Виноваты мужчины, в двадцать лет пресыщенные, с цыплячьими телами и заячьими душами, неспособные к сильным желаниям, к героическим поступкам, к нежности и обожанию перед любовью”.

1) поручик Бахтинский 2)Желтков 3) князь Василий Львович Шеин 4) генерал Аносов.

ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ

М. Куприна-Иорданская

ГОДЫ МОЛОДОСТИ

До своего приезда в Петербург в 1901 году Куприн жил в провинции, работая в киевских, поволжских, ростовских и одесских газетах. Но ни с одной редакцией он не связывал себя обязательными длительными отношениями. Он дорожил возможностью переезжать с места на место, попадать в новую обстановку, знакомиться с новыми людьми. Особенно привлекала его жизнь южных городов, где было солнечно и ярко, уличная толпа — пестрой и шумной, а люди — общительными и «легкими».

— Я толкался всюду и везде нюхал, чем она пахнет, — рассказывал мне впоследствии Александр Иванович. — Среди грузчиков в одесском порту, воров, фокусников и уличных музыкантов встречались люди с самыми неожиданными биографиями — фантазеры и мечтатели... <...> Особенно разнообразна и богата впечатлениями была жизнь Александра Ивановича в Киеве, о которой он по вечерам вспоминал:

— Выйдя в запас, я вначале предполагал устроиться на заводе. Но мне не повезло. Через неделю я поссорился и чуть не подрался со Старшим мастером, который был чрезвычайно груб с рабочими. Тогда я поступил наборщиком в типографию и время от времени таскал в редакцию печатавшейся там газеты заметки об уличных происшествиях. Постепенно я втянулся в газетную работу, а через год стал уже заправским газетчиком и бойко строчил фельетоны на разные темы. Платили мне очень немного, но существовать было можно.

Неожиданно наступили дни жестокого безденежья. Я с трудом перебивался с хлеба на квас. Газета, в которой я работал, перестала платить мне за фельетоны (полторы копейки за строку), и только изредка удавалось выпросить у бухгалтера в счет гонорара рубль, а в лучшем случае три рубля. Я задолжал хозяйке за комнату, и она грозила «выбросить мои вещи на улицу». Пришлось подумать о том, чтобы временно перебраться на жительство в ночлежку и, так как наступало лето, заняться не литературным, а честным трудом грузчика на пристани. С газетой я все же не порывал и в отдел «Из городских происшествий» давал заметки следующего содержания:

«Вчера на Крещатике прекрасная породистая собака господина Н. попала под колеса конки и, раздавленная, кричала нечеловеческим голосом».

...Заметки эти я писал с удовольствием....И, что было самое удивительное, никто — ни редактор, ни читатели — не замечали явного издевательства...

И.Бунин

КУПРИН

...По происхождению она (Л. А. Куприна, мать писателя. — Ред.) была княжна с татарской фамилией, и я всегда видел, что Александр Иванович очень гордился своей татарской кровью. Одну пору (во время своей наибольшей славы) он даже носил цветную тюбетейку, бывал в ней в гостях и в ресторанах, где садился так широко и важно, как пристало бы настоящему хану, и особенно узко щурил глаза. Это была пора, когда издатели газет, журналов и сборников на лихачах гонялись за ним по этим ресторанам, в которых он проводил дни и ночи со своими случайными и постоянными собутыльниками, и униженно умоляли его взять тысячу, две тысячи рублей авансом за одно только обещание не забыть их при случае своей милостью, а он, грузный, большелицый, только щурился, молчал и вдруг отрывисто кидал таким зловещим шепотом: «Геть сию же минуту к чертовой матери!» — что робкие люди сразу словно сквозь землю проваливались. Но даже и тогда, в эту самую плохую его пору, много было в нем и совсем другого, столь же характерного для него: наряду с большой гордостью много неожиданной скромности, наряду с дерзкой запальчивостью много доброты, отходчивости, застенчивости, часто принимавшей какую-то даже жалостную форму, много наивности, простодушия, хотя порой и наигранного, много мальчишеской веселости и того милого однообразия, с которым он все изъяснялся в своей постоянной любви к собакам, к рыбакам, к цирку, к Дурову, к

Поддубному — и к Пушкину, к Толстому, — тут он, впрочем, неизменно говорил только о лошади Вронского, о «прелестной, божественной Фру-Фру», — и еще к Киплингу.

