Циркинидис, Харис

КРАСНАЯРЕКА

■

Исторический роман

Перевод с греческого Эсмеральды Яннаки

Санкт-Петербург

АЛЕТЕЙЯ

УДК 821.14-31 ББК 84(4Гре)-44 Ц69

Издательство благодарит за инициативу и финансирование издания

АССОЦИАЦИЮ ГРЕЧЕСКИХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОБЪЕДИНЕНИЙ РОССИИ (АГООР)

и лично Ивана Игнатьевича САВВИДИ

Циркинидис, Харис

Ц69 Красная река: исторический роман/Харис Циркинидис; пер. с греч. Э. Яннаки. — СПб.: Алетейя, 2007. — 192 с. — (Греческая библиотека). ISBN 978-5-903354-76-4

Исторический роман «Красная река» повествует о трагических событиях в истории греческого народа в первую четверть XX века. Одни историки называют эти события «малоазийской катастрофой», имея в виду удаленность места действия от материковой Греции, другие — «турецким геноцидом», имея в виду сотни тысяч жертв среди мирного населения, массовые репрессии в отношении этнических греков, проживавших на тер­ритории Турции. Впервые публикуемое на русском языке произведение знакомит чи­тателя с историческими обстоятельствами, вызвавшими роковую развязку назревавшего конфликта.

УДК 821.14-31 ББК 84(4Гре)-44

В оформлении обложки использован рисунок греческой художницы А. Ксингаку

Харис Циркинидис, 2007 Э. Яннаки, перевод на русский язык, 2007 Издательство «Алетейя» (СПб.), 2007 «Алетейя. Историческая книга», 2007 Ассоциация Греческих общественных объединений России, 2007

Дорогой читатель!

Исторический роман «Красная река» передает печальные события, память о которых отзывается болью в душе каждого грека. Автор, на примере одной семьи, передает трагедию разбитых судеб всего народа. Но страдания не сломили наших предков, они сохранили свою духовность ради будущих поколений. Греческий народ воспитан на основах православия и умеет прощать. Прощение — жест великодушных людей.

Этот роман важен для формирования у нас и наших детей права на память. И мы должны помнить об этих страшных страницах истории, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах, подобной трагедии не повторилось. Надеюсь, что эта книга найдет своего читателя и займет достойное место в библиотеке каждого православного христианина.

Искренне ваш,

преданный сын своего народа,

Иван Саввиди,

президент АГООР.

Иноязычная и иноверующая. Полутурчанка и полугречанка. С двумя младенцами в объятиях и с двумя маленькими детьми рядом.

Помню, как мы, трое греческих туристов, искали свои корни на высочайших плоскогорьях Понта. Ты и одна турчанка, тоже мать четверых детей, встретили нас у входа в село Эгрибель.

Никогда не забуду, как твой взгляд устремился в прошлое, когда ты услышала, что мы юнаны (ионы — греки). «Я тоже юнан!» — сказала ты, широко улыбаясь, и продолжила: «Моя мать четырехлетней девочкой в 1917 году в ссылке потеряла своих родителей. Голодную и в полусознании один турок подобрал ее с улиц Севастии. Выросла, забыла немногие греческие слова, которые знала, вышла замуж за турка. Но вплоть до своей смерти твердила мне: „Доченька, помни, что ты - гречанка!" Я тоже вышла замуж за турка, родила четверых детей, которым тайно повторяю ту же фразу».

Помню, как неожиданно ты ушла от нас. Возможно, подумала о последствиях разглашения своей тайны, переставшей быть тайной. Чуть дальше, под деревянным балконом своего убогого дома, тоскливо смотрела на нас, и из глаз твоих текли горькие слезы!

Тебе и тысячам жертв геноцида, живым и мертвым, рабам своей судьбы: посвя­щаю эту книгу!

«Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь,.. ведущие в погибель... тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь...»

От Матфея 7:13, 14

Пролог

Сентябрь 1948 года. Греция истекала кровью от гражданской, братоубийственной, войны.

Как обычно, в первую субботу сентября жители села Лекани нома Кавалы на своих табачных полях собирали зеленый лист табака.

Густая тьма покрывала землю, высочайшие горы, окружавшие село и поле, в те печальные годы особенно нагнетали чувство страха и одиночества.

Звезды, погруженные в утреннюю свежесть, казались крупнее и ярче, гора Хри­стос темной громадой загораживала появление звезды Афродиты, видя, как она появляется и поднимается над горой, сельчане понимали, что наступает утро еще одного безопасного дня в их жизни.

Божественную тишину движения звезд вдруг нарушил оглушительный грохот артиллерии, минометов и пулеметов. Партизаны левых сил с ближайшей горы Цакали стреляли огнем и железом по сторожевым постам и сельским домам. Сельские опол­ченцы, дежурившие в ту ночь, открыли ответный огонь.

Как по команде, погасли сотни фонарей и люкс, которыми пользовались кресть­яне на полях. Поле погрузилось в полную темноту и тишину.

Братья, ослепленные ненавистью, с особым усердием пускали свои ядовитые стрелы друг в друга. К счастью, темнота и большое расстояние между ними не со­действовали их печальному делу.

Дым разрывов уже освещался слабым светом первого рассвета, когда показалась фигура высокого мужчины в черном. Он бежал по полю, не обращая внимания на летевшие снаряды и пули. Когда он приблизился к нашему полю, по развевающейся на утреннем ветру рясе и голосу мы узнали нашего соседа архимандрита Григориоса Сидирургопулоса.

— Харис! Благословенное божье дитя! Где ты? Иди ко мне, я должен тебе что-то
показать. Иди! — кричал он с нетерпением.

— Что тебе надо, сумасшедший монах? Ложись, тебя же убьют! — кричал мой

старший брат. — Ты разве не слышишь грохота артиллерийских снарядов и свист пуль, летающих над твоей головой? Ложись на землю, ты слышишь меня!

Архимандрит Григориос, равнодушный к выстрелам и советам моего брата, про­должал искать меня.

Мне тогда было всего десять лет. От страха три мои сестренки и я спрятались в бороздах и молча выжидали, когда утихнет грохот орудий.

— Уходи, сумасшедший монах! — кричал мой брат, но архимандрит, обнаружив
меня в моем укрытии, вытащил меня и повел к селу.

Архимандрит Григориос Сидирургопулос учился в Кесарии Каппадокии и Кон­стантинополе. Многие годы провел в знаменитом монастыре святого Георгия Перистерота в черноморском городе Трапезунде, где затем служил игуменом. В первые годы большевистской революции молодой архимандрит объездил Грузию, Южную Россию и Крым, проповедуя Евангелие, за что был два раза схвачен, избит и посажен в тюрьму. Вышел из тюрьмы психически больным. С тех пор его жизнь превратилась в настоящую пытку. Четыре года спустя, в 1921 году, его здоровье серьезно ухудши­лось. В то время он служил воинским священником в греческой армии в Малой Азии. Он часто впадал в забытье, теряя чувство действительности, жил в каком-то призрач­ном мире. Порой при ходьбе он резко останавливался, яростно рвал на себе бороду, исступленно выкрикивая:

— Сгинь, сатана! А вы, проститутки, сгорите в аду!

Эти и другие подобные слова днем и ночью мы слышали от несчастного старика, жившего с нами по соседству в убогом каменном домишке.

Сельчане избегали его, а маленькие дети при виде его, сломя голову, убегали и прятались.

В то время я учился в начальной школе. Был отличником. Жаждал знаний, но нигде не находил книг, чтобы удовлетворить свою страсть к чтению.

Не раз замечал, как архимандрит, когда рассудок ненадолго возвращался к нему, садился под густыми ветками вишневых деревьев и читал какие-то толстые и пожел­тевшие от времени книги.

Однажды, это было летом 1947 года, я нашел дверь монашеского дома открытой. Решил, что его нет дома, так как не раз он уходил, оставляя дверь открытой. Со страхом на цыпочках я вошел в дом. В одной из комнат нашел на полу высокую стопку книг. Не желая попасть в руки старца, поспешно схватил толстый том по географии и побежал к выходу. И тут же за спиной раздался его голос:

— Сатана! Ты почему нарушаешь мой покой?

