, на меньшие деньги готов был перей­ти, карьерой и взыском жертвовал — только бы свободное у меня расписание жизни сохранялось, чтобы не отвлекали меня от моих заня­тий понапрасну.

А кому объяснишь, что ты выход к настоящей жизни ищешь? Какое к этому может отношение сложиться? — очень недоброе. Мно­гие рассматривали мои устремления и попытки себе свободу сна и яви сохранить, как откровенный плевок в лицо и оскорбление личности. Теща так и сказала мне: неужели, говорит, вы не понимаете, что то, как вы живете — это просто плевок в лицо всем окружающим? Да в чем плевок? — кричу я. Ведь то, что я делаю — любому доступно. Это не по службе высот достигать, не должности домогаться — любому подстать жизненная моя дорожка, стоит только отказаться от претензий и кляуз к жизненному устройству и начать свои сны рассматривать...

Знакомые донимали тоже неимоверно. Мне жить не на что, едва концы с концами свожу, совсем уже за бортом жизни, на тоненьком канате вишу из последних сил, можно сказать, держусь, а они — завидуем тебе — говорят — высокой духовной идешь ты стезей! Не то, что мы — грешные, трубим от зари до зари...

— Так вы же за это хорошую зарплату получаете, а я — ничего!

— Зато,— говорят мне,— моральное у тебя есть удовлетворение, которого мы, сам знаешь, лишены!

Поначалу я из себя выходил, кричал: дураки, мол, моральным удовлетворением семью не прокормишь! При чем тут моральное удовлетворение?! Когда я просто из тюрьмы вырваться хочу, в кото­рой все мы сидим, и того не понимаем, потому что люди — они и наяву себя не помнят — спят, паскуды!

Так я выходил из себя и тратился на них криком, пока не понял, что именно того от меня и домогались. Не то, чтобы люди были плохие, но те, кто за ними надзирает, силы недобрые, они через них таким способом меня отвлекали и мою силушку тратили.

Больше я не спорил и говорить даже о своем перестал. Так что очень скоро уже почти никому не удавалось меня так просто вытащить наружу и завертеть, заспорить.

Кто больше всех донимал — так домашние и родственники. Жена, так та прямо говорила, не стеснялась, мол, спит и ничего не делает! Целыми днями спит! "Под лежачий камень вода не течет!" — вторили ей родственники. Ну, и всякие пошлые слова насчет того, что надо что-то делать! И неприлично так жить, как они живут. Никто, мол, ещё своими снами не заработал на жизнь, и людей надо уважать...

Воистину! близкие наши — враги наши! — с грустью я часто думал, а порой и со злостью, в основном от бессилия, от невозмож­ности объяснить, чтобы поверили.

Нет худа без добра. Успехи тоже были. Во-первых, сны начали поддаваться. Наконец-то, пусть короткие, а стали появляться в них просветы ясного соображения: как будто на мгновение из мутной воды в разводьях на поверхность выныривал.'., после, конечно, опять в муть погружалась голова, но схватить глоточек ясности — удавалось. От этих кратких просветов большим знанием и надеждой повеяло на меня. И второе, что отрадой отдалось в сердце, — детки поддержали. У них, когда заводил разговор про сновидения, — глаза так и загорались. Им первым я и рассказал про то, что сам только что разведал, про сон и явь, высмотрел в этих ясных просветах, несмотря на то, что только краткие мгновения мне удавалось в просвет подглядеть.

Дата добавления: 2015-08-05