К. Чуковский

КУПРИН

Помню, его одесский приятель, Антон Антонович Богомолец, юрист, рассказал ему в 1902 или 1903 году о какой-то старухе, которую беспощадно колотит сын, громадного роста биндюжник. Куприн в тот же день разыскал этого человека в порту и, рискуя быть изувеченным его кулаками, сказал ему такие крутые слова, что тот закаялся измываться над матерью. Я видел эту женщину, когда она пришла к Богомольцу, чтобы поблагодарить Куцрина. Куприн принял ее с сыновней почтительностью и, не желая, чтобы мы восхваляли его благородство, сказал, когда его гостья ушла:

— Хорошо пахнут старухи на-юге: горькой полынью, ромашкой, сухими васильками и — ладаном.

Вдруг ему почудится, что он недостаточно знает какие-нибудь важные подробности из жизни петербургских цыган, и он на целые сутки застрянет в их таборе, то вдруг заподозрит, что тот осанистый тамбовский помещик, с которым он на днях познакомился у стойки в ресторане Доминика, есть на самом деле прославленный шулер, и он решит проверить свой домысел и просидит, не сходя со стула, в прокуренном притоне картежников семь или восемь часов, следя за каждым движением заподозренного им игрока.

Вечно его мучила жажда исследовать, понять, изучить, как живут и работают люди всевозможных профессий — инженеры, фабричные, шарманщики, циркачи, конокрады, монахи, банкиры, шпики — он жаждал узнать о них всю подноготную, ибо в изучении русского быта не терпел никакого полузнайства, никакой ди-летантщины и почувствовал бы себя глубоко несчастным, если бы вдруг обнаружилось, что ему неизвестна какая-нибудь бытовая деталь из жизни, скажем, водолазов или донских казаков. Не было такой жертвы, которой бы он не принес, чтобы изучить доскональнее всю, как теперь говорится, специфику той или другой человеческой деятельности.

Его требования к себе, как писателю-реалисту, изобразителю нравов, буквально не имели границ. Оттого-то и произошло, что с жокеем он умел вести разговор, как жокей, с поваром — как повар, с матросом — как старый матрос. Он по-мальчишески щеголял этой своей многоопытностью, кичился ею перед другими писателями (перед Вересаевым, Леонидом Андреевым), ибо в том и заключалось его честолюбие: знать доподлинно, не из книг, не по слухам, те вещи и факты, о которых он говорит в своих книгах...

У него у самого было обоняние звериное, и в своих рассказах он никогда не забывал отмечать, что, например, лавки торгового ряда пахнут кумачом, керосином и крысами;

а комнаты старого клуба — кислым тестом, карболкой и сыростью;

а морская вода во время прибоя,— резедой;

а свежие девушки— арбузом и парным молоком;

а белая акация—конфетами;

а прихожая перед балом в офицерском собрании, когда в нее съезжаются Нарядные женщины, — морозом, духами, пудрой и лайковыми перчатками.

И вот запах другой прихожей: «Пахло яблоками, нафталином, свежелакированной мебелью и еще чем-то особенным, не неприятным, чем пахнут одежда и вещи в зажиточных, аккуратных немецких семействах».

По части запахов у Куприна был единственный соперник — Иван Алексеевич Бунин, и, когда они сходились вдвоем, между ними начиналось состязание — азартная веселая игра: кто определит более точно, чем. пахнет католический костел во время пасхальной заутрени, чем пахнет цирковая арена, и т. д. и т. д. и т. д.

А. Седых

КУПРИН

В молодости Куприн жил буйно, был страшен во хмелю, злоупотреблял своей физической силой и временами делал вещи бессмысленные и даже жестокие. Таким я его не знал — мы, познакомились поздно, в Париже, и тогда Александр Иванович уже был совсем иным — годы и болезнь сломили его, он сделался мягким и ласковым.