С тех пор таким же образом я много раз брал и возвращал монаху его книги. Он же притворялся, что не видит меня, давая мне возможность пользоваться его «биб­лиотекой» и набираться знаний и мудрости. В те годы тело мое было слабым, ко­стлявым, но дух мой витал над высокими горами, окружающими наше село. И я, нетерпеливый, поднимался по незнакомой, но пленительной дороге, полной неожи­данностей и открытий.

Именно поэтому, когда старец пришел за мной в поле, я, не колеблясь, последовал за ним. Пренебрег угрозами брата, не испугался пуль, свистящих над нашими голо­вами. Какая-то неудержимая сила влекла меня за монахом, какое-то предчувствие нового открытия давало крылья моим ногам, и мы бежали под взглядом односель­чан, прятавшихся, как мыши, в табачных плантациях.

Первый утренний свет уже обнял землю. За конической вершиной горы Христос сияла яркая Венера, звезда Афродита. Когда мы добрались до дома архимандрита, небо на востоке золотилось рассветом.

На лестничной площадке нас оглушила близкая пулеметная очередь. Но это не испугало меня. Смотря на золотистый восток, я спросил монаха:

—Батюшка, объясни мне, почему мы не делимся прекрасными и щедрыми божьи
дарами? Почему спартанцы воевали с афинянами? Греки с персами? Турки с хрис­
тианами? А сегодня наши братья воюют друг с другом?

—Проходи, сынок, в дом, я тебе покажу что-то очень важное. А на твои вопросы
со временем, может быть, ты получишь нужные ответы.

Он отстранил стопку книг, снял с пола две доски и, согнувшись, мы вошли в узкий и сырой подземный ход, покрытый ветками. Освещая себе путь фонарем, мы прошли вглубь. Там на больших каменных плитах стояли два металлических ящика.

Как только старец открыл их, сильный запах плесени и гнилой бумаги ударил нам в нос.

— Батюшка Григорис, что это за бумаги? — спросил я с удивлением.

Монах уставился на меня своими голубыми глазами, взял меня за плечи и спо­койно ответил:

— Слушай, дитя божье! Я стар и болен. В селе меня все избегают. Я их не понимаю,
они не в состоянии понять и принять меня. Моя звезда или погасла или люди уже
не видят ее. Во всем селе лишь ты меня не боишься, лишь ты пытаешься вырваться
из оков неграмотности и предубеждений. На своем пути ты встретишь много врагов
и преград. Но не сдавайся. Я оказался слабым, устал, не выдержал пути, ведущего
вверх, заболел. Мне уже нечего ждать, лишь прошу от бога прощения, милости и
скорого вечного покоя.

В этих ящиках находятся бесценные материалы об исторических событиях, об истреблении людей, о войнах и, главное, о трагических судьбах людей. Годами я собирал их. Мой разум не выдержал испытаний, знаю, порой он покидает меня. Мне не по силам использовать их по назначению. Но не хочу, чтобы они пропали. Прошу тебя, когда вырастешь и сможешь понять им цену, используй их.

— Что это за истории, батюшка?

В его голубых глазах появились слезы. И пока он говорил, передо мной откры­валась страница за страницей жизнь человека неспокойного, ищущего, мудрого и опытного, на своем пути столкнувшегося с любовью и ненавистью, с верой и пре­дательством. Но достаточно одного мига, чтобы прервалась эта картина, погасло пламя в его глазах и мрак охватил его разум.

— Маленький мой Харис, часто слышу, как твоя мать, занятая делами по дому,
оплакивает своих родственников и двоюродных братьях, пропавших в незабвенных
родных местах Понта и Малой Азии. Почему ты не просишь ее поведать тебе о них?

Я повесил голову, покраснел со стыда, будто совершил что-то дурное. Не ответил. Старец Григориос посмотрел на меня с пониманием. Две слезинки покатились по его впалым щекам. Он глубоко вздохнул и продолжил:

— Греция дала миру знания и культуру. Но часто люди или не понимают прогресса,
или завидуют ему и поэтому воюют с ним. Так и мы часто оказывались перед негра­
мотностью и варварством. Сражались, победили и проиграли. Но то, что произошло
с нами в 1922 году, приговорило нас впредь плестись в хвосте современной истории

человечества. Здесь ты найдешь великие страсти и живые свидетельства этой ката­строфы. Но получишь особое благословение, если когда-нибудь поведаешь о моем близком друге Мильтиадисе Павлидисе и его любимой жене Ифигении.

Я вырос, продолжил учебу в гимназии Кавалы. Каждое лето старец Григориос расска­зывал мне о малоазийской катастрофе, о Мильтиадисе, Ифигении и об их сыне Илиасе.

В 1955 году во время прогулки по сельской площади архимандрит умер от кро­воизлияния в мозг. В 1958 году я, первокурсник военного училища, поехал в село. И первым делом отправился в тайник старца Григориоса за ящиками. К тому времени дом его совсем обветшал. Подземный ход развалился. Никто из родственников и знакомых архимандрита ничего не знал о судьбе книг.

Обещание, данное мною старцу Григориосу, не давало мне покоя. Я провел мно­гочисленные исследования, посетил множество стран в поиске информации. Плодом многолетних поисков является эта книга.

Люди уходят. История жизни отдельных людей ведет к правде, является источ­ником действия будущего мира, в котором уважение жизни и прав человека не будет зависеть от цвета его лица, происхождения или веры.

Харис Циркинидис, Париж, август 1997

Глава 1

СУЛТАН - МЛАДОТУРКИ - ГРЕКИ

«Принимаем Конституцию или нет?».

С этим роковым вопросом обратился к собравшимся великий везирь Кютчюк Сайд паша.

В большом зале Боюк Мабеин султанского дворца Гилдиз Киюк, где заседало Великое Национальное Собрание, воцарилась мертвая тишина.

Была ночь на воскресенье, 24 июля 1908 года.

Утром 23 июля из Штаба Армии из Салоник поступила телеграмма:

«В случае если султан не подпишет немедленное вступление в силу Конституции 1876 года, армия пойдет на Константинополь».

Министры, генералы и улемы не подняли свои головы и не промолвили ни слова, когда великий везирь им сказал:

«Ваше молчание равнозначно одобрению».

Так, было единогласно подписано предложение о восстановлении Конституции Турции.

Абдул Хамит, называемый европейцами «красный султан», уединившись в своем кабинете, нервно шагал из одной стороны в другую. На его лице четко нарисованы гнев и безнадежность. Его лицо, бледное от туберкулеза, пожелтело, нос казался более крупным и горбатым. Он подошел к открытому окну и пристально посмотрел на звездное небо. Летний морской ветер ласкал его больной лоб. В эти минуты все свои надежды он возлагал на Аллаха и ждал от звезд какого-то знака.

«Красной лисе», как его называли другие, было уже шестьдесят лет, но выглядел он старше. В тот вечер его сутулые плечи опустились еще ниже. Ни с неба, ни от любимых своих созвездий Льва и Ориона султан не получил желаемого известия. Вдруг с моря донесся шум приближающегося корабля. Он увидел, как огромная, черная масса надвигается на дворец.

Султан закрыл окно, но через несколько минут вновь открыл его, протер глаза, чтобы убедиться, что это не кошмар. Тень быстро увеличивалась и приближалась к султанскому дворцу. Скоро все разъяснилось. Броненосец бросил якорь напротив дворца и нацелил пушки в окна султанского дворца.

Всесильный султан стал пленником. Он с силой захлопнул оконные рамы, будто хотел защититься от внешнего врага. По дворцу раздались его безумные крики.

Женщины в гареме безутешно плакали, рабы и слуги дрожали от страха, а секретари закрылись в своих квартирах.

Лишь адъютант султана Изет-бей, шейх Абдул Худа и командир императорской охраны, дрожа, посмели войти в кабинет султана. Все вокруг было разбито и пере­вернуто. Абдул Хамид с кроваво красными от ярости глазами стоял в середине кабинета с длинным острым ятаганом в руках. Бросив дикий взгляд на них, заорал:

— Эй, вы! Видите те семь яблок на столе? Они символизируют семерых членов
комитета младотурков «Союз и прогресс». Ударом меча я разрезал их пополам, но
они не сдвинулись с места. Черные псы! Они уничтожат империю. Другие семь яблок
символизируют семь главных национальностей нашей империи. Когда я рубил их
мечом, пять остались на месте, а два упали на пол и развалились на части. Знаете,
какие нации представляют эти яблоки?

Офицеры переглянулись, но ни один из них не осмелился ответить. Султан раз­разился нервным смехом и добавил:

— Два яблока представляют две мерзкие нации: греков и армян. Во время моего
правления эти черви воздвигли церкви большие, чем мы мечети строили, школы и
дома, соперничающие с моими дворцами. Они стали господами, а турки рабами. Эти
неблагодарные существа вступили в заговор с младотурками против меня. Однако,
подобно яблокам они будут вырезаны их же друзьями, младотурками.

Преданные ему подчиненные были тронуты его словами, но не промолвили ни слова, и султан продолжил:

— Подойдите к окну и посмотрите на эту наглость! Наши же пушки направлены
в окна султанского дворца! Подлые предатели!

Он бросил свой ятаган из окна, словно прицеливался в офицеров броненосца, нарушивших свою клятву верности.

Затем все утихло. Лицо султана смягчилось, его советники перестали дрожать. Он по-отцовски посмотрел на них и с еле слышным голосом признался:

— Друзья мои, вы одни остались верны мне, я чувствую, мы проиграли. Принесите
мне эту проклятую бумагу, я подпишу ее!

* * *

В тот вечер вплоть до без пяти двенадцать жизнь в необъятной империи была обычной. Ровно в двенадцать все сошли с ума.

— Конституция! Конституция!

— Слава Падишаху!

— Долгих лет Падишаху!

— Давайте амнистию!

— Равенство! Братство!

— Правосудие! Свобода!

От Йемена до Сербии и от Колхиды Понта до Триполи Ливии земля, море и небо сотрясались от приветственных выстрелов, фейерверков, гула кораблей, движения, голосов и горящих костров.

До утра радостно звонили церковные колокола. Фонари, факелы и свечи на дорогах и площадях превратили ночь в день. Люди разных национальностей и возрастов смешались. Мусульманки и христианки с детьми на руках и в чреве

бежали на майданы, чтобы с песнями и танцами вместе со всеми отметить счастли­вое событие.

Радостные возгласы моряков и рыбаков сливались со звуками свирели и ударами пастушьих барабанов в горах, в оврагах и на полях. Муэдзины поднялись в минареты и кричали до утра.

— Пусть тысячи лет живет Падишах!

— Мы все — братья!

— Мы все равны!

Греческие повстанцы с гор Македонии, болгарские члены комитата, турецкие жандармы и солдаты с оружием на плечах, обнявшись, шли по улицам городов и сел. Все забыли! Все простили!

История человечества не знала подобных массовых выступлений представителей разных национальностей на такой огромной географической территории и за такое краткое время. Безграничная радость, веселый шум и безумие охватили всю бывшую Оттоманскую империю.

Греческое правительство и король торжественно приветствовали провозглашение Конституции Турции. Наследник греческого престола Константинос в беседе с фран­цузским военным атташе похвастался, что еще с начала 1907 года он поддерживал тесные связи с младотурками. Несколько дней людская толпа собиралась у дома турецкого посла Наби-бея и заставляла его приветствовать из окна собравшихся.

В этом безумном ликовании и в забытье раздавались отдельные голоса, выражав­шие тревожное ожидание, дальновидность и страхи о будущем:

Вселенский патриарх Иоаким был сдержан и не разделял общего оптимизма.

Понтийский коммерсант из города Синопа Георгиос Павлидис, услышав весть об амнистии, испугался, что это хорошо поставленная ловушка. Два его сына, Фемистоклис и Платон, были партизанами в Македонии, и он беспокоился об их судьбе. Георгиос и его жена Афродита были родом из города Ак Даг Матена из внутреннего Понта. В 1901 году переехали в прибрежный Синоп. Поводом этому стало столкно­вение с филотурком, греком-священником, попом Эвтимом.

27 июля 1908 года в знаменитом Понтийском монастыре Святого Георгия Пери­стерота игумен монастыря собрал монахов и сказал им:

— Наконец-то, кончились мучения нашего несчастного народа. Мрачные годы
прошли. Давайте отпразднуем это событие, помолимся, чтобы впредь мы мирно, как
настоящие братья, жили с турками.

В беседу вступил монах и искусный певчий Иеремиас Доксопулос:

— Вы правы, почтенный игумен, сейчас, когда мы свободны, нам нечего бояться,
у нас будут равные права с турками.

Григориос Сидирургопулос, высокий, худой, голубоглазый и хорошо сложенный монах 23 лет ударил кулаком по большому деревянному столу и, не прося слова, вмешался в беседу:

— Святой игумен, я всегда восхищался вами за вашу мудрость. Простите меня или
накажите за неуважение, но выслушайте меня.

Игумен сердито посмотрел на него, но мягко предложил:

— Конечно, брат, ты будешь наказан, а теперь мы тебя слушаем.

Молодой монах мечтательно посмотрел в окно на покрытые зеленью вершины

гор. Бросил беглый взгляд на братьев-монахов и, уставившись прямо в глаза игуме­на, твердым голосом начал говорить:

— Братья мои, вчера вечером мне приснился кошмарный сон. Огромная волна с
Салоникского залива двинулась по берегам Фракии, из Дарданелл и Босфора попала
в Черное Море. Стала гигантской и, двигаясь на юг, меняла цвет. В начале помутнела,
потом покраснела, как кровь. Ударила по берегам Черного моря, затопила города
Синоп, Амисо, Котиоро, Керасунд, Трапезунд и Сурмена. Даже высочайшие Понтий­
ские горы не смогли сдержать ее натиска. На своем пути она поглотила города
Кастамони, Амасию, Севастию, Эрзерум и Кесарию, разрушая дома, церкви и школы.
Тысячи людей утонули. Даже наши монастыри на орлиных вершинах Понта — свя­
того Георгия, святого Иоанна Вазелона и Пресвятой Девы Сумела — сдались под
разрушительным напором окровавленной волны.

Брат Григориос ненадолго замолчал. Затаив дыхание, все смотрели на него. Он же с волнением добавил:

— Братья мои, я боюсь! До сегодняшнего дня нами правил дикий и грубый султан,
которого мы называли Красным Султаном, а сейчас поднимут головы тысяча мелких
султанов, гнет которых не смогут удержать ни взятки, ни Фанариоты, ни великие
державы. Вижу большие бедствия. Страшные события...

Но и султан Абдул Хамит с первых дней после подписания действия Конституции почувствовал, что сидит на горящих углях. Младотурки значительно сократили число его адъютантов, распустили корпус камердинеров и заполнили дворец подкупленны­ми шпионами.

* * *

29 июля 1908 года, в первую пятницу после провозглашения Конституции, султан проснулся в плохом настроении.

Согласно обычаю он был обязан соблюдать строгий ритуал, так называемый Селамлик. Он должен был отправиться со свитой в мечеть Хамидие на обычную недельную молитву.

Задолго до рассвета множество народу собралось на холме вокруг дворца. Моло­дые и дети, как муравьи, взобрались на стены, на ограды, на деревья и на столбы, чтобы увидеть своего уже «демократического» султана.

Впервые по краям дороги в мечеть были выстроены школьники разных нацио­нальностей. Шестьдесят учениц-гречанок, выбранных из женской школы Заппио, и шестьдесят школьников из Вселенской и Духовной школы Халки приняли участие в этой церемонии.

Среди школьников особенно выделялся высокий знаменосец, черноволосый и натренированный юноша с выразительными зелеными глазами.

Кругом раздавались громкие ритмические крики толпы:

— Да здравствует Падишах!

— Пусть тысячи лет проживет Падишах!

— Равенство! Братство! Правосудие!

В манифестациях инициаторами выступали греки и армяне. Султан, стоя перед окном в парадном костюме, прежде чем выступить, недоволь­но бросил взгляд на броненосец, пушки которого все время были нацелены на

дворец. Ощутил тяжесть в груди, а затем, смотря на безрассудных христиан, прошеп­тал:

— Чему радуются эти юнаны, что празднует этот многострадальный народ? Младотурки остановят его дальнейшее развитие, они истребят его!