Жил Куприн по соседству, очень близко от Булонского.: леса, и я часто к нему заходил. Осенью в его комнате» оклеенной белыми обоями с цветочками, пахло гниющими листьями и теплой влажной землей. Кот Ю-ю, которого потом тоже увезли в Россию, вместе с хозяином, мирно спал на столе, развалившись на рукописях, на больших белых листах, исписанных почерком человека, которому уже плохо повинуется рука...

Во время прогул ок. Куприн всегда что-нибудь вспоминал или изображал в лицах. Разнеожиданно начал меня уверять, что в юнкерскую школу попал по недоразумению— с детства мечтал стать лесничим, ходить с собакой и ружьем по лесу. Потом, подав в отставку и уйдя из полка, увлекся авиацией и едва не погиб, случилось это во время полета с приятелем, борцом Заикиным:

— Аэроплан тяпнулся, сплошная яичница, а мы — живы. До сих пор не пойму, каким образом. Должно быть, Николай Угодник спас...

...Помню порледнюю прогулку. Он пришел на свидание в своем просторном коричневом пальто, как-то сбившемся набок. Седая бороденка клином была всклокочена, выцветшая шляпа носила уж очень беженский вид.

— Возьмите меня под руку, — сказал Куприн. — Ходить прямо я еще могу, а вот поворачивать — боюсь, не уверен...

...В последний раз я зашел к нему за несколько дней до отъезда. Спросил о здоровье, потом о работе, пишет ли? Спрашивать было грешно — какое уж тут могло быть писание! Куприн поник головой и буркнул в ответ:

— Все это никому не нужно. Не могу я больше писать. Баста!

Потом его увезли в Россию.

К. Чуковский

...Куприн — одни глаза без рук, без ног, без головы, огромные глаза без человека. И те вещи, которые так зорко он видит (а видит он одни только «вещи») — каким разбросанным хламом, нелепою кучей лежали бы они перед ним, если б время от времени он не похищал отку» да-то чьей-то чужой идеологии, которая из беспорядочной кучи вещей делала «рассказы Куприна».

Я помню, как Куприн был народником, как потом он бросил народничество, раздобыл откуда-то аморализм и обзавелся модным «стихийством» и как в последнее время его соблазняла проповедь силы, звериности, мускулистости, — и он стал славить воров и разбойников (в «Обиде»), воспевать лошадей и собак («Изумруд», «Собачье счастье») и преклоняться перед физической мощью...

...Обожая быт глазами, он ненавидит его всей душой.

Большинство его произведений — это обвинительные акты, предъявленные им к тому самому быту, в который он так крепко влюблен...

Даже в рассказе «В цирке», изображающем быт циркачей, этот быт предстает перед нами как могучая, злая и слепая стихия. Герой рассказа атлет Арбузов «знал и чувствовал (по словам Куприна), что его держит здесь и заставляет именно так поступать какая-то безымянная и беспощадная сила. И он сидел неподвижно, глядя на тяжелые складки занавеса с тупой и печальной покорностью».

Против этой-то «тупой и печальной покорности» и восстает в своих книгах Куприн. Его никогда не покидает мечта о том, чтобы все эти слабые, понурые люди преодолели свою рабью покорность и, вырвавшись наконец из тисков ненавистного быта, подчинили его собственной воле. Здесь сказывается гуманистический пафос купринского творчества. Здесь одна из важнейших причин его необычайной популярности среди широких читательских масс. <...>

Поистине он писатель для всех. Труднейшая форма «короткого рассказа», требующая большой экономии изобразительных средств, превосходно усвоена им, о чем свидетельствуют такие шедевры повествовательной техники, как «Мирное житье», «В цирке», «Жидовка», «Гранатовый браслет», «Обида», «Корь» и многие другие.