Началась церемония. В шести закрытых каретах в мечеть прибыли женщины из султанского гарема. Последовали генералы и адъютанты. Звучал марш Хамидие. Во главе султанского экипажа с четырьмя чистокровными белыми лошадьми шли пред­ставительные всадники. Голоса, одобрительные возгласы, беспорядок и толкотня затрудняли движение экипажа.

После молитвы султан не взял вожжи, чтобы по обычаю самому повести экипаж назад во дворец. Сзади пешком следовала свита. Смешно было наблюдать, как в небывалой путанице и беспорядке кареты, лошади, собаки, солдаты, школьники и свита бегут ко дворцу.

Народ, как всегда, получив «хлеб и зрелища», наслаждался праздником. Веселье и танцы длились целый день.

* * *

Неисповедима воля Господня. Непредвиденны игры судьбы. Свои законы души, свободной и независимой. Иногда один день в жизни целого народа или одного человека может быть отмечен богатыми событиями, но порой годы проходят пусто, бессмысленно, равнодушно, без перемен.

Эта пятница, 29 июля 1908 года, приготовила много неожиданностей и оставила неизгладимый след в жизни младшего сына коммерсанта из города Синопа Георгиоса Павлидиса, Мильтиадиса Павлидиса, знаменосца Халкской школы у султанского дворца.

Во время церемонии он испытывал противоречивые чувства. Султан, абсолютный владыка необъятной Оттоманской империи, тиран, перед которым когда-то стано­вились на колени даже послы могущественных стран, сегодня в глазах своих подан­ных выглядел маленьким и беспомощным. Даже райи, обязанные при встрече с мусульманами слезать с лошадей, прекращать работу и поприветствовать их, в то утро помчались во дворец и едва не вошли в святилища султанского гарема.

Но Мильтиадис, несмотря на свой юный возраст, не разделял восторга и радости наивной толпы. Он чувствовал неуверенность и страх, не зная, кто воспользуется новым положением в стране. Разве не провозглашали в прошлом равенство, чтобы на деле установить самую суровую эксплуатацию, свободу, чтобы порождать рабов, братство, чтобы совершать резню?!

«О! Рабы, не празднуйте, не приветствуйте господ: вы надеваете петлю на свою шею!» — думал Мильтиадис. Он сомневался в благих намерениях новых властей, но не терял надежды. Греческая нация с отвагой и верой в прекрасное выдержала суро­вые испытания, своей бессмертной культурой возвысила человека, вызвав всеобщее восхищение, с щитом защищала грудью родной очаг и высокие идеалы, и даже пора­бощенная с лирой и песней, с рясой и книгой, храбро и стойко поднималась вновь и вновь и открывала новые пути, ведущие к свободе и прогрессу. Так и сейчас, размышлял Мильтиадис, из любого положения, в котором окажется греческий народ после нового восстания младотурков, беспокойный и созидательный его дух найдет выход.

С детства Мильтиадис увлекался чтением. Ему нравилось часами рыться в книгах. По примеру своих древних предков, он все подвергал сомнению и во всем старался видеть саму суть и глубину. В свободное время занимался классическими видами спорта. Стипендиат Коммерческой школы Халки, он был отличником, и у него не было времени для развлечений.

Но в то утро, мучаясь вопросами, выглядит ли султан моложе своих лет, какую участь уготовили ему младотурки и другими подобного рода мыслями, он вдруг заметил, что ученицы женской школы Заппио бросают украдкой взгляды на него.

Неискушенный в любовных делах, он покраснел, не зная, чем объяснить интерес к себе. Посмотрел на свой костюм, туфли, не найдя ничего странного в своем наряде, вновь взглянул на девушек.

Они были одеты в длинные синие плиссированные платья с белым воротником и с синим бантом в форме меандра на подоле. Их волосы украшали лавровые венки и жасмин. В тот момент перед девушками проходил султан, и они громкими апло­дисментами приветствовали его, а взгляды их, полные лукавства и юного задора, были обращены к парням, и в первую очередь к знаменосцу Мильтиадису.

Юноша растерялся, у него сильно стучало в висках. Доносившееся сладкое бла­гоухание лавровых венков несло с собой и аромат свежего, девственного женского тела. Он возбуждал обоняние, будоражил кровь и туманил разум. Внимание Миль­тиадиса привлекла черноглазая ученица, стоящая напротив него в группе четырех девушек. Высокая, стройная, как косуля, с конским хвостом, она напоминала древ­них дочерей Крита, нарисованных на сосудах и дворцовых фресках мифического царя Миноса. Его охватило волнение. Таинственная сила пронзила сердце, взбудо­ражила кровь и наполнила его опьяняющим чувством. Он успокоился, но сердце его забилось еще сильнее, когда их взгляды встретились, и девушка ласково улыбнулась ему.

* * *

Сладкое вино юности и любви! Ты возбуждаешь разум, нарушаешь покой и за­полняешь душу своим нектаром. Сладкое и животворное, ты будишь чувства, обла­гораживаешь и возносишь до небес тленное тело. Под твоим действием все прини­мает пленительный образ, и по твоему велению души и тела объединяются для любви и созидания.

В этот день Ифигения — так звали девушку — и Мильтиадис не раз еще обмени­вались взглядами, и сердца их наполнялись томлением и ожиданием. После окон­чания церемонии Мильтиадис попытался найти Ифигению, но она поспешно исчезла в толпе. Какое-то непонятное чувство страха, вины и одновременно счастья воспа­ляло ее щеки и захватывало дух. Она наняла карету с двумя красными лошадьми и уехала домой, где быстро поднялась по внутренним лестницам в свою комнату, зак­рыла дверь и упала ничком на кровать.

Мильтиадис и два его одноклассника спустились к Босфору. Они прошли у дворца Цирагана и по набережной добрались до прославленного дворца Долма Баксе. Все еще находясь в пылу вчерашних торжеств, люди всех возрастов и национальностей гуляли по улицам и проспектам. Уличные торговцы продавали вареную кукурузу, арабские фисташки, карамель и другие мелочи. На площади, простирающейся от

дворца до мечети, народные музыканты играли на барабанах, кларнетах, скрипках и Понтийских лирах. Безудержная толпа кричала, свистела и танцевала. Даже жан­дармы, солдаты, болгарские комитаты и греческие повстанцы с пистолетами на ремнях и с винтовками за плечами участвовали в этом стихийном народном празднике.

Мильтиадис и друзья его пошли на знаменитую площадь Таксим. Это была их последняя встреча. В то лето все трое окончили школу Халки и перед отъездом на родину решили провести несколько часов в аристократическом кафе «Бельвью» и поделиться друг с другом своими планами.

За соседним столиком за кружкой холодного пиво сидели трое молодых мужчин, обсуждая события в Македонии и восстание турецкой армии в Салониках.

Мильтиадис подошел к ним и, извинившись, спросил:

—Господа, я услышал, как вы упомянули Македонию, вы оттуда?

—Разве не видно по нашей бороде и загорелой коже? — ответил светловолосый
голубоглазый юноша.

Мильтиадис улыбнулся и, осмелившись, сказал:

— Двое из вас похожи на партизан, а вот у этого господина, — имея в виду третьего
члена компании, — нет бороды и кожа слишком белая для партизана.

Все засмеялись. Безбородый молодой человек представил своих друзей:

— Константину, грек-македоноборец, рядом с ним болгарский комитат Стамбулов. А я — еврей Бурлас, владелец магазина тканей.

Мильтиадису показалось, что над ним шутят:

— Надеюсь, вы не издеваетесь надо мной. Вы в совершенстве говорите на гречес­
ком языке, и я предположил, что все вы греки.

Молодые люди громко засмеялись, и их смех смешался с музыкой и песнями, раздающимися на большой и живописной площади. Бурлас замигал своими хитрыми глазами:

— Ты забываешь, что мы живем в трех грешных городах? Как говорят турки, в
гяурских городах. Да разве возможно, живя и работая в Константинополе, Салони­
ках и в Смирне, не говорить по-гречески?