В каждом из этих рассказов — ничего недоговоренного, неясного, смутного. Средствами своей умелой живописи он нередко добивается того, чтобы самый диковинный, эксцентрический, невероятный сюжет показался читателю правдоподобным и совершенно естественным, а это сильно повышает интерес его книг. Даже когда он повествует о том, как в гости к одной маленькой девочке, живущей в петербургской квартире, привели огромного слона, нельзя не восхищаться искусством, с которым он убеждает читателя в подлинной реальности этого невозможного случая. <...>

В. Лъвов-Рогачевский

В своем творчестве Куприн чудесно сочетал гамсуновское с мопассановским, толстовское с чеховским. А; П. Чехов оказал огромное влияние на развитие таланта художника... За Чеховым последовали Мопассан, И. С. Тургенев (см. рассказ «Олеся»), у них стал учиться художник схватыванию жизни и закреплению ее черточек в метких и коротких формулировках, под их влиянием он несколько сдержанно относился к собиранию мелочей, как это ни трудно для него. Ведь в этой жадности жить, дышать, смотреть во все глаза, опускаться вместе с водолазами на дно морское, подниматься под облака вместе с летчиками, следить за цирковыми борцами — в этом весь Куприн... У Куприна нет центральной идеи, нет «гвоздя», как выражается Миролю-бов, зато «изюминка» у него есть. Если Чехов вечно тосковал по общей идее и не мог ее найти в 80-е годы, А. И, Куприн не успевает тосковать: он живет по-ребячески весело, в приподнятом настроении, не думая, что из чего, что к чему и что за чем.., В творчестве Куприна отразилась жизнь во всем ее бесконечном разнообразии, не столько жизнь в целом, сколько в осколках, в вихре случайностей... Все приходят в своем натуральном виде туда, на праздник жизни, приходят «навеселе», чтобы хлебнуть хмельной радости. Среди них и несчастные, среди них и проститутки, и заколоченные солдаты, воры, шпионы, артисты, борцы, Клоуны, духовенство, писатели, рабочие и фабриканты, рыбаки и лесники. Их так много, что не успеваешь запомнить или запоминаешь только такие необычные фигуры, как «штабс-капитан» Рыбников. И от всего этого шествия веет радостью улыбки... По жадности все захватить и на все откликнуться хотя бы мелочью, пустячком, по жадности «вжиться в жизнь», вернее— еще раз пережить, вернуть невозвратное, побыть с людьми — этот художник не знает себе равного. Он постоянно по-детски стремится «заглянуть, что там внутри», он испытывает наслаждение «подержать в руке живое, горячее человеческое сердце и испытать его биение». Он и безжалостен, он и чувствителен, как дети. Порой в своей работе художник утрачивает свое я, до такой степени он начинает думать и жить жизнью своего героя, «даже говорить его языком и его словечками». У него жадность коллекционера, только собирает он не редкие монеты, а редкие случаи жизни...

У каждого художника можно всегда подметить излюбленную тему, и есть такая тема и у Куприна, ее он подчеркнул, может быть, излишне резко, в рассказе «Гранатовый браслет». Это гамсуновская тема о «неразделенной, невознагражденной, мучительной любви», тема о той большой любви, которая приходит раз в сто лет, о которой любят так красиво мечтать женщины и герои-романтики у Куприна, да и он сам.

П. Пильский

А. И. КУПРИН

Офицеры, журналисты, еврейский быт, рыбаки, студенты, духовенство, падшие женщины, бывшие люди, Крым и Рязань, Новгородская губерния и Западный край, австрийская граница, Новороссия и Финляндия, море и горы, меблированные комнаты и деревни, села и города, крестьяне, купцы и генералы, циники и идеалисты, лошади, собаки, птицы и Библия, — все и всех он узнал, увидел, угадал, почувствовал и изучил, как натуралист, как психолог, живописец и путешественник.

Какая чертовская память, какой размах наблюдательности, какой простор жизни, ее загадок, ее темнот и ее радостей! И такой же вольный, раздольный, здоровый и сильный, как он, стал ему другом русский язык. Внешне — спокойный, ровный, будто искусственно задержанный в своем быстром скользящем темпе, его рассказ, как ровный и сильный голос его творца, таит скрытую огневую страстность, безудержную порывистость писательского темперамента, прячет живую скорбь и гонит прочь тоску...

Куприн страстен, но Куприн скрытен. Куприн умен, но Куприн хитер. Куприн нежен и груб, разговорчив и не откровенен, молчаливый даже в длинном монологе.

Дата добавления: 2015-08-05