Мильтиадис, не скрывая своего беспокойства, спросил:

—Господа Константину и Стамбулов, мой вопрос к вам. Вы воевали в Македонии,
может быть, встречали там моих братьев. В 1906 году они ушли воевать в Македо­
нию. Как нам сообщили, один из них попал в плен и заключен в тюрьму в городе
Битола, о судьбе другого ничего неизвестно.

—Как их зовут, как они выглядят, — спросил Константину.

—Старшего — Фемистоклис или Фемис. Высокий, черноволосый, с зелеными
глазами, мы с ним очень похожи. Имя другого Платон, выше среднего роста, чер­
ноглазый брюнет. Наша фамилия Павлидис.

—Друг мой, в Македонии мы воевали под другими именами. Вот смотрю на тебя,
и мне кажется, что ты мне напоминаешь парня, с которым в одном поезде сегодня
утром я прибыл в Сиркеси. Поезд был битком набит народом, мне трудно вспомнить
все подробности. В нашем вагоне ехали более сорока болгарских комитатов и гре­
ческих партизан. Не успели мы вступить ногой на землю «грешного города», как в
миг все разбежались.

Тоска, друг мой! Не дождусь, когда успокоиться море, чтобы отплыть в родную Никомидию. Пользуясь случаем, встретился с моим другом Бурласом, который

поставляет ткани в магазин моего отца. Познакомился со Стамбуловым. Бог сжалил­ся над ним, и он не попался в мои руки десять дней тому назад. Не знаю, встретился бы он вновь со своей красивой невестой!

* * *

Новость окрылила Мильтиадиса. Он забыл и султана, и младотурков, даже слад­кие глаза прекрасной незнакомки отошли на второй план. Перебегая от одной пло­щади к другой, он пошел на причал, откуда отправлялись корабли в греческие города Понта. Поднялся в старый город, побродил по лабиринтам знаменитого закрытого рынка Капали Царси и изнуренный пришел на площадь святой Софии и сел на скамейке под прохладной тенью огромного дикого каштана. На площади — турки ее называли «Султан Ахмет» — и вокруг «Синей Мечети», святой Софии и в парке Топ Капи по-прежнему шли народные празднества. Люди пели и танцевали, стреляли в воздух.

Вдруг из шести минаретов мечети «Султан Ахмет» и четырех святой Софии раз­дались громкие голоса муэдзинов, зовущих верующих мусульман к послеобеденной молитве. Замолкли музыкальные инструменты, прекратились танцы. Кто бежал к мечетям, кто молился на коленях, обратив лицо к Мекке.

Мильтиадис закрыл лицо ладонями и в воцарившейся тишине невольно вспомнил свое детство. До переезда из Ак Даг Матена по воскресеньям вся семья ходила на службу в митрополитский храм святого Харалампия.

Пятилетний Мильтиадис завороженно смотрел на икону Иисуса Христа на куполе храма. На вопрос отца, почему он все время смотрит туда, с детской наивностью отвечал:

— Я тоже хочу подняться так же высоко, как он!

От тоски по детству на его глазах выступили слезы.

Он встал и, гонимый неудержимый силой, направился в еще открытый храм святой Софии. Сняв туфли у дверей, вошел в храм. Яркий свет резко ударил в глаза. Казалось, что здесь была обитель солнца. По детской привычке он обратил взор к куполу в поиске знакомого образа всемогущего. Тщетно. Храм был голый. На стенах его не осталось ни малейшего следа от известных всему миру мозаик. Ничто не напоминало о былой славе и величии центра православия.

Задетый представшей перед ним картиной опустошения, Мильтос задавался воп­росами, ответы на которые могло дать только будущее. Здесь когда-то проходили коронации императоров, воскресные службы, свадьбы, ночные молебны в дни опас­ностей Византии. Его прошлое было богато, будет ли настолько богато и его буду­щее? Откроет ли этот храм когда-нибудь свои врата православным верующим, заз­вучат ли с его амвона проповеди о любви и прощении?

Теперь здесь была мечеть. Мильтос видел, как мусульмане на коленях благого­вейно молились Аллаху, своему богу. «Бог один, хотя часто мы этого не понимаем», — подумал он и последовал их примеру.

Встал на колени, но не повернулся лицом к Мекке, а к востоку. Закрыл глаза и взмолился: за мир в Турции, за братьев, за скорую встречу всей семьи, за исполнение заветного желания поклониться Пресвятой Деве в ее далеком пристанище в крутых Понтийских горах Мела.

И чудо произошло! Тяжелая мужская рука опустилась на его правое плечо, и раздался знакомый и родной голос:

— Вот, ты где, братец! А я тебя везде искал. Узнал, что вы пошли на церемонию
молитвы султана. Заметил тебя, когда ты входил в храм.

Им очень хотелось броситься друг другу в объятия, закричать от радости, но место было святое. Свершив молитву, братья молча вышли из храма. Немного от­далившись, Фемис могучими руками схватил Мильтиадиса, крепко обнял его, под­нял высоко, потряс в воздухе несколько раз и поставил перед собой. Только тогда они посмотрели друг на друга. Две пары зеленых глаз, похожих, как две капли воды, с любовью смотрели друг на друга. Два брата, высоких, сильных и стройных, подоб­но Аполлону и Адонису, не могли наглядеться друг на друга.

Обнявшись, братья направились в ближайшее кафе. Мильтос, как его звали в семье, не скрывая своего беспокойства, спросил:

— Два года от Платона нет вестей. Родители очень волнуются, а мама все время
плачет.

— Брат мой, борьба за родину требует жертв и мучеников. Отправляясь в Маке­
донию, мы знали, что нас ожидает. В июле 1906 года я вступил в партизанский отряд.
Вместе с другими партизанами со всех уголков мира, где проживают греки, мы прошли
суровые испытания. Но мы не считались со смертью, борьба за правое дело прида­
вала нам силу и гордость. Многие мои боевые товарищи с улыбкой на устах пали на
поле битвы. И если Платону суждено стать мучеником за свободу Македонии, то мы
поскорбим, но до своей смерти будем гордиться его подвигом.

— Тебе не кажется, что наша семья страдает «митридатизмом»?

— Что это означает, — спросил с недоумением Фемис.

— Великий Митридат, король древнего Понтийского государства, говорил на
двадцати языках, славился глубокой мудростью и пользовался любовью своих под­
данных. Но за пределами страны у него было много врагов. Ему казалось, что кто-
то из его окружения, подкупленный врагами, попытается отравить его. Поэтому он
ежедневно принимал малую дозу яда, чтобы его организм мог выдержать гораздо
более высокие дозы. Это и есть «митридатизм».

— А какое отношение это имеет к нашей семье?

— Живем в том же городе, что и Митридат, в Синопе. Отец с детства прививал
нам безграничную любовь и преданность Греции. Мы даже не знаем, существуют ли
пределы в этом...

— Знаешь, мы запутаемся, если начнем такого рода беседы и размышления. Отец
вырастил нас порядочными, честными, верными слову и долгу. Он сделал все, что
считал своим долгом. Мы взрослые мужчины и вольны делать свободный выбор в
жизни.

— Ты прав, но после твоего отъезда в Македонию, болгары стали резать греков
в городах Варне, Пиргосе, Кавакли, Месимврии, Анхиало. Тогда в защиту своих
братьев в Македонии встали греки из Малой Азии. Но из Синопа только Платон ушел
воевать с болгарскими комитатами, другие ограничились словами.

— Мильтос, дорогой, давай не будем бередить раны. По-моему, Платон поступил
правильно. Не заблуждайся, свободу нам не принесут ни конституция, ни восстание
младотурков. Она потребует многих лет борьбы и жертв.

— Согласен с тобой и горжусь вами. Не знаю, похож ли я на вас? Одно могу

сказать, что мы не вернемся в Синоп, пока не получим известия о Платоне. Знаешь, король Саламина, посылая своих сыновей, Айянта и Тевкра, в Трою, заставил их поклясться.

—То есть?

—Он заклял их беречь и помогать друг другу, вместе вернуться на родину —
победителями или мертвыми, но прежде отомстив за смерть погибшего брата. И мы,
как они, должны найти Платона, живого или мертвого...

—Это оставь мне. Ты же займись подготовкой своих документов, поедешь учить­
ся в Париж. Французское посольство находится в районе Терапия. Обращусь за
помощью в греческое посольство, в Патриархию, обещаю тебе, что найду Платона
живого или же принесу его кости, чтобы похоронить в Синопе.

* * *

После упорного настояния Фемиса братья отправились в квартал Перан, чтобы остановиться в аристократической гостинице, знаменитой Перан Палас. Гостиница находилась недалеко от площади Таксим. Она была построена греческим промыш­ленником Бодасакисом. Это было здание, куда впервые в городе был проведен элек­трический свет.

Служащий в приемной, элегантный житель Леванты с бабочкой, увидев длинную бороду и потную рубашку Фемиса, недовольно заявил:

— Господа, сожалею, но в нашей гостинице принимаем только клиентов в при­
личной одежде...

Он не успел завершить фразу, как Фемис, бросив на него свирепый взгляд, пове­лел:

— А я говорю, что вы дадите мне самый лучший угловой номер с видом на Босфор
и бухту Золотого Рога!

На крик Фемиса в приемную пришел директор гостиницы, грек, в элегантном костюме с зеленой бабочкой и с видом кардинала сказал:

— Господа, у нашей гостиницы избранная клиентура. Она переполнена. Прошу не
шуметь. В других гостиницах вы найдете подходящий для вас номер.

От этих слов Фемис пришел в ярость. Его зеленые глаза метали молнии. Он схватил директора за бабочку и заорал:

— Негодный писарь, в то время, как мы, бородатые и в грязных рубашках,
сражались в Македонии, ты набивал свой живот всякими лакомствами и наслаж­
дался комфортом. Позор эллинизму, что рождает тебе подобных. Знаешь, я не
люблю многословия. Плачу и требую выделить лучший номер... Сию же минуту...
понял?

С детских лет идеалом Мильтоса был Фемис. Сейчас же он особенно гордился старшим братом, его мужеством и силой. Своей бородой, широкой волосистой гру­дью, божественной статью и красотой он напоминал древних длинноволосых оби­тателей Олимпа.

Им выделили самый комфортабельный номер с роскошной мебелью и дорогими люстрами. Пока они размещали свои вещи, Мильтос, не переставая, расспрашивал брата о битвах, в которых тот принял участие, о тюрьме, где сидел недолго, о по­рабощенной Македонии и свободном греческом королевстве.

Но Фемис от усталости еле держался на ногах. Он без боя упал в объятия Морфея и через десять минут спал крепким и счастливым сном.

Мильтос тоже устал, но не мог уснуть. Разные мысли не давали ему покоя. Сегодня ему, восемнадцатилетнему, неискушенному и неопытному в жизни юноше, пришлось испытать многое. Он подошел к открытому окну.

Слева, почти под его ногами, простирался Босфор, тянувшийся до Мраморного моря. Справа — узкая морская полоса, залив Золотой рог, который отделяет Кон­стантинополь от его новых кварталов.

По железному мосту Галата, соединяющему квартал Перан со старым городом, толкаясь, все еще двигались пешеходы и повозки. В старых и новых кварталах и в жилых азиатских берегах ярко горели огни домов, площадей и государственных зданий, построенных у моря и на утопающих в зелени холмах.

С площади Долма Баксе раздались громкие удары часов. Была уже полночь. Как по сигналу сразу же прекратились веселые голоса, песни и танцы. Город потянуло ко сну. Блаженная тишина опустилась на землю и море.

Мильтос сел в дорогое кресло у открытого окна, смотревшего на северо-западные кварталы. В темноте он четко различил греческий квартал Татавла. Там обычно султаны поселяли христиан, умелых мастеров, которые строили корабли, мастерили оружие, возводили мосты и все техсооружения империи.

Турки накладывали на них большие налоги и заставляли поменять веру. Но те отказывались, трудились, не покладая рук, строили дома по соседству друг с другом, под ними рыли подземные проходы на случай, если придется приютить своих сооте­чественников во время гонений. В пасхальные дни 1821 года здесь разыгралась не­виданная драма, были вырезаны сотни христиан. Тогда до смерти был замучен пат­риарх Григорис V.

Со стороны залива Золотой рог дул свежий ветерок, принося с собой запах моря, смешанный с ароматом жасмина и лавра.

Вид ночного города очаровал Мильтоса и погрузил его в размышления об исто­рическом пути и будущей судьбе города и эллинизма Анатолии. Запах цветов взбу­доражил его молодую кровь, он подошел к открытому окну. И тут же почувствовал, как по его телу прошла горячая волна. Перед ним встал образ прекрасной незнаком­ки. Казалось, что ветер вместе с ароматом жасмина принес и ее запах. Мильтос покраснел, сердце его застучало сильнее. В тот же миг яркий метеорит рассек ночное небо, и он, как это принято, загадал желание:

«Господи, сделай так, чтобы я снова увидел ее!»

Влюбленный юноша не знал, что кварталом дальше на балконе мраморного особ­няка стояла виновница его воздыханий и, обратившись к метеориту, молилась:

«Пресвятая Дева, сотвори чудо! Дай мне еще раз увидеть вчерашнего знаменосца, юношу с зелеными глазами...».

Мильтос и Ифигения, не волнуйтесь!

Судьба заранее расставила вам свои шелковые сети. Будущее обещает вам встречи.

Глава 2

НАДЕЖДА И ПЕРВЫЕ ЗНАКИ...

Первый робкий свет опустился на землю.

Настала суббота, 30 июля 1908 года. С сотен минаретов одновременно раздались голоса муэдзинов, зовущих мусульман на молитву.

Первым встал Фемис. Умылся, подошел к Мильтосу, который крепко спал в уютном кресле. Тронул его за плечо и, увидев, что тот проснулся, сказал:

— Вставай, уже рассвело. Ты почему уснул в кресле? Подойди к окну, что-то
странное происходит на улице...

Братья, вытянув свои молодецкие тела, выглянули с открытого окна пятого этажа гостиницы. Они смотрели на море. Густой, белый утренний туман с напором подни­мался с Босфора и, падая в Мраморное море, разрежался и замедлял свое движение. Туман еще не успел покрыть холмы и из гостиницы хорошо виднелся азиатский берег. Создавалось такое впечатление, что дома, деревья и покрытые березами хол­мы качаются, как корабли, на море.

Над горами, на востоке от Скутари, выглянуло ярко-красное солнце. Первые его лучи, пройдя через слои густого тумана, образовали красочную радугу на юго-вос­токе.

И в это время на площади Таксим забили колокола греческой православной церкви святой Троицы, окруженной огромным парком.

— Какая прелесть кругом! — восхищался Мильтос утренней красотой, — смотри,
туман, утренняя радуга на чистом небе, звон колоколов и опьяняющее благоухание
жасмина...

— Теперь я понимаю, почему ты уснул в кресле, ты наслаждался видом и арома­
тами города... Кто знает, с какой русалкой и ханумой ты странствовал, — пошутил
Фемис.

Братья рассмеялись от души и почти одновременно сказали:

— А теперь пора браться за дело...

— Сегодня суббота, аристократы посольств работают до обеда. Иди быстро во
французское посольство, а я сначала пойду в греческое посольство, затем постараюсь
встретиться с греческим военным атташе. До обеда посещу и Патриархию. Встретим­
ся в два часа в греческом ресторане на улице Перан. Братишка, день начался с хо­
рошей приметы. Давай пойдем в церковь святой Троицы, поставим свечу и помолим­
ся за Платона, за расцвет нашего народа после одобрения Конституции.

В полдень братья встретились в назначенном месте.

Вход в знаменитый греческий пассаж с немногочисленными, но роскошными магазинами был с известной во всей Европе улицы Перан. Его крыша представляла собой композицию прекрасных французских витражей, и яркие лучи солнца, про­ходя через них, заливали пассаж всеми цветами радуги.

Войдя в ресторан, Мильтос увидел своего брата за столом у перегородки в ком­пании представительного мужчины сорока пяти лет.

—Твой зять, господин Николаидис, — улыбаясь, представил его Фемис.

—Рад познакомиться, господин Николаидис, — вежливо сказал Мильтос, — но
не понимаю, что имеет в виду Фемис?

—Об этом поговорим потом. А сейчас мы закажем еду и обсудим все, — предло­
жил господин Николаидис.

В то время в ресторан вошли два министра нового турецкого правительства вместе с немецким послом. Проходя рядом с Николаидисом, вежливо поздоровались с ним, пожав ему руку.

—Сват, вижу, у тебя высокие знакомства! — восхитился Фемис.

—По долгу работы мне приходится общаться с иностранными дипломатами и
турецкими политиками. В последнее время мы внесли много капиталов в экономику
Турции и в основном Константинополя.

—Какого вида капиталы? — спросил Мильтос.

—Братец, видно, не зря ты изучал экономику, интересуешься капиталами, -
отметил с гордостью Фемис.

Два официанта в темно-синих брюках, в белых рубашках с бабочкой, на сереб­ряном подносе принесли холодное белое вино и морские закуски.

—Более двух лет я не пробовал таких деликатесов, — признался Фемис, — в горах
Македонии соскучился по пикантным восточным блюдам.

— Как ты думаешь, Фемис, сейчас, после выпитого стакана вина, раскроем наш
секрет Мильтосу? — предложил Николаидис, и его лицо осветилось широкой улыб­
кой.

—Не лучше ли оставить это на завтрашний вечер, раз ты пригласил нас на ужин?
Думаю, что для Мильтоса это будет сюрпризом года, — ответил Фемис.

—Признаться, я не понимаю вашего юмора. Давайте оставим шутки, лучше рас­
скажи, куда ходил, что узнал о Платоне?

—Встретился и поговорил с греческим послом, военным атташе и консулом. Но
думаю, что полную и быструю информацию сможет дать митрополит Амасии Германос Каравангелис. Мне повезло, и у входа в Патриархию я наткнулся на легендар­
ного иерарха. Нам не понадобилось знакомиться, посмотрев на меня своим ястре­
биным взглядом, он спросил:

«Добро пожаловать, сын мой! Когда вы спустились с гор и приехали сюда? Если не ошибаюсь, это ты в конце 1906 года, переодевшись священником, посетил кафед­ральный храм Кастории. Не так ли?». Ты не беспокойся. Каравангелис способен вытащить змею из-под земли. Обещал, что завтра на встрече у господина Никола­идиса он сообщит нам новости о Платоне.

—Надеюсь, это будут добрые вести, — сказал Мильтос.

—Не беспокойся, Мильтос, у меня много знакомств, всех подключил. Мы же с
Фемисом посетили турецкий Генеральный штаб. — добавил Николаидис.

—Выпьем за здоровье Платона и скорую встречу с ним, — с каким-то облегчением
предложил Мильтос, затем, улыбаясь, спросил:

—А сейчас, господин Николаидис, мне любопытно узнать, какой бизнес перспективен в Турции?

—Сейчас время на стороне умных, предприимчивых и рискованных людей. В
Турции только турки отстают экономически: не берутся за новое, не рискуют. Говорю
это, исходя из своего опыта. В 1899 году мы переехали из Ак Даг Матена в Констан­
тинополь. Вначале остановились в Татавале, где все свои сбережения я вложил в
магазин тканей...

Мильтос перебил его и, покраснев от стыда, признался:

— Какой же я наивный, что не понял сразу, что вы отец моей невесты Ифигении...
Из неудобного положения брата вывел Фемис, обняв его, спросил:

— А ты помнишь свою помолвку?

— Нет. Мама как-то упоминала, что в мае 1897 года меня обручили. Мне было
пять лет, а моей невесте — два годика. Я капризничал, не хотел, и отцу пришлось
надрать меня за уши.

— Но она тебе самого важного не сказала, — воскликнул Фемис.

— Как?

— В старину в Понте девочек, чтобы уберечь от похищения турков, обручали в
детстве. Как правило, турки не похищают помолвленных христианских девушек. В
1897 году началась война между Грецией и Турцией, тогда христиане во избежание
бесчинств и похищений вынуждены были обручать даже маленьких девочек. Однаж­
ды, субботним вечером в доме господина Николаидиса собралась вся знать Ак Даг
Матена. Для совершения обряда был приглашен священник церкви святого Георгия.
Гости веселились, пели, танцевали, а вы беззаботно играли в детской комнате. Когда
настало время церемонии, отец Георгиос, надев епитрахиль, позвал жениха и невесту,
чтобы благословить их. Радостная невеста, одетая в шелковое розовое платье, встала
у стола. А ты капризничал и отказывался подойти к ней... хочешь услышать продол­
жение?

— Фемис, остальное я доскажу, — предложил господин Николаидис. — Все молча
ждали тебя. Ты же упрямо сел на пол и не поддавался уговорам матери подойти к
Ифигении. Тогда твой отец, сильно рассердившись, схватил тебя за ухо и потащил
к столу. Ты начал плакать.

«Что ты хочешь? Почему ты плачешь? Чего ты боишься?» — спросил поп. «Я не хочу обручаться с Ифигенией!» — расплакался ты. «Почему?»

«Она под себя мочится! Мне нравится Андромаха, наша соседка!». Мы еле сдерживались от смеха. Отцу вновь пришлось прибегнуть к наказанию, чтобы ты утихомирился, и церемония была продолжена.

— Гордись своими подвигами, братишка! — пошутил Фемис и добавил: — Наде­
юсь, завтра при встрече с Ифигенией ты не повторишь подобную сцену.

— Тогда были трудные времена. Сейчас мы свободны, ничто нам не угрожает. А
принятые обязательства когда-то должны быть пересмотрены...

— Значит, ты отказываешься жениться на моей принцессе, — пошутил господин
Николаидис.

— Возможно, она не захочет выйти замуж за меня. Мы говорим о равенстве.

Впрочем, я пока не собираюсь жениться. Сперва, по нашим обычаям, пусть женятся Фемис и Платон. Меня ждет учеба. Ифигения не обязана ждать...

Они выпили последний бокал вина и, прощаясь, Николаидис предложил: — Завтра мои гости соберутся в девять часов вечера. Вы же, закончив дела, при­ходите пораньше, нам надо поговорить. Возьмите с собой и свои чемоданы. С зав­трашнего дня вы остановитесь в моем доме. В вашем распоряжении будет целый этаж.

* * *

В тот вечер в середине семейного ужина Ифигения, обидевшись на отца, ушла и закрылась в своей комнате. За столом господин Николаидис, обращаясь к жене, сказал:

—София, знаешь, кто придет завтра к нам в гости?

—Мы же утром об этом говорили по телефону: грек министр сельского хозяйства
и рудников Маврокордатос, греки-офицеры турецкой армии, мусульманин подпол­
ковник Вехиб-бей, профессор Спатарис с сыном лейтенантом и митрополит Кара­
вангелис. Думаю, я всех назвала.

—Сегодня в патриархии я встретил Фемиса, старшего сына нашего свата Геор­
гиоса Павлидиса. А в полдень познакомился и с его младшим сыном Мильтосом. Мы
вместе пообедали в греческом ресторане.

—Почему ты сразу не пригласил их ночевать у нас? Как ты мог, Михалис, что
скажет наша сваха Афродита, если узнает?

—Пригласил, но они отказались. Видимо, не хотели нас беспокоить, зная, что
завтра мы ждем гостей. Я предложил им завтра после ужина остаться у нас.

—Папа, кто они? — спросила Ифигения.

— Твой жених и его старший брат из Синопа, — пошутил Панайотис, старший брат
Ифигении.

—Папа, скажи ему что-нибудь, — возмутилась Ифигения.

—Доченька, Панайотис сказал правду, — ответил господин Николаидис.

—Мама, о чем они говорят? Что за грубые шутки?

—Милая, они не шутят. Когда тебе было два года, мы обручили тебя с младшим
сыном бывшего нашего соседа и друга Павлидиса Мильтиадисом. Летом 1901 года
они переехали в Синоп. Мы потеряли связи с ними, но судьба нас вновь свела.

—Мама, что ты говоришь? Мне ведь тогда было всего два года...

—А в школе преподаватели и учителя вам не объясняли, почему греки в прошлом
были вынуждены обручать даже грудных девочек?

Ифигения покраснела от стыда и растерянности.

Ее пятилетняя сестра Ирини подошла к отцу и с детской наивностью возмутилась:

— А почему вы меня еще не обручили?
Господин Николаидис нежно погладил ее по щеке:

— Ты еще маленькая, настанет и твое время.
Затем, обратившись к Ифигении, добавил:

—Когда-то турки резали греков и похищали их дочерей. Сейчас мы живем с ними
мирно, нам не нужно прибегать к разного рода ухищрениям, чтобы выжить.

—Папа, прошу завтра не ворошить отжившие обычаи, — попросила Ифигения.

Вместо мужа ответила госпожа София:

— Доченька, мы, Понтийские греки, строго придерживаемся своих обычаев и
традиций. Благодаря им мы сохранили свою веру, национальную самобытность, наш
древнейший язык и культуру.

— Тогда зачем мы носим европейские наряды, танцуем танго и играем на пианино?
Давайте будем одевать зипуны, танцевать Понтийские танцы «Омал» и «Пиррихио»...
Мама, все меняется, и обычаи тоже...

— Да, обычаи должны меняться, но в меру. Иначе мы рискуем потерять свои
корни и превратиться в людей без роду и племени. Новое еще не означает лучшее.
Без обычаев и традиций народы растворяются, гаснут...

— Сестричка, родители правы, — включился в беседу Панайотис. — В Берлине,
где я учился, понял, что значит самобытность народа, его корни. Откажись от своих
обычаев и традиций — и ты будешь, словно неуправляемый корабль в бурном море.

— Моя принцесса, завтра оденешь розовое платье, присланное нашим другом
Захаровым из Парижа. Я хочу, чтобы ты была красивой и очаровала своего жениха...
— вынес окончательное решение глава семейства.

Две слезинки покатились с черных глаз Ифигении. Она отложила вилку, попы­талась что-то сказать, не смогла. Жалобно посмотрела на отца и бросилась в свою комнату, упала ничком на кровать, обняла подушку и разрыдалась:

«Почему не понимают, что я не могу выйти замуж за незнакомого человека? Если бы знали, что мне нравится другой. Вчерашний знаменосец. Или я выйду замуж за него или, клянусь, уйду в монастырь».

Господин Николаидис хотел следовать за ней, но жена удержала его:

— Оставь ее. Это девичьи капризы. Со вчерашнего дня после церемонии привет­
ствия султана она ведет себя странно, шутит, поет, а вчера вечером долго стояла на
балконе и смотрела на звезды...

— София, думаешь, моя принцесса выросла? — глубоко вздохнул господин Ни­
колаидис.

* * *

Ранним воскресным утром, 31 июля 1908 года, верующие заполнили православ­ную церковь святой Троицы. Службу вел патриарх Иоаким III.

Госпожа София, дав необходимые указания служанкам и поварихе, с двумя до­черьми пошла в церковь святой Троицы, которая находилась недалеко от их дома. С трудом пробиваясь через толпу, они поднялись в женскую половину. При после­дних словах священника верующие встали на колени, моля святого духа освятить божьи дары, Ифигения с благоговением обратила свой взор к всемогущему Иисусу Христу на куполе храма и взмолилась:

«Мой Христос, прости меня, если грешу, что в этот священный миг мой разум занят кощунственными мыслями. Хочу еще раз встретить юношу с зелеными глаза­ми».

Об этом думал и Мильтос, когда с Фемисом он пришел в ту же церковь зажечь свечу «за здоровье и спасенье» Платона.

Вечная борьба души и тела. И вечно разум старается уравновесить эти две про­тиводействующие силы. Возможно, всесильная душа покоряет мечте все, но всегда

прекрасная Елена, Афродита, Аполлон будут ожидать там, чтобы очаровать, не простить и приказывать: «Сбрось тиранию души».

Философы, мудрецы, священники и пророки пытались избавиться от этой неумо­лимой борьбы, но, в конечном счете, даже им не удавалось спастись. Сам Иисус Христос, страдая на кресте, попросил спасения от Отца Своего:

«Боже мой, Боже мой, почему ты меня оставил?»

Мильтос и Ифигения, не заметив друг друга, ушли из церкви.

Весь день у Ифигении было плохое настроение. Она все время думала, как вести себя на вечернем приеме.

В пять часов все было готово к ужину. Чета Николаидис следила за приготовле­ниями. С закатом солнца и до сумерек их четырехэтажный особняк осветили мно­гоцветные хрустальные люстры. В то время считанные дома Константинополя имели электрический свет.

Михалис Николаидис, выпускник Кесарийской коммерческой школы Каппадо-кии, в совершенстве говорил на турецком, английском и французском языках. Был красив, приветлив и хитер. Дела у него шли хорошо, и он купил старый особняк в Татавле.

В 1905 году судьба улыбнулась ему. На одном из светских приемов он познако­мился с Василисом Захариадисом или Базилем Захаровым, как было записано в его паспорте, и под этим именем он был известен в политических и промышленных кругах мира.

Захаров начал свою карьеру в Татавле, молодым уехал в Афины и после много­численных приключений оказался в Лондоне. Высокий, мужественный, авантюрист легко покорял сердца женщин высшего общества Афин и Лондона.

Решив сделать вложения в экономику Турции, он нашел в лице Николаидиса идеального партнера. За три года сотрудничества с Захаровым Николаидис скопил крупное состояние. За греческим посольством в Перане купил четырехэтажный дом, нанял лучших инженеров и архитекторов и они превратили его в маленький дворец.

К семи часам вечера братья Павлидис с чемоданами отправились в дом Никола­идиса, который находился в четырехстах метрах от гостиницы. Фемис купил краси­вый букет цветов, а Мильтос — по настоянию старшего брата — одну розу. Фемису еле-еле удалось убедить его, что правила хорошего тона велят преподнести своей невесте хотя бы один цветок.

Двадцатилетняя служанка Гликерия открыла входную дверь, и братья, пройдя под цветущим жасмином, поднялись по мраморной лестнице наверх. Две громадные ионические колонны из цельного белого мрамора поддерживали внушительный балкон первого этажа.

На площадке семья Николаидиса принимала гостей. Они были красиво одеты. Только Ифигения была в своем обычном платье, на скорую руку собрав коричневым бантом волосы. Ее наряд, поведение явно говорили о том, что она не хочет никого очаровать. Но, увидев Мильтоса, поднимающегося по лестнице, почувствовала, как у нее подкосились ноги. Она замигала глазами, чтобы убедиться, что это не сон. Мильтос поздоровался с ней, и она едва не лишилась сознания. Смутившись от неожиданной встречи, он робко преподнес ей розу.

— Простите меня... — прошептала тихо Ифигения и торопливо поднялась в свою комнату.

—София, она опозорит нас, — возмутился Павлидис.

—Какая радость! Дайте мне на вас наглядеться! Михалис прав, говоря, что бог
вас щедро одарил красотой, — приветствовала госпожа София братьев и, поблаго­
дарив Фемиса за букет цветов, повела их в зал.

—Какие новости? Как прошел ваш день? — спросил господин Николаидис.

—Утром пошли в церковь, а затем погуляли по городу. Вернувшись в гостиницу,
нашли записку митрополита Каравангелиса, в которой сообщалось:

«Знаю, что вам не терпится узнать о судьбе брата. Платон жив и здоров. Был в тюрьме в Салониках. У него были проблемы с документами. Все устроилось. Завтра уезжает».

—Слава Богу, — перекрестилась госпожа София.

—Вы, конечно, послали телеграмму родителям, чтобы не беспокоились? — спро­
сил господин Николаидис.

—Разве я мог удержать Мильтоса? Он вырвал у меня записку и помчался на
телеграф, — ответил Фемис.

— Папа, а кто из них жених Ифигении, — спросила маленькая Ирини.
Все засмеялись, Фемис поднял ее высоко и спросил:

— А ты как думаешь?

— Не знаю, вы оба очень красивые, — ответила малышка.

В этот момент внимание всех привлекла Ифигения. В длинном розовом платье и с собранными по-критски волосами, с улыбкой на лице она медленно спускалась по лестнице.

Увидев ее, Мильтос приподнялся с кресла, готовый, как настоящий рыцарь, по­мочь своей избраннице спуститься по лестнице. Но не посмел, посмотрел на брата, и тот хитро подмигнул. Госпожа София многозначительно посмотрела на своего мужа.

Дата добавления: 2015-08-05